Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.
МФ. 12:25
1
Не так давно по случаю моего юбилея, который, к слову сказать, отмечался в зале Маковского Нижегородского государственного художественного музея (это тот самый зал, в котором выставлено грандиозное полотно Константина Егоровича Маковского «Воззвание Минина к нижегородцам», работу над которым он завершил в 1896 году), мой друг подарил свой этюд. Сейчас эта небольшая картина висит на стене около моего рабочего письменного стола. На ней изображено два деревенских дома. Первый – соседа, а за ним, в отдалении и мой. У первого двор остался без крыши, только покосившиеся мощные угловые столбы напоминают, что они когда-то её держали. И вообще вид этого дома говорит о подбирающейся к нему недоброй разрухе, как к месту опустевшему, забытому людьми, брошенному когда-то, вернее всего, рачительными и трудолюбивыми хозяевами.
Я помню, как художник много лет назад писал этот этюд. Тогда в начале мая мы вместе приехали в деревню Кунавино. Погода стояла ясная, солнечная, тёплая. Мой друг с утра уходил выполнять свою работу, я возился по хозяйству в доме, и когда, наконец, решил пойти проведать дальний участок сада, то только тогда и заметил, что в соседнем доме произошло обрушение. Видеть это было и неожиданно, и горько.
2
Когда я только появился в деревне, то откровенно любовался ладностью, соразмерностью, уютностью этого строения, словно специально возведённого для долгой и счастливой жизни большого дружного семейства. Дом выходил окнами в проулок и стоял от всех прочих особняком. Чердачное окно его обрамлено резным, выкрашенным голубой краской наличником, вверху которого вырезанными деревянными цифрами и буквами обозначался срок постройки: «1898 год».
Много сил в приведении дома в порядок после того, как его продали прежние хозяева, положил вновь приехавший новый деревенский житель. Правда, последнего в живых я не застал. К моему появлению здесь он уже отбыл в мир иной. Вспоминали о старике соседи достойно, с уважением. Теперь же полноправным хозяином остался его сын Слава, который каждое лето с ранней весны до поздней осени жил здесь с семьёй – женой и малолетним сынишкой.
Наши дети оказались примерно одного возраста, потому с первых дней неразрывно сдружились. Да и я с первым, с кем по-приятельски сошёлся в деревне, это со Славой. Молодой, высокий, физически крепкий, с фигурой бывшего спортсмена – всё в его облике выдавало природную силу, а улыбчивые глаза на покрытом рыжими веснушками лице – доброту и отзывчивость.
Купленный мною в Кунавине дом нуждался в некотором ремонте. Правый дальний угол несколько осел, его необходимо было поднять, выпрямить. Я ходил около этого угла, приглядывался, приноравливался, думая, как к предстоящей работе лучше подступиться – вот в это время из своего огорода и окликнул меня Слава.
– Сосед, тут домкрат нужен.
– У меня есть, – ответил я, указывая рукой на лежащий в траве домкрат для легкового автомобиля.
– Слабоват, не поднимет. Подожди, у меня где-то был для ЗИЛа.
Слава ушёл к себе во двор. Вскоре он появился около моего дома, помог уложить в подкопанную мною под срубом яму обрезок толстой доски пятидесятки, установил на нём мощный домкрат и, так как я совершенно не умел им пользоваться, сам принялся поднимать угол.
Старый сруб, поскрипывая, словно болезненно кряхтя, начал подниматься… и вдруг, будто с облегчением ухнув, осел на прежнее место.
Слава ещё и ещё раз пытался его поднять, но домкрат не выдерживал тяжести и всякий раз угол оказывался на прежнем месте. Стало ясно, что здесь требуется техника посерьёзнее, и мы прекратили бесполезные попытки. К тому же Славу грозно позвала из-за заборчика на свой огород супруга, власти которой он безукоризненно подчинялся.
Так мы и познакомились, даже подружились.
3
Вообще надо отметить, что сосед был из породы тех удивительных людей, которые всё умеют, любая работа в их руках спорится, в ней они вроде бы и устали не знают.
Земли за Славиным домом числилось много – два участка с огородами, на которых что только не росло: начиная от всевозможной зелени, чеснока, лука… до садовой клубники, земляники. Тут же кусты разных сортов смородины, малины. Рядом вишни, терновник, яблони. А ещё вручную перекапывал Слава довольно большой усад под картошку. Со всей этой огромной работой он справлялся без видимого напряжения.
Взявшись за любое дело, он упорно доводил его до конца.
Правда, что касалось до работы на земле, то тут под строгим и неустанным контролем супруги, которая и сама не из лентяек: любила во всём порядок, аккуратность. Это была ещё вполне молодая женщина лет тридцати пяти, миловидная лицом, среднего роста и крепкого телосложения, выдававших в ней сокрытый достаток многих ещё не израсходованных жизненных сил. Над мужем она имела безграничную власть. При необходимости, ей стоило изменить интонацию в голосе, нахмурить брови, и этого оказалось достаточно, чтобы привести его к покорности. Правда, происходило это без унижения Славиного достоинства – во всяком случае, на людях, при посторонних свидетелях.
Из их дома никогда не доносилось крика, ссоры. Значит, грозного предостережения мужу оказывалось достаточно, чтобы и дело делалось, и установленный порядок жизни не нарушался.
В те далёкие времена конца восьмидесятых годов прошлого века все мы были молоды и потому иногда вечерами в глухом проулке, где трава ровно скошена, словно это зелёный, нежный ворс дорогого ковра застилал землю, устраивали что-то в виде вечеринок. Приносили у кого что было на закуску, доставали из погребов домашнее ягодное вино прошлогоднего приготовления, Слава включал недорогой переносной магнитофон, и мы пели песни, выпивали, о чём-то разговаривали и даже танцевали – помню, как-то случилось и такое.
Со стороны это действо должно было выглядеть потешно: взрослые люди (хотя среди нас было несколько совсем молодых пар) в тёплых «деревенских» куртках (это то, что в городе никто из танцующих уже никогда бы и ни за что на людях не надел), в одежде «для работы» переминаются с ноги на ногу, обутые в старые разношенные туфли или резиновые галоши. Но нам тогда обо всём этом не думалось. Говорю же – молоды ещё были.
Вот в такой вечер я и спросил у супруги Славы, отчего она с ним так строга. Перед этим Слава в очередной раз разлил по стаканчикам сладкое и почти безалкогольное вино, но хозяйка категорически запретила ему самому выпивать и только наше общее упрашивание, просьба всей честной компании возымело действие, и Славе было позволено осушить небольшой стаканчик со строгим наказом: «только в последний раз».
– Если бы ты знал, сколько я с ним намучилась. Ему совсем нельзя пить. Это для него беда – алкоголиком станет.
Признаться, я этим словам не поверил, отнеся их на всегдашний женский страх относительно мужского злоупотребления спиртным. Ничего похожего на алкогольную зависимость за Славой не замечалось. А это дело такое – которое не утаишь от соседского глаза.
Да и на следующий день Слава, что называется, был «как огурчик». Стоило мне выйти из дома, как он весело окликнул, приглашая к ним на веранду попить кофе. Тогда-то я и побывал впервые в этом доме.
От чистоты и аккуратности в комнатах всё дышало свежестью. Всякая необходимая в быту вещь стояла на своём месте – как в музейной экспозиции. Но особенно выделялся камин, сложенный из красного кирпича. Верхняя его полка оказалась зачернена дымом. Я обратил на этот непорядок внимание.
– Да… что-то я не рассчитал. Надо исправлять.
– Так ты сам его сложил? – удивился я.
– Конечно, – ответил Слава.
4
В хозяйственном распоряжении у Славы имелось, кажется, всё, что только можно придумать. Его большой, широкий двор был аккуратно застелен старыми полосами красного линолеума – где-то отслужившего свой срок, но тут оказавшегося как нигде кстати. По стенам висели на гвоздях различные инструменты. Стоило только спросить у хозяина всего этого добра: а нет ли у тебя того-то или вот эдакого, и он непременно выносил из сумрачных недр двора именно то, что было в этот момент кому-то из соседей больше всех нужнее.
Тогда тропа к нашему роднику не была заросшей дурной травой, как теперь, а напротив, содержалась нахоженной, набитой и обкошенной – по ней не только за водой ходили, но ещё она вела к мосткам через речку, на которых устанавливали небольшие бытовые насосы для полива огородов.
Раз Слава решил натянуть у мостков небольшой кусок сетки, случайно найденный всё там же, в своём дворе. И надо же такому случиться, что в сетку попал довольно крупный щурёнок. Тем самым поколебав нашу уверенность, что никакой путной рыбы в этой неширокой речушке обитать не может.
Только мой сосед, с его необычайной настойчивостью и везением, способен был умудриться даже в ней обеспечить себя ухой.
И уж коли я вспомнил о роднике, то как не отметить, что и его углубил, удобно обиходил для общего пользования, вкопав старую дубовую бочку, тоже Слава. Всё общеполезное для деревни он делал как бы между прочим, и обитатели её к подобному невольно и безблагодарно привыкли. Дошло до того, что как-то Слава долго не показывался в своём доме, и тропа к роднику начала заростать поднявшейся травой. Я взял косу и всё посшибал, чем вызвал некоторое неудовольствие соседей.
– Зачем ты это? Слава бы приехал и всё скосил.
В этих словах звучал упрёк человеку, взявшемуся не за своё дело, и тем самым нарушившему негласно установившийся порядок. Да и им, соседям, получился какой-никакой, а укор.
Пока у меня не было выстроено собственной бани, мы частенько со Славой парились в его – небольшой, но образцово чистенькой, жаркой. Тогда я потихоньку от супруги хозяина приносил с собой банку сухого грузинского вина и в предбаннике, на деревянной скамейке, добела выструганной рубанком, остывая от жара, буквально впитавшегося в наши тела, не спеша мы отхлёбывали вкусный освежающий напиток, на вкус кисловато-терпкий, это мы ощущали на своих языках, но и веселящий наши сердца – так легко и радостно после него было взирать сквозь раскрытую дверь на окружающий мир: ближайшие соседские огороды, перелесок за ними, в котором готовились к вечернему покою птицы, сереющее послезакатное небо…
За свою жизнь Слава мало где побывал. Единственную возможность попутешествовать пареньку из рабочего Сормова дал спорт. Как перспективный конькобежец, показывающий хорошие результаты, он с командой съездил в Казахстан, в Алма-Ату, на знаменитый конькобежный стадион «Медео». Я тоже не раз бывал в столице среднеазиатской республики, ездил к высокогорному уникальному спортивному комплексу, выстроенному в советское время на высоте более полутора километров над уровнем моря, – в этом отношении единственному в мире. Отсюда обоюдно нам было о чём повспоминать, поделиться впечатлениями, тем добрым и радостным, что сохранила на долгие десятилетия благодарная память.
Именно во время таких воспоминаний Слава, как мне казалось, по-особенному оживлялся, глаза его загорались потаённым внутренним радостным огоньком – не самое ли лучшее это время было в его жизни.
Расстаться со спортом, как это нередко бывает у молодых и многообещающих, Славе пришлось из-за травмы. Во всяком случае, так он мне сам объяснил. Допускаю, что это не вся правда о случившемся, да что теперь об этом судить да рядить, тужить да размышлять. У каждого своя жизнь, своя история, свои обстоятельства в ней.
Именно в один из таких вечеров я расчувствованно вспомнил, как однажды перед отъездом из деревни возился у дома, неумело пытаясь сколотить калитку для палисадника.
Накрапывал дождь, подходило время прибытия автобуса, что отвозил нас на железнодорожную станцию, а у меня как всегда дело продвигалось медленно, ничего путного не получалось. В этот момент и появился рядом Слава. С котомкой в руке он собрался на автобусную остановку, до которой, к слову сказать, путь не маленький – более трёх километров полем, леском и совхозным посёлком.
Поглядел он на мои мучения, положил котомку на лавочку, да вместе со мной и принялся за дело. И так быстро и ловко всё у Славы получалось (никакой суеты, никаких лишних движений), что мы и калитку сколотили, и повесили её на столбы, и к приходу редкого, только по расписанию появляющегося в наших краях автобуса, успели.
Слава на мой рассказ-воспоминание заулыбался своей особой, рыжей, детски-доверительной улыбкой, и честно признался, что этого случая совсем не помнит. Зато хорошо помнит другой, как ночью прибежала в их дом моя жена – насмерть перепуганная. Затарабанила в дверь кулаком и проснувшимся соседям объявила, что с дочерьми она одна, а по чердаку нашего дома кто-то ходит, тяжело ступая ногами по потолочным доскам. Слава на всякий случай вооружился топором и отважно направился изгонять непрошенного гостя, которым, в итоге, оказался забравшийся на чердак чужой кот.
Посмеяться-то над происшествием посмеялись, только с той поры моя вторая половина оставаться одна в деревенском доме побаивалась.
5
Был ли я в чём-то виноват перед Славой за все его добрые деяния? Да, был. И мне всегда горько вспоминать об этом, хотя всё что случалось, происходило с моей стороны не злонамеренно, по недоразумению. Видимо потому он легко прощал всё обидное, память об этом в душе не держал.
Летом, когда я старался больше жить за городом, тогда утром служебная «Волга» приезжала за мной в деревню. Я садился в машину и отправлялся на службу. Это кроме тех случаев, когда за рулём машины был сам. Но чаще отвозил в деревню водитель – добросовестный, пунктуальный и услужливый парень.
Как-то вечером Слава подошёл и попросил утром захватить его до города. Я, конечно же, согласился. А на следующий день, когда приехала машина, в спешке сел в неё и уехал.
Сейчас, вспомнив этот случай и представив, что в то утро подумал обо мне Слава – аж сердце в груди замерло.
Шофёр после рассказывал, что он в зеркало заднего вида заметил, как из проулка, призывно размахивал руками, выбежал какой-то мужик. Он мне про него даже сказал, но я ничего не ответил – видимо, так был занят собственными думами. Только когда вечером вернулся в дом, жена меня справедливо упрекнула за произошедшее.
В этот же день я попросил у Славы прощения. Не знаю, поверил ли он моим объяснениям, но обиды после этого за долгое время мне ни разу не высказывал – до такой степени Слава был незлобивым человеком.
И всё-таки в скором времени он мне «отомстил».
Слава закончил автошколу, получил права и купил с рук подержанный «Запорожец». Сейчас мало кто может себе представить эту легковую автомашину, выпускаемую в советское время на Украине. Малых размеров, с виду совсем несуразная, с двумя воздухозаборниками в виде труб или «ушей», как шутили автомобилисты, по бокам, с двигателем сзади и багажником впереди, она, тем не менее, как-то вмещала в свой салон пять человек. В один из выходных дней Слава предложил подбросить меня до города.
Что это была за поездка!
Во-первых, я впервые увидел Славу в очках. Оказывается, у него были какие-то проблемы со зрением.
Во-вторых, Слава мчался на этом стареньком автомобиле с невероятной скоростью, смело обгоняя всех, кто попадался на его пути. Мои предостережения на него не действовали.
Закатное солнце густо светило в лобовое стекло. За окном надвигались на нас и проносились мимо старые придорожные липы, опустившие ветви в виде зелёного коридора над заасфальтированным полотном дороги. Встречный ветерок пугающе завывал в щели неплотно закрытого стекла в дверке со стороны водительского сиденья, но Слава, казалось, ничего не слышал и не замечал – так он был поглощён вождением автомобиля, ощущением вольного движения, скорости.
В этот момент, находясь рядом, его жена с сыном расположились на заднем сиденье, я залюбовался Славой. В нём ощущалась вольность, которой он в душе своей наслаждался, упивался, насыщался.
Мы расстались сразу за мостом через Волгу, при въезде в город, у поста ГАИ. Мне показалось, что в глазах Славы светилось торжество. В отношении ли меня, или это было ощущение жизненной победы над чем-то внутри себя, над собой – я не знаю. Возможно, это торжество одновременно вместило в себя и то, и другое. Но главное, оно не было злым, надменным, а напротив радостным, победным.
Но шло время. Издалека я привёз сруб для собственной бани. Нанятая бригада плотников его подняли до крыши. Оставалось главное – сложить печь. Единственный, кто в нашей деревне мог справиться с этой задачей, был Слава.
Наступила осень с холодом и дождями. Деревня опустела.
Мы заехали за Славой рано утром, дождались, когда он выйдет из подъезда своего дома, чтобы вместе отправиться в знакомый путь. Я радовался, что Слава согласился выполнить эту работу.
Но и тут в итоге случилось непредвиденное.
Слава сразу предупредил, к какому часу должен вернуться. В ночь он заступал на работу продавцом в каком-то придорожном ларьке при въезде в город. В те годы подобных убогих будок вдоль улиц и проспектов потухшего, обнищавшего, захламлённого города насчитывалось несметное количество. Владели ими частники, новоявленные предприниматели, кооператоры, сбывающие по бросовым ценам страждущим палёную водку, просроченное пиво, фальшивые ликёры и коньяки, импортные шоколадки и дешёвую турецкую парфюмерию в красивых упаковках известных фирм. Всё это безобразие гордо называлось рыночной экономикой. Считалось, что подобная торговля выведет страну из кризиса.
За световой день с работой мы справились. От оплаты Слава категорически отказался. После недолгого застолья тронулись в обратный путь. И тут впервые попадаем в огромнейшую автомобильную пробку при въезде в город. Ни разу такого не было, и вдруг – не проехать. Гигантское столпотворение машин образовалось словно ниоткуда. Забегая вперёд скажу, что с этого вечера подобное стало естественным на долгие годы вперёд.
Хаос из легковых и грузовых машин. Одни пытались объехать пробку по обочине, другие перестроиться с одного ряда в другой, у третьих от долгой работы на холостом ходу перегревались двигатели, и машины стояли с поднятыми капотами в окружении других, раздражённо гудящих.
В автомобильной толчее проходили часы, а мы и на километр вперёд не продвинулись. В какое-то время стало понятно, что к назначенному сроку Слава домой не успевает. Вот уже десять часов, скоро ночь на дворе, а нам до моста через реку ещё километра два мёртвого шоссе. Теперь Слава и на свою работу не успевал. От вины перед ним я готов был сам вместо мотора толкать машину вперёд – но куда!
В случившемся Слава меня не упрекал. Он терпеливо сидел в салоне, даже отшучивался, но у меня на душе от его шуток кошки скребли.
Наконец, ворвались в город. Я вышел из машины на пустынной улице, а Славу повезли в его киоск. Так в стране начались новые времена и словно что-то помутилось в рассудке бывших советских граждан.
6
Всё, что происходило далее в Славиной судьбе, мне большей частью известно с чужих слов. Сам я свидетелем этих событий не был. Лишь изредка встречался со своим соседом по деревне. Впрочем, как предшественник всего недоброго, вспоминается мне один случай, на который я, честно говоря, поначалу не обратил особого внимания.
Как-то раз рано утром в нашей городской квартире прозвенел дверной звонок. Жена открыла. На пороге стоял Слава и привычно смущённо улыбался, морща лицо в рыжих веснушках, обнажая ряд мелких зубов, не по возрасту тронутых нездоровьем.
– Меня только что из вытрезвителя выпустили. Нужно штраф заплатить. Дайте денег, я всё верну.
Действительно, в те времена медвытрезвитель находился в старом квартале недалеко от нашего дома. И очень хорошо, что Слава сразу зашёл к нам. Жена его тут же усадила завтракать, налила рюмочку для поправления здоровья.
Я уезжал на работу, предложил Славе его подвезти до дома, но он отказался. Видимо, хотелось ещё спокойно посидеть в домашнем уюте и этим забить внутри себя горькое чувство недавно пережитого унижения.
Примерно в это же время супруга его уехала по путёвке в недалёкий дом отдыха. И как нередко бывает в подобных заведениях отдохновения от повседневных домашних хлопот, встретила там, как ей показалось, настоящую и долгожданную любовь. О чём по возвращении и сообщила ошарашенному новостью законному супругу.
Как дальше развивались события, мне нетрудно представить. Со стороны Славы, безусловно, были упрёки, уговоры, угрозы, взывания к совести и чувствам матери – сын только подрастал, у него начинался переходный возраст, и развод родителей мог сильно травмировать его психику. Но ничто на решение женщины, захотевшей уйти из семьи, не повлияло, никакие доводы не заставили её изменить появившейся мечте о лучшей жизни.
Позже свидетели этих «выяснений отношений» передавали, что Слава умолял супругу его не бросать, убеждал, что оставленный ею он погибнет, вставал перед неверной женой на колени – ничего не помогло. Что-то безвозвратно, окончательно надломилось в их семейной жизни, не выдержал какой-то основной хребет, что столько лет держал двух людей рядом друг с другом. Теперь всё прошлое, бывшее до того воспринималось с чувством обиды и горечи.
В отместку себе и всем окружающим Слава запил – жестоко, словно и правда решил покончить с опостылевшей жизнью.
С тех пор трезвым его никто не видел. Соседи по деревне, когда он изредка один, а то и с сыном появлялся в своём доме, урезонивали Славу, стращали, убеждали бросить пить. Напоминали о его золотых руках, а теперь-то вон всё хозяйство заброшено, огороды травой заросли, усад картошкой не засажен.
Слава с упрёками соглашался, справедливость их понимал, кивал головой, мол, правильно, верно говорите, улыбался своей удивительной открытой улыбкой, обещал начать новую жизнь, в которой всё исправить и переиначить – но на следующий же день, если не уезжал в город, шёл по деревенской улице пьян пьянёшенек.
Наверно, не пережив нечто подобного, невозможно понять, что происходит в таких случаях с душой человека. Она от обрушившегося на неё одиночества перерождается, разрывается от горя и обиды, разочарования, съёживается от осознания своей ничтожности, никому ненужности?
Глядя со стороны на подверженного этим страданиям человека, всегда можно сказать, что это не так. Можно найти доводы, привести примеры, когда жизнь на подобном горе не заканчивается, в ней ещё столько всего важного и интересного: ведь нужно вырастить, воспитать, вывести в люди сына, наконец, встретить новую любовь и всё начать заново.
Слова, слова, слова…
Действительность куда жёстче и страшнее.
Как-то ночью всех нас, соседей, разбудил крик, доносившийся из Славиного дома. Пьяный отец заставлял рыдающего сына повторять за ним: «Всё у нас хорошо! Всё у нас есть!» И подросший к тому времени мальчишка сквозь слёзы повторял за отцом эти фразы.
После этой страшной ночи он с отцом больше ни разу не появлялся в деревне. Слава нет-нет, да проходил, угрюмо насупившись, по деревенской улице. Я в это время работал в Сибири, и потому в свой дом наведывался редко. И всё же как-то судьба нас свела вместе.
По рассказам местных жителей мне были известны все нерадостные перипетии Славиной жизни последних лет. В том числе и то, что случайная встреча в доме отдыха, которая послужила поводом для развода, ничем хорошим для его бывшей супруги не завершилась. Осталась она одинокой и, вернее всего, несчастной, как пушкинская старуха из сказки – у разбитого корыта.
Но в жизни когда-то близких людей всё оказалось порушенным: хорошую квартиру в новом доме разменяли со значительными потерями в метраже и качестве жилья; «Запорожец» быстро сломался и догнивал брошенным в некогда образцовом хозяйственном дворе моих соседей. Да и сам дом как-то уж очень скоропостижно обветшал, стал разрушаться, словно решил полностью разделить судьбу своих хозяев.
Новых семей ни Слава, ни его бывшая жена, несмотря на попытки, не создали.
7
Я сидел на лавочке у изгороди своего палисадника, читал книгу. Славу заметил издалека. Он шёл по нашему порядку. Не торопясь, устало спустился в заросший осокой овражек, из которого поднялся к нашим домам. Я поджидал его. Он остановился напротив, поздоровался. Я ответил… и как-то неловко замолчал. Что-то недоброе, колючее, совсем мне незнакомое появилось во взгляде прищуренных Славиных глаз. Щёки его густо заросли похмельной рыжей щетиной.
Заговорили с обеих сторон нехотя – о чём-то незначительном, пустяковом. На мои обычные в подобных случаях вопросы Слава отвечал колко, будто на что-то обиженно. Казалось, он хотел меня нарочито оскорбить, доказать, что он не хуже кого бы то ни было. Хотя я-то его считал намного лучше тех, кого знал, с кем был знаком и даже числился в приятельских отношениях.
Именно поэтому и решил напомнить соседу, как однажды мы вместе славно порыбачили на нашем озере. Тогда Слава достал из своего чудо двора надувную резиновую лодку (оказалось, что и такой предмет хранится в его недрах).
В том году стояло жаркое лето. Слава вынес лодку, накачал её насосом, проверил, не пропускает ли где воздух. Я и он приготовили удочки.
По берегам озера купались отдыхающие, визжали и брызгались водой дети. Молодёжь слушала музыку, включив магнитофон на полную громкость, заигрывая с девчонками, парни с разбегу ныряли в озеро с высоты бетонной дамбы.
Мы на лодке выплыли на середину широкой озёрной глади. Слава не спеша грёб маленькими вёслами, напоминающими ракетки для настольного тенниса, вырезанными из толстой фанеры, но с деревянными ручками. Самодельные эти вёсла значительно потемнели от времени. Намоченные в воде, напитавшиеся влаги они матово поблескивали жирной чернотой на ярком полуденном солнце, когда Слава вынимал их из воды. И рыжая коротко стриженая голова, и рыжее веснушчатое лицо Славы тоже, казалось, светились золотым солнечным переливом.
Мы заплыли в далёкие места, где, судя по спуску на наших удочках, оказалось непривычно глубоко. К берегам подходил лес. Вдалеке виднелись крыши соседней деревни, незнакомой для нас. За ними выглядывали верхушки высоких берёз и словно приветливо помахивали нам ветками, несмело колеблющимися от верхового ветерка.
Недалеко от лодки пролетела и опустилась у отмели цапля. Птица встала на одной ноге, словно белый пенёк, и начала что-то внимательно высматривать в тёмной лесной торфяной воде, которая попадала сюда из небольшого ручейка.
Вскоре я на свою удочку поймал несколько крупных карасей, а Славе отчаянно не везло. Не вытерпев, он предложил поменять место ловли. Я не возражал, но дальше в равной степени уже не везло нам обоим.
Опять же медленно, не торопясь, под продолжающим жечь наши спины жарким солнцем, мы вернулись к бетонной стене запорной плотины.
Почему мне так запомнился тот день, почему именно о нём во время нежданной встречи решил напомнить Славе, я теперь не могу объяснить. Но скучающе, без всякой заинтересованности выслушав меня, он буркнул в полголоса: «Продал я эту лодку». «Как и многое из содержимого своего чудесного двора-мастерской», – подумал я с грустью и предложил Славе зайти ко мне в дом, выпить коньяку по поводу встречи.
– У меня своё есть, – гордо и с неприязнью отказался он, встал с лавочки и, пошатываясь, побрёл в сторону своего проулка.
Больше мы уже никогда не встречались.
8
В конце своего пленера мой друг-художник обратил внимание на разрушающийся дом, что одиноко, сиротливо стоял в некотором отдалении от единственной деревенской улицы. Вот его он и решил написать.
– Почему ты выбрал именно этот вид? – спросил я его тогда. – Вокруг так много красивых пейзажей. Весна, природа оживает, расцветает. Лес покрылся нежной зеленью.
– Зато здесь увядание, словно заканчивается чья-то непростая человеческая жизнь, – ответил мне друг.
Он большой мастер и знаток своего дела. У него получилась прекрасная картина, которую художник выставлял на многих вернисажах, и вот теперь, на юбилей, решил подарить её мне.
Я люблю творчество своего друга. Всё у талантливого человека получается талантливо. Да и супруга его прекрасный акварелист, и дочь удивительный живописец, и зять поднялся в своих работах до истинного художника.
Всё у моего друга, через труд и упорство, получается, всего он добивается.
Но именно в год своего юбилея я узнал, что Слава умер. По словам его родственника, он совсем спился, опустился и сердце не выдержало.
Даже такое натренированное и доброе сердце.
д. Кунавино
26-27 мая 2020 г.
