175 лет назад, 27 января (9 февраля по н. ст.) 1834 года, в день, когда Православная Церковь празднует перенесение мощей святителя Иоанна Златоуста, родился гениальный русский химик, имя которого известно во всем мире, - Дмитрий Иванович Менделеев.
Дмитрий Иванович Менделеев родился в Тобольске, родном городе его матери, в многодетной благочестивой семье директора тобольской гимназии Ивана Павловича Менделеева и Марии Дмитриевны, урожденной Корнильевой. Он был четырнадцатым, последним, ребенком - "последышем", как он себя позднее назвал в посвящении одной из своих книг, адресованном матери. Отец Дмитрия, Иван Павлович, был из семьи священника с. Тихомандрицы Вышневолоцкого уезда Тверской губернии Павла Максимовича Соколова, а фамилию "Менделеев" получил в Тверской семинарии, в которой учился, - в то время многие получали фамилии в духовных училищах, семинариях и в духовных академиях. Закончив в Петербурге Главный педагогический институт, Иван Павлович Менделеев был назначен преподавателем философии, изящных искусств и политической экономии классической гимназии в Тобольске, где и встретился со своей будущей супругой и верной спутницей жизни Марией Дмитриевной Корнильевой, происходившей из известной семьи промышленников и купцов. Вскоре Ивану Павловичу, как выделявшемуся своей талантливостью, творческим подходом к преподаванию и благочестием, предложили место директора училищ в Тамбове, куда он в 1818 году и переехал с многочисленным семейством и челядью, которая была фактически членами его семьи. В 1823 году Менделеевы переселилась в Саратов, где Иван Павлович занял должность директора гимназии. Но и этот город не стал для них постоянным пристанищем: Иван Павлович по мягкости характера и особой попечительности к слабым детским организмам допускал смягчение постов для учащихся, о чем было доложено в вышестоящие инстанции. Менделееву предложили место в Пензе, но позже этот город заменили на Тобольск, куда семья переехала в 1828 году.
В год рождения Мити Иван Павлович ослеп из-за катаракты на обоих глазах, лишился должности и места, так что все тяготы по материальному обеспечению семейства, как и воспитанию детей, легли на плечи Марии Дмитриевны Менделеевой - удивительной женщины, самоотверженной, любящей всех и готовой всем пожертвовать ради счастья своих детей и близких.
Старший брат Марии Дмитриевны, Василий Дмитриевич Корнильев, предложил ей управление небольшим стеклянным заводиком, который достался ему по наследству, с правом использования доходов от него для обеспечения семьи Менделеевых. Этот заводик находился в нескольких верстах от Тобольска в селе Аремзяны, куда и переселились Менделеевы. В это время в их семье было восемь детей[1] - пятеро умерло в младенчестве, а старшая дочь Мария умерла в 14 лет от чахотки в Саратове - смерть ее особенно тяжело переживалась родными. Умирала юная Мария с редким для ее возраста мужеством, воистину по-христиански. Воспоминание об этом оставила ее сестра Екатерина в своих записях о родовой иконе - Корнильевой, как называли ее в семье: икона передавалась всегда старшему сыну, а позже была передана в московский Алексеевский монастырь. По семейному поверью, если лампадка перед иконой начинала издавать треск или гасла, то жди какого-нибудь несчастья. Так и случилось в день кончины Машеньки. "Ей был тогда пятнадцатый год, она была больна чахоткой и знала, что она уже не жилица на белом свете, но, конечно, бедная мать, верно, все надеялась... Ночью погасла лампадка, Машенька стала звать маменьку затеплить лампадку, и, когда сделали это, она спокойно сказала, чтобы послали за священником, что она умирает. Потом велела разбудить нас, со всеми простилась, и я помню, что она потом начала вслух молиться за мать и за всех нас, а потом стала тоскливо звать: "Скорее, скорее!.." Как будто она что-то видела... и наконец она смолкла и умерла. Мать была в отчаянии до того, что не могла видеть других детей. Все мы имели длинные волосы, которые мать завивала нам на ночь, а днем они лежали сзади длинными локонами - так было у Машеньки, и Оленьки, и у меня. Схоронили Машеньку, маменька велела обрезать нам волосы, и не могла уже завивать нас"[2]. Рассказ этот, как и рассказ Екатерины о деде по материнской линии Дмитрии Васильевиче Корнильеве, ярко характеризует духовную атмосферу семьи Менделеевых: образцы подлинно русского благочестия дети видели с самого младенчества. "Как теперь вижу седого старичка невысокого роста, худощавого, в длинном стариковском сюртуке, всегда тихого, спокойного, доброго. Мы, дети, знали, что дедушка после сильной болезни в молодых годах потерял память и от этого не мог заниматься никакими делами... и вел спокойную праздную жизнь. Каждый день он ходил к обедне... а вечер всегда проводил в молитве, он читал молитвы вполголоса, и долго слышалось его чтение. Я помню, когда он скончался и уже лежал на столе и над ним, по обычаю, читали Псалтирь, то мне все казалось, что это чтение не в зале, а в противоположной стороне, то есть в его комнате. Он не был болен, а просто стал слабее и не ходил день или два к обедне, но дома ходил к чаю и делал обычный обход вечером. У него была привычка перед сном уже, когда все в доме улягутся и он кончит чтение молитв, со свечой обходить все двери и окна и осматривать, затворены ли они... Так выходил он и в последнюю субботу, хотя тот день он более лежал. Утром он переменил белье и попросил послать к обедне за священником, чтобы исповедоваться и приобщиться святых таин. Когда обряд этот кончился, он позвал всю семью, благословил всех и каждого, попросил чашку чая, выпил ее, сказал всем: "Прощайте" - и начал спокойно кончаться; прошло несколько минут, и душа его отлетела. Тихо как жил, так и умер он истинным христианином. Воспоминание о дедушке всегда соединяется у меня с добрым, утешительным чувством; как помнили мы его, он никогда не в силах был никого обидеть и безропотно переносил все"[3].
В год рождения Мити с родителями не жила уже и старшая дочь Ольга: в 1831 году она вышла замуж за купца и фабриканта Ивана Петровича Медведева. В 1837 году старшего из сыновей Менделеевых, Ивана, Василий Дмитриевич Корнильев взял к себе в Москву и устроил в Благородный пансион при Московском университете, но вскоре мальчика исключили за какие-то проступки, и он по настоянию матери вернулся в Тобольск.
Екатерина, выйдя в 1839 году замуж за Я.С. Капустина, переехала в Омск; в 1845 году вышла замуж и Мария, в замужестве Попова. Младшие дочери Елизавета и Аполлинария, религиозность которой принимала чрезвычайные, экзальтированные формы (что не могло не беспокоить близких), жили при матери. Но главной заботой матери в эти годы были самые младшие дети - Павел и Дмитрий.
Глубокая вера пронизывала всю душу Марии Дмитриевны, а беды, обрушивавшиеся на нее, укрепляли ее в уповании на Промысл Божий и Его милосердие. Жизненным ее позициям могли бы позавидовать многие, стремящиеся ко спасению: по излиянию любви и милосердия к людям она приближается к святым, в бедах своих детей она винит только себя, а мужество, с которым она переносила жизненные обстоятельства, не по силам и многим сильным мужским натурам. Она могла бы быть примером для многих матерей, и не случайно ее письма, в которых проявилась ее одухотворенная, самоотверженная натура, сохранились до наших дней. Внучка М.Д. Менделеевой Надежда Капустина-Губкина в 1908 году опубликовала эту "семейную хронику"[4] как имеющую отношение к ее знаменитому дяде - Дмитрию Ивановичу Менделееву. Но проникая в возвышенный образ матери знаменитого химика, невольно задумываешься, кого же должна благодарить Россия за Божий дар создателя Периодической системы элементов - Дмитрия Ивановича или его мать, молившуюся Богу за своего младшего сына "паче всех". Несомненно, этот союз уважения и любви матери и сына был одним из источников плодотворной деятельности гениального русского химика.
Письма Марии Дмитриевны Менделеевой к дочери Екатерине
2 июня 1839 года. Тобольск.
Тобольск. Фотография С.М. Прокудина-Горского. 1912 г.
Прошла неделя, и болезнь души не уменьшается! Куда бы я ни шла, что бы я ни делала, мой сын[5] перед глазами, и правосудие небесное твердит душе моей: несчастная мать, почто ты бросила дитя свое и удалила от себя, не возрастив в душе его семена добродетели и страха Божия! Почто мечтала, на что утешалась тем, что он, обеспеченный от нужд физических, и нравственно не впадет в сети порочных страстей! Плачь, молись и спасай сына своего, несчастная мать! Спасай его, он еще пятнадцати лет и может загладить проступки, в которые увлекла его страсть к пороку. Спасай и помни долг природы и обязанности твои в отношении младших сыновей твоих[6]. Перестань гоняться за честолюбивыми мечтами, орудовать чуждым имением для поддержания физического существования семьи твоей. Сноси нужду, сноси все недостатки и пекись о нравственном существовании детей твоих. Ты проливаешь слезы о разлуке с добрыми твоими детьми, но молись и пекись о тех, кои требуют твоих попечений, и Господь умилосердится над тобою, тронется стоном души твоей, если ты с покорностью будешь исполнять святую Его волю и без ропота нести крест сокрушения. Вот мысли, наполняющие мою душу, с той минуты, как я простилась с вами, добрейший и почтеннейший Яков Семенович[7] и милая любезная сердцу Катенька! Где вы, что делаете, как кончили ваш вояж, здоровы ли вы? Здоровы ли ваши Катенька и Сенечка[8]? Вот вопросы, на которые письма ваши будут служить нам ответом. Доброта души почтенного сына, Богом мне данного, ручается мне за счастье моей дочери, а ваша взаимная друг к другу любовь есть залог супружеского счастья! Вы всюду найдете радости жизни, всюду благословение Божие будет над вами, и потому в разлуке с вами я плачу и сетую только о себе и буду плакать неутешно, если вы забудете мать свою!
Злополучные обязанности по управлению имением моих благодетелей до сего времени лишали меня средств наслаждаться вполне радостями счастливой матери моего семейства, но до дня разлуки с вами я не краснела за детей моих, я почитала себя бедною, но счастливою матерью, я надеялась, что нравственное воспитание Ванечки будет утешением моим на старость; не ожидая от него быстрых успехов в науках, я мечтала, что он сохранит доброту души и сердца и возрастет среди благонравия, и вдруг мечта сия разрушилась вихрем страстей и пороков. Нравственная болезнь моего сына терзает мою душу, и я не могу спешить к нему на помощь! Не могу уврачевать болезни души его моими слезами, моими советами, моим примером! Тяжко, тяжко сердцу моему, милые, добрые мои дети! Но при всех ударах судьбы я уже привыкла быть тверже камня. Есть Бог на небеси, я могу молиться, и отчаяние не убьет меня! Я действую и с покорностью следую за обстоятельствами моей жизни. Я облегчила грудь мою, излив в письмах к братцу и Ванечке задушающие меня вопли души о тяжком нравственном страдании юноши, которому я дала бытие, которого младенчество лелеяла на материнской груди моей и для которого переносила здесь все тяжкие труды и заботы, мысля, что устройством имения моего благодетеля я как бы плачу дань благодарности за попечения о сыне, но как пожар и наводнение разрушили на фабрике[9] пятилетние труды мои, так пороки и страсти злополучного сына разрушили все попечения его благодетелей. На возобновление разрушений именья нужны только деньги, а чтобы вырвать с корнем из сердца и души порочные страсти и возродить погибающего, надобно иметь к порочному все чувства родительских забот и попечений, все беспристрастие и всю ту материнскую любовь, которою наполнена душа моя к детям. Я нежно люблю всех детей моих, но строгая к правилам чести и добродетели, я всегда требовала и буду требовать от них безусловной покорности обстоятельствам и безусловного повиновения законам чести и добродетели. Бедность никогда не унижала и не унизит меня, но краснеть за детей моих есть такое несчастие, которое может убить меня и преждевременно приблизить к дверям гроба! Вся тридцатилетняя замужняя жизнь моя была посвящена тем несчастным существам, которых рождение и младенчество отняло у меня здоровье, лишало меня всех радостей жизни, но до сего времени не отнимало надежды радоваться ими на старости дней моих! Ванечка, как старший сын, был опорою надежд моих! А теперь? О! долго, долго я не в состоянии буду писать к вам о чем-либо, кроме моего горя!
Остается еще одна страничка, а ничего еще не сказала вам о своем быте. Добрейший, почтеннейший Яков Семенович! Вы так недавно сделались членом нашего семейства, но ваша доброта, ваши правила столь крепким узом привязали к вам чувством материнской любви, что разлука с вами не менее тяготна разлуки с Катенькой! Я люблю, люблю вас как дорогого почтенного моего сына и уважаю за то, что вы умеете читать в душе моей и принимаете живое участие в моих горестях. Я не забуду во всю жизнь мою, с каким участием приняли вы мое известие о моем сыне. Последний разговор в мезонине и слезы, которые заставило вас пролить участие к судьбе родных вашей Катеньки, эти слезы ручаются мне за то, что Создатель не оставит меня без утешения. Оплакивая погибель одного из детей моих, в то же время я молюсь о счастье всех милых моему сердцу, и Господь благословит вас! Заочно вас, мою Катеньку и вашу Катеньку и Сенечку целую, целую стократ. Добрый Федор Минеевич бывает у нас каждый день и просил меня передать вам его поклон. Прощайте! Не забывайте нас и описывайте подробно о вашем житье-бытье. Остаюсь с любовью к вам
мать ваша М. Менделеева
***
31 октября 1841 года. Тобольск.
Любезнейшие мои Яков Семенович, Катенька с Олей[10], Лизанька и Катенька Яковлевна! Простите, что писать не успела. Сейчас кончила письмо мое к братцу о церкви[11] и о делах. Да, поздравьте нас с утверждением на право построения церкви. Вчера Иван Павлович был у Преосвященного[12], и он сказал, что приедет к нам в дом посидеть. Указа еще не получили, но всеми уже подписано утверждение, и я, получив указ, поеду сама благодарить владыку. Теперь у меня столько в голове, что и начинать не буду говорить о том, что думаю.
Почты еще нет, и скучно, что об вас ничего не знаем. Рыбу и нам прислал брат Плеханова, и к вам отослана; так солона, что есть нельзя. Сегодня был у меня Плеханов и говорит, что у него приготовлена для вас малосолая, но судно за 10 верст не дошло, и как привезут сюда, так закупорит и доставит. Прощайте, всех вас заочно целую и милую внучку прошу поцеловать и остаюсь
вас любящая мать М.М.
***
31 декабря 1842 года. Тобольск.
Любезнейшие мои Яков Семенович, Катенька с Олей и Дуней! Поздравляю вас с наступающим новым годом и дорогим нашим именинником братцем и желаю встретить и проводить оный и многие за ним в совершенном благополучии и спокойствии. Письма ваши доставили нам утешение. Дай Бог, чтобы вы весело проводили ваше время.
Спутники души моей вера, надежда, любовь, представляя воображению картины прошедшего и будущего, заставляют смотреть на настоящее с тем спокойствием, которое есть плод покорности нашей воле Божией.
Так я ожидала известия об Иване Павловиче. Признаюсь, что мысли окружали меня черными тучами в разлуке с ним, безмолвная тоска одолевала твердость духа, и я чувствовала всю слабость воли своей, тесно связанной узами привязанности к милым сердцу существам, и только известие о его возвращении, переход от горя к радости сделал потрясение и оживил меня. Но с первого же дня Рождества я почувствовала нездоровье и кружение в голове, и вот неделя прошла, и не могу решиться выехать. Кашель, насморк и дурная мокрота заставили меня употреблять домашние лечебные пособия. То есть я пью к ночи бузинный цвет и отпиваюсь водою, не ужинаю и одеваюсь теплее обыкновенного. Не знаю, пройдет ли это так легко, но полагаю, что лекарство мне теперь мало сделает пользы.
Отъезд Оленьки[13] в Ялуторовск и воспоминание, что я вынесла прошлого года с половины декабря и почти до марта, невольно причиняет грусть. Я молчу по обыкновению, принятому мною за правило, но не могу не грустить, и всю мою радость и утешение нахожу в чтении.
Тысячу раз благодарю за очки, вами присланные; с ними я как бы ожила для беседы с безмолвными моими друзьями. Чтение детей после ужина хотя и доставляло мне удовольствие, но я не могла быть им довольна, потому что выбор книг должна была сообразовать с их вкусом и понятиями. Теперь я читаю "Библейскую историю" и "Христианское чтение" попеременно. Первую из них читала назад тому лет двадцать в Тамбове, но теперь, поверяя и прочитывая все тексты Библии, я как бы снова нахожу в сем неисчерпаемый источник радостей и утешения для ума и сердца. Мой день, после обыкновенных занятий моих по обязанностям семейным и по делам фабрики, проходит без скуки. Старость и слабость здоровья, защищая меня от притязаний общественных обычаев, не стесняет моей свободы жить, согласно с целью, для которой мы сотворены. Вавилонское столпотворение гордого ума оставлено неоконченным, потому что мечты воображения, смешанные, разошлись в разные стороны, а существенное показывает путь к той истине, от коей для собственного нашего блага мы не должны удаляться. Время и опыт давно ознакомили меня с верою и укрепили твердым упованием на Бога, но вера и надежда неразлучны с любовно, а чтоб научиться любить по-христиански, надо научиться терпеть все оскорбления, все противности безропотно. Сей-то любви учит нас мать их святая Премудрость, но мы заглушаем голос ее шумными голосами нашей гордости, самолюбия и тщеславия.
Я заговорилась, но, друзья мои! надо переиспытать столько, сколько я вынесла опытов в жизни, чтоб понять, что я чувствую, приближаясь к концу моего странствования.
Скажу откровенно, что я готовлюсь встретить новый год не с радостным чувством, но воля Божия да будет во всем. Быть может, бедное тело мое заплатит снова дань тоске душевной, но я надеюсь на милость Божию и не ропщу.
Пишите мне более о детях, к ним я часто переношусь мыслию и вижу мою Олю. Рада, что няня знает свое дело и любит Дуню. Дай Бог, чтобы они были здоровы и утешали вас.
Прощайте... Мы ожидаем священника служить всенощную. Бог даст, помолившись, буду веселее. Остаюсь
вас любящая мать М.М.
PS. Новый год! Новый год! Поздравляю вас, добрые дети мои. После общих приветствий в семье своей взяла перо, чтобы к вам первым написать в 1843 год. Заочно всех вас целую.
***
Вид на подгорную часть Тобольска. Фотография С.М. Прокудина-Горского. 1912 г.
17 августа 1844 года. Тобольск.
Любезнейшие мои Яков Семенович, Катенька с Олей и Дуней, Ванечка[14] и Сенечка! Повторяю, что я с материнскою любовью поехала к вам, с любовью провела у вас время и с тою же любовью рассталась с вами, а потому все подозрения ваши и все предположения, будто бы я была недовольна вами, несправедливы; и я прошу Катеньку выбросить из головы вздорные мечты. Знаю, что вам грустно было видеть мать вашу невеселою, но могла ли я вполне предаться радости в кругу семьи вашей, когда одна мысль, что ожидает меня по возвращении домой, уже достаточна была для того, чтобы напомнить мне, что чаша горести еще не до дна выпита.
Мои внучки Оля и Дуня всегда пред глазами, и я не умею изъяснить чувств радости, что увидалась с вами и с ними. Перестань, милая моя Катенька, делать ложные заключения о матери, и верь по своим чувствам к твоим малюткам детям, что нет ничего выше в мире любви материнской. Боже, Боже мой! Дай мне терпение перенести все то, что я переношу, и да будет святая воля Твоя со мною.
Завтра я собираюсь ехать на фабрику и потому пишу накануне почты. Наша Аполлинария снова решительно желает оставить нас и идти в монастырь. Сейчас была у нас игуменья Туринскаго монастыря[15], приехавшая из Новгорода, и Аполлинария на коленях просит ее взять с собою, а Оленька по первому зимнему пути едет через Туринск в Верхотурье.
Вот утешение, которое я имею в моей старости!
Предчувствия мои сбылись, сердце говорило мне, что дома ожидает меня новое испытание.
Мне ли роптать, видя нечувствительность детей моих к слезам матери, когда я сама, как грешница, ежеминутно оскорбляю Отца моего Небесного то моими слезами, то моим роптанием.
Милая моя Катенька! Любезная дочь моя! не пиши, не говори и не думай, ради Бога, что я была у вас недовольна тобою. По малодушию моему я еще плачу о Поле, но слезы мои скоро иссохнут. Я должна еще бодрствовать, чтобы воспитать Пашу и Митю. Они еще имеют нужду в материнских попечениях и заботах.
Желала бы писать веселее, но не могу укрепить бедного моего сердца. Что определено испытать мне, того уже я не могу избежать. Будьте покойны, счастливы и воспитывайте детей ваших.
Вчера была я у Ершовых[16], и на счет Сенечки Петр Павлович говорит, что если бы он, приехав в октябре, выдержал экзамен за 4-й класс, то мог бы тогда поступить в 5-й класс с тем, чтобы догнать учеников в том, что пройдено будет в два месяца с начала курса. Так поступил наш Ванечка, приехавши из Москвы, и, благодарение Богу, кончил курс с похвалою. Советовать вам ни того, ни другого не смею, но долгом считаю сообщить слышанное. При отъезде я ничего не слыхала от вас на счет Сенечки, но Петру Павловичу передала ваш поклон и сказала, что вы хотели писать, на что решитесь.
18 августа. Сейчас, возвратившись от обедни, с горестью прочитала Манифест о кончине великой княгини Александры Николаевны[17]. Прощайте, любезнейшие мои, да будет над вами Божие и материнское благословение. Заочно вас целую и остаюсь
любящая вас мать М.М.
***
7 ноября 1844 года. Тобольск.
Любезнейшие мои! Заочно вас всех целую, Яков Семенович, Катенька с Олей и Дуней, Ванечка и Сенечка! О! если бы можно было, я обняла бы теперь вас и прижала к сердцу бесценных внук Олю и Дуню.
Всю эту неделю все мы были заняты шитьем святительских риз, или одеяний. Третьего дня был у нас Преосвященный[18] и благословил наши занятия. Одеяние сие готовят прихожане Архангельской церкви, и завтра будет обновление. Жду с нетерпением письма Катеньки и остаюсь
вас любящая мать М. Менделеева
***
Любезнейшие мои Яков Семенович, Катенька с Олей и Дуней, Ванечка и Сенечка! С прошедшею почтою не писала к вам, потому что было некогда. Сегодня получили письмо твое, милая Катенька! Слава Богу, что вы все здоровы. Вчера мы были у обедни за валом[19], и там я молилась со всею верою моею, чтобы Господь укрепил дух мой в дни старости и поставил меня выше мимоходного и скоропреходящего горя и превыше мелькающего земного счастья.
Вчера получили мы письмо от добрых монахинь Ангелины и Настасии, и я порадовалась, что вы их обласкали, и Ванечка также. Эти монахини были как бы посланы утешить меня в отсутствии Оленьки и Поли, и я никогда их не забуду.
Когда приедет Сенечка, то расскажет нам обо всем с подробностью.
Рада буду увидеть и Ванечку, если это не навлечет ему неприятностей от начальства и не сделает большого счета его карману.
Мои обстоятельства теперь совсем иные, и я уже не могу хвалиться моею деятельностью. До сего времени, по милосердно Божию, я, можно сказать, питалась плодами прежних трудов, когда дела фабрики идут хорошо. Но часто бываю совсем без денег, как и теперь.
На днях отправила по письмам Ст. Ив. Попова в Семипалатинск обоз с посудою и должна теперь получить от них более 2500 рублей, но скоро ли вышлют, Бог знает, а между тем до вас, мои любезнейшие, покорнейшая просьба: 1) за отправленную осенью посуду в Тюкалинск следует от г-на Маршалова дополучить деньги, из коих прошу вас выдать возчику Науру Ишмаметову по договору 126 рублей 36 копеек ассигнациями; 2) на днях буду отправлять еще в Тюкалинск по требованию через г-на Шапошникова 3500 полуштофов и, чтобы не отпустить возчика, отправлю к вам в Омск возов пять или шесть посуды. Посему прошу, если можно, с суммою, мне следующею по Тюкалинскому расчету, взять и в счет сей поставки всего тысячу рублей и, за выдачею возчикам, немедля мне выслать.
Мне доставили на фабрику 700 пудов белой глины, и еще везут из Екатеринбурга 600 пудов по заказу моему, и заготовляю дрова на весь год, посему к Рождеству мне нужно иметь около 2000 рублей на расход, а я не надеюсь скоро получить из Семипалатинска и прошу и молю вас мне помочь.
Прощайте. Заочно вас и милых моих Олю и Дуню целую. Мое материнское благословение посылаю милым детям и остаюсь
вас любящая мать М. Менделеева
PS. Сделайте милость, договор с возчиками отправьте в Семипалатинскую контору откупа пит. сбор. с первой же почтою, по выезде из Омска возчиков, и на договоре надписать, сколько им выдано денег.
***
13 февраля 1845 года. Тобольск.
Нерадостно для вас, любезнейшие Яков Семенович и Катенька, услышать, что Сенечка опять болен. Где и как он простудился, кажется, и сам не знает, а нам сказал только вечером в субботу, что болит горло. В воскресенье уже целый день почти лежал и, засыпая, бредил. Зная ваше недоверие и предубеждение против Дьякова, мы послали просить Молчанова[20], который, приехав вечером, велел поставить к горлу 15 пиявок и, уезжая, сказал, что не знает, позволят ли ему больные ноги завтра приехать. Ночью Сенечке было тяжело, и утром Ванечка отправился к Молчанову упросить от вашего имени, чтобы он приехал. Он не поехал с ним, а сказал, что будет в 12-м часу. Между тем болезнь требовала немедленной помощи, Сенечка с трудом говорил и не мог ничего проглотить. Я решилась тогда послать попросить к себе Петра Николаевича Свистунова[21] и открыла ему, как страшат меня последствия столь внезапной болезни Сенечки и то, что я не смею обратиться к Дьякову, хотя и уверена, что он уже помог бы ему. Свистунов и я уверены в искусстве Дьякова, потому что они и я пользуемся у него с доверием к его сведениям и большой практике, и мы обще решили послать за ним немедля. Приехав и осмотрев больного, Дьяков прописал лекарство и уехал. Спустя час приехал Молчанов и велел поставить еще 15 пиявок и потом давать лекарство. Уважая обоих, я просила и того и другого со слезами не оставлять больного. После пиявок Сенечка попросил исповедаться и приобщиться святых таин, вечером был слаб, и оба лекаря приезжали, но также не в одно время. Лекарство Дьякова возымело свое спасительное действие, ночью Сенечке стало лучше, и вот сегодня он покушал просвиры и встал и ходит, только в кабинетце, в тепле. Теперь сидит у нас Дьяков, и я послала за Молчановым, уговорив и того и другого попеременно увидеться вместе и посоветоваться о больном. Благословение Божие да будет над вами и милыми Олей и Дуней, заочно вас всех целую и посылаю мое материнское благословение детям.
Говорят, что это поветрие. Вот Паша дня два уже жалуется, что болит в ухе, и сегодня лекарь говорить, что у него тоже может быть воспаление, а в гимназии Дьяков чудесно спас от смерти одного ученика, который двое суток лежал без чувств, в параличном состоянии. Я пишу вам всю правду и рада за Сенечку, что его Господь помиловал. О себе и своем отеке на время забыла. Будьте веселы и здоровы и молитесь нашему Тобольскому святителю Иоанну[22], митрополиту.
Ваша мать М. М.
***
25 октября 1846 года. Тобольск.
Поздравляю вас, любезнейшие Яков Семенович и Катенька, с днем рожденья милой Дунечки. В настоящих обстоятельствах я могу только желать вам всех благ от Бога, пусть бремя скорбей ваших падает на одну меня, мой век уже прошел, и я живу только радостями детей моих. Благодарю Оленьку[23] и Ванечку за письма и прошу не пропускать почты, ваши все письма - мое утешение.
Вот наступает и ноябрь, а писем от братца нет как нет. Фабрику пустили в действие, и что будет изо всего этого, известно Богу.
Вот уже Сенечка, Паша и Митя пришли из гимназии. Спешу кончить письмо. Прощайте. Скажите Оленьке, что исполнить ее желание для меня есть необходимость, потому что люблю, слишком люблю всех вас, хотя вы и не понимаете меня. Заочно целую Якова Семеновича, Катеньку с Олей и новорожденной Дунечкой, Оленьку и Ванечку! Господь с вами. Остаюсь
вас любящая мать М. М.
***
19 ноября 1846 года. Тобольск.
Вчера я думала, что не буду в силах писать к вам, но голова моя освежилась вечерним катаньем, и я встала сего утра хорошо. Любезнейшие мои! Поздравляю вас с днем ангела милой моей дочери Катеньки, с днем ангела любезной Екатерины Яковлевны и крошки Кати Карловны. Дай Бог, чтобы вы были здоровы и веселы и день сей провели в радости. По письму Оленьки можно полагать, что она уедет от вас, и мы скоро увидимся с нею, а Ванечку также поздравляю с дорогими именинницами.
Дети всегда составляли мое богатство, мою славу, мое утешение, и если теперь Поленька, вся отдавшись избранной ею новой вере своей, не хочет слушать материнских советов моих, то любовь материнская моя к ней от этого не уменьшилась[24]. Сии два дня сердце мое много выстрадало. Поленька губит свое здоровье образом жизни своей, но холодная как камень к слезам матери, она уверена, что, делая все напротив матери, спасется. И ныне, поставив на днях 20 пиявок, также продолжала с 4 часов утра уходить пешком на гору в домовую церковь к заутрене, потом искать по городу, где заблаговестят к ранней обедне, и тому подобное. Вероятно, она сильно застудила ноги, потому что в субботу уже не могла простоять всенощной в домовой церкви и возвратилась на лошади Ивана Павловича; я была в тот вечер дома. Но в воскресенье, несмотря на то, что лошади стояли у крыльца, ушла пешком, и к вечеру ей уже так сделалось дурно, что я готовилась потерять ее.
Она не хотела видеть лекаря, пока не исповедалась и не приобщилась святых таин.
Чтобы утешить ее, я должна была послать за избранной ею матерью[25] и только плакать и служить болящей. Екатерина Федоровна приказала ей принять советы и пособия лекаря, и она по назначению Дьякова ставила в ванну ноги. Вчера пустили ей еще 20 пиявок к бокам, и с помощью порошков и микстуры сегодня она уже встала с кровати, и я страшусь того, что опять она уйдет одна и еще более расстроит свое здоровье. Вот почему просила Сенечку ту почту писать и за меня, ведь сердце матери бьется равно для всех и каждого порознь, и видно так надо, чтобы дети мои были причиной горячих жгучих слез моих. Да благословит и сохранит их Бог. Я имею силу и твердость нести тяжелый крест мой до конца. Заочно целую всех вас и милых внучат Олю, Дуню и новорожденного Ванечку. По особой между нами переписке вы будете знать о болезни Поленьки. Прощайте.
***
22 ноября 1846 года. Тобольск.
Еще раз поздравляю вас, любезнейшие мои Яков Семенович, Катенька с Олей, Дуней и Ванечкой, и Оленька, и Ванечка, с наступающим днем ангела доброй мой Катеньки, Катерины Яковлевны и ее Кати. Дай Бог всем вам счастья и здоровья. Заочно целую всех и каждого порознь.
Сочувствуя по опыту, как огорчены были Катенька и Яков Семенович неожиданною решимостью Оленьки вдруг уехать от них, я верю в полной мере утешению, которое доставила всем Оленька, согласившись остаться; и потому, несмотря на собственное мое желание увидеться с нею после пятимесячной разлуки, я готова вместе с добрым Яковом Семеновичем обнять и благодарить ее за то, что исполнила желание сестры и брата. Жить для других утешительно даже и тогда, когда встречаешь на пути жизни бесчисленные огорчения; но жить в кругу родных и друзей, которые пекутся о нашем спокойствии, отрадно и приятно.
Горько мне видеть, как Поленька губит свое здоровье, но своеволие ее безгранично. Она просила в воскресенье, чтобы пособороваться маслом, и мать ее страдала не менее ее, видя болезнь дочери. А теперь, несмотря на мороз и метель, ходит пешком без всякой осторожности, и я вижу, что должно терпеть, терпеть, и терпеть. Виновна я только в том, что слишком любила и люблю детей моих!
Прощайте, Господь над вами! Горькая бедность меня не оставляет, а потому и не могу до счастливейших дней располагать занятыми для фабрики деньгами. Прощайте.
Ваша М.М.
PS. Целую всех и милых Олю, Дуню и новорожденного внука Ванюшу. Ванечке за письмо спасибо, писать особо некогда.
***
6 декабря 1846 года.
Любезнейшие мои! Я не в состоянии связать моих мыслей, чтоб писать к вам о чем-либо. В самом критическом положении дела фабрики. Здесь комиссионер откупов Екатеринбургских, то есть главный от Рюмина, мой Иван Павлович действует, и я безгласно должна ожидать, чем кончится требование на посуду. У меня до 60 000 в готовности одной питейной посуды, и если не буду иметь поставки, то мои долги окончатся банкротством, и я на старости останусь бесчестною женщиною. Боже! да будет воля Твоя святая. Дай Бог, чтобы устроилось все во благо.
Прощайте, мои родные. Да благословит вас Господь. Заочно целую и, проливая горячие слезы, остаюсь
любящая вас мать М.М.
Подгорная часть Тобольска. Фотография С.М. Прокудина-Горского. 1912 г.
PS. Во вторник не писала оттого, что душа была растерзана. Надо было рассчитать всех рабочих и мастеровых к празднику, а я едва могла занять за ужасные проценты 350 рублей и, присоединив к оным пенсию Ивана Павловича, раздала все, все деньги и осталась сама с 25 рублями ассигнациями и с 400 рублями долгу по ярлыкам мастерам и за материалы. Вот мое положение, а посуды класть некуда, и питейной, и аптечной на лицо по таксе на 6000 рублей ассигнациями. Помолитесь за нас и научите Олю и Дуню помолиться за нас.
(Окончание следует.)
Подготовила Татьяна Пономарева
09 / 02 / 2009
[1] Дети Ивана Павловича и Марии Дмитриевны Менделеевых: Ольга (1814-1866), Екатерина (1816-1901), Аполлинария (1821-1848), Елизавета (1823-1852), Иван (1824-1862), Мария (1827-1911), Павел (1832-1902) и наконец Дмитрий (1834-1907).
[2] См.: Капустина Е.И. Семейная хроника в письмах матери, отца, брата, сестер, дяди и племянницы Д.И. Менделеева. СПб., 1908.
[3] Там же. Д.В. Корнильев скончался 2 ноября 1830 года.
[4] См.: Капустина Е.И. Семейная хроника в письмах матери, отца, брата, сестер, дяди и племянницы Д.И. Менделеева.
[5] Старший сын И.П. и М.Д. Менделеевых Иван, исключенный из Московского благородного университетского пансиона.
[6] Павла и Дмитрия.
[7] Яков Семенович Капустин, супруг дочери И.П. и М.Д. Менделеевых Екатерины.
[8] Дети Я.С. и Е.И. Капустиных.
[9] Стеклянный завод Менделеевы всегда называли фабрикой.
[10] Новорожденная дочь Капустиных.
[11] Марья Дмитриевна собирала пожертвования, на которые в Аремзянке выстроила новую церковь.
[12] В это время в Тобольске владыкой был архиепископ Афанасий (Протопопов, +1842).
[13] Старшая дочь И.П. и М.Д. Менделеевых.
[14] Иван Иванович Менделеев кончил курс в гимназии в Тобольске и поступил на службу в Омск, он жил у Капустиных.
[15] Николаевский Туринский женский монастырь в городе Туринске (Екатеринбургской губ.) в то время возрождался старанием старца Зосимы и иждивением нескольких женщин, ставших насельницами монастыря.
[16] Инспектором гимназии в то время был Петр Павлович Ершов, автор сказки "Конек-Горбунок".
[17] Великая княгиня Александра Николаевна, дочь императора Николая I, скончалась 29 июня 1844 года.
[18] В это время в Тобольске владыкой был архиепископ Владимир (Алявдин, +1845).
[19] Так называлась кладбищенская церковь и кладбище.
[20] Два врача.
[21] Декабрист, живший в Тобольске, друг семьи Менделеевых.
[22] Иоанн (Максимович, +1715; память 10/23 июня), святитель, митрополит Сибирский и Тобольский.
[23] Старшая дочь Марьи Дмитриевны Ольга Ивановна, вдова, гостила у Капустиных.
[24] Аполлинария Ивановна не пошла в монастырь, уступив просьбам матери, но вступила в некое религиозное общество, слушалась только своей руководительницы Екатерины Федоровны Непряхиной, не жалела своего здоровья при исполнении религиозных обрядов, чем очень тревожила Марью Дмитриевну.
[25] Имеется в виду Екатерина Федоровна Непряхина, дочь Тобольского вице-губернатора Федора Петровича Непряхина. Была красавица и имела обаятельный голос, но по своим религиозным убеждениям не пошла замуж. Дочь Менделеевых Аполлинария тоже была очень красива, высокого роста, светлая шатенка. Духовным отцом Непряхиной был известный алтайский миссионер архимандрит Макарий (Глухарев, 1847; память 18/31 мая), преподобный, о котором она позже написала книгу "Записки благородной девицы Екатерины Федоровны Непряхиной об отце архимандрите Макарии, бывшем миссионере Алтайской миссии". Известно, что архимандрит Макарий ратовал за восстановление чина диаконисс, но не получил поддержки ни у Тобольского владыки Афанасия (Протопопова), ни у митрополита Московского Филарета (Дроздова) и под свою ответственность на некоторых женщин и девиц возложил обязанности диаконисс, которые образовывали женские общины. Возможно, в такую общину и вступила Поля Менделеева.
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/29227.htm
Дмитрий Иванович Менделеев родился в Тобольске, родном городе его матери, в многодетной благочестивой семье директора тобольской гимназии Ивана Павловича Менделеева и Марии Дмитриевны, урожденной Корнильевой. Он был четырнадцатым, последним, ребенком - "последышем", как он себя позднее назвал в посвящении одной из своих книг, адресованном матери. Отец Дмитрия, Иван Павлович, был из семьи священника с. Тихомандрицы Вышневолоцкого уезда Тверской губернии Павла Максимовича Соколова, а фамилию "Менделеев" получил в Тверской семинарии, в которой учился, - в то время многие получали фамилии в духовных училищах, семинариях и в духовных академиях. Закончив в Петербурге Главный педагогический институт, Иван Павлович Менделеев был назначен преподавателем философии, изящных искусств и политической экономии классической гимназии в Тобольске, где и встретился со своей будущей супругой и верной спутницей жизни Марией Дмитриевной Корнильевой, происходившей из известной семьи промышленников и купцов. Вскоре Ивану Павловичу, как выделявшемуся своей талантливостью, творческим подходом к преподаванию и благочестием, предложили место директора училищ в Тамбове, куда он в 1818 году и переехал с многочисленным семейством и челядью, которая была фактически членами его семьи. В 1823 году Менделеевы переселилась в Саратов, где Иван Павлович занял должность директора гимназии. Но и этот город не стал для них постоянным пристанищем: Иван Павлович по мягкости характера и особой попечительности к слабым детским организмам допускал смягчение постов для учащихся, о чем было доложено в вышестоящие инстанции. Менделееву предложили место в Пензе, но позже этот город заменили на Тобольск, куда семья переехала в 1828 году.
В год рождения Мити Иван Павлович ослеп из-за катаракты на обоих глазах, лишился должности и места, так что все тяготы по материальному обеспечению семейства, как и воспитанию детей, легли на плечи Марии Дмитриевны Менделеевой - удивительной женщины, самоотверженной, любящей всех и готовой всем пожертвовать ради счастья своих детей и близких.
Старший брат Марии Дмитриевны, Василий Дмитриевич Корнильев, предложил ей управление небольшим стеклянным заводиком, который достался ему по наследству, с правом использования доходов от него для обеспечения семьи Менделеевых. Этот заводик находился в нескольких верстах от Тобольска в селе Аремзяны, куда и переселились Менделеевы. В это время в их семье было восемь детей[1] - пятеро умерло в младенчестве, а старшая дочь Мария умерла в 14 лет от чахотки в Саратове - смерть ее особенно тяжело переживалась родными. Умирала юная Мария с редким для ее возраста мужеством, воистину по-христиански. Воспоминание об этом оставила ее сестра Екатерина в своих записях о родовой иконе - Корнильевой, как называли ее в семье: икона передавалась всегда старшему сыну, а позже была передана в московский Алексеевский монастырь. По семейному поверью, если лампадка перед иконой начинала издавать треск или гасла, то жди какого-нибудь несчастья. Так и случилось в день кончины Машеньки. "Ей был тогда пятнадцатый год, она была больна чахоткой и знала, что она уже не жилица на белом свете, но, конечно, бедная мать, верно, все надеялась... Ночью погасла лампадка, Машенька стала звать маменьку затеплить лампадку, и, когда сделали это, она спокойно сказала, чтобы послали за священником, что она умирает. Потом велела разбудить нас, со всеми простилась, и я помню, что она потом начала вслух молиться за мать и за всех нас, а потом стала тоскливо звать: "Скорее, скорее!.." Как будто она что-то видела... и наконец она смолкла и умерла. Мать была в отчаянии до того, что не могла видеть других детей. Все мы имели длинные волосы, которые мать завивала нам на ночь, а днем они лежали сзади длинными локонами - так было у Машеньки, и Оленьки, и у меня. Схоронили Машеньку, маменька велела обрезать нам волосы, и не могла уже завивать нас"[2]. Рассказ этот, как и рассказ Екатерины о деде по материнской линии Дмитрии Васильевиче Корнильеве, ярко характеризует духовную атмосферу семьи Менделеевых: образцы подлинно русского благочестия дети видели с самого младенчества. "Как теперь вижу седого старичка невысокого роста, худощавого, в длинном стариковском сюртуке, всегда тихого, спокойного, доброго. Мы, дети, знали, что дедушка после сильной болезни в молодых годах потерял память и от этого не мог заниматься никакими делами... и вел спокойную праздную жизнь. Каждый день он ходил к обедне... а вечер всегда проводил в молитве, он читал молитвы вполголоса, и долго слышалось его чтение. Я помню, когда он скончался и уже лежал на столе и над ним, по обычаю, читали Псалтирь, то мне все казалось, что это чтение не в зале, а в противоположной стороне, то есть в его комнате. Он не был болен, а просто стал слабее и не ходил день или два к обедне, но дома ходил к чаю и делал обычный обход вечером. У него была привычка перед сном уже, когда все в доме улягутся и он кончит чтение молитв, со свечой обходить все двери и окна и осматривать, затворены ли они... Так выходил он и в последнюю субботу, хотя тот день он более лежал. Утром он переменил белье и попросил послать к обедне за священником, чтобы исповедоваться и приобщиться святых таин. Когда обряд этот кончился, он позвал всю семью, благословил всех и каждого, попросил чашку чая, выпил ее, сказал всем: "Прощайте" - и начал спокойно кончаться; прошло несколько минут, и душа его отлетела. Тихо как жил, так и умер он истинным христианином. Воспоминание о дедушке всегда соединяется у меня с добрым, утешительным чувством; как помнили мы его, он никогда не в силах был никого обидеть и безропотно переносил все"[3].
В год рождения Мити с родителями не жила уже и старшая дочь Ольга: в 1831 году она вышла замуж за купца и фабриканта Ивана Петровича Медведева. В 1837 году старшего из сыновей Менделеевых, Ивана, Василий Дмитриевич Корнильев взял к себе в Москву и устроил в Благородный пансион при Московском университете, но вскоре мальчика исключили за какие-то проступки, и он по настоянию матери вернулся в Тобольск.
Екатерина, выйдя в 1839 году замуж за Я.С. Капустина, переехала в Омск; в 1845 году вышла замуж и Мария, в замужестве Попова. Младшие дочери Елизавета и Аполлинария, религиозность которой принимала чрезвычайные, экзальтированные формы (что не могло не беспокоить близких), жили при матери. Но главной заботой матери в эти годы были самые младшие дети - Павел и Дмитрий.
Глубокая вера пронизывала всю душу Марии Дмитриевны, а беды, обрушивавшиеся на нее, укрепляли ее в уповании на Промысл Божий и Его милосердие. Жизненным ее позициям могли бы позавидовать многие, стремящиеся ко спасению: по излиянию любви и милосердия к людям она приближается к святым, в бедах своих детей она винит только себя, а мужество, с которым она переносила жизненные обстоятельства, не по силам и многим сильным мужским натурам. Она могла бы быть примером для многих матерей, и не случайно ее письма, в которых проявилась ее одухотворенная, самоотверженная натура, сохранились до наших дней. Внучка М.Д. Менделеевой Надежда Капустина-Губкина в 1908 году опубликовала эту "семейную хронику"[4] как имеющую отношение к ее знаменитому дяде - Дмитрию Ивановичу Менделееву. Но проникая в возвышенный образ матери знаменитого химика, невольно задумываешься, кого же должна благодарить Россия за Божий дар создателя Периодической системы элементов - Дмитрия Ивановича или его мать, молившуюся Богу за своего младшего сына "паче всех". Несомненно, этот союз уважения и любви матери и сына был одним из источников плодотворной деятельности гениального русского химика.
Письма Марии Дмитриевны Менделеевой к дочери Екатерине
2 июня 1839 года. Тобольск.
Тобольск. Фотография С.М. Прокудина-Горского. 1912 г.
Прошла неделя, и болезнь души не уменьшается! Куда бы я ни шла, что бы я ни делала, мой сын[5] перед глазами, и правосудие небесное твердит душе моей: несчастная мать, почто ты бросила дитя свое и удалила от себя, не возрастив в душе его семена добродетели и страха Божия! Почто мечтала, на что утешалась тем, что он, обеспеченный от нужд физических, и нравственно не впадет в сети порочных страстей! Плачь, молись и спасай сына своего, несчастная мать! Спасай его, он еще пятнадцати лет и может загладить проступки, в которые увлекла его страсть к пороку. Спасай и помни долг природы и обязанности твои в отношении младших сыновей твоих[6]. Перестань гоняться за честолюбивыми мечтами, орудовать чуждым имением для поддержания физического существования семьи твоей. Сноси нужду, сноси все недостатки и пекись о нравственном существовании детей твоих. Ты проливаешь слезы о разлуке с добрыми твоими детьми, но молись и пекись о тех, кои требуют твоих попечений, и Господь умилосердится над тобою, тронется стоном души твоей, если ты с покорностью будешь исполнять святую Его волю и без ропота нести крест сокрушения. Вот мысли, наполняющие мою душу, с той минуты, как я простилась с вами, добрейший и почтеннейший Яков Семенович[7] и милая любезная сердцу Катенька! Где вы, что делаете, как кончили ваш вояж, здоровы ли вы? Здоровы ли ваши Катенька и Сенечка[8]? Вот вопросы, на которые письма ваши будут служить нам ответом. Доброта души почтенного сына, Богом мне данного, ручается мне за счастье моей дочери, а ваша взаимная друг к другу любовь есть залог супружеского счастья! Вы всюду найдете радости жизни, всюду благословение Божие будет над вами, и потому в разлуке с вами я плачу и сетую только о себе и буду плакать неутешно, если вы забудете мать свою!
Злополучные обязанности по управлению имением моих благодетелей до сего времени лишали меня средств наслаждаться вполне радостями счастливой матери моего семейства, но до дня разлуки с вами я не краснела за детей моих, я почитала себя бедною, но счастливою матерью, я надеялась, что нравственное воспитание Ванечки будет утешением моим на старость; не ожидая от него быстрых успехов в науках, я мечтала, что он сохранит доброту души и сердца и возрастет среди благонравия, и вдруг мечта сия разрушилась вихрем страстей и пороков. Нравственная болезнь моего сына терзает мою душу, и я не могу спешить к нему на помощь! Не могу уврачевать болезни души его моими слезами, моими советами, моим примером! Тяжко, тяжко сердцу моему, милые, добрые мои дети! Но при всех ударах судьбы я уже привыкла быть тверже камня. Есть Бог на небеси, я могу молиться, и отчаяние не убьет меня! Я действую и с покорностью следую за обстоятельствами моей жизни. Я облегчила грудь мою, излив в письмах к братцу и Ванечке задушающие меня вопли души о тяжком нравственном страдании юноши, которому я дала бытие, которого младенчество лелеяла на материнской груди моей и для которого переносила здесь все тяжкие труды и заботы, мысля, что устройством имения моего благодетеля я как бы плачу дань благодарности за попечения о сыне, но как пожар и наводнение разрушили на фабрике[9] пятилетние труды мои, так пороки и страсти злополучного сына разрушили все попечения его благодетелей. На возобновление разрушений именья нужны только деньги, а чтобы вырвать с корнем из сердца и души порочные страсти и возродить погибающего, надобно иметь к порочному все чувства родительских забот и попечений, все беспристрастие и всю ту материнскую любовь, которою наполнена душа моя к детям. Я нежно люблю всех детей моих, но строгая к правилам чести и добродетели, я всегда требовала и буду требовать от них безусловной покорности обстоятельствам и безусловного повиновения законам чести и добродетели. Бедность никогда не унижала и не унизит меня, но краснеть за детей моих есть такое несчастие, которое может убить меня и преждевременно приблизить к дверям гроба! Вся тридцатилетняя замужняя жизнь моя была посвящена тем несчастным существам, которых рождение и младенчество отняло у меня здоровье, лишало меня всех радостей жизни, но до сего времени не отнимало надежды радоваться ими на старости дней моих! Ванечка, как старший сын, был опорою надежд моих! А теперь? О! долго, долго я не в состоянии буду писать к вам о чем-либо, кроме моего горя!
Остается еще одна страничка, а ничего еще не сказала вам о своем быте. Добрейший, почтеннейший Яков Семенович! Вы так недавно сделались членом нашего семейства, но ваша доброта, ваши правила столь крепким узом привязали к вам чувством материнской любви, что разлука с вами не менее тяготна разлуки с Катенькой! Я люблю, люблю вас как дорогого почтенного моего сына и уважаю за то, что вы умеете читать в душе моей и принимаете живое участие в моих горестях. Я не забуду во всю жизнь мою, с каким участием приняли вы мое известие о моем сыне. Последний разговор в мезонине и слезы, которые заставило вас пролить участие к судьбе родных вашей Катеньки, эти слезы ручаются мне за то, что Создатель не оставит меня без утешения. Оплакивая погибель одного из детей моих, в то же время я молюсь о счастье всех милых моему сердцу, и Господь благословит вас! Заочно вас, мою Катеньку и вашу Катеньку и Сенечку целую, целую стократ. Добрый Федор Минеевич бывает у нас каждый день и просил меня передать вам его поклон. Прощайте! Не забывайте нас и описывайте подробно о вашем житье-бытье. Остаюсь с любовью к вам
мать ваша М. Менделеева
***
31 октября 1841 года. Тобольск.
Любезнейшие мои Яков Семенович, Катенька с Олей[10], Лизанька и Катенька Яковлевна! Простите, что писать не успела. Сейчас кончила письмо мое к братцу о церкви[11] и о делах. Да, поздравьте нас с утверждением на право построения церкви. Вчера Иван Павлович был у Преосвященного[12], и он сказал, что приедет к нам в дом посидеть. Указа еще не получили, но всеми уже подписано утверждение, и я, получив указ, поеду сама благодарить владыку. Теперь у меня столько в голове, что и начинать не буду говорить о том, что думаю.
Почты еще нет, и скучно, что об вас ничего не знаем. Рыбу и нам прислал брат Плеханова, и к вам отослана; так солона, что есть нельзя. Сегодня был у меня Плеханов и говорит, что у него приготовлена для вас малосолая, но судно за 10 верст не дошло, и как привезут сюда, так закупорит и доставит. Прощайте, всех вас заочно целую и милую внучку прошу поцеловать и остаюсь
вас любящая мать М.М.
***
31 декабря 1842 года. Тобольск.
Любезнейшие мои Яков Семенович, Катенька с Олей и Дуней! Поздравляю вас с наступающим новым годом и дорогим нашим именинником братцем и желаю встретить и проводить оный и многие за ним в совершенном благополучии и спокойствии. Письма ваши доставили нам утешение. Дай Бог, чтобы вы весело проводили ваше время.
Спутники души моей вера, надежда, любовь, представляя воображению картины прошедшего и будущего, заставляют смотреть на настоящее с тем спокойствием, которое есть плод покорности нашей воле Божией.
Так я ожидала известия об Иване Павловиче. Признаюсь, что мысли окружали меня черными тучами в разлуке с ним, безмолвная тоска одолевала твердость духа, и я чувствовала всю слабость воли своей, тесно связанной узами привязанности к милым сердцу существам, и только известие о его возвращении, переход от горя к радости сделал потрясение и оживил меня. Но с первого же дня Рождества я почувствовала нездоровье и кружение в голове, и вот неделя прошла, и не могу решиться выехать. Кашель, насморк и дурная мокрота заставили меня употреблять домашние лечебные пособия. То есть я пью к ночи бузинный цвет и отпиваюсь водою, не ужинаю и одеваюсь теплее обыкновенного. Не знаю, пройдет ли это так легко, но полагаю, что лекарство мне теперь мало сделает пользы.
Отъезд Оленьки[13] в Ялуторовск и воспоминание, что я вынесла прошлого года с половины декабря и почти до марта, невольно причиняет грусть. Я молчу по обыкновению, принятому мною за правило, но не могу не грустить, и всю мою радость и утешение нахожу в чтении.
Тысячу раз благодарю за очки, вами присланные; с ними я как бы ожила для беседы с безмолвными моими друзьями. Чтение детей после ужина хотя и доставляло мне удовольствие, но я не могла быть им довольна, потому что выбор книг должна была сообразовать с их вкусом и понятиями. Теперь я читаю "Библейскую историю" и "Христианское чтение" попеременно. Первую из них читала назад тому лет двадцать в Тамбове, но теперь, поверяя и прочитывая все тексты Библии, я как бы снова нахожу в сем неисчерпаемый источник радостей и утешения для ума и сердца. Мой день, после обыкновенных занятий моих по обязанностям семейным и по делам фабрики, проходит без скуки. Старость и слабость здоровья, защищая меня от притязаний общественных обычаев, не стесняет моей свободы жить, согласно с целью, для которой мы сотворены. Вавилонское столпотворение гордого ума оставлено неоконченным, потому что мечты воображения, смешанные, разошлись в разные стороны, а существенное показывает путь к той истине, от коей для собственного нашего блага мы не должны удаляться. Время и опыт давно ознакомили меня с верою и укрепили твердым упованием на Бога, но вера и надежда неразлучны с любовно, а чтоб научиться любить по-христиански, надо научиться терпеть все оскорбления, все противности безропотно. Сей-то любви учит нас мать их святая Премудрость, но мы заглушаем голос ее шумными голосами нашей гордости, самолюбия и тщеславия.
Я заговорилась, но, друзья мои! надо переиспытать столько, сколько я вынесла опытов в жизни, чтоб понять, что я чувствую, приближаясь к концу моего странствования.
Скажу откровенно, что я готовлюсь встретить новый год не с радостным чувством, но воля Божия да будет во всем. Быть может, бедное тело мое заплатит снова дань тоске душевной, но я надеюсь на милость Божию и не ропщу.
Пишите мне более о детях, к ним я часто переношусь мыслию и вижу мою Олю. Рада, что няня знает свое дело и любит Дуню. Дай Бог, чтобы они были здоровы и утешали вас.
Прощайте... Мы ожидаем священника служить всенощную. Бог даст, помолившись, буду веселее. Остаюсь
вас любящая мать М.М.
PS. Новый год! Новый год! Поздравляю вас, добрые дети мои. После общих приветствий в семье своей взяла перо, чтобы к вам первым написать в 1843 год. Заочно всех вас целую.
***
Вид на подгорную часть Тобольска. Фотография С.М. Прокудина-Горского. 1912 г.
17 августа 1844 года. Тобольск.
Любезнейшие мои Яков Семенович, Катенька с Олей и Дуней, Ванечка[14] и Сенечка! Повторяю, что я с материнскою любовью поехала к вам, с любовью провела у вас время и с тою же любовью рассталась с вами, а потому все подозрения ваши и все предположения, будто бы я была недовольна вами, несправедливы; и я прошу Катеньку выбросить из головы вздорные мечты. Знаю, что вам грустно было видеть мать вашу невеселою, но могла ли я вполне предаться радости в кругу семьи вашей, когда одна мысль, что ожидает меня по возвращении домой, уже достаточна была для того, чтобы напомнить мне, что чаша горести еще не до дна выпита.
Мои внучки Оля и Дуня всегда пред глазами, и я не умею изъяснить чувств радости, что увидалась с вами и с ними. Перестань, милая моя Катенька, делать ложные заключения о матери, и верь по своим чувствам к твоим малюткам детям, что нет ничего выше в мире любви материнской. Боже, Боже мой! Дай мне терпение перенести все то, что я переношу, и да будет святая воля Твоя со мною.
Завтра я собираюсь ехать на фабрику и потому пишу накануне почты. Наша Аполлинария снова решительно желает оставить нас и идти в монастырь. Сейчас была у нас игуменья Туринскаго монастыря[15], приехавшая из Новгорода, и Аполлинария на коленях просит ее взять с собою, а Оленька по первому зимнему пути едет через Туринск в Верхотурье.
Вот утешение, которое я имею в моей старости!
Предчувствия мои сбылись, сердце говорило мне, что дома ожидает меня новое испытание.
Мне ли роптать, видя нечувствительность детей моих к слезам матери, когда я сама, как грешница, ежеминутно оскорбляю Отца моего Небесного то моими слезами, то моим роптанием.
Милая моя Катенька! Любезная дочь моя! не пиши, не говори и не думай, ради Бога, что я была у вас недовольна тобою. По малодушию моему я еще плачу о Поле, но слезы мои скоро иссохнут. Я должна еще бодрствовать, чтобы воспитать Пашу и Митю. Они еще имеют нужду в материнских попечениях и заботах.
Желала бы писать веселее, но не могу укрепить бедного моего сердца. Что определено испытать мне, того уже я не могу избежать. Будьте покойны, счастливы и воспитывайте детей ваших.
Вчера была я у Ершовых[16], и на счет Сенечки Петр Павлович говорит, что если бы он, приехав в октябре, выдержал экзамен за 4-й класс, то мог бы тогда поступить в 5-й класс с тем, чтобы догнать учеников в том, что пройдено будет в два месяца с начала курса. Так поступил наш Ванечка, приехавши из Москвы, и, благодарение Богу, кончил курс с похвалою. Советовать вам ни того, ни другого не смею, но долгом считаю сообщить слышанное. При отъезде я ничего не слыхала от вас на счет Сенечки, но Петру Павловичу передала ваш поклон и сказала, что вы хотели писать, на что решитесь.
18 августа. Сейчас, возвратившись от обедни, с горестью прочитала Манифест о кончине великой княгини Александры Николаевны[17]. Прощайте, любезнейшие мои, да будет над вами Божие и материнское благословение. Заочно вас целую и остаюсь
любящая вас мать М.М.
***
7 ноября 1844 года. Тобольск.
Любезнейшие мои! Заочно вас всех целую, Яков Семенович, Катенька с Олей и Дуней, Ванечка и Сенечка! О! если бы можно было, я обняла бы теперь вас и прижала к сердцу бесценных внук Олю и Дуню.
Всю эту неделю все мы были заняты шитьем святительских риз, или одеяний. Третьего дня был у нас Преосвященный[18] и благословил наши занятия. Одеяние сие готовят прихожане Архангельской церкви, и завтра будет обновление. Жду с нетерпением письма Катеньки и остаюсь
вас любящая мать М. Менделеева
***
Любезнейшие мои Яков Семенович, Катенька с Олей и Дуней, Ванечка и Сенечка! С прошедшею почтою не писала к вам, потому что было некогда. Сегодня получили письмо твое, милая Катенька! Слава Богу, что вы все здоровы. Вчера мы были у обедни за валом[19], и там я молилась со всею верою моею, чтобы Господь укрепил дух мой в дни старости и поставил меня выше мимоходного и скоропреходящего горя и превыше мелькающего земного счастья.
Вчера получили мы письмо от добрых монахинь Ангелины и Настасии, и я порадовалась, что вы их обласкали, и Ванечка также. Эти монахини были как бы посланы утешить меня в отсутствии Оленьки и Поли, и я никогда их не забуду.
Когда приедет Сенечка, то расскажет нам обо всем с подробностью.
Рада буду увидеть и Ванечку, если это не навлечет ему неприятностей от начальства и не сделает большого счета его карману.
Мои обстоятельства теперь совсем иные, и я уже не могу хвалиться моею деятельностью. До сего времени, по милосердно Божию, я, можно сказать, питалась плодами прежних трудов, когда дела фабрики идут хорошо. Но часто бываю совсем без денег, как и теперь.
На днях отправила по письмам Ст. Ив. Попова в Семипалатинск обоз с посудою и должна теперь получить от них более 2500 рублей, но скоро ли вышлют, Бог знает, а между тем до вас, мои любезнейшие, покорнейшая просьба: 1) за отправленную осенью посуду в Тюкалинск следует от г-на Маршалова дополучить деньги, из коих прошу вас выдать возчику Науру Ишмаметову по договору 126 рублей 36 копеек ассигнациями; 2) на днях буду отправлять еще в Тюкалинск по требованию через г-на Шапошникова 3500 полуштофов и, чтобы не отпустить возчика, отправлю к вам в Омск возов пять или шесть посуды. Посему прошу, если можно, с суммою, мне следующею по Тюкалинскому расчету, взять и в счет сей поставки всего тысячу рублей и, за выдачею возчикам, немедля мне выслать.
Мне доставили на фабрику 700 пудов белой глины, и еще везут из Екатеринбурга 600 пудов по заказу моему, и заготовляю дрова на весь год, посему к Рождеству мне нужно иметь около 2000 рублей на расход, а я не надеюсь скоро получить из Семипалатинска и прошу и молю вас мне помочь.
Прощайте. Заочно вас и милых моих Олю и Дуню целую. Мое материнское благословение посылаю милым детям и остаюсь
вас любящая мать М. Менделеева
PS. Сделайте милость, договор с возчиками отправьте в Семипалатинскую контору откупа пит. сбор. с первой же почтою, по выезде из Омска возчиков, и на договоре надписать, сколько им выдано денег.
***
13 февраля 1845 года. Тобольск.
Нерадостно для вас, любезнейшие Яков Семенович и Катенька, услышать, что Сенечка опять болен. Где и как он простудился, кажется, и сам не знает, а нам сказал только вечером в субботу, что болит горло. В воскресенье уже целый день почти лежал и, засыпая, бредил. Зная ваше недоверие и предубеждение против Дьякова, мы послали просить Молчанова[20], который, приехав вечером, велел поставить к горлу 15 пиявок и, уезжая, сказал, что не знает, позволят ли ему больные ноги завтра приехать. Ночью Сенечке было тяжело, и утром Ванечка отправился к Молчанову упросить от вашего имени, чтобы он приехал. Он не поехал с ним, а сказал, что будет в 12-м часу. Между тем болезнь требовала немедленной помощи, Сенечка с трудом говорил и не мог ничего проглотить. Я решилась тогда послать попросить к себе Петра Николаевича Свистунова[21] и открыла ему, как страшат меня последствия столь внезапной болезни Сенечки и то, что я не смею обратиться к Дьякову, хотя и уверена, что он уже помог бы ему. Свистунов и я уверены в искусстве Дьякова, потому что они и я пользуемся у него с доверием к его сведениям и большой практике, и мы обще решили послать за ним немедля. Приехав и осмотрев больного, Дьяков прописал лекарство и уехал. Спустя час приехал Молчанов и велел поставить еще 15 пиявок и потом давать лекарство. Уважая обоих, я просила и того и другого со слезами не оставлять больного. После пиявок Сенечка попросил исповедаться и приобщиться святых таин, вечером был слаб, и оба лекаря приезжали, но также не в одно время. Лекарство Дьякова возымело свое спасительное действие, ночью Сенечке стало лучше, и вот сегодня он покушал просвиры и встал и ходит, только в кабинетце, в тепле. Теперь сидит у нас Дьяков, и я послала за Молчановым, уговорив и того и другого попеременно увидеться вместе и посоветоваться о больном. Благословение Божие да будет над вами и милыми Олей и Дуней, заочно вас всех целую и посылаю мое материнское благословение детям.
Говорят, что это поветрие. Вот Паша дня два уже жалуется, что болит в ухе, и сегодня лекарь говорить, что у него тоже может быть воспаление, а в гимназии Дьяков чудесно спас от смерти одного ученика, который двое суток лежал без чувств, в параличном состоянии. Я пишу вам всю правду и рада за Сенечку, что его Господь помиловал. О себе и своем отеке на время забыла. Будьте веселы и здоровы и молитесь нашему Тобольскому святителю Иоанну[22], митрополиту.
Ваша мать М. М.
***
25 октября 1846 года. Тобольск.
Поздравляю вас, любезнейшие Яков Семенович и Катенька, с днем рожденья милой Дунечки. В настоящих обстоятельствах я могу только желать вам всех благ от Бога, пусть бремя скорбей ваших падает на одну меня, мой век уже прошел, и я живу только радостями детей моих. Благодарю Оленьку[23] и Ванечку за письма и прошу не пропускать почты, ваши все письма - мое утешение.
Вот наступает и ноябрь, а писем от братца нет как нет. Фабрику пустили в действие, и что будет изо всего этого, известно Богу.
Вот уже Сенечка, Паша и Митя пришли из гимназии. Спешу кончить письмо. Прощайте. Скажите Оленьке, что исполнить ее желание для меня есть необходимость, потому что люблю, слишком люблю всех вас, хотя вы и не понимаете меня. Заочно целую Якова Семеновича, Катеньку с Олей и новорожденной Дунечкой, Оленьку и Ванечку! Господь с вами. Остаюсь
вас любящая мать М. М.
***
19 ноября 1846 года. Тобольск.
Вчера я думала, что не буду в силах писать к вам, но голова моя освежилась вечерним катаньем, и я встала сего утра хорошо. Любезнейшие мои! Поздравляю вас с днем ангела милой моей дочери Катеньки, с днем ангела любезной Екатерины Яковлевны и крошки Кати Карловны. Дай Бог, чтобы вы были здоровы и веселы и день сей провели в радости. По письму Оленьки можно полагать, что она уедет от вас, и мы скоро увидимся с нею, а Ванечку также поздравляю с дорогими именинницами.
Дети всегда составляли мое богатство, мою славу, мое утешение, и если теперь Поленька, вся отдавшись избранной ею новой вере своей, не хочет слушать материнских советов моих, то любовь материнская моя к ней от этого не уменьшилась[24]. Сии два дня сердце мое много выстрадало. Поленька губит свое здоровье образом жизни своей, но холодная как камень к слезам матери, она уверена, что, делая все напротив матери, спасется. И ныне, поставив на днях 20 пиявок, также продолжала с 4 часов утра уходить пешком на гору в домовую церковь к заутрене, потом искать по городу, где заблаговестят к ранней обедне, и тому подобное. Вероятно, она сильно застудила ноги, потому что в субботу уже не могла простоять всенощной в домовой церкви и возвратилась на лошади Ивана Павловича; я была в тот вечер дома. Но в воскресенье, несмотря на то, что лошади стояли у крыльца, ушла пешком, и к вечеру ей уже так сделалось дурно, что я готовилась потерять ее.
Она не хотела видеть лекаря, пока не исповедалась и не приобщилась святых таин.
Чтобы утешить ее, я должна была послать за избранной ею матерью[25] и только плакать и служить болящей. Екатерина Федоровна приказала ей принять советы и пособия лекаря, и она по назначению Дьякова ставила в ванну ноги. Вчера пустили ей еще 20 пиявок к бокам, и с помощью порошков и микстуры сегодня она уже встала с кровати, и я страшусь того, что опять она уйдет одна и еще более расстроит свое здоровье. Вот почему просила Сенечку ту почту писать и за меня, ведь сердце матери бьется равно для всех и каждого порознь, и видно так надо, чтобы дети мои были причиной горячих жгучих слез моих. Да благословит и сохранит их Бог. Я имею силу и твердость нести тяжелый крест мой до конца. Заочно целую всех вас и милых внучат Олю, Дуню и новорожденного Ванечку. По особой между нами переписке вы будете знать о болезни Поленьки. Прощайте.
***
22 ноября 1846 года. Тобольск.
Еще раз поздравляю вас, любезнейшие мои Яков Семенович, Катенька с Олей, Дуней и Ванечкой, и Оленька, и Ванечка, с наступающим днем ангела доброй мой Катеньки, Катерины Яковлевны и ее Кати. Дай Бог всем вам счастья и здоровья. Заочно целую всех и каждого порознь.
Сочувствуя по опыту, как огорчены были Катенька и Яков Семенович неожиданною решимостью Оленьки вдруг уехать от них, я верю в полной мере утешению, которое доставила всем Оленька, согласившись остаться; и потому, несмотря на собственное мое желание увидеться с нею после пятимесячной разлуки, я готова вместе с добрым Яковом Семеновичем обнять и благодарить ее за то, что исполнила желание сестры и брата. Жить для других утешительно даже и тогда, когда встречаешь на пути жизни бесчисленные огорчения; но жить в кругу родных и друзей, которые пекутся о нашем спокойствии, отрадно и приятно.
Горько мне видеть, как Поленька губит свое здоровье, но своеволие ее безгранично. Она просила в воскресенье, чтобы пособороваться маслом, и мать ее страдала не менее ее, видя болезнь дочери. А теперь, несмотря на мороз и метель, ходит пешком без всякой осторожности, и я вижу, что должно терпеть, терпеть, и терпеть. Виновна я только в том, что слишком любила и люблю детей моих!
Прощайте, Господь над вами! Горькая бедность меня не оставляет, а потому и не могу до счастливейших дней располагать занятыми для фабрики деньгами. Прощайте.
Ваша М.М.
PS. Целую всех и милых Олю, Дуню и новорожденного внука Ванюшу. Ванечке за письмо спасибо, писать особо некогда.
***
6 декабря 1846 года.
Любезнейшие мои! Я не в состоянии связать моих мыслей, чтоб писать к вам о чем-либо. В самом критическом положении дела фабрики. Здесь комиссионер откупов Екатеринбургских, то есть главный от Рюмина, мой Иван Павлович действует, и я безгласно должна ожидать, чем кончится требование на посуду. У меня до 60 000 в готовности одной питейной посуды, и если не буду иметь поставки, то мои долги окончатся банкротством, и я на старости останусь бесчестною женщиною. Боже! да будет воля Твоя святая. Дай Бог, чтобы устроилось все во благо.
Прощайте, мои родные. Да благословит вас Господь. Заочно целую и, проливая горячие слезы, остаюсь
любящая вас мать М.М.
Подгорная часть Тобольска. Фотография С.М. Прокудина-Горского. 1912 г.
PS. Во вторник не писала оттого, что душа была растерзана. Надо было рассчитать всех рабочих и мастеровых к празднику, а я едва могла занять за ужасные проценты 350 рублей и, присоединив к оным пенсию Ивана Павловича, раздала все, все деньги и осталась сама с 25 рублями ассигнациями и с 400 рублями долгу по ярлыкам мастерам и за материалы. Вот мое положение, а посуды класть некуда, и питейной, и аптечной на лицо по таксе на 6000 рублей ассигнациями. Помолитесь за нас и научите Олю и Дуню помолиться за нас.
(Окончание следует.)
Подготовила Татьяна Пономарева
09 / 02 / 2009
[1] Дети Ивана Павловича и Марии Дмитриевны Менделеевых: Ольга (1814-1866), Екатерина (1816-1901), Аполлинария (1821-1848), Елизавета (1823-1852), Иван (1824-1862), Мария (1827-1911), Павел (1832-1902) и наконец Дмитрий (1834-1907).
[2] См.: Капустина Е.И. Семейная хроника в письмах матери, отца, брата, сестер, дяди и племянницы Д.И. Менделеева. СПб., 1908.
[3] Там же. Д.В. Корнильев скончался 2 ноября 1830 года.
[4] См.: Капустина Е.И. Семейная хроника в письмах матери, отца, брата, сестер, дяди и племянницы Д.И. Менделеева.
[5] Старший сын И.П. и М.Д. Менделеевых Иван, исключенный из Московского благородного университетского пансиона.
[6] Павла и Дмитрия.
[7] Яков Семенович Капустин, супруг дочери И.П. и М.Д. Менделеевых Екатерины.
[8] Дети Я.С. и Е.И. Капустиных.
[9] Стеклянный завод Менделеевы всегда называли фабрикой.
[10] Новорожденная дочь Капустиных.
[11] Марья Дмитриевна собирала пожертвования, на которые в Аремзянке выстроила новую церковь.
[12] В это время в Тобольске владыкой был архиепископ Афанасий (Протопопов, +1842).
[13] Старшая дочь И.П. и М.Д. Менделеевых.
[14] Иван Иванович Менделеев кончил курс в гимназии в Тобольске и поступил на службу в Омск, он жил у Капустиных.
[15] Николаевский Туринский женский монастырь в городе Туринске (Екатеринбургской губ.) в то время возрождался старанием старца Зосимы и иждивением нескольких женщин, ставших насельницами монастыря.
[16] Инспектором гимназии в то время был Петр Павлович Ершов, автор сказки "Конек-Горбунок".
[17] Великая княгиня Александра Николаевна, дочь императора Николая I, скончалась 29 июня 1844 года.
[18] В это время в Тобольске владыкой был архиепископ Владимир (Алявдин, +1845).
[19] Так называлась кладбищенская церковь и кладбище.
[20] Два врача.
[21] Декабрист, живший в Тобольске, друг семьи Менделеевых.
[22] Иоанн (Максимович, +1715; память 10/23 июня), святитель, митрополит Сибирский и Тобольский.
[23] Старшая дочь Марьи Дмитриевны Ольга Ивановна, вдова, гостила у Капустиных.
[24] Аполлинария Ивановна не пошла в монастырь, уступив просьбам матери, но вступила в некое религиозное общество, слушалась только своей руководительницы Екатерины Федоровны Непряхиной, не жалела своего здоровья при исполнении религиозных обрядов, чем очень тревожила Марью Дмитриевну.
[25] Имеется в виду Екатерина Федоровна Непряхина, дочь Тобольского вице-губернатора Федора Петровича Непряхина. Была красавица и имела обаятельный голос, но по своим религиозным убеждениям не пошла замуж. Дочь Менделеевых Аполлинария тоже была очень красива, высокого роста, светлая шатенка. Духовным отцом Непряхиной был известный алтайский миссионер архимандрит Макарий (Глухарев, 1847; память 18/31 мая), преподобный, о котором она позже написала книгу "Записки благородной девицы Екатерины Федоровны Непряхиной об отце архимандрите Макарии, бывшем миссионере Алтайской миссии". Известно, что архимандрит Макарий ратовал за восстановление чина диаконисс, но не получил поддержки ни у Тобольского владыки Афанасия (Протопопова), ни у митрополита Московского Филарета (Дроздова) и под свою ответственность на некоторых женщин и девиц возложил обязанности диаконисс, которые образовывали женские общины. Возможно, в такую общину и вступила Поля Менделеева.
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/29227.htm
