«Из 34 тысяч довоенного населения в городе осталось лишь 150 человек». Вот с этой душепагубной цифры мне хотелось бы начать свои мысли об этом городе двух цветов. Белом и красном.
Для меня каждый город — это река и цвет. Мой родной город Николаев, он бело-голубой и стоит на Южном Буге, Москва цвета кремлёвских стен — кирпичная что ли, кремлёвских стен и рубиновых звёзд, краснокирпичная, красно-коричневая, извините. Великий Новгород зелёно-синий с белыми древнерусскими церквями, а Краснодар чернозёмно-солнечный, чёрно-жёлтый…
А этот город — город цвета белого мела, меловых гор и цвета крови… И с годами цвет этот не тускнеет, боль не уходит. «Пепел Клааса стучит в моё сердце» — любимая строчка из любимой книги детства, Тиль Уленшпигель.
А у нас вот так: из 34 тысяч довоенного населения осталось в живых лишь 150 человек.
Понимаю моего дядьку, понимаю многих фронтовиков, тех, кто пережил плен и оккупацию, которые не любили и не хотели это всё рассказывать, просто это не сказочки какие-то на ночь, они выдержали такое, о чём невозможно рассказать и даже лучше не помнить, они выдержали то, что человек не может выдержать… Осталось 150 человек. Из 34 тысяч.
Это какое-то особое место, здесь никогда не забываешь о войне. Никогда.
С нашими юными ушаковцами мы «по благословению» губернатора вот уже семь лет проводим сборы на Белгородчине, живём в городе неделю и ездим по области, познаём Родину. Через эти сборы прошли ребята из Волгограда, Алтая, Москвы, Ельца, Германии, Мурманска, Архангельска, Николаева, Херсона (Украина)… Все они навсегда запомнили Прохоровку, и юсуповский дуб, и Преображенский собор с мощами Иоасафа Белгородского и иконой Николы воина, и Красиво, и ватутинскую избушку у подножья белой горы, и пещеры Холковского монастыря, и Святослава, парящего над Белгородчиной на могучем коне с мечом-защитником, и святого Владимира, объединяющего крестом славянские земли, которые здесь, не за горами… Мы всегда ждём наших николаевцев с таможни, ждём, как они пройдут границу… И для нас, старшего поколения, это по-прежнему нонсенс — эта граница Между Россией и Украиной. Но сегодня это реальность.
Нас всегда встречают в Белгороде. Это очень важно. Нас всегда встречают и провожают. Так бывает не везде. Но в моём детстве, в моей семье, в моём родном городе это было обязательно, просто святое действо — проводы и встречи. Бабушка, когда ехала в Москву, приезжала за два часа до поезда, мы все должны были считать её поклажи и клунки, их было всегда не меньше двадцати, отсюда переживания, как мы их упихаем и не будет ли кто недоволен? Поклажа была тяжеленная, не одна спина надорвалась, тягая их. «Что у вас там, кирпичи что ли?» А это были просто трёхлитровые банки с вареньем-соленьем, вечно неподъёмные, когда-то уже не так и нужные, но наполненные любовью и солнцем родного сада, подтверждающие такую нужность трудов бабушкиных за ради внуков. И мы тащили… Собиралось провожать бабушку ли, нас ли, москвичей, человек этак двадцать, всегда. И родственники, братья, сёстры, племянники, и друзья юности родителей, комсомольцы, и друзья друзей… На платформе нас много. Мама всегда что-нибудь запоёт, все хохочут и плачут одновременно, прощание, раз пять мы обходим всех с поцелуями и обниманиями, похлопованиями по плечам, пожиманием рук и обещаниями встретиться на следующий год. «Ну ещё разочек, ну поцелуй, поцелуй бабушку!» И ещё разок. Каждый сунет в руки что-то, передачку, гостинчик. Тепло и сладко от этого. А многие не любят, когда их встречают-провожают.
И обязательно кто-то побежит за поездом, Машет, посылает последний привет. Это мама и моя сестра Галя. Цветы и бежать за поездом. Мама когда-то бежала, споткнулась, упала и сломала ногу. С нами был и итальянский зять сестры. Он спрашивал в ужасе: «А почему она бежала? Почему вы все бежали?». Его жена Верочка объясняла: «Ну, понимаешь, в России такая традиция, бежать за поездом!» – «Но бежали только вы, ваша семья…» – «Ну да, у нас это обязательно…» – «И ноги ломать обязательно?». Да, Марио, обязательно, у нас все всегда с перебором, что поделаешь, южный темперамент, как и у вас, итальянцев…
В Белгороде нас всегда встречали и всегда провожали. И когда были живы родители, и когда мы приезжали с ушаковцами, и когда я приезжаю одна. Это всегда был Володя Молчанов, руководитель писательской организации многие десятилетия, всегда говорит, что с Ганичевым они прошли огонь, воду и медные трубы и его избрали председателем писательской даже на год раньше Валерия Николаевича, дорогой наш человек, поэт волею Божьей. У отца было любимым его стихотворение «Шинель» из поэмы «Баян». Он и сам много раз играл нам на баяне, пел песни свои и на слова Рубцова, всегда неистощим на шутки и приговорки, всегда всё помнит и всех помнит. Поразил меня когда-то рассказом, что знал всех главных редакторов районных газет по имени-отчеству и когда у них день рождения, и всегда звонил. Не умею так сама, а потому в полном восторге от этого, всего-то навсего, а человеку как приятно, как тепло от этого.
Это всегда по долгу службы и по душе девочки, милые, красивые, наши родные девочки из библиотеки, из культуры, из образования, из музея. Мы помним ваши глаза и вашу заботу, мы знаем, что вы нас всегда ждёте, что вам важно, чтобы мы приезжали. Лена, Надя, Инна, Наташа, Юля, Валя… У вас у всех есть достойные должности, и вас называют по имени-отчеству, вы все прекрасные специалисты, но для нас вы правда красавицы и умницы, вы все молодые девушки, у которых горят глаза, которым интересно встречаться с писателями, которые прощают писателей за опоздания и детские глупости, за шутки и не всегда удачные комплименты, которые делают свою работу не по службе, а по душе… И когда, уезжая, мы поднимаем последние тосты за Белгородчину и её людей, мы в первую очередь вспоминаем вас, наши дорогие сопровождающие и встречающие, наши библиотекари, работники культуры и образования, наши родные, за много лет любимые и родные. Именно вы проводники всего того, что делают люди культуры, писатели, и если вы не донесёте, то кто же тогда?
Я иногда отчаиваюсь и впадаю в грех уныния по поводу необходимости наших трудов, наших журналов, наших писаний, но потом вспоминаю вас, дорогие, вспоминаю журналы на полках библиотек Белгородчины и думаю, что не имеем мы права. Как мама говорила: «А ты всё равно повторяй, оно и отложится!» — «Мама, ну она же не слушает, ей это всё равно» — «А ты повторяй, оно и запомнится, оно и отложится!» Так и мы, всё время повторяем, может, отложится?
Когда приезжали в Белгород с родителями, а теперь с ушаковцами — сразу в собор к мощам Иоасафа Белгородского. Для меня он внутренне соединяет две родные земли: Россию и Украину. Родился в Прилуках, там упокоились его родители, а это родные места для Сережи Котькало, монастырь Густынский — его заповедное место, и игуменью Веру он так хотел бы навестить сегодня, но нельзя, никак нельзя на родину ему. Иоасафа на Белгородчине почитают истово, любят преданно. А наш дорогой писатель Александр Стрижев собрал о нём всю библиографию, собрал каждую строчечку упоминаний, да и к почитанию Иоасафа приложил руку. Это уже подвижники нашего времени. Мы тоже нередко не замечаем их трудов, не ценим, не ловим каждое слово. А оно всегда у Александра Николаевича драгоценность, каждое на вес золота, так, как он, уже не говорит никто, такими энциклопедическими знаниями мало кто обладает сегодня. Однако и замечен он, и отмечен Патриаршей премией имени Кирилла и Мефодия. Слава Богу за всё!
Помню, как зимними днями, морозными и снежными, десять лет назад, когда уходила моя мама, мы с отцом приходили в собор и молились. Судил Бог ей уходить из этой жизни в Белгороде. Месяц мы ждали перелома, а она была в коме. Спасибо Белгородчине, спасибо главному в то время врачу областной больницы Куликовскому Владимиру Федоровичу, спасибо владыке Иоанну и, конечно, губернатору Евгению Степановичу. Такой уход был бы невозможен в Москве. Я благодарна Господу, что всё произошло в Белгороде. Мы могли каждый день быть в реанимации рядом с ней, мы могли молиться и читать ей Псалтырь, и я верю, что она нас слышала и чувствовала. Владыка причастил её, а её последние слова перед комой были обращены к медсёстрам: «Это мой муж. Я его люблю. Мы с ним были в Иерусалиме». Квинтэссенция жизни. Мама была счастливым человеком. Всегда боялась лежать и сделала всё так, как хотела. В последний год побывала во всех любимых местах: на родине в Николаеве, на Корфу, в Иерусалиме и особо в Кане Галилейской, где всё было уже закрыто, а она так хотела в храм, но самолёт улетал через два часа, и тогда она начала молиться, и двери храма отворились для них, молча монах пригласил их жестом зайти, а после них опять закрыл, и конечно, они поехали в Белгород, в любимый Белгород, в любимое Красиво, где их всегда так ждали, где Галина Дмитриевна стала за много лет их верным другом, человеком единых с ними взглядов. Она создала своим трудом и трудом своих товарищей такую душевную красоту в этом месте, она так красиво работала, что мама не переставала восхищаться и брать на вооружение то многое, что она придумывала в своём хозяйстве… Мама и Галина Дмитриевна Черкашина — женщины, которые умеют преображать мир вокруг себя, вдохновлять мужчин на подвиги, да что там, они умеют поднять знамя и возглавить колонну, они умеют просвещать и вдохновляться прочитанным, идеей, добрым делом. На таких женщинах не просто держится Россия, она бы могла и расцветать, и расцветать, если б ей побольше давали вздохнуть, если б им давали развернуться. Но они были и есть, и слава Богу, что есть.
Знаете, особенно хочу вспомнить обыкновенных, простых, как это принято говорить, людей в те дни нашей скорби и стояния с отцом в Белгороде. Мы были с ним вдвоём в городе, где у нас нет родственников, но где, правда, у нас были друзья. Но нам не очень-то хотелось видеть кого-то, наше трагическое ожидание и надежда не нуждались в сопровождении и сочувствии, мы были сосредоточены на одном, придёт ли она в себя. Мы жили в гостиничке напротив больницы, это были каникулы — новогодние праздники. Падал снег, и город был весь будто в белом халате, то ли больничном, то ли маскировочном, изредка на день-два приезжали Серёжа, сестра Галя, дочка Настя. А мы, как часовые, просиживали в реанимации, потом молча обедали, всё делали молча, не было сил говорить. Девочки-официантки приносили нам еду, ни от чего не раздражались, проявляли какие-то нежные знаки внимания, участия. Никогда не забуду сочельника перед Рождеством, когда женщина из гардероба в больнице, которая каждый день брала у нас пальто и сочувственно расспрашивала, принесла нам вечерю из вареников с вишнями… Никогда не забуду эту тарелку вареников, в этом было всё, и мамин Николаев, и бабушка, и вечеря, которую до сих пор носят у нас в Николаеве, а в Москве даже не знают, что это такое, и то, что она подумала о том, что нам некому сделать вареников. Господи, какие же у нас люди! Ничем их нельзя уничтожить, никуда не девается их доброта, ни реформы, ни маленькие зарплаты, ни коронавирусы сегодня ничего не смогут сделать с нашими людьми. Всегда найдётся тот, кто принесёт тебе тарелку вареников, когда тебе будет так плохо, что ничего, покажется, не сможет тебя спасти. А спасёт. Тарелка вареников и любовь. Потому что и мама была самая любовь к людям, и она всегда приносила эту тарелку вареников многим и многим на своём жизненном пути, и для неё самое главное в жизни было помочь, посочувствовать, накормить, обогреть, принять деятельное участие в человеке. После того, как она ушла, её друзья, многие, да и первая матушка Иудифь (Любовь Васильевна Стриженова) скажет, что ей казалось, что мама любила больше всего её, а вот она увидела, что так было со многими, она умела множить любовь и дарить её только тебе, всю, без остатка. Редкое качество, которому её научила её мама, бабушка Настя. Надеюсь, что оно передаётся по наследству.
И храню ее множественные записочки и листочки, на которых длинные списки тех, кому позвонить, и тех, кому надо купить подарки, передать лекарства, и друзья, и дети друзей, и внуки друзей… Нескончаемые длинные списки. Сама тоже стараюсь не забыть поздравить, посочувствовать, поделится любовью… Но куда мне до той высоты, до тех длинных списков, до той всеобъемлющей любви. Стараюсь, но нет… Простите меня все, о ком вовремя не вспомнила, кого не поздравила… Мама – свет недостижимый. Она любила оранжевый, желтый цвет, цвет солнца, и сама была солнцем, свете теплый, свете тихий, свете вечный…
Но всегда надо себя понуждать, не придется нам остановиться в любви. Как-то мы были с подругой Мариной по грустному поводу в Германии у отца Сергия, дорогого нашего отца Сергия Бабурина, батюшки, многому научившему меня, батюшка великого такта, деликатности и любви. Это был великий Пост и нам было в чем покаяться не только на исповеди, но и просто в разговоре, а он сказал нам, что Пост не есть марафон, не марафонский забег, в котором главное не оступившись добежать до финиша, до победы, а потом можно отдыхать и гордиться собой до следующего раза. Конечной точки нет, и когда мы чего-то достигли в борьбе с собой, с грехом, нас может опять отбросить в начало,но мы все равно должны идти вперед, и начинать свой путь от греха к свету, опять начинать сначала и идти, идти вперед. Нельзя только останавливаться. «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…»
Она «не перестает» и в Белгороде, красно-белом городе любви и добра, памяти и песни.
Белгород и песня. Эх, сколько нами спето в Белгороде, сколько мы их вспомнили, наших русских, украинских, советских песен… Ведь какое же это сокровище, какой клад хранится в наших сундуках памяти… Белое и красное. Цвета белгородского народного костюма. Когда-то моя дочка ездила в экспедицию на Белгородчину за песнями и бабушки доставали свои костюмы, доставали свои песни… «В колорите белгородской вышивки преобладал красный цвет». Это все изо дня в день исчезает, истончается, песен народных звучит все меньше, днем с огнем на телевидении, на радио их не сыщешь, не услышишь, будто тоненький ручеек где-то звенит. Порой их переводят только в фольклор, в науку о забытой письменности, когда знание о ней нужно только десятку ученых на земле, но как хочется, чтобы она всем была интересна, звучала полновесно. И ведь действительно наша молодежь много занимается возрождением народной песни, множество ансамблей, педагогов, которых просто даже мы знаем, они в нашем окружении. Это и Татьяна Петрова, которая растит, холит и лелеет своих певиц, учит их настоящей народной технике, просто учит любить народную песню всем сердцем, всей душой, сердится, когда искажается смысл народного пения, стоит на страже как настоящий воин с мечом, отбиваясь от всяческих подделок. Написала замечательную книгу о своем опыте, о своей учительнице, держит высоко эту планку и нам передает свою боль и заботу о народном пении. Много раз пела она вместе с нами на Белгородчине, на равных правах с писателями приезжала сюда, помню, как пела с Белгородским оркестром народных инструментов в самом здании администрации области, на заседании правительства области и писательского десанта в 200 человек. Концерт – закачаешься был, любо-дорого вспомнить, и диски с этим оркестром были записаны, и губернатор ее многажды чествовал, и премию «Прохоровское поле» она получала…
Сколько спето, сколько и послушали мы здесь. И Татьяну Петрову, и Михаила Ножкина, и Юрия Назарова с незабвенной Люсей Мальцевой, и Татьяну Семушину, и ансамбли «Червлёный яр» и «Русь державная» под управлением Владимира Комарова из Ельца, и актёра Сашу Цуркана… Это только те, кто вместе с нами приезжал с писательскими десантами на дни литературы, на премию «Прохоровское поле». Однажды, в ночь музеев, под баян Володи Комарова, с его легкой руки мы пели в художественном музее полночи, а потом нам же рассказывали, что приходили писатели, выпивши, и пели всю ночь, а у нас ни в одном глазу не было, ни граммулички не выпили, но, наверное, опьянели от радости встречи, от радости пения вместе. Так и осталась легенда…
А как же любил мой отец смотреть Белгородское телевидение в те дни, когда бывал на отдыхе в Красиво. Никаких других программ старался и не смотреть, потому что там есть настоящая, подлинная, народная культура, там вести о труде, с полей, вести о реальной жизни, и там песня… Сколько прекрасных ансамблей и певиц, и певцов мы наслушались за многие годы. На телевидении и на тех концертах, просто встречах, которые у нас бывали на Белгородчине. Даже министр культуры и его заместитель Нонна Олеговна одаривали нас профессиональным пением! Каждый, каждый, кого мы слушали за эти годы, достоин быть показанным всем россиянам. Каждый золотой голос России. Но видим ли мы их? И увидим ли? Ведает Господь. Слава Богу, что она есть, эта потаенная, народная, великая сила – песня, которая не даст нас в обиду, сохранит наше нутро. Слава Богу, что молодые ее любят, тянутся к ней, что мы слышали ее во всех районах Белгородчины, да и сами дарили песню, пели с ушаковцами и писателями, пели в застольях и во время служб в церкви, тянули каждый свою ноту любви.
Вот мы приехали в Белгород большим десантом писателей и группой в человек десять вечером пошли прогуляться сверху, из гостиницы вниз в город… Переговариваемся, рады встрече, здесь разные люди, друзья: и Украина, и Архангельск, и Курск, и Алтай, и Белоруссия… И тут кто-то затянул песню, потом другую, третью, где-то сбиваясь, потом опять вспоминая слова, мелодию… Вокруг благоухает майская сирень, чудный вечер разливается по-над Ворсклой, и наши нестройные, но абсолютно счастливые голоса… Валера Хайрюзов и Сергей Котькало наломали нам белой сирени, которая свисает из-за заборов, что-то и нарушили слегка, а Лена Кузьмина именно тогда впервые спела нам песню на стихи Николая Рубцова «Синенький платочек», которую мы поем и вспоминаем до сего дня, ибо и тогда мы чувствовали, что это минуты счастья, что они и будут долгие годы сиять нам издалека как синенький платочек…
О том, какие это были дни, о том какие это были ночи на благословенной Белгородчине, столь часто отогревавшей наших писателей в эти нелегкие годы, когда они мало кому были нужны…
Я вспоминаю, сердцем посветлев,
Какой я был взволнованный и юный!
И пусть стихов серебряные струны
Продолжат свой тоскующий напев
О том, какие это были дни!
О том, какие это были ночи!
Издалека, как синенький платочек,
Всю жизнь со мной прощаются они...
От прежних чувств остался, охладев,
Спокойный свет, как будто отблеск лунный,
Еще поют серебряные струны,
Но редок стал порывистый напев.
И все ж хочу я, странный человек,
Сберечь, как есть, любви своей усталость,
Взглянуть еще на все, что там осталось,
И распрощаться... может быть, навек
Как легла на сердце эта песня, как припевом мы повторяли «О том, какие это были дни, о том какие это были ночи!..» многожды. Шел с нами тогда и друг и брат наш Коля Ряполов, глаза голубые, пронзительно-болевые, за все и всех страдали они, белгородец с трудной, какой-то детективной судьбой, кинодокументалист, автор замечательного многочастного фильма о Георгии Свиридове, фильмов о колыбельных, о письмах и песнях фронтовых, с которым хотели мы делать фестиваль документального кино на Белгородчине «ЗЕМЛЯ» по имени фильма Довженко. Фестиваль кино о человеке труда, о человеке земли, его поддержал губернатор. Но не случилось, ушел от нас Коля, мятущаяся звенящая душа, ушел ко Господу. Царствие Небесное…
А еще. Сидим вечером с Борисом Олейником, отцом и академиком-археологом Петром Толочко после вручения Олейнику премии «Прохоровское поле». Неспешно идет беседа троих друзей, сотоварищей по Киевскому университету, много и говорить им не надо, они уже в том возрасте, что просто радуются встрече, тем более, что это уже после известных событий на Украине, но у Бориса Ильича погиб отец на Прохоровке и он сказал, что во что бы то не стало приедет за премией, а Толочко просто приехал укрепиться в своем стоянии, набраться сил от великого поля, ибо он стоит за правое дело с первых секунд этого кошмара. «Украина в огне» назывался знаменитый фильма Довженко. Довженко, который кровью связан с Белгородчиной.
Белое и красное. Белоснежная часовня. В 1911 году, в год канонизации святителя Иоасафа Белгородского, на месте кончины святого была возведена часовня во имя небесного покровителя земли Белгородской. Во время Великой Отечественной войны в развалинах часовни от фашистского авианалёта прятался кинорежиссер А.П. Довженко, который написал в мемуарах, что от верной гибели его спас святитель Иоасаф, чудотворец.
И вот они, Олейник, Ганичев, Толочко, трое радетелей славянского дела неспешно беседуют, а мы, «молодежь», начинаем легонечко петь, русские с украинскими вперемешку, как и положено здесь, на Слобожанщине, где все перемешано, где много украинцев, да в общем-то и не очень делятся здесь на русских и украинцев. Все едино, славянской кровью полит каждый клочок земли Белгородской, и не только славянской, чего уж тут делить, это горько и глупо. Вот в моей семье, у мамы были брат и сестра, жили и родились они в Николаеве, бабушка Настя была из-под Санаксарского монастыря, что тогда был приписан к Тамбовской губернии и ни капли украинской крови в ней не было, дедушка Федор был из-под Люблина, русин, тоже не очень-то украинец, и языка они тоже не знали, но дети родились здесь, а потому девочек записали русскими, а дядю Колю украинцем. Так было принято, половина семьи было украинцев, половина русских, а они уж выучили украинский в школе, мама чудно пела украинские песни и ходила за мной, чтобы почитать Кобзаря, украинскую поэзию, Симоненко, папа, сделавший после приезда из Сибири в диктанте по украинскому в 10 словах 15 ошибок и писавший буквами слово крапка (точка) в том же диктанте, через несколько лет сдаст на вступительных в Киевский университет украинский на «отлично», потом будет прекрасно разбираться в украинской литературе, делать литературные переводы и дружить с одним из лучших украинских поэтов нашего времени Борисом Олейником, с которым вместе учился в университете, а однажды даже посрамит в Крыму многих украинских писателей, когда допоет до конца песню «Повiй витре на Вкраину» на могиле у автора этого стихотворения Степана Руданского и единственный русский среди всех «украинских письменников» будет знать все слова до конца (мамина заслуга)…
Вспомню нашего друга, поэта Василия Воргуля. Мы и познакомились, да и подружились в Харькове и на Белгородчине. Удалось тогда, еще при тех временах, видется с харьковчанами-писателями здесь, на Слобожанщине, в Белгороде. Даже премия была единая «Слобожанщина», виделось, что все потихоньку будет двигаться навстречу, естественно, мирно… Ан нет. Госдепу было не угодно. Было еще начало. Василий спел свою песню…
Не русский я – хохол русскоязычный,
Влюблённый в поле, в птичий хоровод,
В апрельский дождь, в июльский сон криничный,
В ржаной закат, в малиновый восход.
Не русский я. Стезя моя лихая
Размыла южной мягкостью глагол.
Но если ты брюзжишь, Россию хая,
Тогда я – русский. Больше, чем хохол.
Не русский я. И взгляд куда ни кину,
Зажата нэнька нищенской межой.
Когда же недруг лает Украину,
Я – украинец всей своей душой.
Не русский я. Ночами оглупело
Не рвусь в терзаньях: «Чьих же я кровей?..»
Меня сумская ласточка напела,
Помог ей в этом курский соловей.
Я с детства пою украинские песни, мама была великая мастерица их петь, а еще ее подружайки, тетя Валя Токмань из Харькова, тетя Рита Осипова, чья мама была украинкой. Я пела и половины слов не понимала, что это черемшина, отару плае, очи волошкови, да много чего. Мне нравилось это сочетание звуков и никто мне не разъяснял значение этих слов, никто. Да мне кажется, что запой сейчас «Ридна мати моя» в любой компании от Калининграда до Владивостока и обязательно кто-то подхватит… И у меня нет ни капли украинской крови, и я чувствую в себе эту кровь, от Гоголя, от степи, от песни… Ей Богу, кровь ведь это не просто ДНК, красные кровяные тельца. Кровь – это и память рода, это и песня, это и вера, это и то, что для тебя главное… Ну не знаю, как это сказать… Всего в нас намешено, как определиться? Красное и белое, белое и красное. Две лавры. Киево-Печерская и Троице-Сергиева. Две песни. «Ридна мати» и «Оренбургский пуховый платок». И все в моем естестве едино и родно. Родина. Единая и неделимая. Как Троица.
Вот тогда мы пели им, славянским богатырям Олейнику, Ганичеву, Толочко, а они радовались, мы пели им на Белгородчине, где любят песню, где единство славян особенно ощутимо, где на Прохоровке проливали они красную кровь, единую, без оттенков, святую, где три президента трех теперь уже государств когда-то ударили в единый колокол, чтобы прогремел этот колокольный звон по всей земле славянской, чтоб слышен был повсюду.
«Не в худой и не в неведомой земле владычествовали, но в Русской, что ведома и слышима есть во всех концах земли...» (Митрополит Иларион. Слово о законе и благодати (XI в.)
Помянем добрым словом нашего большого друга, великого украинского русского поэта Бориса Ильича Олейника, помянем стихотворением на украинском (его же перевод есть на русском, которое так любила моя мама, мой папа и которое со своими ушаковцами, гренадерами мы в 2017 году читали на Киевском вокзале. Читала его Лина из Николаева, теперь она работает на телевидении в Москве, читали его в ходе флешмоба о матери, вместе со стихотворением Есенина «Ты жива еще моя старушка» (его читала Аня Кисличенко), вместе с песней «Оренбургский пуховый платок» на стихи Виктора Бокова и песни «Ридна мати моя» на стихи Андрея Малышко. Мама всегда объединяет, неужто нам надо делить свою Родину-мать, свою нэньку… – Никогда! – Что так точно передал в «Пісні про матір» Борис Олійник:
Посіяла людям літа свої, літечка житом,
Прибрала планету, послала стежкам споришу.
Навчила дітей, як на світі по совісті жити,
Зітхнула полегко – і тихо пішла за межу.
– Куди ж це ви, мамо?! – сполохано кинулись діти.
– Куди ж ви, бабусю? – онуки біжать до воріт.
– Та я ж недалечко... де сонце лягає спочити.
Пора мені, діти... А ви вже без мене ростіть.
– Та як же без вас ми?... Та що ви намислили, мамо?
– А хто нас, бабусю, у сон поведе по казках?
– А я вам лишаю всі райдуги із журавлями,
І срібло на травах, і золото на колосках.
– Не треба нам райдуг, не треба нам срібла і злата,
Аби тільки ви нас чекали завжди край воріт.
Та ми ж переробим усю вашу вічну роботу, –
Лишайтесь, матусю. Навіки лишайтесь. Не йдіть!
Вона посміхнулась, красива і сива, як доля,
Змахнула рукою – злетіли у вись рушники.
"Лишайтесь щасливі", – і стала замисленим полем
На цілу планету, на всі покоління й віки.
Белгородчина и Украина. Здесь всегда это все животрепещит, здесь рядом граница, здесь многое нас касается, чего не видят те, кто далековато от этой границы, которая проходит по сердцу. Помню, как в 2015 году родители с Алтая не пустили на ушаковские сборы своих детей в Белгород. Как так, почему? Мы и не поняли сначала. Уж куда-куда, а в Белгород-то? Здесь все всегда так хорошо организовано, здесь мы «под присмотром», здесь нам всегда помогут и условия отнюдь не спартанские… А потом поняли: родители боялись войны, граница рядом… там, на Алтае не так страшно, это далеко. Эх! Все далеко и все близко. Многие белгородцы украинский, луганский, донбасский вопрос ощущают всем существом своим, знают, как там все, держат руку на пульсе. Здесь не будешь говорить лишнего, но многие наши друзья из белгородцев реально, по душе и по жизни помогают молодым республикам встать на ноги, да что там, просто выжить помогают, и лекарствами, и книгами, и продуктами и прочей гуманитаркой, а здесь помогают освоиться, если кому-то приходится переехать с той стороны. Бывало, что и детей растили, пока мамы сидели в тюрьме СБУ, и прятали, и помогали… да что там, всего не расскажешь. Спасибо вам, наши верные друзья и товарищи, верные славянскому братству, просто братству. Все это они, добрые русские люди с тарелкой вареников…
Белгородчина и дети. Это большая история нашей благодарности. Когда мы потеряли Украину как территорию, куда мы могли вывезти наших юных ушаковцев, то встал вопрос, а где же мы будем собирать их со всей страны, как нам их «дружить» между собой, детей с Украины и из России. Конечно, Белгород. Руководитель нашего движения, наш флотовождь В.Н. Ганичев обратился к губернатору Е.С. Савченко, а он понимает все с полуслова. Выслушает молча, внимательно, не сразу и поймешь, какая у него реакцию, а завтра письмо уже и подписано, слишком хорошо понимал Евгений Степанович необходимость этого движения навстречу ради будущего этих же мальчишек и девчонок. Мы нашли поддержку везде, и всех. Белгород, все районы области, где мы бывали, нас удивляли. Сколько важного и сердечного мы увидели, прочувствовали, как нас встречали. Вот уже третий год бываем на родине Ватутина, в маленьком белом домике у подножия меловой горы, в деревянном музее. В прошлом году принимали там ребят в ушаковцы, им навсегда это запомнится. Нас поили чаем с травами, кормили оладушками, нас ждали и принимали как родных. До чего же сердечные люди у вас на Белгородчине, сколько тепла впитали наши ребята на всю жизнь. От сердца к сердцу. От руки к руке. Бабушка с палками еле пришла послушать наши песни, села, мы посмотрели с ней друг на друга, я увидела в ней свою бабушку, слезы у меня близко-близко. И она встрепенулась: «А мы с тобой не знакомы? Больно лицо у тебя родное. Нет?» – «Нет, милая бабушка, не знакомы! Но да, лицо родное! И мне твое – родное! Все мы родня» И по Ватутину, и по Коневу… Как рвется сердце по памятнику в Чехии, как сердце болит за Наташу Коневу, дочку маршала, нашу боевую подругу, тоже бывавшую с нами здесь, они часто сходились на Белгородчине и с родителями, вели задушевные и такие важные беседы в «Красиво», «сверяли часы». Здесь на Белгородчине всегда привечали их организацию «Дети полководцев», здесь они находили не просто гостеприимный прием, но и понимание, чем они занимаются, для чего. Хранители памяти – белгородцы, завещано им это бойцами с Прохоровки. Белое и красное.
Никогда не забыть, как наши ушаковцы привезли землю с разных уголков России, с Алтая, Волгограда, с Украины, с Ельца, Москвы…. И мы развеяли ее над Прохоровкой, а потом запускали змеев в голубое небо над белоснежной колокольней и храмом Петра и Павла… Красные крылатые змеи и белые храмы. Небесный град и земное Отечество. И единая, политая кровью земля священная. Бывали ли вы когда-нибудь на Прохоровке вечером? Нам довелось. С нашим водителем Сашей Алексеевым мы ехали из Белгорода, везли выставку, и остановились на пять минут, тишина, подсвеченная белизна колокольни, задумались-замерли и тут: бом-бом-бом… Колокол. Нас немного даже затрясло, было явственное ощущение – бойцы встают… Они живы…
Хочу, чтобы наши дети тоже это чувствовали. И дети наших детей. И их дети. И тогда все продлится вечно, и наши песни, и наши сказки будут не зря, как говорил Шукшин.
Мы были отмечены с нашими ушаковцами премией «Прохоровское поле», и это было дорого и важно нам, важно нашим детям. Когда мы получали ее на Прохоровке в особой обстановке торжества и величия, перед лицом ветеранов, из рук Губернатора Е.С. Савченко и Председателя Попечительского Совета, такого дорогого и любимого Николая Ивановича Рыжкова, чьих рук и, главное, сердца вместе с единомысленником и дела делателем Евгением Степановичем это поле стало величайшим, бессмертным памятником нашей Победы, музеем под открытым небом, низким поклоном нашим павшим и живым, в ответном слове мы прочитали стихотворение «Я Землю сохраню и передам потомкам…» ушаковца Алины Свиридович из Николаева, с Украины:
Я землю сохраню и передам потомкам
В сиянье солнца и в цветенье трав.
И возвестят гонцы об этом громко,
Как в век, когда здесь правил Ярослав.
Но воспитаю сыновей не так, как он,
Я научу их быть родными,
Я докажу им – каждый из нас — брат,
И перед Богом все равны мы!
Скажу спасибо я Владимиру
За то, что окрестил когда-то Русь –
Ведь наши нации едины!
И к ним спиной я никогда не повернусь!
И подвиг Ольги я великой подниму –
Она, пройдя невзгоды и потери
Верна осталась мужу своему
И истинной Христовой вере.
Как и она, врагам я Аз воздам
Кто сеет рознь среди детей славянских,
И сохраню им землю, передам
От Бреста и до далей океанских.
И вместе с тем, мне Украина – мать.
Люблю её обычаи, культуру.
И что плохого в том, что зазвучат
В одном оркестре гусли и бандура?
И тем горжусь, что дочь я Украины,
Наверное, сейчас мне скажут: «Да...»
Но я не с той страны, где рвутся мины,
Где кровь сейчас кого-то пролита.
Я с той страны, где вечная весна,
Где воды рек единых вольно льются.
Я с той страны, где проклята война,
Где песни русские на улицах поются.
Я из страны без сирот и калек,
Где Киев не в пожарах, а в каштанах,
Я из страны, где волен человек
Судьбу решать листком, а не майданом...
Я из страны достатка и добра,
Где светит всем Ярило в небе синем,
Надежная сестре родной России...
В зале кое-кто вытер слезу, а Евгений Степанович сразу же предложил дать премию и этой девочке, которая так точно и мудро все понимает. Николай Иванович его поддержал. Небывалая быстрота в присуждении премии, которая была так дорога Алине, Николаеву, Центру Ушакова в Николаеве и Украине. Чуткость и тонкое чутье на общественную пользу и значимость всегда поражала меня в белгородской власти. Есть с чем сравнивать. Мы знаем.
Спасибо тебе, светлым-светлая и красно украшенная Белгородчина. Белая и красная. Украшенная добрыми и трудолюбивыми людьми. За приветливость и ласку. За память.
И за память о моем отце, маме. Целый год здесь была организованная музеем современной литературы выставка о нем, спасибо вам, дорогие Инна и Наташа, век не забуду. С такой любовью и бережностью. Низкий поклон Евгению Степановичу за все дела в память о В.Н. Ганичеве и за такие сердечные воспоминания. Никогда не забуду. Будто Валерий Николаевич родился здесь. А и правда, родился, родился как председатель крупнейшего Союза писателей России, как сотоварищ и соработник по попечительскому Совету «Прохоровское поле» Е.С. Савченко и Н.И. Рыжкову, по делам памяти и мечты всем белгородцам. Он твой сын, Белгородчина. Спасибо тебе! Как-то я подошла во время празднования Прохоровских дней к Н. И. Рыжкову, представилась, папа уже болел, не был с нами. Николай Иванович, такой большой, статный, даже величественный здесь, тоже на своем родном месте, оглядел меня и всех ушаковцев сверху и будто металл вылил на нас, сказал весомо и значимо: «Валерий Николаевич Ганичев был, есть и всегда будет членом Попечительского Совета «Прохоровского поля». Спасибо! Это была истинная правда.
На вокзале нас опять провожают. Сережа Бережной с Наташей, с которыми мы давно дружим и в чьем доме бывали не раз, множество дел начинали вместе, Пал Петрович, Света Горбачева с конфетами обязательно для детей. Вон еще многие. Надя Рожкова. Нонна Олеговна. Валя Музыка. Поэт огромной доброты и детского характера Виктор Череватенко, живое воплощение русско-украинского единства, пишет по-русски и по-украински… Да много еще кто.
А вот бежит Женя Фролов. Он сделал только что фотографии и очередной альбом по «Прохоровскому полю». Какие они необыкновенные, эти альбомы, которые мы храним дома, с какой любовью и внимательностью Женя делает портреты, как запечатана в памяти Белгородчина на его фотографиях. Навечно.
Поезд уходит. Я опять вспоминаю свое детство и как поезд шел в Николаев через Белгород, как здесь кончалась Россия и начиналась Украина в Харькове, как это было совсем не важно, потому что это была одна большая Родина. Родина нескончаемая и предвечная. – Моя!
Давай смотреть кино про детство:
Мы смотрим юности кино,
где мамы, ёлки, эскимо,
где все любимые пока что с нами.
И в патине воспоминаний
Всплывают кадры
Перед нашими глазами…
Тетрадки в клеточку и газировка,
И юбки коротки, и совсем неловко,
Надо присесть, если что-то уронишь.
Автобус на каблуках не догонишь.
Коленки мерзнут на морозе,
Сапоги на платформе,
Как бы не подвернуть ноги,
Мама так долго стояла в универмаге, –
И смех, и слезы, и мальчишки плохи,
А наши отцы идут по дороге…
И мамы, они так молоды, наши мамы,
Такие легкие в платьях в горошек, дивные,
А мы, девчонки, такие противные,
Не моем пол и посуду,
Пишем записки сердечному другу.
Завязываем в косички банты,
Рисуем принцесс, вырезаем кукол,
И не любим писать диктанты…
Ездим на Украину, домой,
В свою страну, не в чужую,
Где есть бабушки, сестры, братья,
И мамы, строгие на людях,
Встречают и тискают нас в объятьях….
Как же все было беспечно,
И, казалось, что главное впереди…
И фильм будет идти бесконечно…
Но куда-то исчезли сугробы и снегири,
Ситники, молоко в треугольных пакетах,
Пионерский костер на исходе лета,
И неумелые поцелуи с мороженым,
Фруктовым, по семь копеек…
Скрылся в тумане счастливый берег…
Ну, а мы все такие же,
Будем считать, что худые,
Главное, как на себя посмотреть,
И дел наших не перечесть,
Забывшись, кино посмотреть,
Где мамы строгие и молодые,
А отцы наши сильные и такие
До боли сердца родные…
