Однажды мы с подругой обсуждали новый номер журнала «Православие и современность». В нем тогда вышла замечательная статья, в которой автор, молодая женщина, рассказывала, как обрела веру и пришла в храм, описывала свои чувства при соприкосновении с Церковью и неверующим миром, в котором остались самые близкие люди. «Как это все точно и узнаваемо!» — произнесла подруга, с которой мы вместе начинали ходить в храм лет семь назад. «Действительно, очень хорошая статья»,— согласилась я… Но вдруг почему-то отчетливо поняла: я практически забыла о том, как чувствовала себя новоначальной.
Помню — в общем и целом — что это невероятно счастливое время. Помню, что действительно были все те трудности, о которых говорит автор. Но сейчас я искренне назвала бы все те проблемы «детскими», потому что сегодня в моей церковной жизни меня волнуют совсем другие вещи. Статей о проблемах новоначальных я читала уйму, и они отвечали на многие мои вопросы. Но мне ни разу не попадалось — ни в прессе, ни в книгах — обсуждение того состояния, которое сама для себя я назвала «кризис среднего возраста».
«Средний возраст», конечно, понятие условное. Невозможно сказать точно, через сколько лет после воцерковления он наступает, так же, как и определить «от сих до сих» период неофитства. У святых отцов чаще всего встречаются только два определения по отношению к христианам (преимущественно монашествующим) — новоначальный и преуспевший. При этом, кстати, никто из святых и подвижников, по великому смирению, сам себя преуспевшим не считал, никто не видел также своего «духовного роста».
У нас сегодня слово «новоначальный» обозначает человека, только входящего в церковную жизнь. Приходилось встречать разные мнения: неофитство длится 3, 5, 10 лет… Все миссионерские проекты Церкви, в том числе и издательские, направлены на то, чтобы помочь человеку прийти к Богу, рассказать о Таинствах, об основах богослужения. Кстати сказать, в период воцерковления человек и сам прикладывает максимум усилий, чтобы все разузнать, во всем разобраться. Но проходит год, два, пять… Жизнь (в том числе церковная) входит в «привычную колею», стирается любопытство, новые эмоции теряют остроту… И что же происходит?
Сразу скажу, что я могу говорить только о своих собственных чувствах и наблюдениях, а также о чувствах и наблюдениях своих друзей. Кто-то из них не испытывает никакого «кризиса» и не видит ничего особенного в состоянии «среднего возраста». Может, и нет никакой проблемы? Но в последнее время мне довелось встретиться с несколькими опытными (в том числе и очень известными) духовниками, которые подтвердили: «средний возраст» как особое состояние современных христиан существует, и его болезни очень сложно излечиваются.
Эти небольшие заметки об особенностях и трудностях «среднего возраста» сложились стихийно — просто как попытка разобраться с самой собой.
Легко сказать…
Однажды мы попытались обсудить проблемы «среднего возраста» на интернет-форуме. Посты оказались очень бодрыми: надо знать, что благодать, которая давалась новоначальному даром, отступает, и надо учиться ходить. Упал — вставай, упал — вставай…
Легко сказать, трудно сделать.
Потому что «средний возраст» — это время, когда ты все знаешь в теории и ничего не исполняешь на практике.
Очень тонкая грань
В духовной жизни зачастую существует очень тонкая грань между благом — и тем, что не является таковым, между добродетелью и страстью; очень тонкие есть переходы в мотивации наших поступков.
Например: почему люди ходят в Церковь? — По самым разным причинам, в которых они могут не отдавать себе отчета. Потому, что в храме согревается душа — но со временем это может выродиться просто в стремление к внутреннему комфорту, в привычку что-то «получать» в Церкви, не отдавая. Можно ходить в храм, спасаясь от одиночества, или для того, чтобы обеспечить круг общения для своих детей. Можно видеть в Церкви национальную традицию, средство воспитания патриотизма и даже «национальную идеологию». Можно, наконец, просто «любить религию», о чем говорил протопресвитер Александр Шмеман: «Религию можно любить совершенно так же, как что-либо другое в жизни: спорт, науку, собирание марок… Тут все, что любит особый тип человека: и эстетика, и тайна, и священность, и чувство собственной важности и исключительности, глубины и т. д. Но эта религия совсем не обязательно вера».
Я думаю, что если быть честным с самим собой, можно обнаружить много разных причин, почему я хожу в Церковь, и не факт, что главной из них окажется — я ищу Христа.
Именно поэтому наша «церковная жизнь» — посещение храма по воскресеньям и праздникам, соблюдение постов, участие в Таинствах — часто имеет такое же отношение к истинной духовной жизни, как постное меню в ресторане — к подлинному посту.
«Свои» в Церкви
Еще «средний возраст» — это когда, как сказал мне один батюшка, мы стали «своими» в храме, но жизнь Церкви не стала для нас по-настоящему своей.
Часто «свои» считают своей обязанностью критиковать Церковь и пытаться ее переделать. Еще чаще приходится видеть, как «свои» церковные люди просто считают возможным для себя не послушаться Церкви. Помню, как одна милая наицерковнейшая на вид пара упросила венчать их в канун двунадесятого праздника, потому что «в другой день не получается»; как другая пара также настаивала на венчании через два месяца после знакомства, несмотря на то, что духовник просил подождать, проверить чувства временем. Пруд пруди случаев, когда активные прихожане предпочитают сделать дело по-своему, а не так, как рекомендует священник.
Батюшка ведь тоже становится «своим». Он же «не святой». Оказывается, у него тоже есть недостатки. А раз он в жизни ошибается — значит, относительно меня он тоже может ошибаться… Где-то внутри, постепенно и незаметно, зреет противление или панибратство.
Почти анекдот, знакомая рассказала: «Бабушка одна во время проповеди журналы в церковной лавке рассматривала. Ей говорят: „Марь Иванна, ты чего? Послушай батюшку!”. А она в ответ: „Чего я не слышала! У меня церковный стаж 20 лет!”».
Почему они уходят?
Однажды я порадовалась, заметив рядом с собой в храме явного неофита. Как я это определяю? Это человек, который прислушивается, буквально впитывает в себя то, что происходит в храме. И тихо внутренне радуется происходящему. Я помню такими многих людей, с которыми начинала вместе ходить в храм. И вдруг подумалось: а где они, эти люди, сейчас? Хорошо, если ходят в другие храмы… Поделилась этим чувством со знакомой. Та подтвердила: исчезли многие из тех, кого можно было назвать постоянными прихожанами несколько лет назад… Кто-то пришел, кто-то ушел — естественный процесс… Но естественный ли?
Я видела в своей жизни священников, погибающих от пьянства или одержимых другими немощами, много раз слышала о монахах, оставивших монашество; я была свидетелем необъяснимых случаев, когда хорошие в общем-то люди-миряне вдруг загорались неистовой злобой и начинали совершать поступки, малопонятные с точки зрения здравого смысла. Повторю — все это были хорошие, верующие, даже ревностные люди. Видеть такое очень больно. Остается только плакать о них — и о себе, как говорил один древний подвижник: «Бедный я человек! Сегодня пал брат, а завтра — я».
Все это были случаи, когда вдруг приоткрывалась реальность: насколько страшная борьба ведется за душу каждого человека. Часто ли мы думаем об этом? «Мы спя хотим спастись»! (Преподобный авва Дорофей. Душеполезные поучения (поучение 12)).
Наверное, надо даже в обыденной жизни помнить, что во всем, что мы делаем, есть элемент духовной брани. Утром — встать на службу, днем — не роптать, когда все складывается «не по моему сценарию», если кто задел — не только не ответить обидчику, но и простить его. А вечером, несмотря на усталость, улыбнуться близким и приготовить ужин семье… Не знаю, как другие, а я часто «сдаюсь без боя».
«Пал — вставай, пал — вставай…». А вдруг настанет момент, когда сил встать не будет? Еще хуже, когда ты уже не сознаешь падения: «Я живу, как все нормальные люди». Ведь «средний возраст» — это время компромиссов, когда ты приходишь в себя от «переборов неофитства» и… устраиваешься поудобнее и в Церкви, и в миру.
Бог ошибся?
Очень трудно бывает продолжать борьбу, когда ты понимаешь, что уже не месяц, не два, а несколько лет не получаешь от Бога тех утешений, которые так преизливаются на новоначальных. «Гостинчиков от Господа», как говорил иеромонах Василий (Росляков).
Однажды, в начале своей церковной жизни, я сказала своему духовнику: «Если есть у меня какая-то большая нужда или проблема, я молюсь Богу, святым — и помощь приходит обязательно». Он предупредил: «Вы должны быть готовы к тому, что так будет не всегда». Я вспоминаю эти слова, когда, кажется, все доброе рушится в жизни, так плохо, что сил нет терпеть, и хочется завопить: «Господи, да где же Ты?!».
В некоторых ситуациях мне кажется, что… Бог ошибся. Вот ведь, если бы произошло в данном случае так, как я хочу, всем было бы хорошо, а Бог хочет всем добра... Или: столько людей молилось о выздоровлении этого человека, а он умер,— как Бог мог не откликнуться на такую пламенную молитву?
Нет, я, конечно, знаю, что «ин суд Божий, а ин человеческий». Но вот, например, случай: мне кажется, что со мной обошлись несправедливо, и я испытываю огромную боль. Я помню, конечно, о необходимости терпения и о том, что надо во всем обвинять себя. Терплю, стараюсь, но не понимаю в данный момент, находясь в своих переживаниях, виновата ли я на самом деле? Это непонимание и боль, как показывает опыт, могут продолжаться очень долгое время. Даже исповедь не всегда приносит облегчение.
Знаю, что надо предаться полностью в руки Божии. Но как? В голове сумятица, непрестанно прокручиваются варианты — что сделать самой, как выйти из ситуации… Кажется, чтобы предать себя Богу, надо иметь или сверхвысокую силу воли, или совсем изнемочь.
Господи, только бы понять: чему Ты хочешь меня научить? Помоги разобраться, чтобы не быть мне как конь, как лошак несмысленный… (Пс. 31, 9).
Разговор на исповеди
— Я не знаю, как поступить…
— Нет, Вы знаете — надо сверять себя, свои поступки с Евангелием.
— А в Евангелии об этом, моем конкретном случае ничего не написано…
Почему бывает так трудно?
«Средний возраст» — это время, когда Господь начинает нас, наконец, исправлять, а мы противимся.
Кажется, большой шаг вперед — понять, что гордость, самый опасный и самый трудноразличимый враг, вмешивается в каждое наше дело. Гордость проявляется даже в людях, по виду самых простых. Помню женщину, которая с удовольствием заявляла за столом, что «не ест такую колбасу»…
Мне всегда доставляло огромную боль, когда те люди, с кем вместе ходили в храм несколько лет и даже начинали работать в Церкви, вдруг хлопали дверью и уходили — и из храма, и с работы. Было несколько таких случаев. И было совершенно непонятно: как человек — такой свой, родной — может так поступить? В дому Божием ходихом единомышлением… (Пс. 54, 15). Мне казалось, что все эти случаи — очень разные. Со временем получилось обнаружить и общее. Когда священник (он же духовник, он же начальник, если ты работаешь в храме) говорит тебе, что ты неправ,— а ты отвечаешь: «Да нет, я прав, все делаю хорошо, это Вы ко мне несправедливы!» — начинается неконтролируемый лавинообразный процесс озлобления, причем иногда с обеих сторон...
Еще о «тонких гранях». Очень трудно бывает их заметить и провести в своих мыслях и поступках: например, когда ты на чем-то настаиваешь, различить желание «пользы для дела» и стремление настоять на своем. Я вот долго не верила, когда мне говорили, что я что-то делаю из самолюбия, мне казалось, что я «просто стараюсь». Помог такой случай. Мы вместе с приходским хором нашего храма пели однажды панихиду на могиле почитаемого подвижника. Народу было очень много, и какие-то женщины стали голосить рядом. Они перебивали священника, перекрикивали регента, сбивали тон, пели неведомыми гласами — но при этом (было заметно) очень старались.
Как я боролась с рассеянностью
Очень тяжело также дается борьба с «окамененным нечувствием» и рассеянностью.
Этим летом я была в паломничестве. В комнате монастырской гостиницы мы жили вдвоем с соседкой. Очень рано утром встали, чтобы идти на службу. Соседка собралась быстрее, но, как вежливый человек, стала дожидаться меня, а я копалась. Она не торопила меня и не стала делать мне замечаний, а завела тихий разговор:
— Я читала книгу про Оптинских старцев. Они говорили, что с началом колокольного звона в храм входит Божия Матерь и благословляет тех, кто в храме.
Я знаю. Я тоже это читала, много раз. Только почему-то позволяю себе опаздывать на службу. Привыкла… Меня уже не трогает так мысль о благословении Пресвятой Богородицы, я лучше лишние 15 минут проваляюсь в постели… Почему же у той моей соседки нет «окамененного нечувствия», а у меня есть?
Однажды встретились в книге слова какого-то подвижника: «Когда молишься, вспомни, что не только ты смотришь на Бога, но и Он на тебя». Почему-то очень задела эта мысль, и на некоторое время я «ожила», а потом… привыкла.
Старец Ефрем Катунакский говорил своим ученикам, когда они жаловались на такое же нечувствие, примерно так: «А ты, встав на молитву, представь себе, что Христос пришел на землю, Суд завершен. И Господь уже уходит с теми, кого Он избрал, а ты — остался. Представь, как ты закричишь Ему вслед… Вот так и молись». И к этой мысли, спустя недолгое время — привыкла…
Остается теперь только быть «грязной банкой», по слову архиепископа Антония (Голынского-Михайловского), архипастыря-подвижника, не прекращавшего служить даже во время гонений: «Тяжело на службе стоять?.. Поставь грязную банку под струю воды, и вода сама вымоет банку. Так и душа очищается слышанием молитв и слова Божия. Хоть и спишь, и вроде бы ничего не слышишь, а стой на молитве». Вот только на это теперь — одна надежда...
Мои «маячки»
«Маячки», которые поддерживают меня на плаву, объясняют, что происходит, и указывают направление — это мысли или случаи из жизни святых и подвижников, которые «перекочевали» в мою записную книжку. Вот некоторые из них.
Епископ Вениамин (Милов): «Болезненно мучительны… изменения своей неподвижности к благотворению, несносности в обращении и замкнутости от всех, навык быть всегда добрым и самоотверженно услужливым… Спертые силы зла в борющихся с собою так и брызжут из их существа нервностью, раздражительностью и возмущениями. Часто весь мир кажется им мрачным, люди злыми, своя личность никуда не годной или болючим нарывом, к которому нельзя и прикоснуться… Даже в малом смиряться прискорбно, так как гордость неповоротлива к самоуничижению. И только после кровавого самопринуждения достигается искомое долготерпение…».
Еще часто перечитываю игумению Арсению (Себрякову): «Жесток путь спасения, жестоко бывает иногда и слово, высказанное о нем,— это меч обоюдоострый, и режет он наши страсти, нашу чувственность, а вместе с нею делает боль и в самом сердце, из которого вырезываются они. И будет ли время, чтоб для этого меча не оставалось больше дела в нашем сердце?».
Но вот когда я читаю это, кто-то внутри меня подло говорит: «Ну и зачем тебе это надо — так мучить себя?»
Из письма святителя Феофана Затворника тому, кто жаловался на свое «охлаждение»: «Извольте встрепенуться, ведь дело идет о жизни и смерти».
Мы пока не христиане
Однажды за столом в трапезной, во время обеда, мой друг спросил совета относительно поведения своей маленькой дочери у одной нашей сотрудницы, женщины в возрасте, вырастившей двоих детей. Она что-то посоветовала, сказав при этом, что в отношениях с детьми не может быть готовых рецептов, а потом заметила: «Все эти сложности оттого, что мы не христиане. Христианство в нас только на поверхности, а глубже копни… Были бы мы христианами, мы бы знали, как поступать». Я тогда внутренне воспротивилась: «Как это мы не христиане? А кто же тогда? Да мы… да я…».
Прошло три года. За это время та женщина приняла монашество, а я поняла, что мы не христиане.
Надо увидеть
Говорят, что христианство не доказуется, а показуется. А как его увидеть, если мы находимся в сплошном окружении неофитов — не только неофитов-прихожан, но и неофитов-батюшек?
Когда совсем плохо, пересматриваю фильм архимандрита Тихона (Шевкунова) о Псково-Печерском монастыре — благодаря ему (низкий поклон за это отцу Тихону) можно увидеть живыми старцев: архимандритов Иоанна (Крестьянкина), Серафима (Розенберга)…
Очень многое прояснилось для меня, когда командировка свела меня с пожилой москвичкой, которая выросла в семье священника и была верующей всю жизнь. Запомнилось: ощущение простоты (при всей наследственной интеллигентности) и энергичной ясности (особым контрастом при той путанности и расслабленности, которые владеют, кажется, всеми современными людьми). Ощущение Божия присутствия, реальности и близости горнего мира. Не абстрактное знание о том, что Бог рядом, что все в твоей жизни происходит по Его воле и к твоему благу — а спокойная внутренняя уверенность в этом. «Не откладывайте надолго свой приезд, ведь у меня рак, и осталось недолго»,— говорила она мне по телефону. Эти слова в ее устах звучали так просто, что я не чувствовала при этом ни малейшей неловкости, которую ощущаешь обычно со смертельно больным человеком. Было бы величайшей бестактностью в тот момент выразить свое фальшивое несогласие и попытаться «обнадежить»…
Вот интересно, стану ли я такой к своим семидесяти годам (если доживу)? Если учесть при этом, что более тридцати лет из прожитых прошли вне Церкви?
Еще разговор на исповеди
— Жизнь с Богом, в Церкви, оказывается, очень непростая вещь. Иногда я думаю, что устала, не могу жить в постоянном напряжении.
— И все же мы уже не будем жить, как прежде, потому что не сможем забыть тепло любви Христовой…
Журнал «Православие и современность» № 13 (29) 2009 г.
http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=9394&Itemid=3
