Появление магометанских мечетей на месте христианских храмов служило верным признаком поселения в данном месте османов. Для них-то главным образом и лишь отчасти для обращенных в магометанство христиан устраивалась мечеть, равно как вводилось османское устройство, назначались кади, имамы и другие должностные лица, учреждались школы и пр. Отличительной особенностью завоеваний османов служит то, что по мере завоевания они распространяют свои колонии и прочно оседают на завоеванной земле. Начало таких колоний в Европе почти совпадает с началом османских вторжений. При том же султане Урхане, при котором османы сделали первый набег на Европу, его сын Сулейман основал первые османские колонии на европейском берегу Дарданелл и Мраморного моря. Лучшие османские фамилии с женами, детьми и со всем имуществом были переселены из Азии в приморские города и деревни Европы; в свою очередь знатнейшее греческое население этих городов и деревень было выселено в Азию. Этой политики, которая обязана своим происхождением Сулейману, твердо держались османские султаны. По мере того, как производились завоевания, и в завоеванных городах и укрепленных местах располагались турецкие гарнизоны, - являлись османские семейства из Азии, а также из прежде основанных колоний Европы, занимали земли, опустошенные османами, или добровольно покинутые христианами, и здесь, по соседству с турецкими гарнизонами и под прикрытием этих гарнизонов, предавались мирным занятиям.
Иногда султаны, чтобы упростить и ускорить заселение завоеванной местности, прямо назначали известный мусульманский город или деревню, население которых должно было в полном составе перебраться на новое место жительства. Так, например, после завоевания Салоник Мурад II перевел сюда все население Иенидже (Genitzae), османского города, расположенного на запад от Салоник на расстоянии одного дня пути.[i] Османские колонии были основаны и в некоторых городах, не бывших под властью османов, в силу договоров между султанами и соответствующими правительствами. Такова была колония в Константинополе, существовавшая здесь до завоевания этого города турками. Первое указание на ее существование встречается у историка Халкокондилы, который, говоря о бунте Андроника Палеолога против отца, Иоанна V, о том, как Андроник бежал к Баязету и просил у него помощи, замечает, что в вознаграждение он обещал Баязету "иметь в городе судью" - кади.[ii] Это показывает, что во 2-й пол. XIV в. в Константиноноле жили османы, но не имели еще ни своего кади, ни мечети. Когда после смерти Иоанна V вступил на престол Мануил II (1391-1425), то Баязет немедленно потребовал, чтобы в Константинополе разрешено было магометанам иметь своего кади, так как неприлично, чтобы мусульмане, занимающиеся торговлей и посещающие Константинополь, обращались в своих спорах к суду гяуров, но мусульманину следует судиться у мусульманина.[iii] Требование не было удовлетворено, и только когда Мануил уехал на Запад просить у христианских государей помощи против турок, а Византией управлял его племянник Иоанн (сын упомянутого выше Андроника), Баязет достиг своей цели. Он настоятельно потребовал от Иоанна, чтобы в Константинополь был допущен кади и выстроена мечеть, свое требование он подкрепил военной демонстрацией против Константинополя. Иоанн поспешил исполнить желание султана. Османы после этого имели в Константинополе, в особом квартале, где они жили, мечеть и своего кади. Но когда Баязет удалился в Азию против Тимура и был взят им в плен, то константинопольская чернь напала на османскую колонию, разрушила мечеть и выгнала османов, вместе с кади, вон из столицы. Османы оставили город, поселились недалеко от Константинополя и свое селение назвали Киникли. Это - первое постоянное османское поселение около Константинополя.[iv]
Система колонизации, шедшая рука об руку с завоеваниями, как нельзя более упрочивала эти завоевания; османские колонии врезывались в сплошное христианское население и доставляли средства держать это население в повиновении. Через посредство этих же колоний османы неизбежно завязывали мирные сношения с христианами. Является вопрос: если вооруженные столкновения оканчивались победой османов, и эта победа вела к национальному и религиозному преобладанью османов над христианами, то каковы были последствия их мирных сношений? Этот вопрос может быть предрешен, если мы вспомним, какие силы приходили в соотношение. С одной стороны было варварство и ислам, живучий фанатизмом, но безжизненный по духу и формам, с другой - христианство и греко-римская цивилизация, которая хотя и выродилась в византийскую, но все-таки стояла на недосягаемой высоте, сравнительно с простотой и патриархальностью турок. Столкновение таких сил, если только оно не сопровождаюсь грубым насилием, но происходило на мирном пути, не могло не отразиться перевесом последней над первою; цивилизация более развитая должна была взять верх над менее развитой, религия более совершенная должна была победить менее совершенную. Это мы и видим на османах: мало-помалу они подчиняются влиянию христиан, и оно обнаруживается в сфере религиозной и частной жизни. Проводниками этого влияния были отчасти названные колонии, обуславливавшие сожительство османов с христианами, но еще более браки османов с христианами и присутствие христиан на службе у османов.
Все почти османские султаны, начиная с Урхана и кончая Мурадом II, были женаты на христианских принцессах; исключение составляет один Магомет I. Браки заключались по политическим расчетам; императоры византийские, князья болгарские и сербские, выдавая своих дочерей и родственниц замуж за султанов, желали таким образом купить мир для своих государств и скрепить дружбу с османами. Эта ближайшая цель не всегда достигалась, но зато достигалась другая, более отдаленная, которая, может быть, и не входила в расчеты государей. Живя при дворе султанов, христианские принцессы пользовались до некоторой степени религиозной свободой, держались своей веры и нравов, в качестве султанских жен имели значительный авторитет и оказывали влияние не только на султанов, но и на окружавших их лиц.
Первая христианская принцесса, выданная замуж за османского султана и имевшая при дворе большое влияние, была Феодора, дочь Иоанна Кантакузена, который во время свадьбы (1346) был не более, как претендентом на престол, но чрез год после того (1347 г.) был признан византийским императором и соправителем Иоанна V Палеолога. Феодора была выдана за султана Урхана, которого Кантакузен хотел этим привлечь на свою сторону и сделать своим союзником. Пред отправлением невесты к жениху был совершен обряд, предписываемый византийским придворным церемониалом. Кантакузен с войском, женою и дочерьми, между которыми была Феодора, явились на равнину близ города Селимврии; здесь были выстроены деревянные подмостки для невесты, а вблизи их палатка для ее матери и сестер. Императрица с дочерьми провела ночь в палатке, а император (как называет сам себя Кантакузен, описывая это торжество) в лагере. На следующий день Феодора взошла на подмостки, занавешенные коврами, вытканными золотом, императрица с двумя дочерьми осталась в палатке, император присутствовал верхом на лошади, остальные стоя. По данному знаку ковры были спущены, и глазам присутствующих предстала невеста, а по обеим сторонам ее горящие лампады, которые держали в руках коленопреклоненные евнухи. Этот акт сопровождался звуками музыки, по окончании которой раздалось пение хоров, восхвалявших невесту в песнях, составленных мастерами этого дела. После этого торжества император в течении нескольких дней давал пир своим приближенным и османам, а потом отправил невесту к ее жениху.
"Она, хотя и выданная за варвара, жизнь свою, однако ж, проводила таким образом, что являлась достойною доброй славы своих предков. Потому что не только обычаи окружающих не причинили вреда вере, как часто и сильно ее ни старались убеждать, но она успела еще словами убеждения возвратить в лоно истины многих уклонившихся в нечестие. Оставаясь твердою в вере и часто с опасностью подвизаясь за себя и за своих, она в то же время не пренебрегала и другими доблестями, проявляла щедрость и великодушие, раздавала имущество бедным, на собственные деньги выкупила многих, проданных варварами в рабство, и была пристанью спасения для многих злосчастных римлян, по допущению Божию обращенных варварами в рабство"[v].
Преемник Урхана Мурад I был женат на дочери болгарского князя Шишмана.[vi] Дочь сербского краля Лазаря, Милева, "девушка молодая и цветущая", была отдана своим братом Стефаном, преемником Лазаря, замуж за Баязета I. Султан "любил ее более всех жен и всегда держал ее при себе, в лагере". Во время нашествия Тимура она была взята в плен, точно так же, как ее муж. Тимур, к которому она была приведена, приказал ей в присутствии мужа разливать вино, и это сильно огорчило Баязета.[vii] Сын Баязета, Сулейман, имел женой племянницу византийскего императора Мануила II, дочь лакедемонского деспота Феодора.[viii] Внук Баязета, Мурад II, женился на дочери сербского господаря Юрия Бранковича (преемника Стефана), по имени Мара, или Мария. Юрий Бранкович, предлагая свою дочь султану в жены, указывал на то, что дед султана, Баязет, тоже был женат на сербской принцессе. Султан послал своего визиря, чтобы он присутствовал при церемонии обручения и привел ему невесту. Свадьба была торжественно отпразднована в Адрианополе, два брата невесты присутствовали на свадь6е и одаренные большими подарками были отпущены домой. "Султан любил ее (Мару) больше другой жены (дочери Спентиара), потому что она превосходила последнюю красотой и умом". После смерти Мурада II, преемник его Магомет II "хотел выдать вдову, весьма приверженную к христианству, замуж за какого-то раба"; но Юрий Бранкович потребовал, чтобы его дочь была отослана на родину. Магомет, опасаясь, что в случае отказа сербский краль войдет в соглашение с Гуниадом и произведет вторжение в османские пределы, поспешно исполнил его требование: отпустил Мару в Сербию, одарил ее подарками и на содержание ее назначил доходы с османских городов, ближайших к Сербии.[ix]
Кроме жен в султанских гаремах были наложницы из христианок. После походов, совершенных как самими султанами, так и их полководцами, из среды христианских пленниц выбирались те, которые отличались особенной красотой, и отсылались в гарем. Так, например, турецкий полководец Синанбег после похода в северную Албанию отобрал между взятыми им в плен женщинами более красивых девушек и отправил их в подарок Мураду II. Были случаи, что с отдаленного запада являлись женщины-христианки и добровольно поступали в гарем, составляя чрез это карьеру себе и своим родственникам. По поводу жестокостей, совершенных Магометом II над греками после взятия Константинополя, упоминается об одном иностранце (французе), который поощрял султана к жестокостям и имел влияние на него, потому что его дочь находилась в султанском гареме, и султан очень любил ее.[x]
Не только султаны брали себе жен и наложниц из среды христиан, но это делали и простые османы. О султане Урхане рассказывается, что после взятия Никеи он отдал замуж за своих воинов жен и дочерей тех греков, которые погибли во время осады Никеи. Османы брали их по доброй воле, получали в приданое дома, принадлежавшие их прежним мужьям и отцам, и оставались жить в городе в качестве гарнизона.[xi] Об османах, поселившихся в европейских странах, например, в Албании, тоже известно, что они брали себе жен-христианок. При помощи этих христианок новые понятия и нравы, естественно, проникали в домашнюю сферу османов.
Служба христиан у османов имела не меньшее значение, чем браки. Подобно тому, как посредством брачных союзов христианское влияние проникало в семейную жизнь османов, точно также посредством христиан, находившихся на службе у османов, это влияние распространялось в области общественных отношений. Христиане служили османам или в качестве союзников, обязанных помогать во время войн, или в качестве подданных султана, или, наконец, по доброй воле, из корыстных и других расчетов. В числе последних были греки и представители западных христианских наций. Выходцы с запада, искавшие счастья под знаменами османов, не считали предосудительным ратовать за дело мусульман отчасти потому, что это были люди весьма подозрительной нравственности, для которых недоступны были высокие идеалы, отчасти потому, что им приходилось сражаться против греков и славян, от которых они были слишком отдалены по религиозным и национальным симпатиям. Восточные же христиане если добровольно поступали на службу к османам, то делали это под гнетом материальной нужды[xii] и политического деспотизма Византии, а также вследствие сознания, что власть османов как ни тяжела, но едва ли тяжелее господства Византии и Венеции; как ни жестоки османы по отношению к побежденным, но и западные соседи не более мягки, да в добавок не различают друзей от врагов. Убеждение это не было безосновательно; восточные христиане составили его под впечатлением таких поступков, каковы, например, поступки венециан, которые вывозили на кораблях в море и выбрасывали за борт почетнейших граждан Салоник, или поступки венгерских солдат, которые во время похода против турок нападали на беззащитное болгарское население, грабили, сжигали деревни и разрушали церкви. К недоверию, вызванному такими поступками, присоединялось еще раздражение, производимое унионными попытками; все в совокупности вело к тому, что греки (напр. Лука нотарь) скорее мирились с мыслью о союзе с османами, чем о соглашении с латинянами.
С раннего времени, именно начиная с Мурада I, османские султаны заключали договоры с христианскими государями, по которым последние обязывались присылать на помощь туркам вспомогательные войска. Такие обязательства принимали на себя сербские крали - Лазарь, Стефан, Юрий Бранкович, князь болгарский Шишман, воевода Валахии Мирче, наконец, константинопольский император Иоанн V Палеолог. Действительно, отряды греческих и славянских войск являлись по требованью султанов в их армию и принимали участие в военных экспедициях. Кроме этих отрядов, которые временно участвовали в предприятиях османов и по окончании похода возвращались домой, - в турецкой армии был еще постоянный корпус, в который поступали христианские подданные султанов, и назначение которого было сторожить во время походов обоз и заботиться о перевозочных средствах армии. Корпус этот назывался "воинак" и был учрежден султаном Мурадом I. Христиане, служившие в нем, были освобождены от податей. Османский флот тоже почти исключительно вооружался христианами не только из провинций, подвластных туркам, но и из западноевропейских стран. Долгое время османы не имели собственного флота и в случае надобности пользовались услугами византийского императора и генуэзцев. Когда они стали заводить флот, то по неопытности должны были отдать это дело в руки христиан; из них составлялся экипаж. Первое серьезное поражение турецкий флот потерпел при Магомете I, у Галлиполи, от венецианскего адмирала Лоредано: все почти турецкие офицеры, солдаты и матросы были перебиты, остальные попали в плен. О последних Лоредано писал в своем донесении венецианскому дожу Мочениго:
"Между пленниками я нашел генуэзцев, каталонцев, сицилийцев, провансальцев и критян, - все они по моему приказанию были повешены. Я нашел также между ними Георгия Календжа, бунтовщика против вашей светлости; я приказал разрубить его на куски на корме моей галеры. Я прибегнул к такой строгости для того, чтобы отбить у христиан охоту служить неверным"[xiii].
Не смотря, однако ж, на эту строгость, османский флот и после того наполнялся главным образом христианами, особенно греками с островов архипелага, критянами и выходцами из разных стран, изгнанными из отечества за преступления. Не только во флоте, но и в сухопутной армии османов христиане играли видную роль. Германцы и венгры были у турок литейщиками пушек и первыми учителями в искусстве владеть ими. Франкские стрелки и копьеносцы составляли авангард в войске Мурада II[xiv], и когда Магомет II осадил Константинополь, то "в числе осаждающих было много христиан греческих и других наций, которые хотя были подданными турок, однако ж, не были принуждаемы ими к отречению от христианской веры и покланялись по своему желанью"[xv].
Мирные отношения, которые завязывались между османами и христианами вследствие родственных связей между ними, благодаря присутствию христиан на турецкой службе, по причине смежности христианских и мусульманских поселений, и при разных частных случаях не могли не сопровождаться взаимной передачей понятий и привычек, так как османы по образованно и степени культуры стояли ниже христиан, то первые не могли не подчиниться влиянию последних. Прежняя резкость и нетерпимость османов к христианам постепенно сглаживаются. Появляются личности, которые, подобно визирю Халилю-паше (при Мураде II и Магомете II), дружественно были расположены к христианам. Это смягчение всего лучше выразилось в тех правах, которые даны были христианам после завоевания Константинополя. Османские султаны перенимают от византийских императоров некоторые политические учреждения (пиаде - пехота, названная греческим именем и устроенная по греческому образцу при Урхане), отчасти заимствуют придворный византийский этикет и церемонии; нравы их, отличавшиеся прежде строгостью и простотой, становятся более изысканными. Сербская принцесса, жена Баязета, приучает своего мужа к употреблению вина, запрещенного Кораном; в домашней жизни султанов вводятся неизвестные прежде утонченность и комфорт, которые потом переходят за пределы придворной сферы и распространяются между более знатными и богатыми османами. Христианское влияние отразилось и на религиозных воззрениях османов; оно выразилось частью в обращениях османов в христианство, частью в стремлении сблизить ислам с христианством, объединить и слить обе религии.
Из времени, предшествующего завоеванию Константинополя турками, известны три случая обращения османов в христианство. Первый был в Константинополе при императорах Мануиле II и Иоанне VI. Был обращен из ислама сын Баязета Юсуф, который послан был в Константинополь своим братом Сулейманом в качестве заложника и был здесь воспитан вместе с сыном Мануила, Иоанном. Этот Юсуф "просил императора Мануила, чтобы он дозволил ему принять крещение по христианскому обряду, каждодневно объявляя ему, что он христианин и не держится догматов Магомета. Император не хотел внимать этому, чтобы не вызвать соблазнов. В то время свирепствовала болезнь (язва), опустошавшая город и уносившая в могилу людей всякого возраста; ей подвергся и сын Баязета. Поэтому он обратился к императору Иоанну с такою речью: "Римский император, господин мой и отец! Вот я умираю, бросаю против воли все и отхожу на судилище, туда... Я исповедую себя христианином, а ты мне не даешь залога веры и печати духа. Итак, знай, что если я умру без крещения, то явлюсь пред судилище нелицеприятнего Бога с обвинениями против тебя". Император, потрясенный этими словами, послал крестить его, и сам был восприемником. На следующий день он умер. Император с подобающею честью похоронил его в студитском монастыре Предтечи, в мраморном гробе, близ храма, подле дверей.[xvi] Другой случай записан польским историком Длугошем; он сообщает, что какой-то искатель приключений османского происхождения, обратившись в христианство, по имени Давид, проживал в Венгрии и Польше и употреблял большие усилия, чтобы склонить короля Казимира к походу против турок, но успеха не имел.[xvii] Наконец третий случай имел место в Албании при Мураде II и албанском герое Скандербеге. Когда Георгий Кастриота, Скандербег, с помощью хитрости овладел Кроей, поднял всю Албанию и заставил турецкие гарнизоны разных городов сдаться на капитуляцию; то он предложил этим гарнизонам или удалиться из пределов Албании, или остаться и жить под покровительством местных законов. Некоторые гарнизоны действительно удалились, другие остались. Из оставшихся большинство удержало прежнюю веру (магометанскую), но некоторые приняли христианство.[xviii] Нет сомнения, что обращение совершилось без всякого принуждения, по доброй воле; потому что Скандербег не только не преследовал османов, оставшихся верными исламу, но еще помогал им в материааном отношении и всячески покровительствовал.
Стремление слить христианство с исламом и объединить христиан с османами замечается в одной мусульманской секте, которая выступила на сцену около 1413 г. и обязана своим происхождением Махмуду Бедреддину, ученому османскому правоведу, занимавшему важную должность войскового судьи (кади). Его апостолом, проповеднпком его учения, быль некто Мустафа, человек простой и необразованный. Первых своих последователей он приобрел между сельским населением, жившим на горе Стиларие, примыкающей к ионийской бухте, напротив острова Хиоса.
По имени горы приверженцев секты называли стиларийцами, а также монохитонцами, потому что они носили одну только, простую монашескую одежду. Относительно догмы этих сектантов историк Дука, лично знавший членов секты, сообщает следующее: "Он (Мустафа) внушал туркам бедность и учил иметь, кроме жен, все общее - пищу, одежду, скот, земли. Я, говорил он, пользуюсь твоим домом, как своим, а ты пользуешься моим, как своим, - кроме женщин. Привлекши к этому учению всех деревенских жителей, он старался обманным образом приобрести и дружбу христиан, потому что учил: всякий турок, который говорит, что христиане не суть почитатели Бога, сам безбожник. Поэтому все следовавшие его мудрствованию, повстречавшись с каким-нибудь христианином, с любовью его обнимали и почитали, как ангела Божия. Сам же он не переставал ежедневно посылать послов на Хиос, к властям и к предстоятелям церковного клира, проповедуя им свое мнение, что не иначе можно спастись всем, как в единении с христианской верой. В это время случилось, что один старый критский анахорет находился на острове, в монастыре, называемом Турлотас. Псевдоавва (Мустафа) послал к нему двух своих апостолов, монохитонцев, с непокрытыми бритыми головами, с необутыми ногами, одетых в один шерстяной хитон, и чрез них повел такую речь: "Я - твой соаскет и поклоняюсь тому же Богу, которому ты служишь, ночью я приду к тебе твердою ногой по морю". Истинный авва, обманутый тем ложным аввою, начал и сам проповедовать о нем нелепости, говоря: "Когда я был на острове Самосе, он вместе со мной вел аскетическую жизнь и чрез несколько дней придет беседовать со мной", - и много других глупостей.[xix]
Опираясь на авторитет критского пустынника, Мустафа склонял на свою сторону христиан; между мусульманами он достигал того же с помощью дервишей, которые бродили по стране и распространяли его учение. Магомет I дважды посылал против сектантов сильное войско (более 6000), но оба раза его армия была разбиваема в теснинах и ущельях Стилария. Султан выслал третью армию, - сектанты были истреблены, оставшиеся в живых оттеснены на самую вершину горы и здесь взяты в плен вместе с своим пророком, Мустафой. Ни пытка, ни смерть не заставили Мустафу изменить своему учению. Его пригвоздили ко кресту и, посадив на верблюда, возили по улицам Ефеса. Он умер в мучениях, но ученики его утверждали, что он не умер, но продолжает жить на острове Самосе. Его последователи всюду были ревностно разыскиваемы и истребляемы. Махмуд Бедреддин бежал в Европу, но был схвачен и казнен.
Таким образом, ислам энергично отверг всякую солидарность с христианством, османы, оставшиеся верными Корану, не признали возможным снизойти до христиан, уравнять их и объединить с собою. Движение, зародившееся на горе Стиларие, которое при благоприятном исходе могло повести к устройству османского государства на началах более гуманных и более сообразных с духом европейской цивилизации, чем те, на которых оно основано в настоящее время, - не принесло пользы, было подавлено в зародыше и исчезло бесследно.
[i] Anagosta, p.524, ed.Bonn
[ii] Chalcocondylas 1 II, p.62, ed.Bonn
[iii] Ducas, c. XI.I, p. 49, ed. Bonn
[iv] Saad-Eddin, в переводе Братутти, т.1, стр.191.
[v] Cantacuzenus, v. II, 1. III, c.95, p. 588-589, ed.Bonn.
[vi] Chalcocondylas, 1. I, p.37. ed.Bonn
[vii] Ducas, с. IV, p. 17, ed. Bonn, Chalcocondylas, 1.III, p.160, ed.Bonn
[viii] Phrantzes, 1.I, c.XIX, p. 87, ed.Bonn
[ix] Ducas, c.XXX, XXXIII, p.87, ed.Bonn
[x] Ducas, 1.VIII, p.403, ed.Bonn
[xi] Saad-Eddin, t.I, p.45
[xii] Таковы константинопольцы перешедшие к Баязету под давлением голода. Chalcocondylas, 1.II, p.83, ed.Bonn
[xiii] Донесение Лоредано, напечатано у Laugier, Historie de Republique de Venise, Paris, 1760, t.V, p. 435
[xiv] Ducas, c. XXVII, p. 179, ed. Bonn
[xv] Донесение авиньонскому кардиналу, Buchon, Coll. Des Chron. nation. franc., t. 38, p.327
[xvi] Ducas, c. XX, p. 99, ed. Bonn
[xvii] Ioannis Dlugossi seu Longini, Historia Polonica, Lipsiae, 1711-1712, t.II, col.72
[xviii] Scanderbeg, von Marino Barletio, p.9.
[xix] Ducas, c. XX, p. 112-113, ed. Bonn
http://www.pravoslavie.ru/arhiv/051005104937
Иногда султаны, чтобы упростить и ускорить заселение завоеванной местности, прямо назначали известный мусульманский город или деревню, население которых должно было в полном составе перебраться на новое место жительства. Так, например, после завоевания Салоник Мурад II перевел сюда все население Иенидже (Genitzae), османского города, расположенного на запад от Салоник на расстоянии одного дня пути.[i] Османские колонии были основаны и в некоторых городах, не бывших под властью османов, в силу договоров между султанами и соответствующими правительствами. Такова была колония в Константинополе, существовавшая здесь до завоевания этого города турками. Первое указание на ее существование встречается у историка Халкокондилы, который, говоря о бунте Андроника Палеолога против отца, Иоанна V, о том, как Андроник бежал к Баязету и просил у него помощи, замечает, что в вознаграждение он обещал Баязету "иметь в городе судью" - кади.[ii] Это показывает, что во 2-й пол. XIV в. в Константиноноле жили османы, но не имели еще ни своего кади, ни мечети. Когда после смерти Иоанна V вступил на престол Мануил II (1391-1425), то Баязет немедленно потребовал, чтобы в Константинополе разрешено было магометанам иметь своего кади, так как неприлично, чтобы мусульмане, занимающиеся торговлей и посещающие Константинополь, обращались в своих спорах к суду гяуров, но мусульманину следует судиться у мусульманина.[iii] Требование не было удовлетворено, и только когда Мануил уехал на Запад просить у христианских государей помощи против турок, а Византией управлял его племянник Иоанн (сын упомянутого выше Андроника), Баязет достиг своей цели. Он настоятельно потребовал от Иоанна, чтобы в Константинополь был допущен кади и выстроена мечеть, свое требование он подкрепил военной демонстрацией против Константинополя. Иоанн поспешил исполнить желание султана. Османы после этого имели в Константинополе, в особом квартале, где они жили, мечеть и своего кади. Но когда Баязет удалился в Азию против Тимура и был взят им в плен, то константинопольская чернь напала на османскую колонию, разрушила мечеть и выгнала османов, вместе с кади, вон из столицы. Османы оставили город, поселились недалеко от Константинополя и свое селение назвали Киникли. Это - первое постоянное османское поселение около Константинополя.[iv]
Система колонизации, шедшая рука об руку с завоеваниями, как нельзя более упрочивала эти завоевания; османские колонии врезывались в сплошное христианское население и доставляли средства держать это население в повиновении. Через посредство этих же колоний османы неизбежно завязывали мирные сношения с христианами. Является вопрос: если вооруженные столкновения оканчивались победой османов, и эта победа вела к национальному и религиозному преобладанью османов над христианами, то каковы были последствия их мирных сношений? Этот вопрос может быть предрешен, если мы вспомним, какие силы приходили в соотношение. С одной стороны было варварство и ислам, живучий фанатизмом, но безжизненный по духу и формам, с другой - христианство и греко-римская цивилизация, которая хотя и выродилась в византийскую, но все-таки стояла на недосягаемой высоте, сравнительно с простотой и патриархальностью турок. Столкновение таких сил, если только оно не сопровождаюсь грубым насилием, но происходило на мирном пути, не могло не отразиться перевесом последней над первою; цивилизация более развитая должна была взять верх над менее развитой, религия более совершенная должна была победить менее совершенную. Это мы и видим на османах: мало-помалу они подчиняются влиянию христиан, и оно обнаруживается в сфере религиозной и частной жизни. Проводниками этого влияния были отчасти названные колонии, обуславливавшие сожительство османов с христианами, но еще более браки османов с христианами и присутствие христиан на службе у османов.
Все почти османские султаны, начиная с Урхана и кончая Мурадом II, были женаты на христианских принцессах; исключение составляет один Магомет I. Браки заключались по политическим расчетам; императоры византийские, князья болгарские и сербские, выдавая своих дочерей и родственниц замуж за султанов, желали таким образом купить мир для своих государств и скрепить дружбу с османами. Эта ближайшая цель не всегда достигалась, но зато достигалась другая, более отдаленная, которая, может быть, и не входила в расчеты государей. Живя при дворе султанов, христианские принцессы пользовались до некоторой степени религиозной свободой, держались своей веры и нравов, в качестве султанских жен имели значительный авторитет и оказывали влияние не только на султанов, но и на окружавших их лиц.
Первая христианская принцесса, выданная замуж за османского султана и имевшая при дворе большое влияние, была Феодора, дочь Иоанна Кантакузена, который во время свадьбы (1346) был не более, как претендентом на престол, но чрез год после того (1347 г.) был признан византийским императором и соправителем Иоанна V Палеолога. Феодора была выдана за султана Урхана, которого Кантакузен хотел этим привлечь на свою сторону и сделать своим союзником. Пред отправлением невесты к жениху был совершен обряд, предписываемый византийским придворным церемониалом. Кантакузен с войском, женою и дочерьми, между которыми была Феодора, явились на равнину близ города Селимврии; здесь были выстроены деревянные подмостки для невесты, а вблизи их палатка для ее матери и сестер. Императрица с дочерьми провела ночь в палатке, а император (как называет сам себя Кантакузен, описывая это торжество) в лагере. На следующий день Феодора взошла на подмостки, занавешенные коврами, вытканными золотом, императрица с двумя дочерьми осталась в палатке, император присутствовал верхом на лошади, остальные стоя. По данному знаку ковры были спущены, и глазам присутствующих предстала невеста, а по обеим сторонам ее горящие лампады, которые держали в руках коленопреклоненные евнухи. Этот акт сопровождался звуками музыки, по окончании которой раздалось пение хоров, восхвалявших невесту в песнях, составленных мастерами этого дела. После этого торжества император в течении нескольких дней давал пир своим приближенным и османам, а потом отправил невесту к ее жениху.
"Она, хотя и выданная за варвара, жизнь свою, однако ж, проводила таким образом, что являлась достойною доброй славы своих предков. Потому что не только обычаи окружающих не причинили вреда вере, как часто и сильно ее ни старались убеждать, но она успела еще словами убеждения возвратить в лоно истины многих уклонившихся в нечестие. Оставаясь твердою в вере и часто с опасностью подвизаясь за себя и за своих, она в то же время не пренебрегала и другими доблестями, проявляла щедрость и великодушие, раздавала имущество бедным, на собственные деньги выкупила многих, проданных варварами в рабство, и была пристанью спасения для многих злосчастных римлян, по допущению Божию обращенных варварами в рабство"[v].
Преемник Урхана Мурад I был женат на дочери болгарского князя Шишмана.[vi] Дочь сербского краля Лазаря, Милева, "девушка молодая и цветущая", была отдана своим братом Стефаном, преемником Лазаря, замуж за Баязета I. Султан "любил ее более всех жен и всегда держал ее при себе, в лагере". Во время нашествия Тимура она была взята в плен, точно так же, как ее муж. Тимур, к которому она была приведена, приказал ей в присутствии мужа разливать вино, и это сильно огорчило Баязета.[vii] Сын Баязета, Сулейман, имел женой племянницу византийскего императора Мануила II, дочь лакедемонского деспота Феодора.[viii] Внук Баязета, Мурад II, женился на дочери сербского господаря Юрия Бранковича (преемника Стефана), по имени Мара, или Мария. Юрий Бранкович, предлагая свою дочь султану в жены, указывал на то, что дед султана, Баязет, тоже был женат на сербской принцессе. Султан послал своего визиря, чтобы он присутствовал при церемонии обручения и привел ему невесту. Свадьба была торжественно отпразднована в Адрианополе, два брата невесты присутствовали на свадь6е и одаренные большими подарками были отпущены домой. "Султан любил ее (Мару) больше другой жены (дочери Спентиара), потому что она превосходила последнюю красотой и умом". После смерти Мурада II, преемник его Магомет II "хотел выдать вдову, весьма приверженную к христианству, замуж за какого-то раба"; но Юрий Бранкович потребовал, чтобы его дочь была отослана на родину. Магомет, опасаясь, что в случае отказа сербский краль войдет в соглашение с Гуниадом и произведет вторжение в османские пределы, поспешно исполнил его требование: отпустил Мару в Сербию, одарил ее подарками и на содержание ее назначил доходы с османских городов, ближайших к Сербии.[ix]
Кроме жен в султанских гаремах были наложницы из христианок. После походов, совершенных как самими султанами, так и их полководцами, из среды христианских пленниц выбирались те, которые отличались особенной красотой, и отсылались в гарем. Так, например, турецкий полководец Синанбег после похода в северную Албанию отобрал между взятыми им в плен женщинами более красивых девушек и отправил их в подарок Мураду II. Были случаи, что с отдаленного запада являлись женщины-христианки и добровольно поступали в гарем, составляя чрез это карьеру себе и своим родственникам. По поводу жестокостей, совершенных Магометом II над греками после взятия Константинополя, упоминается об одном иностранце (французе), который поощрял султана к жестокостям и имел влияние на него, потому что его дочь находилась в султанском гареме, и султан очень любил ее.[x]
Не только султаны брали себе жен и наложниц из среды христиан, но это делали и простые османы. О султане Урхане рассказывается, что после взятия Никеи он отдал замуж за своих воинов жен и дочерей тех греков, которые погибли во время осады Никеи. Османы брали их по доброй воле, получали в приданое дома, принадлежавшие их прежним мужьям и отцам, и оставались жить в городе в качестве гарнизона.[xi] Об османах, поселившихся в европейских странах, например, в Албании, тоже известно, что они брали себе жен-христианок. При помощи этих христианок новые понятия и нравы, естественно, проникали в домашнюю сферу османов.
Служба христиан у османов имела не меньшее значение, чем браки. Подобно тому, как посредством брачных союзов христианское влияние проникало в семейную жизнь османов, точно также посредством христиан, находившихся на службе у османов, это влияние распространялось в области общественных отношений. Христиане служили османам или в качестве союзников, обязанных помогать во время войн, или в качестве подданных султана, или, наконец, по доброй воле, из корыстных и других расчетов. В числе последних были греки и представители западных христианских наций. Выходцы с запада, искавшие счастья под знаменами османов, не считали предосудительным ратовать за дело мусульман отчасти потому, что это были люди весьма подозрительной нравственности, для которых недоступны были высокие идеалы, отчасти потому, что им приходилось сражаться против греков и славян, от которых они были слишком отдалены по религиозным и национальным симпатиям. Восточные же христиане если добровольно поступали на службу к османам, то делали это под гнетом материальной нужды[xii] и политического деспотизма Византии, а также вследствие сознания, что власть османов как ни тяжела, но едва ли тяжелее господства Византии и Венеции; как ни жестоки османы по отношению к побежденным, но и западные соседи не более мягки, да в добавок не различают друзей от врагов. Убеждение это не было безосновательно; восточные христиане составили его под впечатлением таких поступков, каковы, например, поступки венециан, которые вывозили на кораблях в море и выбрасывали за борт почетнейших граждан Салоник, или поступки венгерских солдат, которые во время похода против турок нападали на беззащитное болгарское население, грабили, сжигали деревни и разрушали церкви. К недоверию, вызванному такими поступками, присоединялось еще раздражение, производимое унионными попытками; все в совокупности вело к тому, что греки (напр. Лука нотарь) скорее мирились с мыслью о союзе с османами, чем о соглашении с латинянами.
С раннего времени, именно начиная с Мурада I, османские султаны заключали договоры с христианскими государями, по которым последние обязывались присылать на помощь туркам вспомогательные войска. Такие обязательства принимали на себя сербские крали - Лазарь, Стефан, Юрий Бранкович, князь болгарский Шишман, воевода Валахии Мирче, наконец, константинопольский император Иоанн V Палеолог. Действительно, отряды греческих и славянских войск являлись по требованью султанов в их армию и принимали участие в военных экспедициях. Кроме этих отрядов, которые временно участвовали в предприятиях османов и по окончании похода возвращались домой, - в турецкой армии был еще постоянный корпус, в который поступали христианские подданные султанов, и назначение которого было сторожить во время походов обоз и заботиться о перевозочных средствах армии. Корпус этот назывался "воинак" и был учрежден султаном Мурадом I. Христиане, служившие в нем, были освобождены от податей. Османский флот тоже почти исключительно вооружался христианами не только из провинций, подвластных туркам, но и из западноевропейских стран. Долгое время османы не имели собственного флота и в случае надобности пользовались услугами византийского императора и генуэзцев. Когда они стали заводить флот, то по неопытности должны были отдать это дело в руки христиан; из них составлялся экипаж. Первое серьезное поражение турецкий флот потерпел при Магомете I, у Галлиполи, от венецианскего адмирала Лоредано: все почти турецкие офицеры, солдаты и матросы были перебиты, остальные попали в плен. О последних Лоредано писал в своем донесении венецианскому дожу Мочениго:
"Между пленниками я нашел генуэзцев, каталонцев, сицилийцев, провансальцев и критян, - все они по моему приказанию были повешены. Я нашел также между ними Георгия Календжа, бунтовщика против вашей светлости; я приказал разрубить его на куски на корме моей галеры. Я прибегнул к такой строгости для того, чтобы отбить у христиан охоту служить неверным"[xiii].
Не смотря, однако ж, на эту строгость, османский флот и после того наполнялся главным образом христианами, особенно греками с островов архипелага, критянами и выходцами из разных стран, изгнанными из отечества за преступления. Не только во флоте, но и в сухопутной армии османов христиане играли видную роль. Германцы и венгры были у турок литейщиками пушек и первыми учителями в искусстве владеть ими. Франкские стрелки и копьеносцы составляли авангард в войске Мурада II[xiv], и когда Магомет II осадил Константинополь, то "в числе осаждающих было много христиан греческих и других наций, которые хотя были подданными турок, однако ж, не были принуждаемы ими к отречению от христианской веры и покланялись по своему желанью"[xv].
Мирные отношения, которые завязывались между османами и христианами вследствие родственных связей между ними, благодаря присутствию христиан на турецкой службе, по причине смежности христианских и мусульманских поселений, и при разных частных случаях не могли не сопровождаться взаимной передачей понятий и привычек, так как османы по образованно и степени культуры стояли ниже христиан, то первые не могли не подчиниться влиянию последних. Прежняя резкость и нетерпимость османов к христианам постепенно сглаживаются. Появляются личности, которые, подобно визирю Халилю-паше (при Мураде II и Магомете II), дружественно были расположены к христианам. Это смягчение всего лучше выразилось в тех правах, которые даны были христианам после завоевания Константинополя. Османские султаны перенимают от византийских императоров некоторые политические учреждения (пиаде - пехота, названная греческим именем и устроенная по греческому образцу при Урхане), отчасти заимствуют придворный византийский этикет и церемонии; нравы их, отличавшиеся прежде строгостью и простотой, становятся более изысканными. Сербская принцесса, жена Баязета, приучает своего мужа к употреблению вина, запрещенного Кораном; в домашней жизни султанов вводятся неизвестные прежде утонченность и комфорт, которые потом переходят за пределы придворной сферы и распространяются между более знатными и богатыми османами. Христианское влияние отразилось и на религиозных воззрениях османов; оно выразилось частью в обращениях османов в христианство, частью в стремлении сблизить ислам с христианством, объединить и слить обе религии.
Из времени, предшествующего завоеванию Константинополя турками, известны три случая обращения османов в христианство. Первый был в Константинополе при императорах Мануиле II и Иоанне VI. Был обращен из ислама сын Баязета Юсуф, который послан был в Константинополь своим братом Сулейманом в качестве заложника и был здесь воспитан вместе с сыном Мануила, Иоанном. Этот Юсуф "просил императора Мануила, чтобы он дозволил ему принять крещение по христианскому обряду, каждодневно объявляя ему, что он христианин и не держится догматов Магомета. Император не хотел внимать этому, чтобы не вызвать соблазнов. В то время свирепствовала болезнь (язва), опустошавшая город и уносившая в могилу людей всякого возраста; ей подвергся и сын Баязета. Поэтому он обратился к императору Иоанну с такою речью: "Римский император, господин мой и отец! Вот я умираю, бросаю против воли все и отхожу на судилище, туда... Я исповедую себя христианином, а ты мне не даешь залога веры и печати духа. Итак, знай, что если я умру без крещения, то явлюсь пред судилище нелицеприятнего Бога с обвинениями против тебя". Император, потрясенный этими словами, послал крестить его, и сам был восприемником. На следующий день он умер. Император с подобающею честью похоронил его в студитском монастыре Предтечи, в мраморном гробе, близ храма, подле дверей.[xvi] Другой случай записан польским историком Длугошем; он сообщает, что какой-то искатель приключений османского происхождения, обратившись в христианство, по имени Давид, проживал в Венгрии и Польше и употреблял большие усилия, чтобы склонить короля Казимира к походу против турок, но успеха не имел.[xvii] Наконец третий случай имел место в Албании при Мураде II и албанском герое Скандербеге. Когда Георгий Кастриота, Скандербег, с помощью хитрости овладел Кроей, поднял всю Албанию и заставил турецкие гарнизоны разных городов сдаться на капитуляцию; то он предложил этим гарнизонам или удалиться из пределов Албании, или остаться и жить под покровительством местных законов. Некоторые гарнизоны действительно удалились, другие остались. Из оставшихся большинство удержало прежнюю веру (магометанскую), но некоторые приняли христианство.[xviii] Нет сомнения, что обращение совершилось без всякого принуждения, по доброй воле; потому что Скандербег не только не преследовал османов, оставшихся верными исламу, но еще помогал им в материааном отношении и всячески покровительствовал.
Стремление слить христианство с исламом и объединить христиан с османами замечается в одной мусульманской секте, которая выступила на сцену около 1413 г. и обязана своим происхождением Махмуду Бедреддину, ученому османскому правоведу, занимавшему важную должность войскового судьи (кади). Его апостолом, проповеднпком его учения, быль некто Мустафа, человек простой и необразованный. Первых своих последователей он приобрел между сельским населением, жившим на горе Стиларие, примыкающей к ионийской бухте, напротив острова Хиоса.
По имени горы приверженцев секты называли стиларийцами, а также монохитонцами, потому что они носили одну только, простую монашескую одежду. Относительно догмы этих сектантов историк Дука, лично знавший членов секты, сообщает следующее: "Он (Мустафа) внушал туркам бедность и учил иметь, кроме жен, все общее - пищу, одежду, скот, земли. Я, говорил он, пользуюсь твоим домом, как своим, а ты пользуешься моим, как своим, - кроме женщин. Привлекши к этому учению всех деревенских жителей, он старался обманным образом приобрести и дружбу христиан, потому что учил: всякий турок, который говорит, что христиане не суть почитатели Бога, сам безбожник. Поэтому все следовавшие его мудрствованию, повстречавшись с каким-нибудь христианином, с любовью его обнимали и почитали, как ангела Божия. Сам же он не переставал ежедневно посылать послов на Хиос, к властям и к предстоятелям церковного клира, проповедуя им свое мнение, что не иначе можно спастись всем, как в единении с христианской верой. В это время случилось, что один старый критский анахорет находился на острове, в монастыре, называемом Турлотас. Псевдоавва (Мустафа) послал к нему двух своих апостолов, монохитонцев, с непокрытыми бритыми головами, с необутыми ногами, одетых в один шерстяной хитон, и чрез них повел такую речь: "Я - твой соаскет и поклоняюсь тому же Богу, которому ты служишь, ночью я приду к тебе твердою ногой по морю". Истинный авва, обманутый тем ложным аввою, начал и сам проповедовать о нем нелепости, говоря: "Когда я был на острове Самосе, он вместе со мной вел аскетическую жизнь и чрез несколько дней придет беседовать со мной", - и много других глупостей.[xix]
Опираясь на авторитет критского пустынника, Мустафа склонял на свою сторону христиан; между мусульманами он достигал того же с помощью дервишей, которые бродили по стране и распространяли его учение. Магомет I дважды посылал против сектантов сильное войско (более 6000), но оба раза его армия была разбиваема в теснинах и ущельях Стилария. Султан выслал третью армию, - сектанты были истреблены, оставшиеся в живых оттеснены на самую вершину горы и здесь взяты в плен вместе с своим пророком, Мустафой. Ни пытка, ни смерть не заставили Мустафу изменить своему учению. Его пригвоздили ко кресту и, посадив на верблюда, возили по улицам Ефеса. Он умер в мучениях, но ученики его утверждали, что он не умер, но продолжает жить на острове Самосе. Его последователи всюду были ревностно разыскиваемы и истребляемы. Махмуд Бедреддин бежал в Европу, но был схвачен и казнен.
Таким образом, ислам энергично отверг всякую солидарность с христианством, османы, оставшиеся верными Корану, не признали возможным снизойти до христиан, уравнять их и объединить с собою. Движение, зародившееся на горе Стиларие, которое при благоприятном исходе могло повести к устройству османского государства на началах более гуманных и более сообразных с духом европейской цивилизации, чем те, на которых оно основано в настоящее время, - не принесло пользы, было подавлено в зародыше и исчезло бесследно.
[i] Anagosta, p.524, ed.Bonn
[ii] Chalcocondylas 1 II, p.62, ed.Bonn
[iii] Ducas, c. XI.I, p. 49, ed. Bonn
[iv] Saad-Eddin, в переводе Братутти, т.1, стр.191.
[v] Cantacuzenus, v. II, 1. III, c.95, p. 588-589, ed.Bonn.
[vi] Chalcocondylas, 1. I, p.37. ed.Bonn
[vii] Ducas, с. IV, p. 17, ed. Bonn, Chalcocondylas, 1.III, p.160, ed.Bonn
[viii] Phrantzes, 1.I, c.XIX, p. 87, ed.Bonn
[ix] Ducas, c.XXX, XXXIII, p.87, ed.Bonn
[x] Ducas, 1.VIII, p.403, ed.Bonn
[xi] Saad-Eddin, t.I, p.45
[xii] Таковы константинопольцы перешедшие к Баязету под давлением голода. Chalcocondylas, 1.II, p.83, ed.Bonn
[xiii] Донесение Лоредано, напечатано у Laugier, Historie de Republique de Venise, Paris, 1760, t.V, p. 435
[xiv] Ducas, c. XXVII, p. 179, ed. Bonn
[xv] Донесение авиньонскому кардиналу, Buchon, Coll. Des Chron. nation. franc., t. 38, p.327
[xvi] Ducas, c. XX, p. 99, ed. Bonn
[xvii] Ioannis Dlugossi seu Longini, Historia Polonica, Lipsiae, 1711-1712, t.II, col.72
[xviii] Scanderbeg, von Marino Barletio, p.9.
[xix] Ducas, c. XX, p. 112-113, ed. Bonn
http://www.pravoslavie.ru/arhiv/051005104937
