Является ли симфония властей ложной концепцией?

Уяснение смысла христианской симфонии властей духовной и светской и дальнейшее развитие этого учения невозможно без ответа на её принципиальную критику, провозглашающую полную независимость Церкви от государства при нравственной зависимости государства от Церкви. Миссия Церкви перед государством состоит якобы в простом нравственном «свидетельстве и напоминании» о ценностях христианства. Характерным образцом подобных воззрений является работа протестантского богослова А. Лихошерстова «Христианство и государство», опубликованная журнале «Богословские размышления: Евро-Азиатский журнал богословия» ещё в 2003 году (№ 2). Мне предстоит, разбирая последовательно идеи указанной статьи, дать к ним критический комментарий.

А. Лихошерстов (А.Л.): В смешении государства с Церковью заложена огромная ошибка абсолютизации относительного.

Комментарий (К.): Верно, даже больше – потеря церковности. Смысл в другом – во взаимодействии с пониманием своих границ каждой стороной. Не взаимодействовать они не могут, ибо это постоянно соседствующие стороны, действующие скалярно, однонаправлено или разнонаправлено, но результат соответствует общему вектору. Отказ от взаимодействия под предлогом опасности смешения не позволит провести эти границы, даст соблазн вторгаться в дела друг друга, а потому скорее приведёт к смешению. Отказ от взаимодействия приводит к признанию частичного всеобщим, причём с обеих сторон и борьбе. Таким образом, без симфонии, без договора о взаимодействии может быть только борьба. Безразличие Церкви и государства друг к другу невозможно и есть гражданско-правовая фикция.

А.Л.: Государство есть подчиненное и ограниченное средство в деле осуществления Царства Божьего. Сама идея государства исторически и богословски основана на факте отпадения человека от Бога и попытке воздвигнуть своё временное царство.

К.: Больше того, вообще вся история человечества основана на отпадении от Бога. Здесь автор исподволь проводит мысль, что государство служит признаком первородного греха. Это не так. Падшее человечество потому до сих пор сохранилось, что стремится устроить жизнь по-божьи, сопротивляясь греху. Государство может быть и средством сопротивления греху и его потаканию. Оно как идея не греховно, не добродетельно. Всё зависит от людей, какое они государство построят.

А.Л.: Поэтому одним из величайших деяний христианства в истории было ограничение абсолютности государства, противопоставление бесконечной природы человеческого духа абсолютным притязаниям земного царства и кесаря. Христианская вера, как опыт свободы, учит нас тому, что конечная реализация идеалов добра предполагает взаимодействие этой свободы и благодати Божьей. Принудительной же организацией добра через государство отрицается сам онтологический смысл свободы.

К.: Здесь смешиваются понятия свободы и воли. Духовная свобода есть добровольное подчинение себя идеалу и противостояние страстям, животной воле. Но не всякий человек имеет достаточно сил исполнить своё намерение разумно противиться греху, сдерживая свои низменные желания. Государственное подчинение в деле спасения есть ограничение животной воли как помощь в реализации духовной свободы.

А.Л.: Государство не есть исполнительный орган Абсолютного Добра, действующий от Его Имени.

К.: Это верное положение абсолютизируется. Православное государство всё же имеет отношение к исполнению Добра (Божьего закона). Не через принуждение к добру, но через принудительное отвращение от зла.

А.Л.: Более того, слишком часто именно государство использовало Крест для оправдания своего Карающего Меча!

К.: При извращении смысла православного государства это вполне возможно, и действительно бывало в истории. Но это относительное замечание. Примеров противоположного больше: во многом благодаря государству земля наполнилась храмами, служба – благолепием, соборно было разъяснено учение Церкви. Смысл не в извращениях, но в правильном построении государства. Иначе придётся признать, что и человечество безнадёжно в общении с Богом, ибо слишком часто оно нарушало Его закон.

А.Л.: И как бы ни было хорошо государство в плане своего общественного устройства, как бы эффективно оно ни защищало законные права своих граждан, оно никогда не выйдет за границы очерченного ему исторического бытия, в то время как Царство Христово выходит за них, наследуя вечность. Вот почему Церковь не может связывать себя в сфере своего благовестия и учения ни с одним типом конкретного устройства, ни с одним конкретным государством, на территории которого она имеет, по слову Августина, временное пристанище.

К.: Странно, находясь сколько-нибудь продолжительно во временном жилище, человек все-таки обустраивает его для удобства. Так и церковь будет способна лучше исполнять свою миссию, если духовно обустроит своё пристанище, если поможет государству руководствоваться идеалами религиозной нравственности и Божьей справедливости. Конкретное государство не вечно, но как идея вечно. Значит Церковь всегда, вплоть до второго Пришествия, будет жить на территории какого-либо временного пристанища. И каждый раз своё пристанище будет заново обустраивать. Тем лучше будет Церкви в своём временном жилище, чем сильнее оно станет похоже на богоданную форму правления – самодержавную монархию.

А.Л.: Конечно же, искушение идеей религиозного самодержавия велико. Как прекрасно увидеть осуществление Царства Божьего в царстве кесаря. Пусть мы немного потеряем в качестве, зато как выиграем в количестве!

К.: Здесь опять тенденция к абсолютизации человеческих трудов. По греховности человечество никогда не способно осуществить Царство Божье в земном царстве. Но всегда будет стремиться к высокому образцу. Постоянная работа по построению высокого образца – единственное средство противостоять греху. Остановиться на этом пути означает впасть в скотство. Мы должны понимать, что по качеству никогда не достигнем небесного образца.

Смысл не в приращении количества добра, а в постоянной борьбе за превращение элементов зла, греха в элементы добра, благочестия. Так делает и человек в своем внутренней душевной работе, так должно делать и нам вместе в государственном строительстве.

А.Л.: Именно в его (антихриста) правление произойдет осуществление идеалов цезарепапизма – слияние политической и религиозной власти в одном лице.

К.: Здесь путаница: смешение абсолютной монархии антихриста, являющейся искажением идеи монархической, и чистой монархии, самодержавной, богоданной. Это все равно что сказать, что «черное» и «белое» суть слова равноценные, поскольку у них половина букв общие.

А.Л.: Известный публицист князь Григорий Трубецкой, защищая идеалы монархии, писал: «Царская власть получает характер священного служения, и носитель ее становится помазанником Божьим. В порядке долженствования монарх – выразитель совести народа в исторической преемственности его развития; царская власть является живым звеном между прошлыми и будущими поколениями, возвышаясь над преходящими страстями, партиями и классами. Вот почему особа царя – помазанника Божия окружена ореолом в глазах народа».

По этому поводу в 1926 г. в своем знаменитом «Ответе на письмо монархиста» православный богослов и публицист Николай Бердяев писал: «Признание церковно-догматического значения за самодержавной монархией и за помазанием царя на царство характера особого таинства представляется мне самой настоящей ересью, за которую мы терпим жестокую кару... Христианская религия принципиально отрицает абсолютность государственной власти. Государство по существу своему имеет язычески ветхозаветную природу, и в этом своем качестве оно получило освящение и оправдание в христианстве. И государство новозаветное, христианское есть условная символика, которая превратилась в ложь и стала невозможной».

К.: Здесь хороши для ответа слова Г.Н. Трубецкого: «Я не знаю, что понимает Н.А. Бердяев под «признанием церковно-догматического значения за самодержавной монархией». Оно представляется ему «самой настоящей ересью, за которую мы терпим жестокую кару». Из этих слов можно заключить, что подобное признание входило в учение нашей Церкви. Такое утверждение обычно в руках иностранцев, недостаточно знакомых с существом дела, но оно странно звучит в устах русского религиозного писателя. Ведь не можем же все мы терпеть «жестокую кару» за мнения отдельных писателей».

У самодержавной монархии нет догматического значения, но есть значение церковное. Именно об этом свидетельствует учреждение монархии. Господь дал завет царю и народу, при соблюдении которого монархия будет нерушима, а при елеопомазании первого же царя Саула ему сообщились особые дары: нашёл на него Дух господень, сделался пророком, иным человеком (1Цар., X, 10; XVI, 13). Государство получило божественное оправдание как исполнение обета Божьего, данного через Моисея. Богоданный характер самодержавной монархии относителен, но он ограничен исполнением завета. Невозможность христианского государства есть личное мнение Бердяева: где сам имеешь туманные представления, там всегда склонен предположить ложь.

А.Л.: Н. Бердяев там же писал: «Далеко не худшие среди православного народа могут рассуждать (и уже рассуждают) так: из двух религиозных обществ, которое более соответствует духу Христову и евангельским заповедям: гонящее или гонимое? Ибо хотя не все гонимые страдают за правду, но все гонители заставляют страдать высшую правду в самих себе. Нельзя православному христианину отрицать того факта, что Христос в Евангелии неоднократно говорил своим ученикам: вас будут гнать во имя Мое, но ни разу не сказал: вы будете гнать других во имя Меня».

К.: Христос так и не мог говорить, ибо гнать еретиков задача не Церкви, а государства. Преследовать тех, которые являются гонителями божественной правды в слове и гонителями Церкви в действиях.

А.Л.: В письме В.Соловьёва Николаю II сказано: «Оружие церкви есть слово, но можно ли достойно обличать тех, кому уже зажали рот силой? Можно ли честно бороться с противниками, у которых крепко связаны руки?»

К.: Ответ очевиден: честно бороться так нельзя. Но нужно различать абстракцию и жизненную реальность. У Соловьёва вообще нередко верное абстрактное соображение прилагается ко всем жизненным ситуациям, без учёта того, как в действительности реализуется явление. От этого возникают ошибочные заключения. Применительно к спорам религиозным борьба происходит так:

1. Сначала появляется расхождение во взглядах. Поскольку взгляды религиозные особенно крепки, то возникают местные споры и по поводу дел общественных, и по поводу правильности богослужения, и по поводу принадлежности церковного имущества – какая из сторон должна в нём отправлять культ. Каждая из сторон стремится делать это сама и не допустить другую сторону как еретическую. Примеры сего в древности и в современности многочисленны. Вспомним, хотя бы захваты храмов в Александрии во время арианской ереси, обращение католических храмов в протестантские во время реформации и т.д.

2. Мало-помалу разногласия распространяются, нарушают мир церковный и замечаются властью. Если власть самодержавная, которая является выразительницей религиозно-нравственного идеала, то она интересуется спором. Каждая теоретическая позиция имеет нравственное следствие. Власть должна быть убеждена, что исповедует истинную веру, что её идеал несомненен и потому принимается всем народом, придавая власти крепость. Посему, когда Церковь внутри себя не может в дискуссии устранить разногласий, самодержавная власть организует её обсуждение, максимально представительное, какое возможно, чтобы истина была выяснена полнее, а решения были убедительны – Вселенский или Поместный собор.

3. На соборе реализуется свобода религиозного спора. Это есть правило. После того как истина выяснена, власть утверждает это соборное решение. Если после сего, сторона, оказавшаяся неправой пред лицом всех, упорствует в своём мнении и, то эта строптивость уже не желание дискуссии, а сопротивление установленной религиозной истине, то есть зло. В таком случае государственная власть принимает меры к ограничению зла. Происходит ограничение не свободы слова, а свободы греха, когда побеждённое слово продолжает упорствовать перед истиной. Таков общий, нормальный порядок.

4. Давление византийских императоров на работу Вселенских соборов – исключение. Но и тогда истина выясняется, только позже, а эти исключительные соборы объявляются разбойничьими. Это происходит как раз при зажатии рта оппонентам, когда совершается вмешательство власти в дискуссию (как, например, при Констанции II, который, принуждая к одобрению арианства, угрожал мечом епископам на Медиоланском Соборе в 355 г.). Но при этом власть делает сие не от злого умысла, а от неверного представления о том, что есть истина в богопочитании. Исторически мы видим, что это не остановило выяснение истинной веры, а по выяснении её императоры уже не исповедовали ересей.

Вопрос не в зажимании ртов, а в соблюдении правильного порядка соборного обсуждения. Связывание рук происходит не в дискуссии спорщикам, но после завершения спора строптивцам, идущих на преступление против установленной истины. В. Соловьёв, а вслед за ним некоторые современные богословы как будто не хотят этого видеть. Надо думать, это характерно для протестантского подхода: при любом возможном исходе спора заранее защитить себя от преследований. Протестантизм по своему принципу свободного токования Писания склонен за любой ересью признавать не грех, а допустимое отклонение. Это своего рода мирской подход «сколько людей, столько мнений» к святыне, к Божественной воле. Религиозный демократизм, множество интерпретаций Божьих действий, которые приводят к выводу о множественности Божьей воли. Как будто бог у каждого индивидуален. Протестантизм, на мой взгляд, – основа христианского многобожия.

А.Л.: В. Соловьев был пророчески прав в том, что гонения и преследования «еретиков» господствующей Церковью порождали будущее ожесточение безбожников, разрушивших и осквернивших впоследствии эту Церковь.

К.: Но из этого не следует, что преследования не нужны. Победа добра всегда ожесточает Хозяина греха. Церковь пострадала бы от безбожников и без гонения еретиков. В России старообрядцы гонителями не были, но сами были гонимы, протестанты гонителями не были, но ограничивались в свободе исповедания. Однако и те, и другие пострадали от безбожников наряду с господствующей Российской православной церковью. «Пророческая правота» В. Соловьёва и здесь продолжает тенденцию распространить доктрину на всю жизнь без учета сложности последней.

А.Л.: Государство не есть носитель абсолютного добра, абсолютного духа, и оно может стать враждебным абсолютному добру, абсолютному духу.

К.: Верно, но может и не стать. Так трудись, чтобы не стало! Для этого нужно понимать, что государство не носитель, а выразитель абсолютного добра, к выражению же в наибольшей степени способна отдельная личность, в данном случае, монарх. Потому надо строить государство как этого выразителя и помогать ему сохраняться на высоте своего положения, чтобы враждебность абсолютному добру была временным отклонением. Без этого государство будет, как правило, враждебным абсолютному добру и, как исключение, дружественно ему. Быть безразличным к добру и злу государство никогда не может, всегда переходит от одного к другому, как маятник. Наша задача – удерживать его в положении добра.

А.Л.: Государство должно и может ограничивать проявление зла в мире, пресекать известного рода обнаружения злой воли. Но государство по природе своей совершенно бессильно побеждать зло и такого рода задачи не имеет. Бороться с внутренним источником зла и побеждать его может лишь Церковь и лишь Церковь имеет это призвание... Это не означает, что нельзя провести различие между добром и злом. Лютер лишь признает с известной долей прагматизма, что их нельзя изолировать друг от друга. Добром можно управлять с помощью Духа, однако злом нужно управлять с помощью меча. Таким образом, Бог правит Церковью Святым Духом через Писание, исключая всякое насилие и физическое принуждение людей, но миром Он правит с помощью меча светской власти. Совершенно нереалистично надеяться на то, что обществом можно управлять с помощью наставлений Нагорной Проповеди, поэтому государству предписывается использовать меч для поддержания закона в связи с последствиями и постоянным действием греха в жизни общества.

К.: Если Церковь не будет иметь обязанностей перед государством, то вполне может быть лишена и прав, в том числе духовных. Тогда государство в принципе будет способно «пресекать проявления злой воли», греха, но не обязано к этому. Оно сможет развить собственные представления о добре и зле, в соответствии с которыми направить «меч светской власти» вовсе не туда, куда ожидает Церковь, замкнутая в своей фальшивой независимости и бессильная перед государством. Мы и сейчас видим, что содомское отношение к Богу, горделивость извратили представления народных государств о нравственности и привели к действительной борьбе со свободой вероисповедания, когда нательный крест в общественных местах показать нельзя, но зато можно прийти в кабак, устроенный в бывшем храме. Рассчитывая избавиться от влияния государства, Церковь избавилась от государственных обязанностей, но вслед за этим была лишена прав, а потому утратила и влияние. Не имея влияния, она сама подверглась растлевающему влиянию секулярного государства. «Меч для поддержания закона в связи с действием греха» можно направить и на Церковь, если прежние грехи признать нормой, а религиозные ценности аморальным фундаментализмом, мракобесием. И что тогда делать с «миссией свидетельства и напоминания» о Божьем законе, когда государство к этой мисси Церкви безразлично, а к закону Божьему всё более враждебно? Очевидно, редактировать Божий закон, приспосабливая его к характеру государству. Именно это мы и видим в современности. Порой изумляешься, осознавая, что в некоторых странах мрако-бесием клеймят светлые заповеди Божьего закона!

А.Л.: В действительности и христианская вера, и всякая здоровая этика должны признать не только свободу добра, но и некоторую свободу зла. Отрицание свободы зла делает добро принудительным.

К.: Силлогизм. Никто не собирается отрицать свободу зла. Вопрос в ограничении зла, в сужении широкой дороги греха, ибо дорога к спасению всегда узка. В абстрактном смысле зло и добро свободны, но жизни человека без помощи внешней зло сильнее, победительнее. Поэтому для ума зло и добро равновелики, но для сердца не равноценны. Государство создаёт условия для Церкви в её миссии… Нужно связывать зло.

Таким образом, представление о том, что власть светская не должна влиять на власть духовную, а быть только нравственно подчинённой силой, является ложным. Оно не находит подтверждения в исторической практике. Влияние государства на Церковь может быть положительным в том случае, если государство свою жизнь строит на основании религиозно-нравственного идеала, что является обязательным для самодержавной монархии и теократии прямого богоправления (времени судей). Для остальных типов государства предписание «поддерживать закон мечом в связи с действием греха» является лютеранским благопожеланием, не имеющим никаких гарантий, что мы и видим в жизни современных вышедших из христианства государств процветающего греха. Оправдание ветхозаветного государства состоялось в форме завета между Богом, с одной стороны, и народом, царём – с другой. Смысл завета – в соблюдении Божьего закона, что означало построение государства не такого как у прочих народов, но священной самодержавной монархии. Священность монархии основана на свидетельстве Писания, когда первым царям израильским при помазании елеем сообщались дары Святого Духа. Но и с прагматической точки зрения, признание за царём не церковного сана, но священного значения означает, что царь приобретает перед Церковью обязанность благочестия, действия согласно завету с Богом. Это вполне очевидный момент начала взаимоотношений духовной и светской властей.

Вступление Церкви и государства во взаимоотношения принципиально неустранимо. Не может Церковь, живущая в конкретном государстве, быть полностью свободной от влияния этого государства, не может и сама не влиять на него. Чем сильнее влияние Церкви, тем больше она и сама становится зависима от этого влияния и ответного воздействия. Игнорирование и отрицание неизбежного процесса может привести только с искажению взаимоотношений, неправильному балансу прав и обязанностей и, как следствие, конфликту между сторонами. Поэтому сосредотачиваться на задаче мнимой независимости Церкви от государства опасно. Разумно, напротив, выстроить гармоничные отношения, основой которых служит учение о симфонии властей церковной и светской. При подобном подходе в симфонии следует выяснить как взаимные права и обязанности, так и установить границы взаимного влияния и гарантии от их нарушения. Только установление границ с их неприкосновенными участками и таможнями для взаимного обмена и обеспечивает защиту от смешения. Именно так возможно достигнуть настоящей независимости Церкви как права на самостоятельность при условии исполнения ею своих государственных обязанностей.