Монархическое государство не связано механически с какой-то конкретной формой политического и, тем более, экономического устройства. Монархия - как, впрочем, и республика - не форма правления (как утверждает современная теория государства и права), а тип государства. Основных государственных типов, по Аристотелю, всего три: монархия, аристократия и полития (демократия); их «обратных», извращенных типов тоже три: тирания, олигархия и охлократия (власть толпы). Эти типы и «антитипы» никак не связаны с течением времени, среди них нет «прогрессивных» или «реакционных», они вечны и существуют в проявлениях. Подавляющее большинство государств современного мира относятся к трем «извращенным» типам, причем, в основном это олигархии или плутократии.
Монархический тип государства - единственный, в котором проявляет себя категория не времени, а вечности, эона или «движущейся вечности» (определение Вл.Лосского). На языке Православия это выглядит так: Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земле царя; по образу Своего вседержительства - царя самодержавного; по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века, - царя наследственного (святитель Филарет Московский). Через династическое преемство народ выступает в истории как единство ушедших в вечность, живущих на земле и еще не пришедших на нее людей. Династия - это один монарх, меняющий имена и облики только потому, что человек на земле смертен.
В своем фундаментальном труде «Монархическая государственность» Лев Тихомиров, опираясь на типологию Аристотеля (осмысленную через призму Православия), показывает принципиальную совместимость монархического типа власти с любыми формами управления (от диктатуры до прямой демократии на местах и даже анархии), равно как и с любыми формами хозяйства и собственности. При этом не может быть и речи о «священной» природе какой-либо формы собственности (как, например, частной у протестантов) или, наоборот, о ее заведомом полагании как нечто негативное (что является своего рода манихейством).
В отношении частной собственности существуют лишь два принципиальных запрета. Связанных с самой догматикой Православия - первый. И, если не впрямую с догматикой, то с самим его внутренним смыслом, в особенности, с Русским Православием - второй. Во-первых, из «благословенных» форм собственности и хозяйственной деятельности изъято всё, что связано с банковским процентом как творением богатства «из ничто», ex nihilo. Церковный канон полагает за это отлучение от Церкви. Даже если мы сегодня вынужденно имеем дело с банками и процентом, мы должны четко осознавать, что это прямой грех со всеми вытекающими отсюда последствиями как для банкиров, так и для клиентов. И, во-вторых, столь же неблагословенной формой собственности является частная собственность на землю, что есть прямое нарушение сказанного в Псалтыре: Господня земля и исполнение ея вселенная, и вси живущии на ней. «Земля - Божья и государева, а так ничья», - испокон веков говорили в русском народе. Земля в русском народном сознании - образ Богородицы (о Которой говорится в каноне: Земле благая, благословенная Богоневесто, клас прозябшая неоранный), и даже Духа Святаго («в Духов день Земля - именинница»). Земля может быть дана лишь во владение, во временное пользование, ради ея возделывания, но не в собственность с правом продажи, хотя все, что на юридическом языке называется «плоды, продукция и доходы», может находиться как в коллективной, так и в частной собственности крестьян (христиан). Земля может и переходить по наследству - но без права ее продажи (точно так же, кстати, переходит по наследству, но не может быть проданной и царская власть - в этом смысле Царь - такой же «крестьянин»).
Что касается банковской деятельности и банковского капитала, то в принципе это та ситуация, где православное учение в точности совпадает с исламским. Поэтому изучение опыта исламских стран - особенно таких находящихся на очевидном экономическом и индустриальном подъеме, как современный Иран, - в этом вопросе совершенно необходимо. Это то, что реально соединяет, а не разъединяет Русский мир с исламским, и это важнейший цивилизационный фактор. Мы также должны помнить, что по такому же - безпроцентному - принципу до Второй мировой войны, а в значительной степени и после нее, при Пие XII, работали и банки Ватикана (на самом деле, деятельность таких католических организаций, как Opus Dei, признающих «священную» природу частной собственности есть недопустимое мировоззренческое нарушение даже в рамках самого католицизма).«Делание денег из денег», то есть, «творение» виртуального богатства «из ничто», - а вовсе не само наличие института частной собственности, самого по себе нейтрального, - это и есть капитализм в точном и прямом смысле этого слова. С православной точки зрения он является грехом. А экономическое устройства общества и государства, в котором нет капитализма, но есть частная собственность (как это есть в исламских странах), надо называть как-то иначе.
В русской монархии вся финансовая деятельность, безусловно, должна находиться в руках государства и осуществляться от имени Государя - по принципу «динария кесаря». Промышленный, Крестьянский, Кооперативный, Торговый, Земельный, Горный, Лесной, Сберегательный, Банк молодой семьи и т.д. банки должны быть филиалами Государственного банка, хотя и располагать большой степенью свободы. Частная же финансовая деятельность и, тем более, безконтрольный допуск деятельности иностранных и международных финансовых структур допущены быть не могут. Что же касается нефинансового, то есть, прежде всего, промышленно-производственного, сельскохозяйственного и научно-исследовательского предпринимательства, то здесь вопрос о его свободе должен стоять принципиально противоположным образом.
Вопрос о социализме и капитализме, всегда возникающий в этой связи, должен быть поставлен не как формальный, а как цивилизационный. То есть, не в том смысле, что капитализм сменяет феодализм, а социализм сменяет капитализм. Не по Марксу. Тем более, что и сам Маркс прямо указывал, что его схема «работает» только для Европы и США, и потому ввел термин «азиатский способ производства», который вменял также и России (не случайно его партнер Энгельс прямо говорил о том, что революция в марксистском смысле невозможна до тех пор, пока существует русское государство, тем самым строго, хотя и с противоположным знаком, повторяя положение статьи Ф.И.Тютчева «Россия и революция»). Можно говорить о принципиальном различии экономических укладов по Карлу Шмитту, Суши и Моря, при этом помня, что «принцип Суши» строго соответствует Православию, большинству направлений в исламе, буддизму и т.н. «язычеству» (деградировавшим формам древнего ведизма), а «принцип Моря» - иудаизму и западному христианству (причем, Римо-католицизм в этом делении оказывается где-то «посредине»). В теории государства и права это соответствует цивилизационному делению на «восточный путь» государствообразования (власть первична, собственность вторична и, соответственно, - государство и право) и «западный путь» (собственность и соответственно право первичны, власть и соответственно государство вторичны). В этом смысле насильственный слом «тысячелетней русской парадигмы» произошел не в 1917 году, а в 1991, хотя февраль 1917 был, конечно, прологом: можно даже сказать, что все происходило не сразу - в середине XVII века рухнуло целостное Русское Православие, в феврале 1917 года - Самодержавие, в августе 1991 - русское пространство, крушение которого сегодняшние «национал-демократы» и т.н. «регионалисты» хотят довести до конца и до предела; восстановление всего возможно лишь как восстановление всего вместе и как историческое чудо, как Русский Ereignis («Событие»), если пользоваться терминологией Мартина Хайдеггера. Но если все же пользоваться дихотомией «социализм-капитализм» (хотя ей совсем, на самом деле, не обязательно пользоваться), то Русская цивилизация это, безусловно, социализм, причем, вовсе не только советский: социалистические черты (прежде всего, конечно, община) были, безусловно, присущи и Российской империи, и, тем более, Московскому царству. Утверждая это с решительным знаком «минус», «национал-демократы» хотят вообще «упразднения России», для нас же это аксиома, из которой мы должны исходить в ее тотальном восстановлении.
Следует ясно и четко, совершенно осознанно и вменяемо сказать: все последовательно демократические «критики России» - от Пайпса и Глюксмана до Широпаева (а сегодня в его позиции не осталось уже ничего не только от былого имперского монархизма, но и от былого «национал-социализма») - абсолютно правы. Но мы делаем из этого абсолютно противоположные выводы - и экзистенциальные, и политико-исторические.
Московское царство было т.н. «тягловым государством» (по выражению В.О.Ключевского), или «государством-крепостью», причем, словом «крепость» обозначалась, прежде всего, общенародная круговая порука, точно такая же, какая была внутри крестьянской общины. Удельные князья, бояре, а затем дворяне служили Государю, проливали свою кровь, и на этих условиях крестьяне постепенно прикреплялись к земле, кормили и вооружали тех, кто и самих крестьян оборонял на войне. Все московские люди были «государевыми людьми», между ними не было личной зависимости, как не было и «крещеной собственности», которая появилась только после Указа 1762 г. о «дворянской вольности», мгновенно превратившей «крепость» в «крепостничество» (это уродливое подражание европейскому феодализму привело к столь же уродливому «российскому капитализму» конца XIX-начала ХХ века). Строго говоря, Россия не знала ни феодализма с его принципом сюзеренитета-вассалитета, ни закономерного наследующего ему капитализма. Русское хозяйство всегда было цивилизационно иным. Кому хочется называть это социализмом, может спокойно это делать. Однако, в марксистском, «формационном» смысле это, конечно, никакой не социализм, как не был «формационным социализмом» и социализм советский.
Московское государство как государство «тягловое» в той же степени было и государством сословно-представительным: Земские соборы как совещательные при Верховной власти органы, созываемые по сословно-земельному (сегодня мы бы сказали «социально-территориальному») признаку, были формой живой и органической связи власти с «землей», которая, без сомнения, развилась бы в полноценно альтернативную западному парламентаризму с его принципами формального большинства и диктатурой партий, если бы ее развитие не было прервано церковным расколом XVII в. (после которого и сами Соборы перестали созываться), а затем, прежде всего, Указом о дворянской вольности 1762 г. и вообще формированием привилегированных сословий («Жалованные грамоты» Екатерины II). Собственно, от сакральных институтов Московской Руси на протяжении XVIII-XIX веков сохранялась только сама Царская власть, не могшая уже не остаться в одиночестве, а затем и быть свергнутой в феврале 1917 г. Живая и плодотворная идея социальной монархии (с широким земским самоуправлением), к которой Россия пришла при Иоаннах, не смогла удержаться, прежде всего, в силу своей военно-технической незащищенности, а потому осталась в истории не столько как данность, сколько как заданность.
В этих условиях мировой финансовый капитал, единство которого окончательно складывается уже к первой половине XIX века вместе с формированием общемировой банковской системы, с одной стороны, стремится подчинить себе династию Романовых через систему т.н. «равнородных браков» (а на самом деле через брачные связи Российских Императоров с подчиненным клану Ротшильдов Гессенским Домом), с другой - формирует действующий доныне «Лондонский центр» революционных движений, финансируемый из тех же источников, идеологическим оружием которого становится революционный социализм, сначала народнического, а затем марксистского толка - ситуация, «разрешившаяся», если так можно выразиться, только мученической искупительной смертью Царской Семьи Императора Николая II в Ипатьевском подвале в 1918 году. Однако, сам социализм как таковой оказался обоюдоострым, что ранее других осознал еще в 80-90 годы XIX века великий мыслитель и политический прозорливец Константин Николаевич Леонтьев. Если социализм - не как нигилистический бунт и бред всеотрицариния, а как законная организация труда и капитала, как новое корпоративное принудительное закрепощение человеческих обществ, имеет будущее, то в России создать и этот новый порядок, не вредящий ни Церкви, ни высшей цивилизации, не может никто, кроме Монархического правительства, - предсказывал он еще в 80-е годы, стремясь привлечь Л.А.Тихомирова к созданию своего рода тайного монархо-социалистического ордена по масонскому образцу, но с противоположным духовным и идеологическим знаком, который, как он надеялся, окажется способным «развернуть» складывавшуюся необратимую ситуацию.
К.Н.Леонтьев видел судьбу социализма в России совершенно не так, как Энгельс (и - с обратным знаком - Тютчев). Коммунизм, - писал он, - в своих буйных устремлениях к идеалу неподвижного равенства должен <...> привести постепенно, с одной стороны, к меньшей подвижности капитала и собственности (назовем это прямо, по К.Шмитту, «принципом Суши» - В.К.), с другой - к новому юридическому неравенству, к новым привилегиям, к стеснениям личной свободы, законам, резко очерченным <...>. И далее: Можно себе сказать вообще, что социализм, понятый, как следует, есть не что иное, как новый феодализм уже вовсе недалекого будущего.
Интересно, что К.Н.Леонтьев видел судьбу социализма такой же, как судьбу христианства: в деятельности св.Константина он видел «укоренение» христианства и его превращение в собственно зрелую «ортодоксию», Православие, далеко не во всем совпадающее с первоначальным. «Чувство мое пророчит мне, что славянский православный царь, - писал он, - возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, Константин Византийский взял в руки движение религиозное), и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и Царю».
Константин Леонтьев оказался прозорлив и еще в одном: он опасался, очень того не желая, что это произойдет уже не при Романовых, которых он считал слишком добрыми для столь радикального политико-исторического действия.
Как бы ни относиться к прозрениям «позднего Леонтьева», совершенно очевидно одно: Россия есть совершенно иная цивилизация, нежели та, к которой подходит дихотомически-формационное противопоставление капитализма и социализма, каковые суть столь же дуальные признаки, но другой цивилизации. Совершенно очевидно, что под принудительным закрепощением он имеет в виду не введение личной зависимости, а, по сути, восстановление государственной закрепощенности всех - начиная с самого Царя, который ни в коем случае не является «тираном» в аристотелевском смысле, но первым крепостным общей крепости.
Сегодня же, уже после всего свершившегося, говоря о капитализме и социализме, мы обязаны вспомнить еще об одном на протяжении многих десятилетий замалчиваемом авторе - генерале А. Д. Нечволодове (1834-1938), более или менее известном лишь по знаменитому, написанному по личному указанию Императора Николая II «Сказанию о Русской земле», однако, занимавшегося, прежде всего, экономическими вопросами и в первые два десятилетия прошлого века выпустившего два фундаментальных на эту тему труда: От разорения к достатку и Русские деньги (они опубликованы на сайте www.delostalina.ru). Нечволодов предлагал развернутую программу некапиталистического развития России, подвергая при этом крайне жесткой критике Маркса и марксистов за их недобросовестность. По его словам, вожди социализма, призывая пролетариев всех стран к борьбе с существующим порядком и капиталистами, под последними понимают только землевладельцев и фабрикантов (каковые, по сути, капиталистами и не являются - В.К.), но ни слова не говорят ни о банкирах, ни о биржах.
Следует четко разграничить капитализм и предпринимательство. Последнему следует однозначно вернуть его доброе имя. Оно не имеет ничего общего с олигархатом. Однако, вопрос о паразитическом и компрадорском капитале для будущего государства будет совершенно однозначно очень, очень тяжелым. Комментариев не требуется.
В принципе оптимальной хозяйственной структурой будущей монархии, если она будет восстановлена, можно считать такую. Земля, ее недра, леса, водные ресурсы, а также континентальный шельф находятся в исключительном владении государства («Земля Божия и государева»), но могут предоставляться во владение и пользование подданным Империи и их корпоративным ассоциациям. Вся тяжелая, стратегическая, оборонная, авиационная, атомная, космическая промышленность и высокие технологии (включая нанотехнологии) также принадлежат исключительно государству. Гражданский морской, гражданский воздушный флот и железнодорожный транспорт могут работать на смешанной государственно-частной основе, как и сегодня, по типу, например, РЖД. Образование - государственное, но с учетом местных культурно-религиозных и этнических особенностей (на добровольной основе). Примерно то же самое должно касаться и медицины, с высокими заработками работников, но частные клиники, видимо, могут существовать. В сельском хозяйстве, рыболовстве, промыслах и т.д. могут существовать все формы владения и производства - от государственных до фермерских. Сфера легкой и пищевой промышленности, различные виды услуг лучше всего, если будут частными.
В государственном секторе, безусловно, придется вспомнить о советском организационно-техническом опыте, разумеется, за вычетом бюрократически-мелочной регламентации и «партийного контроля».
Видимо, к жизни должен будет вернуться такой исконно-русский вид предпринимательства и труда, как артель (в том числе в форме полного и ограниченного товарищества). Артели (кооперативы) появились в России еще в царствование Николая II , и их возрождение в первые два года «перестройки» казалось очень хорошим признаком. То, что за этим скрывалось государственное предательство, стало ясно только после того, как была отменена монополия внешней торговли (возвращать которую сейчас, возможно, уже поздно) и кооперативы стали превращать в «совместные предприятия», через которые началось разграбление национальных богатств. Следует понять: то, что так произошло, не должно означать негативной оценки самого типа хозяйствования.
Государство однозначно должно будет взять под прямую опеку фундаментальную, в том числе теоретическую, науку как основу для любого промышленно-технологического развития. Отсутствие быстрого «коммерческого выхода» здесь не должно быть препятствием. В идеале наука находится под личной опекой Государя, а культура - Государыни. Сегодня об этом можно говорить только «в желательном падеже».
Монархическое государство есть государство социального сотрудничества. В руководящих хозяйственных органах государственных предприятий должны быть на равных представлены представители администрации и трудящихся, а смешанных и частных - предприниматели и трудящихся. То же самое касается отраслевых профсоюзов (синдикатов), имеющих свое представительство в представительных законосовещательных органах (по типу Земских соборов). Очень интересным в этой связи представляется опыт Испании 40-50-х годов прошлого века с ее «Хартией труда». Вообще опыт синдикализма (без анархизма) может быть очень полезен.
Все это, разумеется, лишь самый общий очерк, совершенно без деталей, о которых в данный момент говорить просто невозможно. Вполне возможно, что стремление внешних врагов предотвратить неминуемое всплытие «Руси новой, но по старому образцу» (прав. Иоанн Кронштадтский) поставит на повестку дня исключительно мобилизационные аспекты экономики и политики. Однако, даже и это не снимет в конечном счете с повестки дня аспектов созидательных.
