Тише, мыши, кот на крыше!
Кажется, что уже все рассказано про котов, даже и в литературе они получили наибольшее внимание среди животных. Их и очеловечивали, и писали записки от их имени, делали говорящими, как Бегемот у Булгакова. Помню, в детстве меня изумило, что и тигр, и лев, и всякие леопарды, и барсы, и рыси — все из семейства кошачьих.
Но уже к известным историям про котов прослушайте историю про кота Бумчика. Так его звали хозяева.
Бумчик лежал на окне, свесив хвост и нервно им дергая: очень ему не нравилось, что люди мало занимаются кошачьими делами. Идут куда-то, собак на поводке ведут. Людей Бумчик презирал, собак ненавидел. Но и свой, котовский, народ тоже Бумчика не устраивал. Лежат, пузо греют, электричество в шерсти копят, мурлычут, когда гладят, из чашки на полу лакают. Нет, Бумчик ел со всеми, сидя на столе, спал выше всех, на мебели, озирая свои владения светящимися глазами. Но этого было мало.
И что же надумал Бумчик? О, он ни больше ни меньше как переделал кошачью породу. Не внешнюю, а внутреннюю. Как? Путем повышения рождаемости себе подобных. Но это же очень трудно, скажет любой, хоть немного знакомый с миром кошек. Они же, коты, дерутся насмерть из-за кошек, неужели бы и на Бумчика не нашелся какой кот-герой. Конечно, нашелся бы. Но Бумчик стал поступать не по- геройски, а по-хитровански. Вот начинается февраль — март, кошачьи визги и крики не дают нам спать. А кто же спит в это время? Спит в это время, просто дрыхнет кот Бумчик. Расчет его просто гениален и безошибочен: коты, убивая, уничтожая, обессиливая друг друга, расползаются под утро зализывать раны, им не до кошек. Вот тогда Бумчик встает, потягивается и идет на крышу производить потомство. И так и неделю, и месяц, и полтора. Кошки плодятся быстрее кроликов. За несколько лет Бумчик создал целые поколения котов, подобных себе. Их охотно разбирали, везли в другие города. Там они точно так же поступали, как Бумчик, то есть вытесняли котов местных пород. Ведь внешне-то Бумчик был красив.
Так вот, этой породе было нетрудно подчинить себе интересы общества. Мы же видим, что уже и журналы издаются про котов и кошек, выпускаются клетки «Кошкин дом», а сколько кошачьего корма, о нем только и реклама. Все занимаются котами, возят их на выставки, фотографии печатают в журналах, вешают на стенку. В домах больше кошачьих морд, чем портретов членов семьи. При встречах и на работе говорят только о котах. «А мой Пушок ест только треску, прокрученную через мясорубку» и т.д.
Но сейчас Бумчикова порода переживает серьезный кризис. А все дело в том, вспомним, как она была создана, путем хитрости. Не хотелось родоначальнику драться за свое счастье, хитростью брал. Но ведь его потомки все такие же хитрые, все хотели бы с вечера поспать, а потом уже без особых хлопот приняться за кошачью любовь. Но вот именно от того, что все такие хитрые, то все собирались утром, и оказывалось, что драться все-таки надо, даже таким хитрым.
Осознав такое обстоятельство, Бумчик умер с горя. Ибо ему первому потрепали загривок его наследники. Оставшиеся начали драться и дерутся до сих пор. Вспоминают, что были раньше благородные нравы, все решалось в честных поединках, а теперь все пошли такие сволочи, что от них только сволочи и рождаются. Говорят, появился кот, который с вечера не спит и идет на крышу. Но он не учитывает, что. кошки теперь с вечера спят, только под утро начинают морду лапой чистить. Но, конечно, гарантии нет, что не начнут поиск котов с вечера. То есть легко предсказать, что пойдет новая порода уже сверххитрых котов. И так далее.
Надо ли добавлять, что мышей они давно не ловят.
Такую тещу, так и жены не надо
Сварщик Виталий — золотой работник. Про него говорят: он и бумагу сварит. Безотказный: посылают алюминий сваривать — идет, хотя это дело очень вредное и трудное. В перекурах мужики всегда около него. Виталий — мастер рассказывать анекдоты. Его любимая тематика — анекдоты про тёщу. Чем ему так насолила тёёща, непонятно.
- Вот один мужик на десятом этаже вывесил тёщу за балкон и говорит ей: «Тёща, вот ведь Васька-то как плохо к тёще относится, в кислоте растворил. А Петька на куски свою тёщу изрубил. А я тебя просто отпускаю». Или вот, тоже на балконе, так же готовится тещу бросить, она орет. Ему снизу: «Ты что, гад, делаешь?» Он: «Граждане, это же тёща. - Вот дрянь какая, еще сопротивляется».
Мужики: ха-ха-ха. Нравится слушать про тёщу. А Виталий наставляет:
- У тещи должно быть только два зуба. Одним она должна открывать бутылки с пивом зятю, а другой должен все время болеть.
На следующем перекуре Виталий рассказывает, как он пошел с тёщей в магазин и как у входа сказал: «Теща, тебе сюда нельзя: видишь, написано: «Вход с собаками воспрещен». Да, — добавляет он, давая мужикам отсмеяться, — вот я раньше любил курить сигареты «Друг», жаль, они куда-то пропали, наверное, все тещи собрались и скупили. Еще бы, подходишь к прилавку: «Бутылку и портрет тещи». И продавщица понимает: сигареты «Друг», на них собака нарисована. А если у вас будет радикулит и пропишут мазь со змеиным ядом, то деньги на него не тратьте, пусть тёща больное место кусает, тоже змея.
Любит Виталий цитировать строчку из стихов поэта Романова: «Рядом с жутким словом «теща» удалое слово «зять».
Иногда, окончательно раздухарившись, Виталий поет:
Ой ты, зима морозная,
Теща туберкулезная.
Скоро ли я увижу Тебя, родимую,
В большом гробу?
И, может быть, самое смешное, что все напарники по работе отлично знают, что теща у Виталия просто золотая, в Виталии души не чает. На работу он часто приносит ее домашнюю стряпню. Да она и сама приходила на работу, и при ней Виталий рассказывал свои анекдоты. Его теща смеялась громче всех. Надо еще и то добавить, что уже и жена Виталия, дочь его тёщи, уже сама дважды тёща. Так что совершенно ничего нельзя понять.
- Зять, — говорит Виталий, — это голубь мира, а тёща — поджигатель войны.
- Нет, Виталя, — говорят мужики, — не знаешь ты, что такое тёща. Была б у тебя настоящая тёща — ты б про нее помалкивал.
- Я на всякий случай, — отвечает Виталий.
Конец связи
Часто бывая на Ярославском вокзале, я невольно стал замечать одного мужчину, который явно был ненормален. То есть сразу было видно, что у него что-то с психикой. Взгляд его был возбужден, резок, движения порывисты. И хотя был он одет чисто, борода пострижена, но то, что он не в себе, было ясно. Он носил в руках «сотовый телефон» — обмотанную изолентой щепку. В эту щепку он докладывал кому- то сведения о поездах.
— Архангельский отошел, — говорил он. —Да, точно по графику. На посадке фирменный Москва — Киров. Софринская? Сейчас проверю. — Он бежал к пригородным платформам и докладывал: — Софринская по расписанию. Александровская подана на пятую.
Зная, что психически больные внутри своей болезни чувствуют себя совершенно здоровыми, я раз сказал ему:
- Тяжелая у тебя работенка.
- Не позавидуешь, — тут же откликнулся он, но говорить ему было некогда: подходил какой-то поезд дальнего следования, на сколько-то опоздавший, и мужчина занялся им.
Я слышал, как он серьёзно вычислил время опоздания и заверил кого-то, что разберётся с опозданием, что уже послал специального агента.
- Разберёмся и накажем, — заверил он кого-то и сказал: — Конец связи.
И в другой раз я еще понаблюдал за ним. Неустанно он встречал и провожал поезда. Следил за точностью отправки, наблюдал за посадкой, испепелял взглядом жадных носильщиков, крикливых таксистов, разносчиков газет и напитков. Вообще все его касалось. Он сообщал по своему мобильнику о собаках, о чистоте территории, о том, что голуби накормлены. Он держал в подчинении весь вокзал, сам же подчинялся только кому-то одному.
- Все будет в рамках справедливости. Да. Есть! Конец связи!
И уже невольно, приезжая на Ярославский, я надеялся увидеть его. И ведь странно: я отлично понимал, что он болен, что все это, с «сотовой связью», ненормально, но вот что интересно — мне было как-то спокойнее быть на вокзале, когда я видел его. Мне уже даже казалось, что мой поезд, мою электричку и не подадут вовремя, если он не займется посадкой и отправкой. Вот что чудно. Мне даже верилось, что именно его слышат наверняка, а не тех, кто шёл со своими карманными телефончиками по вокзалу и что-то говорил в них. Может, это оттого так казалось, что все вокруг суетились, ссорились, раздражались, спешили, толкались, — он же нес службу. Четко, спокойно, обстоятельно.
— Вологда секунда в секунду. Поощрить? Есть. Конец связи. — И вскоре: — На Сергиев Посад отмена. Разберемся. Воркутинский подходит. Есть наблюдать, есть! Конец связи.
Кто он, откуда — ничего не знаю, только кажется, что вот он не выйдет на работу, и Ярославский вокзал не сможет отправлять и принимать поезда.
Конец связи.
Алмазная гора
Николо-Перервинский монастырь необыкновенной красоты и благолепия. Службы в нем, конечно, длятся больше, чем в обычной церкви, но они такие молитвенные и благодатные. Усталость проходит, а радость остается. Все церкви монастыря: Иверской иконы Божией Матери, Никольская, Сергиевская, Успенская — все разные и все притягательные. Каждую можно описывать отдельно, но всякое описание слабее личного впечатления.
Лучше я расскажу об одной встрече в этом монастыре, в • надвратной церкви иконы Божией Матери Толгской.
Я пришел задолго до литургии. Думал, что ранняя литургия начнется в шесть, а она была в этот день в семь. Но вообще православные знают, как хорошо приходить пораньше: все успеваешь, и памятки написать, и свечи поставить, и к иконам приложиться.
В церкви нас было трое: мужчина среднего возраста, худой и бородатый, женщина в годах да еще внутри, в алтаре хлопотал молодой монашек. Женщина неподвижно стояла перед праздничной иконой, мужчина энергично ходил по храму. Вот в алтарь прошел батюшка, по пути нас благословил. Я тихонько спросил у женщины, как зовут батюшку.
Она охотно ответила:
- Его святое имя отец Александр. А есть еще отец, тот тоже Александр. У нас два Александра.
Вдруг мужчина остановился и насмешливо, так мне показалось, сказал:
- Они знают, как батюшек зовут. Они и матушек всех знают. Они только грехов своих не знают. Им не два, им тридцать два отца Александра не помогут.
Женщина совершенно смиренно кивала головой. Я не знал, что сказать. Но мужчина сам продолжил. Вроде бы он говорил для нее, но получалось, что как бы и для меня.
- Мучения грешников ждут, мучения. Вечные будут мучения, — чуть ли не торжественно возгласил мужчина и разлохматил свою и так лохматую бороду. — Вот есть на том свете, а, может, и на этом, то мне пока не открыто, алмазная гора. Гора. И к этой горе раз в год прилетает птичка и чистит свой носик. Раз в год. Почистит и улетит, а через год опять прилетит, почистит и улетит. Раз в год. Так вот, — мужчина вознес даже не палец, а перст, — вот эта гора в конце концов сотрется, а мучения грешников не прекратятся. Вечные мучения! Вечные.
Признаться, я даже содрогнулся. Клювиком птички стереть алмазную гору. Вот что такое вечность. Это даже было сильнее юношеского впечатления от прочитанного когда-то выражения: «Седая вечность». То есть даже вечность поседела, а время не кончилось.
- Или еще есть такая гора песка, — продолжал мужчина. — Тоже гора. И из нее раз в году берут по песчинке. Так вот, когда-то и эту гору перенесут, а мучения грешников не прекратятся.
В церкви начали появляться прихожане. У икон загорались свечи, в церкви становилось светлее.
Из алтаря вышел отец Александр и, проходя к свечному ящику, спросил мужчину:
- Вразумляешь, Алексей?
- Надо, — сурово ответил мужчина. — Нужна профилактика, очень нужна.
Не исправился
Одна женщина, как многие женщины, смотрела подряд все телепередачи. И вот, в передаче на религиозные темы, она услышала, что церковь, и особенно исповедь, способны изменить человека. Сама женщина считала, что ей незачем меняться, а что мужу обязательно надо. Опять же, как многие женщины, она считала мужа виноватым во всех своих несчастьях. Главным несчастьем она считала те случаи, когда муж уклонялся, находя предлоги, от какой-либо покупки для нее.
Женщина решительно потребовала от мужа, чтобы он пошел в церковь на исповедь. Она подробно проинструктировала его, в чем, по ее мнению, муж обязан был покаяться. Он безропотно пошел исполнять волю супруги.
Она дождалась его возвращения и стала допрашивать. Она понятия не имела, что существует тайна исповеди.
- Сказал, что меня обижаешь? — сурово спрашивала она.
- Сказал.
- Сказал, что маму мою обижаешь?
- Сказал.
- Сказал, что мало зарабатываешь?
- Сказал.
- А он что?
- Он ничего не сказал.
Женщина задала главный вопрос:
- А сказал, что не хочешь мне вторую шубу покупать?
- Нет, не сказал.
- Ну вот, — победоносно сказала женщина, — я знала, что тебя даже и церковь не перевоспитает.
Телезрительница
В те времена, когда русских писателей приглашали выступать на телевидении, позвали и меня. Я приехал, записался в десятиминутной нравственной проповеди. Мне сказали, когда она пойдет в эфир.
В день передачи я был в деревне. Своего телевизора у меня не было, пошел смотреть к соседке, бабе Насте. Мы сели у экрана. Баба Настя совершенно не удивилась моему раздвоению, тому, что я сидел с нею за чаем, и тому, что вещал из застекленного ящика.
- Ну что, Анастасия Димитриевна, — спросил я после десяти минут, — все по делу говорил?
- По делу. Но вот главного не сказал.
- Чего именно?
- Продавцов наших не протянул. Сильно воруют. Блудно у них. Пошла взять пряников, нагребла мне не все целые и обвесила. Надо, надо их на место поставить.
Совершенно серьезно мне кажется, что баба Настя была права. Пока мы говорили о нравственности, ловкие люди воровали. Потом к нам прислушались и удивились: оказывается, кто-то там вякает, что воровать нехорошо. Ну-ка выкиньте их с экрана. И выкинули. И стали славить прохиндеев и мошенников, вроде Остапа Бендера.
Зашел недавно к бабе Насте, пряников принес. Сидит, смотрит передачи о мордобое и разврате. Плюется, а смотрит. Другого же нет ничего. Новости смотреть тоже нервь нужны: специально показывают сплошные аварии, трупы кровь, говорят только о деньгах. Или показывают давно со шедшую с ума Америку.
- Передавать тебя будут? — спросила баба Настя.
- Нет, уже не будут.
- Почему?
- А помните тогда, когда выступал, продавцов не протянул? За это и лишен права голоса. То есть право есть, а голоса нет. Перед тобой выступлю. Во время чаепития. Видишь, и пряники все целые.
- Обожди, телевизор из розетки выключу.
Как же хорошо, никуда не торопясь, пить чай в деревне. Тихо в доме. Только синички прыгают по подоконнику и дзинькают клювиками в окно. Надо им крошек вынести, и уже совсем будет хорошо.
ПЕРЧАТКИ
Такой мороз, что и не чаял уже добежать до дома. Бежал, ежился, даже подскуливал. Весь иззяб, особенно руки. Еще сумки тащил, не бросишь же. А почему без перчаток? А потому, что я всю жизнь голорукий. Жена несколько раз дарила сверхдорогие, супермодные перчатки. Я их честно при ней надевал и уходил в дверь, в пространство жизни. За порогом я эти перчатки снимал и прятал, чтоб не потерять. Думал, пусть лучше замерзну, но перчатки не надену и сохраню. И все равно терял. Это необъяснимо, но это так. Чем больше старался не потерять, тем скорее терял. Так и мерзну.
Вспоминая детство, я объясняю перчаточные потери следующим образом. Мы ведь варежки и в детстве теряли. А семья большая, варежек не навяжешься. Еще же носки на всех. И вот мама делала нам варежки на резинках. Пришивала к варежкам длинную резинку, которую продевала в рукава. Это гениально по своей простоте. Катаешься на лыжах, разогреешься, варежки снял, они и болтаются, и в карман не надо прятать. Лепишь, когда влажно и тепло, снежную бабу, упреешься, руки горят, варежки становятся лишними, скинул, они и не мешают, да еще и сушатся. Но такое изобретение освобождало от обязанности думать о варежках. Они и сами никогда не терялись. И выросши без заботы думать о варежках, я и о перчатках не думал.
Объясняя утраты перчаток не только беззаботностью, думаю, что я эти перчатки терял, как бы вызывая на дуэль воображаемого противника. Обычно хожу один, хожу быстро и непрерывно спорю с теми, с кем спорю всегда. Видимо, распаляясь и не видя иного способа убеждения, я и бросаю перчатку. В экстазе, так сказать. Может быть, никто мой вызов не принимал, перчаток не поднял. Чего ж одну поднимать. Бросать уж надо было обе.
Один только раз подняли. Подняла, вернее. Девушка подняла. Прекраснее всех из всех моей доармейской юности. Библиотекарша Валя.
Стихи ей писал. В том числе и про перчатки:
Эх, вот бы я рыцарем был бы.
Влюблялся б тогда б день и ночь,
Перчатку бросал бы и шпагой махал бы Во всю молодецкую мочь.
Перчатки в юности были плохонькие, нитяные, но перчатки. Материнские варежки надевали только при поездке за сеном, за дровами. А чтоб в село выйти, в клуб прийти в варежках, да вы что.
Именно в перчатках я двигался с друзьями, когда дым, крики, огонь сказали о пожаре. Горел двухэтажный дом рядом с Домом культуры, бывшей Троицкой церковью. В толпе я увидел Валю. Желание подвигов, страданий взмыло во мне, и вскоре я оказывался в самых горячих точках тушения огня. Огонь в груди горел. Дом был старый сухой, пылал как пожар мировой революции, которой тогда все еще бредили. Длинным багром, теперь приходится объяснять, что это железный крюк на оглобле, на жерди такой, этим багром разваливали сруб. Уже рухнула крыша, проседали и с шумом ухали внутрь потолки. Зацепили за пылающий угол, стали дергать. И отдернули, еще бы, мужиков десять дергало, отдернули крюк от оглобли. И что, вы думаете, я свершил? В полнейшем безрассудстве я кинулся в огонь и полез по горящему углу дома к тому месту, на котором остался оторванный крюк. И долез-таки. И крюк, уже раскаленный, сбросил вниз. И сам спрыгнул. Мало того что высоко, еще я на гвоздь ногой попал. Друзья поволокли в больницу.
И именно туда принесла потерянные мною перчатки моя возлюбленная. Мы вскоре с нею расстались. Но что с того? Был же восторг, было же неистовое желание, чтоб заметила, чтоб вскрикнула, чтоб испугалась, чтоб полюбила. Было. И перчатки принесла. В своих руках несла. Может быть, и примерила. Конечно, примерила, но я их потерял.
Молитва матери
«Материнская молитва со дна моря достанет» — эту пословицу, конечно, знают все. Но многие ли верят, что пословица эта сказана не для красного словца, а совершенно истинно, и за многие века подтверждена бесчисленными примерами.
Отец Павел, монах, рассказал мне случай, происшедший с ним недавно. Он рассказал его, как будто все так и должно было быть. Меня же этот случай поразил, и я его перескажу, думаю, что он удивителен не только для меня.
На улице к отцу Павлу подошла женщина и попросила его сходить к ее сыну. Исповедать. Назвала адрес.
- А я очень торопился, — сказал отец Павел, — ив тот день не успел. Да, признаться, и адрес забыл. А еще через день рано утром она мне снова встретилась, очень взволнованная, и настоятельно просила, прямо умоляла пойти к сыну. Почему-то я даже не спросил, почему она со мной не шла. Я поднялся по лестнице, позвонил. Открыл мужчина. Очень неопрятный, молодой, видно сразу, что сильно пьющий. Смотрел на меня дерзко, я был в облачении. Я поздоровался, говорю: ваша мама просила меня к вам зайти. Он вскинулся: «Ладно врать, у меня мать пять лет как умерла». А на стене ее фотография среди других. Я показываю на фото, говорю: «Вот именно эта женщина просила вас навестить». Он с таким вызовом: «Значит, вы с того света за мной пришли?» — «Нет, — говорю, пока с этого. А вот то, что я тебе скажу, ты выполни: завтра с утра приходи в храм». — «А если не приду?» — «Придешь: мать просит. Это грех — родительские слова не исполнять».
И он пришел. И на исповеди его прямо трясло от рыданий, говорил, что он мать выгнал из дому. Она жила по чужим людям и вскоре умерла. Он даже и узнал-то потом, даже не хоронил.
- А вечером я в последний раз встретил его мать. Она была очень радостная. Платок на ней был белый, а до этого темный. Очень благодарила и сказала, что сын ее прощен, так как раскаялся и исповедался и что она уже с ним виделась. Тут я уже сам, с утра, пошел по его адресу. Соседи сказали, что вчера он умер, увезли в морг.
- Вот такой рассказ отца Павла. Я же, грешный, думаю: значит, матери было дано видеть своего сына с того места, где она была после своей земной кончины, значит, ей было дано знать время смерти сына. Значит, и там ее молитвы были так горячи, что ей было дано воплотиться и попросить священника исповедать и причастить несчастного раба Божия. Ведь это же так страшно — умереть без покаяния, без причастия.
- И главное: значит, она любила его, любила своего сына, даже такого, пьяного, изгнавшего родную мать. Значит, она не сердилась, жалела и, уже зная больше всех нас об участи грешников, сделала все, чтобы участь эта миновала сына. Она достала его со дна греховного. Именно она, и только она силой своей любви и молитвы.
