Часть 1
Далее просьбы о благодатных дарах множатся, ширятся, стремятся охватить всего человека:
Господи, даждь ми слезы, и память смертную, и умиление.
Слезный дар - великий дар, которого сподобляются немногие подвижники, знак возвышенного ума, чистоты души и открытости сердца веянию благодати. Постоянная память о смерти дает человеку трезвость, избавляет от панического животного страха и позволяет пребывать в постоянной готовности предстать перед Создателем. Можно сказать, что память смертная - это наилучшее духовное лекарство от апокалиптических ересей, которыми заражен современный мир. Умиление же излечивает душу от злобы, зависти, недоброжелательства, самости и позволяет бороться с гордыней; человек, с умилением взирающий на Божий мир, приближается к тому, чтобы видеть его глазами Творца, сказавшего добро зело.
Эти высокие дары не могут всегда присутствовать в душе человека, постоянно омрачаемой, ожесточаемой, ослепляемой грехом, поэтому молящийся вновь приходит к мысли о покаянии и выражает ее более тонким образом, нежели ранее:
Господи, даждь ми помысл исповедания грехов моих.
Помысл этот некоторым образом связан со свободной волей; молящийся уже на опыте знает облегчение от правильной исповеди и просит поддерживать его в его стремлении вновь и вновь очищаться покаянием, не мириться с грехом, преобразить его душу так, чтобы привязанность ко греху (ведь мы так часто вовсе не желаем освободиться от греха, ставшего "милой привычкой", потому что считаем его мелким, простительным и оставляем отказ от него "на потом") сменилась чувством невыносимости греха, чтобы покаянные мысли стали постоянным содержанием сознания, чтобы стыд и сокрушение преобразовывались в радость освобождения. Но для того, чтобы укорениться в помысле исповедания грехов, нужно укрепить себя совершенно определенным образом, и об этом - следующее прошение:
Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание.
Смирение - великий дар Божий, укрепляющий человека в преодолении гордыни, матери всех грехов и пороков. Смирение - та опора, с помощью которой человек идет путем спасения, к своему Господу и в жизнь вечную. Тайну христианского смирения нелегко (если не вовсе невозможно) понять извне, да и новоначальным нужен некоторый духовный опыт для того, чтобы начать ее постигать. Недаром прошение о смирении появляется только в этом месте, когда молитва уже близится к своему завершению. Подлинное смирение всегда начинается со смирения перед волей Божией, оживотворяется любовью к Богу, проявляется в отношениях к ближним и к жизненным невзгодам и не имеет ничего общего с равнодушным приятием всего происходящего, которое культивируется, например в буддизме. Наверное, один из самых впечатляющих примеров христианского смирения - это кончина самого святителя Иоанна Златоуста, который умирал, будучи гонимым в изгнание, претерпевая множество лишений и унижений, которые окончательно подорвали его жизненные силы (а был он человеком болезненным и изнуренным); тем не менее последние слова его были слава Богу за все, ставшие драгоценной жемчужиной православной мудрости.
Подлинно христианское смирение неотделимо от целомудрия, которое, конечно же, состоит не в физической воздержанности (она скорее является его следствием), а в гармоническом устроении духа, души и тела человека, в их целокупной равнонаправленности, руководимой премудростию Божией. Целомудрие есть преодоление внутренних борений, раздирающих человеческое существо и препятствующих не только его благочестивому устроению, но и всякой более-менее спокойной и устроенной жизни.
Послушание - добродетель не только монашеская, хотя нужно сказать, что существенным осложнением современной православной церковной жизни является именно ложно понятое "послушание" новоначальных мирян так называемым младостарцам (которые, как правило, сами духовно недостаточно опытны). До истинного понимания православного послушания душа возрастает долгие годы. Тема эта слишком обширна и слишком болезненна, чтобы подробно рассматривать ее здесь; отметим лишь, что дар послушания испрашивается отнюдь не в первую очередь, и это соответствует утверждению о том, что принять его далеко не так просто, как подчас кажется.
Господи, даждь ми терпение, великодушие и кротость.
Удивительным образом в этом прошении привычное словосочетание терпение и кротость разделены великодушием (в первой части молитвы человек просит избавить его от малодушия, здесь же по уже подмеченной закономерности испрашивает великодушия). Если подумать, то именно великодушие, позволяющее христианину вместить в свое сердце горести ближнего, даже если тот плохо с ним поступает, позволяет терпеть и быть кротким. Терпение в православном его понимании - это вовсе не холодный стоицизм, терпение движется и согревается любовью; терпение - это подражание Христу, с любовью претерпевшего за грехи человечества даже до смерти крестной. Кротость также может возникнуть только в любящем Бога и ближнего человеке (действительно, терпеть и быть кротким можно только Бога ради, иначе индивиду, упражняющемуся в кротости, грозит стать лицемером [1])....А ведь я знаю, когда нам требуется именно сочетание терпения, великодушия и кротости, и, наверное, не одна я, и наверняка не только в этом случае. Это когда ожидаешь своей очереди на исповедь, изнемогая под грузом всего, что нужно сказать, и вновь и вновь отыскивая первопричину своего прискорбного состояния... а батюшка так долго беседует с другими! Вот в такой ситуации понятно, что только вооружившись любовью к этим "другим", можно запастись терпением, великодушно понимая, что у них свои проблемы, наверняка не менее важные, чем твои (а может быть, и более важные), и кротко дожидаясь, когда настанет твой черед.
И вот во внутренней жизни молящегося соверщается некое дальнейшее движение; примечательно, что во второй части молитвы движение это, о котором мы говорили в самом начале, совершается иначе, нежели в первой: там было постепенное, но последовательное восхождение, здесь же, после испрашивания высоких даров, наступает черед размышлению о том, при каких условиях эти дары могут быть восприняты. Человек понимает, что есть препятствие для того, чтобы испрошенные им дары получили твердое основание в самом его существе, чтобы они укоренились:
Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое.
Удивительно сильно и красиво сказано всели, то есть 'помести навсегда'. Страх Божий, образно названный здесь корнем, то есть тем, из чего произрастает все остальное [2], предполагает, что человек всегда ощущает себя перед лицом Божиим (в Ветхом Завете это называется хождение перед Господом), тем самым страх Божий, страх поступить вопреки Божьей воле - это страх быть отлученным от Бога, что, в свою очередь, предполагает, что в глубине этого прошения таится жажда Богообщения как непременного условия бытования в человеческом существе тех даров, которые испрашивались в предыдущих прошениях.
О Богообщении говорит и следующее прошение; точнее, оно касается его основ:
Господи, сподоби мя любити Тя от всея души и помышления, и творити во всем волю Твою.
Сподоби, то есть 'удостой', потому что дар любви к Богу - наисовершеннейший из даров, без которого обращаются в ничто все другие. Душа и помышления охватывают всю нематериальную деятельность человека, иными словами - он просит, чтобы любовь к Богу охватывала и пронизывала все его существо, потому что только при таком условии он будет способен всецело находиться в Божией воле. Так молящийся приходит к тому, что всецело устремляется к Богу, к Богообщению.
Но молитва дает ему еще и Богопознание, очищает и возвышает, - иначе как можно объяснить следующее прошение:
Господи, покрый мя от человек некоторых, и бесов, и страстей, и от всякия иныя неподобныя вещи.
Казалось бы, это повтор прошений избави от искушения и не введи в напасть, но эта молитва замечательным образом включает как понимание того, что может быть источником искушений и напастей, то есть некоторую степень духовной зрелости и зоркости, так и какую-то удивительно доверительную интонацию, - может быть, потому, что молящийся умалился перед Господом, а может быть, и потому, что так может говорить уже не раб, но сын (Гал 4:7; ср. Ин 15:15).
Наконец, последнее, завершающее прошение этой замечательной молитвы представляет как бы венец благочестивых устремлений христианина:
Господи, веси, яко твориши, якоже Ты волиши, да будет воля Твоя и во мне грешнем, яко благословен еси во веки. Аминь.
Это молитва о полном предании себя в волю Божию; она включает и славословие, и преклонение перед всеведением и всемогуществом Бога, и констатацию своей греховности, и порыв - вопреки этой греховности быть вместилищем Божьей воли.
Нужно сказать, что и вся церковная жизнь устроена так, чтобы образовывалось встречное движение, противоположное движению мира сего. Нам заповедано ежедневное духовное движение от утреннего правила к вечернему; еженедельное движение от Евхаристии к Евхаристии [4]; внутренняя динамика Литургии; выраженное в прекрасных богослужебных песнопениях и чтениях внутреннее движение Всенощного бдения, отражающее всю историю спасения от сотворения мира; исполненное глубокого смысла плавное течение Великого поста; переход от одного двунадесятого праздника к другому; наконец, церковный год в целом, представляющий собой в некотором смысле единое богослужение, - все это передает путь человечества и каждого отдельного человека от бренности к вечности.
А если добавить, что благодаря тому, что Земля круглая и делится на 24 часовых пояса, православная Литургия служится каждый час, то есть постоянно, и каждый час со словами Твоя от Твоих... возносятся Святые Дары, то можно смотреть на мир сей не как на обитель мрака и скорби, но как на место, где совершается сила Божия, преодолевающая все, что препятствует Благому Промыслу, ведущему нас к жизни в Боге.
"Альфа и Омега", N 37
[1] Печальным подтверждением этому был случай, некогда наблюдавшийся мной в храме: совсем рядом со мной вдруг шумно и злобно поссорились три весьма пожилые прихожанки, причем две из них нападали на третью. Та, вдруг смолкнув, торжественно вышла на середину храма, столь же торжественно перекрестилась и поклонилась перед Царскими вратами и, вернувшись на свое место, доверительно шепнула мне: "Видала, как я за врагов своих молилась? Вот теперь-то Бог их накажет!!!".
[2] Заметим, что метафора здесь природная, а не, скажем, строительная (как и в первой части - роса благодати), поскольку человек - не агрегат, не механическая структура; весь его путь ко спасению должен протекать не просто гармонично, но органично, почему и называется возрастанием.
[3] Само указание на то, что она состоит из 24 частей по числу часов в сутках подвигает на мысль о том, не читать ли ее в таком случае в течение суток, каждый час по молитве. Я знаю, что какие-то или сходные попытки некоторыми предпринимаются, но не встречала ни одного священника, который рекомендовал бы такую молитвенную практику (во всяком случае - мне или всей пастве).
[4] Разумеется, речь здесь идет о духовной жизни мирян; цикличность монашеской жизни, в которой духовное делание естественным образом занимает гораздо больше места (и времени), структурирована более подробно.
Опубликовано на сайте Православие и современность
http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/01church/112_1.html
Далее просьбы о благодатных дарах множатся, ширятся, стремятся охватить всего человека:
Господи, даждь ми слезы, и память смертную, и умиление.
Слезный дар - великий дар, которого сподобляются немногие подвижники, знак возвышенного ума, чистоты души и открытости сердца веянию благодати. Постоянная память о смерти дает человеку трезвость, избавляет от панического животного страха и позволяет пребывать в постоянной готовности предстать перед Создателем. Можно сказать, что память смертная - это наилучшее духовное лекарство от апокалиптических ересей, которыми заражен современный мир. Умиление же излечивает душу от злобы, зависти, недоброжелательства, самости и позволяет бороться с гордыней; человек, с умилением взирающий на Божий мир, приближается к тому, чтобы видеть его глазами Творца, сказавшего добро зело.
Эти высокие дары не могут всегда присутствовать в душе человека, постоянно омрачаемой, ожесточаемой, ослепляемой грехом, поэтому молящийся вновь приходит к мысли о покаянии и выражает ее более тонким образом, нежели ранее:
Господи, даждь ми помысл исповедания грехов моих.
Помысл этот некоторым образом связан со свободной волей; молящийся уже на опыте знает облегчение от правильной исповеди и просит поддерживать его в его стремлении вновь и вновь очищаться покаянием, не мириться с грехом, преобразить его душу так, чтобы привязанность ко греху (ведь мы так часто вовсе не желаем освободиться от греха, ставшего "милой привычкой", потому что считаем его мелким, простительным и оставляем отказ от него "на потом") сменилась чувством невыносимости греха, чтобы покаянные мысли стали постоянным содержанием сознания, чтобы стыд и сокрушение преобразовывались в радость освобождения. Но для того, чтобы укорениться в помысле исповедания грехов, нужно укрепить себя совершенно определенным образом, и об этом - следующее прошение:
Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание.
Смирение - великий дар Божий, укрепляющий человека в преодолении гордыни, матери всех грехов и пороков. Смирение - та опора, с помощью которой человек идет путем спасения, к своему Господу и в жизнь вечную. Тайну христианского смирения нелегко (если не вовсе невозможно) понять извне, да и новоначальным нужен некоторый духовный опыт для того, чтобы начать ее постигать. Недаром прошение о смирении появляется только в этом месте, когда молитва уже близится к своему завершению. Подлинное смирение всегда начинается со смирения перед волей Божией, оживотворяется любовью к Богу, проявляется в отношениях к ближним и к жизненным невзгодам и не имеет ничего общего с равнодушным приятием всего происходящего, которое культивируется, например в буддизме. Наверное, один из самых впечатляющих примеров христианского смирения - это кончина самого святителя Иоанна Златоуста, который умирал, будучи гонимым в изгнание, претерпевая множество лишений и унижений, которые окончательно подорвали его жизненные силы (а был он человеком болезненным и изнуренным); тем не менее последние слова его были слава Богу за все, ставшие драгоценной жемчужиной православной мудрости.
Подлинно христианское смирение неотделимо от целомудрия, которое, конечно же, состоит не в физической воздержанности (она скорее является его следствием), а в гармоническом устроении духа, души и тела человека, в их целокупной равнонаправленности, руководимой премудростию Божией. Целомудрие есть преодоление внутренних борений, раздирающих человеческое существо и препятствующих не только его благочестивому устроению, но и всякой более-менее спокойной и устроенной жизни.
Послушание - добродетель не только монашеская, хотя нужно сказать, что существенным осложнением современной православной церковной жизни является именно ложно понятое "послушание" новоначальных мирян так называемым младостарцам (которые, как правило, сами духовно недостаточно опытны). До истинного понимания православного послушания душа возрастает долгие годы. Тема эта слишком обширна и слишком болезненна, чтобы подробно рассматривать ее здесь; отметим лишь, что дар послушания испрашивается отнюдь не в первую очередь, и это соответствует утверждению о том, что принять его далеко не так просто, как подчас кажется.
Господи, даждь ми терпение, великодушие и кротость.
Удивительным образом в этом прошении привычное словосочетание терпение и кротость разделены великодушием (в первой части молитвы человек просит избавить его от малодушия, здесь же по уже подмеченной закономерности испрашивает великодушия). Если подумать, то именно великодушие, позволяющее христианину вместить в свое сердце горести ближнего, даже если тот плохо с ним поступает, позволяет терпеть и быть кротким. Терпение в православном его понимании - это вовсе не холодный стоицизм, терпение движется и согревается любовью; терпение - это подражание Христу, с любовью претерпевшего за грехи человечества даже до смерти крестной. Кротость также может возникнуть только в любящем Бога и ближнего человеке (действительно, терпеть и быть кротким можно только Бога ради, иначе индивиду, упражняющемуся в кротости, грозит стать лицемером [1])....А ведь я знаю, когда нам требуется именно сочетание терпения, великодушия и кротости, и, наверное, не одна я, и наверняка не только в этом случае. Это когда ожидаешь своей очереди на исповедь, изнемогая под грузом всего, что нужно сказать, и вновь и вновь отыскивая первопричину своего прискорбного состояния... а батюшка так долго беседует с другими! Вот в такой ситуации понятно, что только вооружившись любовью к этим "другим", можно запастись терпением, великодушно понимая, что у них свои проблемы, наверняка не менее важные, чем твои (а может быть, и более важные), и кротко дожидаясь, когда настанет твой черед.
И вот во внутренней жизни молящегося соверщается некое дальнейшее движение; примечательно, что во второй части молитвы движение это, о котором мы говорили в самом начале, совершается иначе, нежели в первой: там было постепенное, но последовательное восхождение, здесь же, после испрашивания высоких даров, наступает черед размышлению о том, при каких условиях эти дары могут быть восприняты. Человек понимает, что есть препятствие для того, чтобы испрошенные им дары получили твердое основание в самом его существе, чтобы они укоренились:
Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое.
Удивительно сильно и красиво сказано всели, то есть 'помести навсегда'. Страх Божий, образно названный здесь корнем, то есть тем, из чего произрастает все остальное [2], предполагает, что человек всегда ощущает себя перед лицом Божиим (в Ветхом Завете это называется хождение перед Господом), тем самым страх Божий, страх поступить вопреки Божьей воле - это страх быть отлученным от Бога, что, в свою очередь, предполагает, что в глубине этого прошения таится жажда Богообщения как непременного условия бытования в человеческом существе тех даров, которые испрашивались в предыдущих прошениях.
О Богообщении говорит и следующее прошение; точнее, оно касается его основ:
Господи, сподоби мя любити Тя от всея души и помышления, и творити во всем волю Твою.
Сподоби, то есть 'удостой', потому что дар любви к Богу - наисовершеннейший из даров, без которого обращаются в ничто все другие. Душа и помышления охватывают всю нематериальную деятельность человека, иными словами - он просит, чтобы любовь к Богу охватывала и пронизывала все его существо, потому что только при таком условии он будет способен всецело находиться в Божией воле. Так молящийся приходит к тому, что всецело устремляется к Богу, к Богообщению.
Но молитва дает ему еще и Богопознание, очищает и возвышает, - иначе как можно объяснить следующее прошение:
Господи, покрый мя от человек некоторых, и бесов, и страстей, и от всякия иныя неподобныя вещи.
Казалось бы, это повтор прошений избави от искушения и не введи в напасть, но эта молитва замечательным образом включает как понимание того, что может быть источником искушений и напастей, то есть некоторую степень духовной зрелости и зоркости, так и какую-то удивительно доверительную интонацию, - может быть, потому, что молящийся умалился перед Господом, а может быть, и потому, что так может говорить уже не раб, но сын (Гал 4:7; ср. Ин 15:15).
Наконец, последнее, завершающее прошение этой замечательной молитвы представляет как бы венец благочестивых устремлений христианина:
Господи, веси, яко твориши, якоже Ты волиши, да будет воля Твоя и во мне грешнем, яко благословен еси во веки. Аминь.
Это молитва о полном предании себя в волю Божию; она включает и славословие, и преклонение перед всеведением и всемогуществом Бога, и констатацию своей греховности, и порыв - вопреки этой греховности быть вместилищем Божьей воли.
* * *
Молитву святителя Иоанна Златоуста православным христианам предлагается читать каждый вечер [3]. Это церковное установление исполнено понимания круговращения человеческой жизни, при котором мир властно врывается в наилучшие намерения, и его диктату необходимо противопоставить постоянное духовное напряжение, постоянное стремление положить благое начало.Нужно сказать, что и вся церковная жизнь устроена так, чтобы образовывалось встречное движение, противоположное движению мира сего. Нам заповедано ежедневное духовное движение от утреннего правила к вечернему; еженедельное движение от Евхаристии к Евхаристии [4]; внутренняя динамика Литургии; выраженное в прекрасных богослужебных песнопениях и чтениях внутреннее движение Всенощного бдения, отражающее всю историю спасения от сотворения мира; исполненное глубокого смысла плавное течение Великого поста; переход от одного двунадесятого праздника к другому; наконец, церковный год в целом, представляющий собой в некотором смысле единое богослужение, - все это передает путь человечества и каждого отдельного человека от бренности к вечности.
А если добавить, что благодаря тому, что Земля круглая и делится на 24 часовых пояса, православная Литургия служится каждый час, то есть постоянно, и каждый час со словами Твоя от Твоих... возносятся Святые Дары, то можно смотреть на мир сей не как на обитель мрака и скорби, но как на место, где совершается сила Божия, преодолевающая все, что препятствует Благому Промыслу, ведущему нас к жизни в Боге.
"Альфа и Омега", N 37
[1] Печальным подтверждением этому был случай, некогда наблюдавшийся мной в храме: совсем рядом со мной вдруг шумно и злобно поссорились три весьма пожилые прихожанки, причем две из них нападали на третью. Та, вдруг смолкнув, торжественно вышла на середину храма, столь же торжественно перекрестилась и поклонилась перед Царскими вратами и, вернувшись на свое место, доверительно шепнула мне: "Видала, как я за врагов своих молилась? Вот теперь-то Бог их накажет!!!".
[2] Заметим, что метафора здесь природная, а не, скажем, строительная (как и в первой части - роса благодати), поскольку человек - не агрегат, не механическая структура; весь его путь ко спасению должен протекать не просто гармонично, но органично, почему и называется возрастанием.
[3] Само указание на то, что она состоит из 24 частей по числу часов в сутках подвигает на мысль о том, не читать ли ее в таком случае в течение суток, каждый час по молитве. Я знаю, что какие-то или сходные попытки некоторыми предпринимаются, но не встречала ни одного священника, который рекомендовал бы такую молитвенную практику (во всяком случае - мне или всей пастве).
[4] Разумеется, речь здесь идет о духовной жизни мирян; цикличность монашеской жизни, в которой духовное делание естественным образом занимает гораздо больше места (и времени), структурирована более подробно.
Опубликовано на сайте Православие и современность
http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/01church/112_1.html
