Ваше высокоблагословение, дражайший родитель!
Получить доброе известие о Вашем здравии?- сего уже довольно было меня обрадовать. Но видеть исполнение желания?- новое доказательство нежной снисходительной попечительности - после сего кто может быть меня довольнее? Чем же я должен ответствовать Вашей любви? Конечно исполнением Ваших наставлений, Ваших советов, Ваших желаний!
4 мая 1802 года
Ваше высокоблагословение, дражайший родитель!
Я получил Ваше трогательное письмо. Чувствую цену доверенности, с которой Вы ближе показываете мне свое положение и позволяете участвовать в своих мыслях. Они подают мне случай внимательнее размыслить о свете. Я представляю, что и я некогда должен вступить на сию сомнительную сцену, на которую теперь смотрю со стороны, где нередко невежество и предрассудок рукоплещет, освистывает злоба и зависть... И мне идти по сему пути, где мечут под ноги то камни, то золото, о которые равно удобно претыкается неопытность или неосмотрительность...
Я молю Бога, чтобы далее и долее хранил Вас для меня, дабы при руководстве Ваших советов и Вашей опытности легче мог я снискать свою. [...]
10 декабря 1802 года
Архипастырь[1] осчастливил нас прибытием своим, но в то же время и опечалил жалобами на свое здоровье. Сего дня он не священнодействовал; да мы совершенно не имели удовольствия и видеть его. К утешению, мы читаем его новую проповедь на прошедший Новый год, присланную нам от него, при конце коея замечательно смиренное прошение прощения пастырем у паствы. Так христианин всегда готовится к смерти: но она страшится тех, которые видят ее... Я желаю Вам видеть ее и не быть от нее видимым. [...]
2 февраля 1804 года
В одном из Ваших писем Вы различаете заботы об одном себе и заботы о многих. Сравнение, по-видимому, ясно, и перевес виден. Но для чего ни слова не сказали Вы о утешениях одного и утешениях многих? Я почитаю сие нужным к совершенному сравнению и желал бы знать Ваше мнение.
Когда я нахожу в некоторых склонность к честолюбию и даже пронырству, я спрашиваю: не хотят ли сим дополнить умеренное попечение об одном себе? Когда примечаю в иных рождающуюся жестокость характера или страсть к пьянству, я думаю: не доказывает ли сие пустоты, которую оставляет в них недостаток утешения со стороны других?
Я знаю, что состояние не дает пороков: только мне кажется, что они указывают иногда на неудовольствия, сопряженные с состоянием.
Я бы описал Вам и сии неудовольствия, сколько я замечал их: но я и так уже написал то, о чем бы только говорить должно. [...]
Май-июнь 1806 года
О себе скажу Вам, что я встречаю иногда неприятности, иногда затруднения; но более нахожу удовольствий в своем состоянии и полезных занятий. Меня затрудняет несколько будущее: но я, не могши прояснить его мрачности, успокаиваюсь, отвращая от него взоры, и ожидаю, доколе упадут некоторые лучи, долженствующие показать мне дорогу. Может быть, это назовут легкомыслием: но я называю это доверенностью к Провидению. Если я чего-нибудь желаю и мне встречаются препятствия в достижении предмета желания, я думаю, что не случай толкнул их против меня, и потому без ропота медлю и ожидаю, что будет далее. Мне кажется, что несколько лет нерешимости простительнее, нежели минута опрометчивости там, где дело идет о целой жизни. Пусть, кто хочет, бежит за блудящим огнем счастья: я иду спокойно, потому что я нигде не вижу постоянного света. Я предлагаю Вам сии мысли, ожидая им справедливого суда от Вашей опытности, и надеюсь узнать со временем Ваше мнение. [...]
21 декабря 1806 года
Не знаю точно, понравится ли Вам новость, которую скажу теперь: впрочем, если в Ваших письмах говорит Ваше сердце, надеюсь, что я не оскорбил Вас и не поступил против Вашего соизволения, сделав один важный шаг по своей воле, по довольном, смею сказать, размышлении. Батюшка! Василья скоро не будет; но Вы не лишитесь сына: сына, который понимает, что Вам обязан более, нежели жизнью, чувствует важность воспитания и знает цену Вашего сердца. Простите мне; я не думал осмелиться хвалить Вас и не знаю, как это вырвалось[2]. [...]
1 ноября 1808 года
Вы желаете ведать обстоятельства моего нового состояния. Но я почти не вижу около себя нового. Тот же образ жизни; те же упражнения; та же должность; то же спокойствие, кроме того, что прежде, с некоторого времени, я иногда думал: что-то будет? Что-то выйдет? А теперь и этого не думаю. Его высокопреосвященство[3] удостаивает меня такого благоволения, какого не смел и желать... Я редко видел начальника, чаще отца, наставника. [...]
14 декабря 1808 года
Повторяю: будьте спокойны. Можно лишиться земных благодетелей: Промысл небесный никого не оставляет. Можно расстаться с любезными: Тот, Который один любит каждого из нас более, нежели все люди вместе, всегда с нами. Он благотворит нам и тогда, когда мы не хотим. [...]
25 декабря 1808 года
Я за неизлишнее почитаю известить Вас, что я имел случай быть в здешней ризнице. Какое это собрание древнего и нового, богатства и вкуса! Какое множество серебра, золота, жемчуга, камней! Жаль, что, пробегая все сие глазами, я только растерялся, и получилось одно смешанное воображение предметов.
Древние изображения угодников шитые и плащаница показались мне странны и страшны, хотя некоторые из присутствующих и хвалили, смотря на оные, искусство предков...
Множество риз, отягченных жемчугом и золотом; полужемчужная пелена Годунова, коея жемчуг преимущественно крупен: другая пелена, на коей совершенно ничего не видно кроме жемчуга, - все сие удивляет, но не привлекает. Сколь ни много здесь редкого и драгоценного, но утомленный взор скоро уклоняется отселе искать другого предмета.
Все уже забыто при одном взгляде на одежды престола и жертвенника, бархатные, украшенные шитьем и жемчугом. На одной из них виден Иисус Христос, несущий большой жемчужный крест. Все зрители восклицают, - и я иду прочь едва не последний.
Изумляешься, когда между столь редкими произведениями искусства и природы видишь ризы, сделанные из простой темной китайки. Рамена, их носившие, составляют их цену. Тут же есть и сосуд деревянный с дискосом, которые употреблял преподобный. [...]
Без даты
Мы имели экзамен и получили вакацию. Мне первый опыт удался не так худо, как я, по новости, опасался. Мне одному в семинарии досталась благодарность и одобрение исключительное от их высокопреосвященств - Новгородского и Рязанского[4], присутствовавших на испытании. Я знаю, что из сего не должно делать ни хороших заключений о себе, ни худых о других. [...]
Июнь-июль 1809 года
Utinam bonum esse contingat, minus sollicitum, an bene mihi sit[5]!
Что жалуются на меня в л[авре], это я знаю. То правда, что я молчалив. А там нашлись люди, которые слишком говорливы. Я не писал того, что чувствую: а они говорили то, чего я не знаю. [...]
21 июня 1809 года
Не имея ничего более сказать Вам о себе, я хочу сообщить Вам то, что слышал я от одного генерала, человека, заслуживающего всякое вероятие, об одном необыкновенном человеке. Это женщина, которая более пятнадцати лет... лежит на одном месте... Следующее происшествие случилось с одною госпожою, от которой лично узнал о нем упомянутый генерал.
Сия госпожа нарочно ездила к страдалице с больною своею сестрою после того, как многие врачи отказались от нее. На просьбу о помощи страдалица сказала: "Что я могу сделать? Разве я не то же, что ты?" - Но дай мне какое-нибудь наставление, - продолжала просившая. - "Молись Богу". - Я молилась, но Бог не услышал меня. - "Так видно мало веры". - Наконец, по настоятельной просьбе, страдалица советовала к ране приложить березовый лист. Но теперь зима, - сказала госпожа. Та ответила: "Глупая! У тебя есть веники. Не лекарство лечит, но Бог". Сие наставление было исполнено, и больная через три дня совершенно выздоровела.
Я пересказал Вам сие происшествие точно так, как его слышал: поелику в подобных вещах ничто так не нужно, как верность. Мне кажется, что я вижу здесь истинные лучи света: желал бы знать Ваше мнение. [...]
20 декабря 1810 года
Напрасно говорите Вы о моих заслугах: я чувствую в глубине моего сердца, что счастлив не по заслугам. Вашим добродетелям и молитвам приписываю я и то, что Бог соделал меня отчасти орудием Вам по достоинству принадлежащего воздаяния. Не оставьте просить Бога, чтобы я не был неблагодарен к Его Промыслу, которого следы вижу и осязаю в моей жизни!
Не лишним почитаю сказать, что я был при испытании в Институте глухонемых. Они и оне говорят между собою руками, а с посетителями мелом на доске. Реша[ю]т арифметические задачи и богословские вопросы. Душа у них в глазах. Их видеть любопытно, приятно и жалко. [...]
26 февраля 1812 года
Ваше высокоблагословение! Любезнейший родитель!
В последнем письме моем, при котором посылал к Вам деньги, сказал я, что слабость Вашего здоровья занимает меня и наяву, и во сне. В сем состоянии остаюсь я доныне. Стараюсь последовать примеру преданности в волю Божию, каковый всегда видел в Вас, и лучшее утешение в настоящем положении моем есть та мысль, что твердейшее основание спокойствия и надежды Вы полагаете во Враче душ и телес. К Нему и я прибегаю в недостойных моих молитвах и, не имея возможности ближе служить Вам во время Вашей немощи, молю Его всемогущим Своим Промыслом устроить все так, чтобы внешняя скорбь Ваша растворена была внутренним утешением веры и упования и чтобы обычные ли человеческие средства или единая Его невидимая сила возвратили телесному составу Вашему крепость его, и вместе с Вами всему роду нашему дано было с новым утешением узреть в сем благая Господня на земли живых. [...]
1 февраля 1816 года
[1] Митрополит Платон (Левшин). - Прим. сост.
[2] 16 ноября, в Трапезном храме Троице-Сергиевой лавры ее наместником, архимандритом Симеоном, В. М. Дроздов был пострижен в монашество. - Прим. сост.
[3] Митрополит Платон (Левшин). - Прим. сост.
[4] Митрополит Амвросий (Подобедов) и архиепископ Феофилакт (Русанов).
[5] О если бы удалось быть хорошим человеком и менее беспокоиться о том, будет ли мне хорошо (лат.).
http://www.pravoslavie.ru/cgi-bin/print.cgi?item=6r1450r060629114300
Получить доброе известие о Вашем здравии?- сего уже довольно было меня обрадовать. Но видеть исполнение желания?- новое доказательство нежной снисходительной попечительности - после сего кто может быть меня довольнее? Чем же я должен ответствовать Вашей любви? Конечно исполнением Ваших наставлений, Ваших советов, Ваших желаний!
4 мая 1802 года
Ваше высокоблагословение, дражайший родитель!
Я получил Ваше трогательное письмо. Чувствую цену доверенности, с которой Вы ближе показываете мне свое положение и позволяете участвовать в своих мыслях. Они подают мне случай внимательнее размыслить о свете. Я представляю, что и я некогда должен вступить на сию сомнительную сцену, на которую теперь смотрю со стороны, где нередко невежество и предрассудок рукоплещет, освистывает злоба и зависть... И мне идти по сему пути, где мечут под ноги то камни, то золото, о которые равно удобно претыкается неопытность или неосмотрительность...
Я молю Бога, чтобы далее и долее хранил Вас для меня, дабы при руководстве Ваших советов и Вашей опытности легче мог я снискать свою. [...]
10 декабря 1802 года
Архипастырь[1] осчастливил нас прибытием своим, но в то же время и опечалил жалобами на свое здоровье. Сего дня он не священнодействовал; да мы совершенно не имели удовольствия и видеть его. К утешению, мы читаем его новую проповедь на прошедший Новый год, присланную нам от него, при конце коея замечательно смиренное прошение прощения пастырем у паствы. Так христианин всегда готовится к смерти: но она страшится тех, которые видят ее... Я желаю Вам видеть ее и не быть от нее видимым. [...]
2 февраля 1804 года
В одном из Ваших писем Вы различаете заботы об одном себе и заботы о многих. Сравнение, по-видимому, ясно, и перевес виден. Но для чего ни слова не сказали Вы о утешениях одного и утешениях многих? Я почитаю сие нужным к совершенному сравнению и желал бы знать Ваше мнение.
Когда я нахожу в некоторых склонность к честолюбию и даже пронырству, я спрашиваю: не хотят ли сим дополнить умеренное попечение об одном себе? Когда примечаю в иных рождающуюся жестокость характера или страсть к пьянству, я думаю: не доказывает ли сие пустоты, которую оставляет в них недостаток утешения со стороны других?
Я знаю, что состояние не дает пороков: только мне кажется, что они указывают иногда на неудовольствия, сопряженные с состоянием.
Я бы описал Вам и сии неудовольствия, сколько я замечал их: но я и так уже написал то, о чем бы только говорить должно. [...]
Май-июнь 1806 года
О себе скажу Вам, что я встречаю иногда неприятности, иногда затруднения; но более нахожу удовольствий в своем состоянии и полезных занятий. Меня затрудняет несколько будущее: но я, не могши прояснить его мрачности, успокаиваюсь, отвращая от него взоры, и ожидаю, доколе упадут некоторые лучи, долженствующие показать мне дорогу. Может быть, это назовут легкомыслием: но я называю это доверенностью к Провидению. Если я чего-нибудь желаю и мне встречаются препятствия в достижении предмета желания, я думаю, что не случай толкнул их против меня, и потому без ропота медлю и ожидаю, что будет далее. Мне кажется, что несколько лет нерешимости простительнее, нежели минута опрометчивости там, где дело идет о целой жизни. Пусть, кто хочет, бежит за блудящим огнем счастья: я иду спокойно, потому что я нигде не вижу постоянного света. Я предлагаю Вам сии мысли, ожидая им справедливого суда от Вашей опытности, и надеюсь узнать со временем Ваше мнение. [...]
21 декабря 1806 года
Не знаю точно, понравится ли Вам новость, которую скажу теперь: впрочем, если в Ваших письмах говорит Ваше сердце, надеюсь, что я не оскорбил Вас и не поступил против Вашего соизволения, сделав один важный шаг по своей воле, по довольном, смею сказать, размышлении. Батюшка! Василья скоро не будет; но Вы не лишитесь сына: сына, который понимает, что Вам обязан более, нежели жизнью, чувствует важность воспитания и знает цену Вашего сердца. Простите мне; я не думал осмелиться хвалить Вас и не знаю, как это вырвалось[2]. [...]
1 ноября 1808 года
Вы желаете ведать обстоятельства моего нового состояния. Но я почти не вижу около себя нового. Тот же образ жизни; те же упражнения; та же должность; то же спокойствие, кроме того, что прежде, с некоторого времени, я иногда думал: что-то будет? Что-то выйдет? А теперь и этого не думаю. Его высокопреосвященство[3] удостаивает меня такого благоволения, какого не смел и желать... Я редко видел начальника, чаще отца, наставника. [...]
14 декабря 1808 года
Повторяю: будьте спокойны. Можно лишиться земных благодетелей: Промысл небесный никого не оставляет. Можно расстаться с любезными: Тот, Который один любит каждого из нас более, нежели все люди вместе, всегда с нами. Он благотворит нам и тогда, когда мы не хотим. [...]
25 декабря 1808 года
Я за неизлишнее почитаю известить Вас, что я имел случай быть в здешней ризнице. Какое это собрание древнего и нового, богатства и вкуса! Какое множество серебра, золота, жемчуга, камней! Жаль, что, пробегая все сие глазами, я только растерялся, и получилось одно смешанное воображение предметов.
Древние изображения угодников шитые и плащаница показались мне странны и страшны, хотя некоторые из присутствующих и хвалили, смотря на оные, искусство предков...
Множество риз, отягченных жемчугом и золотом; полужемчужная пелена Годунова, коея жемчуг преимущественно крупен: другая пелена, на коей совершенно ничего не видно кроме жемчуга, - все сие удивляет, но не привлекает. Сколь ни много здесь редкого и драгоценного, но утомленный взор скоро уклоняется отселе искать другого предмета.
Все уже забыто при одном взгляде на одежды престола и жертвенника, бархатные, украшенные шитьем и жемчугом. На одной из них виден Иисус Христос, несущий большой жемчужный крест. Все зрители восклицают, - и я иду прочь едва не последний.
Изумляешься, когда между столь редкими произведениями искусства и природы видишь ризы, сделанные из простой темной китайки. Рамена, их носившие, составляют их цену. Тут же есть и сосуд деревянный с дискосом, которые употреблял преподобный. [...]
Без даты
Мы имели экзамен и получили вакацию. Мне первый опыт удался не так худо, как я, по новости, опасался. Мне одному в семинарии досталась благодарность и одобрение исключительное от их высокопреосвященств - Новгородского и Рязанского[4], присутствовавших на испытании. Я знаю, что из сего не должно делать ни хороших заключений о себе, ни худых о других. [...]
Июнь-июль 1809 года
Utinam bonum esse contingat, minus sollicitum, an bene mihi sit[5]!
Что жалуются на меня в л[авре], это я знаю. То правда, что я молчалив. А там нашлись люди, которые слишком говорливы. Я не писал того, что чувствую: а они говорили то, чего я не знаю. [...]
21 июня 1809 года
Не имея ничего более сказать Вам о себе, я хочу сообщить Вам то, что слышал я от одного генерала, человека, заслуживающего всякое вероятие, об одном необыкновенном человеке. Это женщина, которая более пятнадцати лет... лежит на одном месте... Следующее происшествие случилось с одною госпожою, от которой лично узнал о нем упомянутый генерал.
Сия госпожа нарочно ездила к страдалице с больною своею сестрою после того, как многие врачи отказались от нее. На просьбу о помощи страдалица сказала: "Что я могу сделать? Разве я не то же, что ты?" - Но дай мне какое-нибудь наставление, - продолжала просившая. - "Молись Богу". - Я молилась, но Бог не услышал меня. - "Так видно мало веры". - Наконец, по настоятельной просьбе, страдалица советовала к ране приложить березовый лист. Но теперь зима, - сказала госпожа. Та ответила: "Глупая! У тебя есть веники. Не лекарство лечит, но Бог". Сие наставление было исполнено, и больная через три дня совершенно выздоровела.
Я пересказал Вам сие происшествие точно так, как его слышал: поелику в подобных вещах ничто так не нужно, как верность. Мне кажется, что я вижу здесь истинные лучи света: желал бы знать Ваше мнение. [...]
20 декабря 1810 года
Напрасно говорите Вы о моих заслугах: я чувствую в глубине моего сердца, что счастлив не по заслугам. Вашим добродетелям и молитвам приписываю я и то, что Бог соделал меня отчасти орудием Вам по достоинству принадлежащего воздаяния. Не оставьте просить Бога, чтобы я не был неблагодарен к Его Промыслу, которого следы вижу и осязаю в моей жизни!
Не лишним почитаю сказать, что я был при испытании в Институте глухонемых. Они и оне говорят между собою руками, а с посетителями мелом на доске. Реша[ю]т арифметические задачи и богословские вопросы. Душа у них в глазах. Их видеть любопытно, приятно и жалко. [...]
26 февраля 1812 года
Ваше высокоблагословение! Любезнейший родитель!
В последнем письме моем, при котором посылал к Вам деньги, сказал я, что слабость Вашего здоровья занимает меня и наяву, и во сне. В сем состоянии остаюсь я доныне. Стараюсь последовать примеру преданности в волю Божию, каковый всегда видел в Вас, и лучшее утешение в настоящем положении моем есть та мысль, что твердейшее основание спокойствия и надежды Вы полагаете во Враче душ и телес. К Нему и я прибегаю в недостойных моих молитвах и, не имея возможности ближе служить Вам во время Вашей немощи, молю Его всемогущим Своим Промыслом устроить все так, чтобы внешняя скорбь Ваша растворена была внутренним утешением веры и упования и чтобы обычные ли человеческие средства или единая Его невидимая сила возвратили телесному составу Вашему крепость его, и вместе с Вами всему роду нашему дано было с новым утешением узреть в сем благая Господня на земли живых. [...]
1 февраля 1816 года
[1] Митрополит Платон (Левшин). - Прим. сост.
[2] 16 ноября, в Трапезном храме Троице-Сергиевой лавры ее наместником, архимандритом Симеоном, В. М. Дроздов был пострижен в монашество. - Прим. сост.
[3] Митрополит Платон (Левшин). - Прим. сост.
[4] Митрополит Амвросий (Подобедов) и архиепископ Феофилакт (Русанов).
[5] О если бы удалось быть хорошим человеком и менее беспокоиться о том, будет ли мне хорошо (лат.).
http://www.pravoslavie.ru/cgi-bin/print.cgi?item=6r1450r060629114300
