Всероссийское историческое общество по благословению свыше составило проект стандартного учебника по истории России. Он в интернете, открыт для обсуждения. Как член Союза писателей России, конечно, я прочёл страницы, касающиеся освещения периодов русской и советской словесности, но именно это членство препятствует мне высказать своё мнение в этом вопросе. Легко будет ехидно заметить мне: тебе обидно, что тебя и твоих друзей не упомянули.
Но, как гражданин Отечества, я просто обязан высказаться по разделу музыки. Платон навсегда сказал в своём главном труде о государстве, что руководители его просто обязаны считать заботу о музыке, которая в нём звучит, своей первоочередной задачей.
Да, не деньги, не оружие решают участь человека, а его душа, которая как раз воспитывается музыкой. Кто будет готовиться к битве, если воинская труба издаёт неверные звуки, спрашивает Священное Писание. А такие неверные звуки как раз и навязываются проектом нового учебника.
Кто у нас самые великие значительные композиторы советского периода и периода смены веков? Конечно, Александров, автор государственного гимна, конечно, Свиридов, Соловьёв-Седой, Гаврилин. И тот же Шнитке, как к нему ни относись, получил европейскую известность. Так? Нет, о них ни слова. Ни слова о создателях духовной музыки, будто их и не было. А кто был, кто велик? Ответ: Шевчук и Макаревич. Будь они честными перед совестью, они б первыми заявили о несогласии с таким списком.
А кто исполнители? Гергиев, Нетребко, Спиваков. Вот всё. А Светланов, Федосеев? Они что, хуже, чем фон Караян и Аббадо? А где Лемешев, Михайлов, Нестеренко, Ведерников, Русланова, Зыкина, Архипова, Образцова, Мравинский, Рихтер? Почему даже не упомянуты великие поэты-песенники Исаковский, Лебедев-Кумач, Фатьянов?
Полное ощущение такого музыкального майдана, на котором майданутые враги России забрасывают камнями нашу культуру.
Россия глохнет. И это более, чем серьёзно.
КРЕЩЕНСКАЯ ОТТЕПЕЛЬ
Если мы верим в Бога и если мы знаем, что Бог есть любовь, то должны быть исполнены этой любви. Но как подняться до понимания любви к врагам? Любить их? За что? Хотя так рассуждаю: самый мой главный враг - я сам. Но я же себя люблю. Хотя любить не за что.
Открылся преподобный Ефрем Сирин. Конечно, все мы знаем его молитву «Господи и Владыко живота моего», а вот его назидание о любви раньше не встречал. Выпишу для памяти:
«В ком нет любви Христовой, тот враг Христу. В ком нет любви, тот ослеплён умом, тот друг диаволу, тот изобретатель всякого лукавства, тот заводчик ссор, тот друг злоречивых, собеседник наушников, советчик обидчиков, наставник завистников, работник гордыни, сосуд высокомерия. Одним словом, кто не приобрёл любви, тот орудие противника, блуждает по всякой стезе и не знает, что во тьме ходит».
Крепко сказано.
А мы всё мировое зло ругаем, да своих либералов. А сами?
Вот это «а сами» очень полезно для борьбы за чистоту наших помышлений. Ведь это мы сами завистники и лицемеры, клеветники, сосуды, полные грязи душевной и сердечной. И разве мы не участвуем в умножении мирового зла? Ещё как. Видим растущие его размеры, и только то и делаем, что помогаем ему.
Вот это всё я сижу и пишу на родине в своём доме перед вечерней службой, в Крещенский сочельник. Собираюсь на вечернюю службу. Это сегодня. А завтра, рано утром поеду ещё в другую церковь. Здесь отец Владимир, в той давний знакомый отец Александр.
Уже день прошёл, день строгого поста, уже проклюнулись и тут же скрылись звёздочки, уже и чаю попил. Но думаю не о еде, а о том, что надо будет после Великого водоосвящения идти Крестным ходом на реку и погружаться в прорубь. И, честно говорю, страшусь. Да ещё и погода такая: не зима, не весна, не осень. Полуминус, полуплюс. Туман, мокрый снег, промозгло. В окно поглядел - звёздочки окончательно в тучах утонули. Что ж, что заслужили, то и получаем. У Иоанна Златоустого есть проповедь о зависимости погоды от нравственного состояния общества. То есть, что в народе, то и в погоде.
В тот, первый здесь после огромного перерыва, Крещенский ход, какие были звёзды, какой мороз! Как хорошо написал о нём участник его, поэт Анатолий Гребнев: «Какие звёзды над селеньем, какой высокий небосвод. Сияние во всей Вселенной: идёт Крещенский Крестный ход. Толпой искрящейся проходим, свеча у каждого в руке. Как Млечный путь поток народа стекает медленно к реке». Именно было: двигались наши свечечки как земные звёздочки. Но тогда был общий порыв к Богу, к вере, вот и награждал Господь небом в алмазах, русским морозом. Сейчас слабеет вера, и погода раскисла. Когда это бывало - оттепель на Крещение.
Всё: колокол! «Первый звон - с постели долой, второй звон - из дома вон, третий звон - в церкви поклон». Людьми сказано, людьми проверено.
Потом допишу.
Вернулся. А что дописывать, дописывать нечего, ведь не дошёл до проруби, до Иордани, до родной реки, струсил. Полночь скоро. А они, остальные, пошли. И идут.
Склонный ко греху самооправдания, попробую записать свои ощущения. Был на службе, читал Шестопсалмие, помогал певчим. Прошло и Великое освящение воды.
А сам, стыдно сказать, находил причины, которые бы меня извинили за то, что спасовал перед погружением в ледяную купель.
Тут всё сошлось. Шёл в храм, встретил давнего знакомого, здоровенного мужичину. Он сразу сказал, что ночью пойдёт на реку.
- Я же моржую всю жизнь, моржеваньем занимаюсь. В секции был зимнего плавания. От того и здоровый. А нынешние хиляки раз в год залезут и выскочат, и герои. Нет, ты проплыви туда-сюда метров хотя бы полсотни. У нас тренер был - чемпион мира по плаванию в ледяной воде, проплыл между Чукоткой и Аляской.
- Будешь на службе? - спросил я.
- Зачем? Я ещё домой зайду, сериал посмотрю, а к одиннадцати подгребусь. Надо же будет пример показать: в прорубь первым ломануться.
Пришел в храм. Помогал певчим. Читал тексты из Священного Писания при Великом освящении воды. А мне, повторяю, в пять утра надо было быть готовым и одетым, за мной заедет батюшка Александр и повезёт в свою церковь тоже на Крещенскую службу, на Литургию. А если я вернусь с реки в третьем часу ночи, то сколько остаётся спать, и какой будет из меня помощник на службе? Это я себе всё оправдания ищу.
Нет, не спится, стыдно. Они идут, идти километра полтора-два, там молебен, погружение для отважных, потом обратно. Сегодня отец Владимир, когда я попросил у него благословения, идти на реку или не идти, погружаться в крещенские воды или нет, ответил даже резковато: «Решайте сами. Что вы все свои проблемы наваливаете на священника?»
Он прав, конечно. Всё нам хочется с себя ответственность снять. У него самого проблем выше крыши. Главная - купель. Всегда делали метрах в двадцати от берега, нынче лёд слаб, опасно на него выходить, вырубили купель в виде креста прямо над отмелью. Глубина по пояс. Раньше всегда по грудь.
В результате сижу в тёплом доме, а они идут. Дорога трудная, разбитая машинами, тающий лёд под ногами.
И по-прежнему дождь со снегом. А я ещё и в лужу наступил левой ногой. Ногу промочил. Сухие ботинки есть, но в них нога в шерстяном носке не влезет. А без шерстяного замёрзнет. Это я всё себе оправдание нахожу.
Крещение. Ничего себе крещенские морозы. А нынче никаких не было, ни варваринских, ни никольских, ни рождественских. Будут ли афанасьевские, сретенские?
Да что же это я сижу и что думаю? Надо же хотя бы облиться водой из-под крана (написалось «из-под храма»): сейчас же, после молебна с водосвятием, Крещенская вода - великая Агиасма, сейчас вся вода на планете освящена во всех источниках, любая вода милостию Божией чудодейственна. Во всех источниках: в реках, озёрах, водопроводе.
Налил ведро воды почти полное. Опять же стыдливо долил в него из горячего чайника, чтоб не так холодило, я же не морж из секции зимнего плавания.
Разделся, вышел, и у крыльца, стоя на мокром снегу, троекратно, во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, облился.
Всё, спать! Будильник на полпятого. А батюшка Александр вообще, сколько его помню, а помню двадцать два года, встаёт в три часа, ежедневно вычитывает большое молитвенное правило.
Спал ли я? Какой сон, когда стыдно было лежать: эх ты, раб Божий, не пошёл на Иордань! Улицы представлял, по которым идут: Троицкую, Промысловую, Набережную. Да-а, отличился. Спи спокойно, дорогой товарищ. Какой спать: уже и батюшка проснулся и стоит на молитве. И скоро за мной заедет.
Нет, надо, надо вставать. Встал. Где тут у меня Правило ко Причащению? «Что воздам Господеви о всех, язе воздаде ми? Чашу спасения прииму и имя Господне призову, молитвы моя Господеви воздам пред всеми людьми Его».
И Литургия прошла и, слава Богу, причастился. «Еще верую, яко сие есть самое пречистое Тело Твое, и сия есть самая честная Кровь Твоя». Да, верую и исповедую.
А перед началом службы в исповеди признался, что струсил, не пошёл со всеми на реку. Батюшка сказал на это:
- Ты не со всеми не пошёл, ты почти со всеми остался. Нынче в одну десятую, не больше, против прошлых лет, пошло на реку. Помнишь ведь, ходили. А первый-то раз, какой морозище был. А не испугались, пошли. Не счесть, сколько шло. И ни одна свечка не погасла. Сейчас меньше, вера слабеет, остаётся и крепнет в немногих, а любопытные отстали.
Когда завтракали, вспоминали воскрешение веры православной перед Тысячелетием Крещения Руси и во время его празднования, потом продолжение, а сейчас вот опять ослабление. Испугались враги Христовы, навалились всей мощью своей пропаганды, богатства, стараясь на корню разрушить возрождающуюся веру. И немалого добились.
- Но и сами люди виноваты. Я их не оправдываю. Не ходят в храм, а прижмёт, сляжет, сразу от него бегут, зовут. Иду, куда денешься. Жалко же. Говорю: лежишь? Ждёшь, когда в церковь понесут? А чего же раньше своими ногами не приходил? Хочешь, чтобы тебе лучше было? Ты молись, чтоб хуже не было.
Как было не помнить 90-е годы. Убивали Россию, но, сопротивляясь этому и вселяя в сердца надежду на спасение, крепла вера православная. Возрождались её зримые признаки: церковные здания, молебны, Крестные ходы. Вспомнили ту зиму, когда делали первую, после долгого перерыва крестообразную прорубь, называемую Иорданью.
Ночью пошли. Впереди отрок Даниил с большим, ручным колоколом, звонил всю дорогу, потом отрок Александр с фонарём, потом аз грешный с Крестом, далее хоругви, иконы, батюшка Александр, певчие и молящиеся со свечами.
Морозец был знатный. Обледеневшую бороду помню, и густой пар от дыхания. Руки, держащие Крест, онемели до безчувствия. Но как-то потом ожили. Ещё же был молебен у купели. Пророка Исайи чтение: «Почерпите воду веселия от источник спасения». И множество раз спетая молитва «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, Троическое явися поклонение». То есть в Богоявления было явлено пришествие на землю Святой Троицы: крестящийся Иисус Христос, Святой Дух в виде голубине и Родителев глас, именовавший Христа возлюбленным Сыном. Звучали всегда укрепляющие слова из 26-го псалма: «Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь защититесь живота моего, от кого устрашуся»?
Вот и заключительный возглас батюшки, крестящего воду, от которой, «яко дым кадильный», поднимается пар: «Сам и ныне, Владыко, освяти воды сии Духом Твоим Святым». Опять вспоминаются стихи: «Восходит пар от Иордани и серебрится на Кресте». И заключительная строфа:
Высокий свет Богоявленья!
И лёгкий, радостный, сквозной
Дождь благодатный окропленья
С твоей сливается слезой».
Так отрадно тогда было, такая луна! И в самом деле - ни одна свеча не погасла. А горело их множество. Хорошее сравнение у поэта: наш Крестный ход как земное, зеркальное отражение небесного Млечного пути.
Тогда я как-то меньше страшился Крещенской купели. Не только от того, что был моложе, а от того, что сильнее молился, впечатления были свежее. Но всё-таки и тогда побаивался. Чтоб успокоиться, твёрдо сказал себе: «Как батюшка благословит, так и поступлю».
Вот уже троекратно погружен крест в тёмную воду реки моего детства, уже окропляющие капли освящённой воды летят с батюшкиного кропила, взлетая радугой над людьми и быстро замерзая на их одеждах. Вот уже я с робостью и тайной надеждой, что батюшка пожалеет меня, спрашиваю: «Как, батюшка, благословите погружаться?». И батюшка вдохновенно и весело крестит меня и восклицает: «Обязательно!»
И много же тогда было желающих испытать себя омовением в холодной ванной. И на следующий день люди всё шли и шли к Иордани, и многие окунались.
Крещенская прорубь - это символ умирания и воскресения. Страшно войти в неё, страшно окунуться с головою, да не один раз, три, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, и как же животворно, ликующе потом ощущать согревающий жар омовения. Даже и одеваться не спешишь.
Но что обязательно надо сказать о погружении, это: легче опускаться в прорубь, когда холодно. Объясню. На улице минус двадцать, в проруби плюс три. То есть, когда ты разделся, тебя мороз продирает, начинаешь трястись, а в купели плюсовая температура, то она даже согревает. А выходишь из неё - организм воспрянул от резкой смены температуры, и тебе становится даже горячо. А когда, как сейчас, на улице примерно два-три градуса, голого человека всего пронизывает, трудно выдержать. Он ныряет, а в проруби тоже эти два-три. Окончательно замерзает. Чего я и испугался.
Но, друзья мои, рад доложить, что я всё-таки свершил крещенское омовение. Вернулся в свой дом, позвонил в Москву жене, поздравил с Богоявлением, сообщил, что главное в жизни счастье - Причастие - состоялось. Но признался, что спасовал, не пошёл ночью на реку.
- И правильно, - одобрила жена. - Не мальчик уже, скоро восемьдесят, хватит. Сколько ты раз ходил, зачем рисковать.
- А дети, внуки были на ночной службе?
- Нет.
Выключил телефон, разобрал постель, хотел было улечься, но неожиданно сильно захотелось пройти Крестным путём, которым прошли ночью прихожане храма. Хотя бы этим как-то оправдаю себя за то, что их не поддержал. Хоть в одиночку, да пройду.
И пошёл, совершенно не предполагая, что возжелаю погрузиться в купель, в прорубь.
Пошёл и пришёл. У реки стояла палатка, были люди. В основном, молодые парни. Кто-то уже ухнул в прорубь и одевался, кто-то не решался. Воды в купели было чуть больше, чем по пояс.
И я решился. И вот какая мысль меня подвинула, та, которая всегда оживает во мне в день Причастия, то, что после Причастия и умереть не страшно. Так что, если что случится, то я же причастился.
И уже совсем решающим лично для меня было то, что я узнал от жены, что ни дети мои, ни внуки не ходили ни на вечернюю, ни на утреннюю службы, и должен же кто-то из семьи, хотя бы один за всех, свершить Крещенское очищение освященной водой. Раз уже не сумел, не смог вырастить их в страхе Божием, так сам не страшись войти за них в Иордань.
В палатке никого не было. Жалея, что так много приходится расстегивать пуговиц, освобождаться от куртки, да ещё и молния заела, стаскивать через голову свитер, снимать рубаху, расшнуровывать ботинки, освобождать ноги от носков, вылезать из брюк, складывать всё это на доски, укреплённые вдоль брезента и жалеть, что не так готов к погружению, как в прежние годы. Ходить на Иордань надо только в одной рубахе, сверху полушубок, на ногах валенки - всё. На раздевание и одевание по десять секунд.
В палатку вбежали две женщины, в годах и молодая. Меня они даже и не заметили. Сразу понял, что дочка и мать. Мать причитала:
- Лена, не надо в прорубь, не надо, умоляю. Никому ты ничего не докажешь.
- Ты мне вчера запретила идти, а Нинка и Лерка пошли с ребятами. И купались! И кто я теперь? Они же смеяться будут.
- Лена, Лена, сказали же, что даже чемпион зимнего плавания не стал прыгать.
- Так он не из-за чего-то, ему тут мелко. Где тут ему плавать? Он и не стал.
Говоря это, девушка торопливо раздевалась, швыряя на руки матери пальто и остальное. Осталась в купальнике и сразу рванулась к воде. И тут же сходу сиганула в неё. Но только раз и без полного погружения. Выскочила с испуганным, но победным визгом и примчалась одеваться. Я увидел, как её тело на глазах стало розовым. Мама её ахала и одновременно восторгалась.
Вышел и я на доски. Тут, так промыслительно получилось, подъехала машина батюшки Владимира. Приехал с матушкой проверить, всё ли в порядке. А я уже был раздет. Обрадовался.
- Благословите!
Благословение было получено. А раз так, то и легко было войти в воду и, троекратно крестясь, приседать, погружаясь с головой.
О, Троице Святая, раздельная нераздельно, слиянная неслиянно, спаси нас!
ТРИ ФИЛЬМА
«Мне всё дано было Творцом без всяких проволочек: и мать с отцом, и дом с крыльцом, и складыванье строчек», - повторю я вслед за поэтом. А ещё судьба сподобила меня увидеть в детстве и отрочестве три фильма, которые стали основой моего характера, определили на всю жизнь моё поведение, это, по порядку: «Повесть о настоящем человеке» (Россия), «Прелюдия славы» (Франция) и «Возраст любви» (Аргентина). Причём, совсем неважно, в каких странах, на каком материале они были сняты, важно их ошеломляющее воздействие на меня.
Увидел их в конце 40-х, начале 50-х лет прошлого столетия. Мне было от восьми до тринадцати лет. Фильмы настолько врезались в сердце, в память, что я их в подробностях помню всю жизнь.
Известна история сбитого лётчика, который зимой, почти три недели, выбирался к своим, обморозил ноги, остался без них, потом вернулся в строй. Да, летал и сражался, будучи на протезах. В кино его образ воплотил актёр Кадочников. К нам в село привозили кино раз в неделю на два дня. Мама, конечно, дала пять копеек на просмотр. Я сходил, был так ошеломлён фильмом, что просил маму дать денежек и на завтра ещё сходить.
Потом мама, будто оправдываясь, говорила: «Бедно же жили. Ты просишь, а я говорю: Ты же посмотрел, зачем второй раз?» Она считала себя виноватой за то, что я сильно простыл и долго болел. А почему простыл? Зима. Стоял весь сеанс у окна кинотеатра, который чёрная портьера изнутри закрывала не до конца. Смотрел с улицы, звука не слышал, но заново всё переживал. Весь перемёрз, но достоял до конца. Еле домой дошёл. Но говорил себе: а Маресьеву как было. Уверен, что если бы упал от усталости и мороза, то дополз бы до дома по-пластунски. Силой воли.
Этот фильм научил меня мужеству и терпению.
А фильм «Прелюдия славы» всадил в моё сердце желание славы. Мальчик становится дирижером, я тоже захотел им быть. Даже уходил от людей, дирижировал деревьями, рекой, родник помню, со дна которого под взмахи моего прутика (это дирижерская палочка) всплывали и торопились погибнуть на его поверхности стайки пузырьков. Мечтание о славе держалось во мне всё детство и юность, потом перешло в обязанность работать на Россию и защищать её.
И, наконец, фильм «Возраст любви», ошеломляющая первая любовь. Это Лолита Торрес. Это уже отрочество, это удар весеннего чувства, это бурное течение, которое не спрашивает разрешения, а схватило и понесло. Именно любовь. Чистая, целомудренная, скрываемая в душе. Никакая это была не страсть. Я вообще тогда ни в чём не разбирался. Её красота и голос воззвали к чему-то во мне, которое от меня не зависело, но возникло в сердце и стало жить вместе со мною. И помогло дождать единственную.
Лолита Торрес ушла из жизни в семьдесят два года. Мне тогда уже было за шестьдесят.
Да, вот и жизнь прошла. И я благодарен Господу, что именно такие, чистые, умные фильмы наполнили мою жизнь смыслом.
А если бы я в те годы увидел какую-то голливудчину, драки, деньги, разврат, трупы, кровь, опошление всего святого, снова деньги, заляпывание грязью истории России, что бы из меня вышло? Даже предполагать не хочу, не верю, что могло бы такое случится.
Нет и нет. Высокие берёзы в снегу, воронка от разрыва бомбы, в которую скатился лётчик с обмороженными ногами, и он карабкается вверх по склону. И срывается. И снова карабкается. Боже мой! Как вспомнить страдания мальчишки, который всё это видит и ничем не может помочь.
И с этим фильмом сливается музыка Бетховена, Баха, Ференца Листа из «Прелюдии славы». И снова музыка в «Возрасте любви».
Разве можно быть более счастливым, чем я?..
