Луиза Львовна перебирала стопку старых, залежавшихся журналов «Работница». Тощие, сухие пальцы плохо слушались, и как она ни слюнявила их, засовывая в беззубый рот, перелистать спрессованные тонкие листы по одному не удавалось. Из-за этого уже несколько статей старуха никак не могла прочитать до конца.
В доме было прохладно. «Надо бы попросить Раису заклеить окна», - подумала Луиза Львовна и отложила журналы в сторону. Громко заурчал живот, развалившийся на острых коленках. Луиза Львовна тяжело поднялась, и, опираясь на палку, зашаркала в сторону кухни.
Старый дом находился в конце главной улицы городка и раньше был самым красивым.
Теперь он сильно обветшал, лестницы и полы в нем скрипели, двери плохо закрывались. Дом требовал ремонта, он трещал по ночам от ветра, плакал дождевыми подтеками по углам комнат, зарастал серо-черными разводами плесени, но ремонт делать было некому. Луиза Львовна жила одна, семьи, детей и внуков у нее не было. Единственная внучка двоюродной сестры - Людмила жила в Москве и приезжала очень редко.
Луиза Львовна всю свою жизнь проработала в райкоме Коммунистической партии, была заведующей отделом идеологии и вся ее энергия была направлена на построение коммунистического общества. Она гордилась своим прошлым и полагала, что жизнь свою человек должен отработать, а не провеселиться. А уж она-то поработала вволю, народ ее уважал, хотя, может быть, и не очень любил.
Раиса, топя печь, готовя ужин или моя полы, слушала бесконечные рассказы Луизы Львовны и переживала, как бы не ляпнуть что - и не потерять доходное место. Луиза Львовна отдавала Раисе всю свою пенсию и сверх того добавляла на продукты часть средств со своей сберкнижки. Раиса работала в районной библиотеке в отделе комплектования фонда и получала гроши. Целыми днями она общалась только с книгами, при этом изучая текст вскользь, перелистывая страницы, особо не вникая в суть, наметанным глазом определяя, о чем речь и в какой раздел каталога книжку эту следует определить, какой присвоить ей индекс. Точно так же Раиса научилась перелистывать людей, четко сортируя их на нужных и ненужных, просматривая наискосок и не стараясь особо разглядывать глубину. В их городке уже не осталось никого, кто бы не был отслежен, изучен и поставлен в свой невидимый ящичек с определённой табличкой. Каталожных ящичков таких у Раисы было совсем мало по сравнению с книжным каталогом библиотеки, и Луиза Львовна покоилась в самом ценном и немногочисленном с табличкой «необходимые для выживания».
Еще в одном, втором по значимости и ценности находился Ермолай, их сосед, крепкий, коренастый, здоровый мужик, сострадавший одиночеству Раисы. Вместе с Ермолаем, забытые на время, там было еще несколько на всякий случай неплохих мужчин. Иногда Раиса вытаскивала их из ящичка памяти, перебирала разные события и вновь складывала про запас на чёрный день. Она была экономной и расчётливой, никогда ничего не выбрасывала. Хотя выбрасывать было и нечего. Жизнь была скучной и по нищете кошелька - однообразной.
- Раиса, это Вы?
Луиза Львовна тяжело поднялась с кресла и прошла к дверям. В коридоре раздался какой-то шум.
- Рая! - властно позвала Луиза Львовна, но никто ей не ответил.
Шум повторился, потом забрякали ведра.
- Кто там? - спросила Луиза Львовна и с трудом отворила тяжелую дверь.
В коридоре никого не было.
- Надо померить давление. Мерещится, - сказала Луиза Львовна и побрела в комнату.
- Что ж ты так долго не идешь? Деньги получать - бегом бежишь! - бурчала она, прицепляя к дряблой руке манжету японского измерителя давления.
- Так и знала, - нажав кнопку, вздохнула Луиза Львовна. - Высокое.
Аппарат загудел, накачивая воздух в манжету, но Луиза Львовна даже не посмотрела на табло. Она все равно была без очков.
- Так я и знала, - кивнула она трагично и полезла в карман за таблетками.
- Надо срочно позвонить Людочке. Надо срочно уезжать! - сказала она громко, будто перед ней была огромная аудитория слушателей. - Раиса плохо ухаживает за мной и врачи тоже. Они здесь все - пьяницы. Хорошие врачи уехали. Люди распустились и не хотят работать, - говорила она, глядя на портрет Ленина, висевший в углу комнаты.
- Стыд и срам! Что я читаю в газетах? Ужасные вести!
Она сделала паузу, разжевывая таблетку. Затем, стянув ненужную манжету с руки, продолжила:
- Местная пресса оставляет желать лучшего. Ни одной идейной публикации. А ведь неплохой журналист этот Бойков. Тоже спился. Пишет о бродячих собаках и уличном освещении. Тоже важная для района тема, но разве там есть где размахнуться его мысли? Человек с двумя высшими гуманитарными образованиями. Ну, ладно - Колосова! Той достаточно танцулек и гороскопов...
Владимир Ильич Ленин прищурил глаза.
- Вот и я говорю - безобразие. Согласна с Вами, - кивнула Луиза Львовна, чувствуя, как стремительно понижается ее давление.
- А главный врач больницы? - спросила она уже более доброжелательно, - Вы его помните? Это тоже был наш передовой человек, активный комсомолец.
Ленинский прищур усилился.
- Он стал вором! - шепотом доложила Луиза Львовна. - Он сделал медицину платной! Штрейхбрехер!
Взгляд Ленина потускнел.
- Да, так и есть, народ обнаглел. С одной стороны - агрессивные, с другой стороны - послушные. Хотя вы правы: это одна и та же сторона.
Ленин задумался.
- А я вам скажу! - воскликнула громко Луиза Львовна. - Другая сторона - власть. Она тоже стала покладистой, как овца. Так скажите вы мне, кто проводит все эти опыты? - крикнула Луиза Львовна, и в доме повисла тяжелая, гулкая тишина.
Луиза Львовна взволнованно задышала, уставившись в замызганную ковровую дорожку, привезенную ею вместе с другим имуществом из своего покинутого кабинета в день, когда внезапно разогнали их райком партии.
Сколько ног постояло на этой дорожке, когда она еще была мягкой, пушистой и красной! Сколько их дрожало от ужаса, слушая выговора Луизы Львовны. Ковровая дорожка теперь приобрела коричневый цвет, скала скользкой и гладкой, словно её намазали жидким мылом.
Тикали огромные настенные часы с маятником, что раньше висели в её приёмной. Резные золоченые стрелки циферблата обошли уже не один десяток кругов, а Раисы всё не было.
- Их оболванили, - сказала тихо Луиза Львовна. - Оболванили и тех и других.
Луизе Львовне стало тяжело дышать. Давление, видимо понизилось.
- Кто? - прозвучало вдруг в воздухе.
- Кто? - оживилась Луиза Львовна, - Да все подряд! И те, и другие.
- Почему? - прозвучало у неё в ушах.
Луиза Львовна собралась было задуматься над ответом, как вдруг испуганно уставилась на портрет Ленина:
- Владимир Ильич... Вы... опять? За своё?... Не надо меня спрашивать... Почему.... Откуда ж я знаю - почему?
Портрет нахмурился.
- Право слово, мне нечего скрывать, я на самом деле не знаю ответа... А Вы должны бы сами... разбираться...
- Вам не холодно? - услышала она и громко сглотнула.
- Вы поужинали?
Голос был глухим и жестким. Луиза Львовна отвела похолодевший взгляд к окну и напряженно кивнула.
Такое с Лениным уже и раньше случалось. Поэтому, посмотрев в угол, Луиза Львовна подняла глаза и уставилась в усы и бородку вождя, ожидая, когда в очередной раз откроется его рот. Но рот на этот раз не открылся, вождь продолжал мягко, по-кошачьи щуриться, с жалостью глядя на больную, тучную старуху, которая вдруг стала медленно заваливаться на спину, хватая синими губами холодный воздух комнаты.
Раиса нашла её спящей. От Луизы Львовны очень дурно пахло, и это сразу испортило Раисе настроение. А настроение было бодрым. Ермолай колол дрова и помахал ей рукой, когда она бежала на работу. Жена у Ермолая была нервозной, а Раиса всегда улыбалась ему. Она и сейчас улыбалась, затопляя на кухне печь, складывая продукты в холодильник. Улыбалась и мурлыкала песенку, не обращая внимания на тяжелый запах. Утром она обязательно позвонит Ермолаю, когда его жена уйдет на работу. Спросит обычное: «Как поживаете?» а он ответит: «Регулярно!» и заржёт дразнящим грубым смехом. Шатун он, этот Ермолай. И хам.
- Рая! - донеслось из комнаты, - Раиса!
- Иду-иду! - оживилась Раиса и поморщилась, понимая, что Луизу Львовну придется сейчас мыть и переодевать.
- Вам не холодно? - спросила Раиса старуху, заботливо ощупывая её ноги. - Вы покушали?
Луиза Львовна ошалело вытаращила глаза и гулко заикала.
- Холодно, я поняла, - кивнула Раиса.
- Я уже слышала эти вопросы...- прошептала Луиза Львовна и затравленно посмотрела в сторону портрета. - Помоги мне подняться, я чуть не умерла сегодня.
- Почему? - расстроилась Раиса.
Луиза Львовна напряженно посмотрела на её рот. Рот Раисы был, как обычно, накрашен ярко-красной помадой. Когда Раиса разговаривала, то на лице не шевелились никакие мышцы, глаза тоже были неподвижными, и только красные губы извивались, как змейки.
- Не спрашивай меня, - тихо велела Луиза Львовна, - Позвони в Москву Людочке. Пусть едет оформлять дом и забирать меня отсюда. Я здесь больше не хочу.
- Почему? - расстроилась Раиса.
- По кочану, - сказала Луиза Львовна и сурово глянув на портрет Ленина, быстро добавила: - И по кочерыжке, - чем привела Раису в полное замешательство.
Прежде чем звонить Людмиле, Раиса решила посоветоваться с Ермолаем. Больше не с кем было. Тем более, что Ермолай, которого в городе звали Лосем, был мужиком непростым. Веяло от Лося чем-то таинственным и важным. По вечерам к его дому подъезжали разные машины, всё он с кем-то встречался, всё он куда-то ездил. Злая его жена давно ко всему привыкла, отчего, может, и стала злой. Но Раисе казалось, что Лось - герой. Новый русский, деловой человек, современный предприниматель. Только что по-английски не говорит. Да этого английского ей и не нужно было, хватало богатого русского в моменты быстрых, суетливо-бестолковых и оттого трогательных их встреч.
- За что ты меня полюбил? - спрашивала, сонно потягиваясь Раиса.
Лось быстро докуривал сигарету в кресле.
- Ты только ко мне приходишь, или у тебя еще кто-нибудь есть?
- Есть-есть, да не про вашу честь, - говорил сам себе Лось и с силой тушил окурок в фарфоровой лучшей её чашечке.
- Ну зачем ты так... - обижалась Раиса.
- Как?
- Вот так...
- Так да сяк, наперекосяк. Я пойду.
Лось вставал, надевал штаны, горестно вздыхал, как-то по-бабьи всхлипывая в конце вздоха и, оглянувшись на расстроенную Раису, брал под козырек:
- Честь имею.
Сапоги его уже громыхали по веранде, скрипела осторожно дверь, а дальше шагов слышно не было, дальше Лось шел осторожно, на цыпочках.
После того, как Раиса помыла и переодела Луизу Львовну, та еще несколько раз потребовала позвонить Людмиле. Раиса набрала номер наугад, долго держала трубку, а потом сделала вид, что никто не ответил. Так скоропалительно, ничего не продумав, она не хотела звонить крохоборке Людке.
- Кое-что, конечно, мы с ней возьмем с собой, - рассуждала Луиза Львовна. - Поставь мое кресло под портретом Ильича. Передвинь. Портрет я, конечно, заберу тоже.
- А часы? - спросила Раиса, - Заберете?
- Часы?
Луиза Львовна задумалась:
- А зачем мне они? Будут только напоминать о былом.
Раиса затаила дыхание:
- Тогда, может быть...
- Да, Раечка, былое меня мучает порою. В том числе и эти часы, которые так долго висели в моей приёмной. У них была очень мелодичная музыка. Однако я не думаю, что кто-нибудь очень веселился под неё.
Раиса напряженно выдохнула.
- Помнится, Рая, в приемной всегда была очередь. Народ чувствовал во мне своего защитника. Надо сказать, ни одной просьбы я е оставляла без внимания. Телефон под вечер просто плавился! По моему звонку, Рая, город и все его предприятия стояли по стойке «Смирно!». А теперь что? Я читала вчера «Аргументы и факты», сравнивала с «Советской Россией». У меня нет слов... Захвачены все средства массовой информации. Они ведут решительную борьбу с нашей идеологией.
- Так что, часы Вы не берёте... - закивала согласно Раиса, - А что будете брать? Нужно заранее все обдумать.
- Какие часы? - насторожилась Луиза Львовна.
- Эти.
Раиса скривила красные губы в сторону часов.
- Эти? - Луиза Львовна приподняла очки. - Отчего же? Это очень дорогие часы. Они из райкома партии. Ручная работа. Мне, право, неловко оттого, что я их забрала, но ведь все равно разграбили бы. Как Зимний дворец в семнадцатом году, как музеи во время войны и так далее и тому подобное. Примеров много. Я взяла, чтобы не пропали.
Раиса сжала губы, отчего они стали похожи на тонкие ледяные вены.
- Мы свято верили в свободу. Мы - не рабы, рабы - не мы! Если бы не революция, я никогда не смогла бы стать первым секретарем райкома партии. Я бы шила, как папа и мама...
- Вторым, - поправила Раиса строго, следя злыми глазами за маятником в часах.
- Второй - это больше, чем первый! Купи мне памперсы в дорогу! Мало ли что... Впрочем, хватит меня поправлять, иди домой. Грубиянка.
Настроение у Луизы Львовны мгновенно испортилось.
Раиса постелила ей чистую постель и ушла.
Утром она позвонила Ермолаю.
- Я хотела посоветоваться, Ермолай.
- А что - я? Я тебе не мамка, не подружка. Чего я тебе? Должен, что ли?
- Тут дело одно...
- Я ни при чём. Знаю ваши дела. Мне на работу надо.
- Луиза уезжает, надо забрать у нее кое-какие вещи.
- Петь, ты, что ль?! - наигранно удивился Лось. Видно, рядом сидела его жена, а он не хотел её расстраивать.
- Там всё очень ценное. Хрусталь, старина... Приходи, поговорить надо.
- Ну, братан, это же другое дело! Так бы и сказал! А то все какие-то бабьи погремушки. Дело интересное. Подъеду сегодня.
- Подойду. Через огород, - поправила его в трубку злая жена.
- Чего ты, - огрызнулся растерянно Лось. - Братан, слышь, а сколько там фуфла?
- Вещей-то? Ты же знаешь. Она мне часы подарит...
- Так это ж - захлебнешься выплывать! Они ж - класс! Слыш, братан, она тебе их пообещала? В смысле это... Ну, я завтра подъеду. Или сегодня...
- Уж сегодня. До завтра не дотерпит, - сказала в трубку его жена.
Раисе даже стало как-то стыдно за неё. Как может жить мужчина с такой наглой женщиной!
- Да иди ты, - отмахнулся Лось пристыжено и через полчаса прибыл к Раисе, даже не дождавшись темноты. Якобы она ему книжки из библиотеки принесла. И ему, и жене его. Та любит романы любовные. Оттого и злая.
- Фактически, это катастрофа, - вздыхала Луиза Львовна, сворачивая пополам замусоленную, сто раз перечитанную газету. - Это трагедия не одного поколения и даже не одного десятка поколений! Развал империи...
- Да бросьте Вы, Луиза Львовна, ерунда. Зачем так переживать? Что толку? Надо беречь своё здоровье! - громко крикнула из кухни Раиса.
- Я не могу! Не могу! - с болью, патетически воскликнула Луиза Львовна, крепко вдавливая сухой кулак в костлявую грудь. - Ты вызвала участкового? Он должен составить мне опись имущества.
- Сказал, что не пойдет.
- Как?
- Сказал, сами составляйте, потому что пока преступления в этом никакого нет.
- Почему должно быть преступление? Это мои личные вещи...
Луиза Львовна надолго задумалась. Потом с трудом поднялась, доплелась до комода, достала оттуда чистую тетрадку и села писать. Занятие это ей, видимо, не очень нравилось, поэтому то и дело она отрывалась и смотрела в потолок, потом начинала вещать, произнося громко, как со сцены красного уголка, тяжелые, весомые слова:
- Нам выпала честь жить в трудное, но очень ответственное время. И моя совесть чиста, так же, как у всех моих товарищей по партии... Ну, не у всех, конечно... Рая! Ковровые дорожки можешь забрать себе! Постираешь.
- Спасибо.
Потом она снова сосредоточенно что-то писала, и Раиса боязливо выглядывала из дверей кухни, боясь ей помешать. Словно в благодарность за эту трепетную боязнь Луиза Львовна периодически восклицала: «Семь фарфоровых слоников - это тоже тебе».
- Спасибо, - скромно вздыхала Раиса, прижимая руки к груди.
Луиза Львовна тщательно что-то подчеркивала в тетрадке и ставила кривую, дребезжащую галочку.
Раиса изредка погромче брякала посудой, чтобы напомнить о себе, когда пауза слишком затягивалась. В ответ на это Луиза Львовна тяжко вздыхала:
- Комплект штор. Драповое зелёное сукно со стола. Если не съели моли. Раиса!
- Да-да!
- Не съели моли шторы из моего кабинета? Где они?
- Кажется на чердаке, в коробке...
- Принеси! Если не съели, я отдам тебе.
Красные губы Раисы начинали выполнять акробатические трюки:
- Луиза Львовна! - восклицала она, - Если я принесу всё, что лежит на чердаке, нам с вами будет не войти в дом!
- Так ты мне предлагаешь самой полезть на чердак? - ледяным тоном переспрашивала Луиза Львовна, и Раиса понимала, что слоников фарфоровых ей уже не видать.
- Раиса, я должна составить опись имущества и подготовиться к отъезду. Звони Людочке, она уже давно ждёт меня. Впрочем... Что я все время прошу?
Луиза Львовна неожиданно решительно взяла телефонный аппарат и стала набирать номер Людмилы.
Раиса замерла. Ермолай сказал ей не торопить события, ждать, когда старуха помрёт, потому что Людке пока здесь делать совершенно нечего. Раиса тоже не желала видеть расфуфыренную Людку. Раньше они ходили в один класс, а теперь Людка прижилась и жировалась в столице. Раиса чувствовала, что не сможет скрыть ни зависти, ни ревности и всё закончится, как обычно, скандалом. Кроме того, когда Людка приезжала, она заказывала контейнер и отправляла в нем в Москву разные старинные вещи с чердака. Откуда на чердаке взялись эти вещи в таком количестве, Раиса не знала. Спросить об этом Луизу Львовну не решалась и полагала, что старуха в связи со своим склерозом уж и не помнит, что сложено у нее над головой. Когда они с Ермолаем из любопытства забрались туда ночью, то ужаснулись: резные кресла, золоченые столики, комоды, зеркала, сундуки. В сундуках - какие-то картины, иконы, посуда. Все это было пересыпано Людмилой килограммами нафталина и еще какого-то яда. Они с Лосем взяли себе по резной этажерке, потому что они были легкими. Свою этажерку Раиса так и не рискнула поставить в комнате - спрятала в сарае возле кур, а те уже через месяц превратили залаченые, крученые резные фигурки и вензеля в грязные, засиженные култышки. На этом интерес Раисы к чердачной мебели иссяк.
Ермолай взял себе еще столик с ножкой в виде змеи. Он поставил его в гараж, а на него водрузил старый мотор, чтобы змею не было так видно. Потом он как-то сказал Раисе, что вывез и выбросил этот столик в канаву, потому что он ему опротивел из-за этой гадюки. Но чердак все равно притягивал, как притягивают иногда людей золотые украшения на неприступных полках ювелирных магазинов, как чужие иномарки на автостоянке, как красивые дома за высокой оградой под охраной псов.
Ермолай признался, что хотел бы что-нибудь продать. Деньги обещал поделить. Несколько вещей до Людкиного приезда он все же перетащил к себе ночью через уличное окно. Конечно, Луиза Львовна ничего не знала об этой пропаже. Целыми днями старуха писала что-то в своей тетрадке, и Раиса с ужасом понимала, что память у нее вовсе не больна, раз все чердачное имущество она так подробно помнит. Раиса тревожно прислушивалась к шепоту корпевшей над тетрадкой Луизы Львовны, стараясь по нему разгадать, какие вещи она помнит, а какие - нет.
- Только равенство может создать равновесие, - вещала Луиза Львовна, глядя в запотевшее окно. - Всякое неравенство - это состояние колебания. Отсутствие равновесия - это хаос. Когда на две чаши весов кладут разный груз, то никакого братства быть не может. И никакой свободы. Потому что нет равновесия сил. И никогда не будет. Не может быть и равенства, потому что у каждого - свои силы. Одним дано больше, другим - ничего. Еще и отбирается у них...
Раиса не мешала старухе рассуждать, радуясь тому, что Людкин телефон несколько дней не отвечал, а Ермолай принимал решительные меры.
- А впрочем, пару дорожек я отдам соседу Ермолаю. Он неплохой, послушный.
- Спасибо, - автоматически обрадовалась Раиса.
- И слоников тоже. А ты возьми себе часы. Вот эти, приемные. С маятником. Они верно идут.
Раиса замерла. Она очень хотела иметь дома такие вот часы. Если у неё в доме будут жить эти часы, то жизнь станет настоящей, основательной, значительной... Как в приёмной у второго секретаря райкома партии. Когда Раиса была пионеркой и их, самых активных, привели в райком партии приветствовать делегатов Районного съезда коммунистов, она поправляла розовую свою пилотку с кисточкой, глядясь в эти часы, как в зеркало, и сердце её бешено колотилось, гораздо чаще и громче, чем этот вот маятник. Потом она несколько раз видела эти часы, когда приходила в райком на приём. Потом, когда расформировали райком, она увидела эти часы у Луизы Львовны. Еще очень тогда удивилась, полагая, что такая ценность могла бы уж достаться не второму секретарю, а первому.
- В молодости я была очень похожа на Любовь Орлову, - вспоминала Луиза Львовна, глядясь в запотевшее стекло. - Ах, Орлова, Орлова... Никаких идей... Слава губит таких легкомысленных женщин. Нужно быть скромнее. Слава - это рабство. Получив великую личную свободу посредством славы, артист попадает в невиданное рабство своей собственной славы. Какой ужас!
- Вы бы записывали такие слова, - подхватывала Раиса. - Всегда так умно говорите, а не записываете. Хотелось бы потом статью почитать. А часы когда можно забрать? Сегодня можно?
- Человек может быть рабом свой свободы или рабом чужой свободы. А третьего не дано. Лозунг «свобода, равенство, братство» был практически осуществлен нами. Каждый был свободен в выборе: хочешь - учись и будь генералом, врачом, артистом, профессором. Не хочешь учиться - иди работать на стройку и знай, что не станешь никогда генералом, артистом, потому что ты свободен от обязанности посещать лекции, писать рефераты. Но не свободен от обязанности соблюдать трудовую дисциплину.
- Ну а часы-то...- вставила Раиса.
Луиза Львовна властно повысив голос продолжила:
- Безработный человек - более раб, чем уставший от работы раб. Бомжи, содержанки, бездельники-богачи, наворовавшие миллионы - вот кто настоящие рабы! Рабы своего имущества! Им хуже, чем вкалывающему сутки напролет шахтёру!
- Ну, уж, - не выдержала Раиса - Чем же богачу-то хуже шахтёра?
- Тем, что ему нужно не просто отжить свою жизнь, ему нужно отслужить своему богатству! Отдать ему не только силы, время, здоровье, но и - совесть, честь, душу... Шахтёр отработал - пошел своим детям служить...
- Или водке.
- Или водке, да! - с вызовом ответила Луиза Львовна. - А тут и водке не послужишь!
- Так можно мне забрать часы?
- Какие часы?
- Вот эти.
- Эти - нет. Эти нельзя. Это из приёмной часы. Это моё время. Верное время. Ты приготовила ужин?
- Да.
- Ступай домой. Все время споришь.
Раиса растерянно распустила губы, и те ожили, недовольно развернувшись подковкой. Она развязала передник и, скомкав его, зло бросила в дальний угол за печь.
- Ну что ж, примемся за дело.
Людмила поправила стильную черную повязку, стягивающую её голову, засучила рукава и взяла тетрадь. - Бабулька, ты не мешай мне, иди смотри телевизор.
Луиза Львовна послушно поволокла свое грузное тело, суетливо перебирая тонкими ногами. Толстая палка задевала за мебель, грузный, большой живот тянуло к полу, но голова Луизы Львовны была высоко и гордо поднята, как у главнокомандующего сильной и надежной армии.
- Не верю, - мотала она головой, смотря в мигающие медвежьи глазки какого-то выступавшего по телевизору политика. О чём он говорил, Луиза Львовна не слышала, но повторяла категоричное «не верю!» и усаживалась в кресло, наблюдая, как шустро выкручивает политик пальчиками, словно страдает с детства церебральным параличом.
Луиза Львовна с тоской обращала лицо к портрету Ленина и ей вдруг казалось, что Ленин политику верит.
- Людочка! - жалобно зовет Луиза Львовна, но Людмила не отвечает.
- Владимир Ильич, неужели я ошибаюсь? - спрашивает Луиза Львовна с тревогой и внимательнее присматривается к политику, наблюдая, как жестко шевелится его рот, как изредка на всяком важном слове уголок рта его резко летит к уху, обнажая по-волчьи острый клычок и тут же возвращается на место, пряча его. Глаза его при этом вытаращены очень многозначительно, а руки выплясывают нервный, суетливый танец.
Луиза Львовна, прикованная к тонкому рту политика, ожидает, как завороженная, когда снова покажется острый клык, шепчет привычно «не верю» и вдруг понимает, что не понимает ни единого его слова, а только боится, что тот позорно осклабится на весь экран, зарычит и изойдет слюной и пеной. И будет как-то неловко и за него и за всю страну.
- Владимир Ильич... Ну что же это он? - растерянно жаловалась она на политика.
Ленин молчал.
Второй день Людочка лазила по чердаку, сорилась там с Ермолаем, шипела за что-то на Раису, но Луизу Львовну ни во что не посвящала.
- Всё ли в порядке? - интересовалась Луиза Львовна, и Людочка отмахивалась.
- Проверь мои вещи, Люда. Не взяла ли я чего лишнего? Я не хочу обременять ваш дом присутствием лишних вещей.
- Раиса проверит.
- Рая - чужой человек. Зачем её посвящать?
- Ладно, - соглашалась Людмила, - Потом проверю, - и снова лезла на чердак.
За два дня из лощеной москвички с блестящими черными волосами она превратилась в стареющего подростка, повязанного сглуху платком, подпоясанного шпагатной веревкой. Она постоянно чихала от чердачной пыли и вытирала обильные аллергические сопли подвернувшейся под руку рваной наволочкой. Рядом с Людмилой постоянно была Раиса. Устав говорить ей «будьте здоровы!» она просто «угукала» на её чихи и периодически предлагала съесть таблетку от аллергии.
- Да нельзя мне много, я только что пила. У меня низкое давление, могу упасть, - ворчала Людмила, намывая очередное старинное зеркало.
- Раньше нужно было всё вывезти, - сердился Ермолай.
- Как я могла - все?!
- Контейнером. Ну, заколачивать? - спрашивал Ермолай, засыпая стружкой содержимое ящика.
- Людочка, а что за деятельность вы развернули на чердаке? Ремонтируете крышу? - спросила Луиза Львовна.
- Нет, собираем мебель.
- Откуда на чердаке мебель? - удивилась Луиза Львовна.
Людмила задумчиво посмотрела на нее.
- А, да-да, этот буржуазный хлам... Я составляла список, да-да...
- Кое-то пригодится, бабулька.
- Кто бы мог подумать, что эти полусгнившие пережитки прошлого смогут пригодиться! Я даже, кажется, не вела учет этим вещам. Ты хотя бы сказала, что они тебе дороги, я бы их хранила бережнее. Они не сгнили?
- Бабулька, ты вела точный учет. Кое-что, конечно, сохранилось, но в основном все погибло. Сырость, моли, время...
- В прошлый раз ты увезла восемь наименований.
- Дешёвка, - отмахнулась Людмила.
- Зачем тогда увозила?
- Бабулька, не думай, что я глупа. Я, извините, из истлевшего, как вы говорите, кресла сделала шесть таких кресел! И все продала, как старинные! - похвасталась Людмила.
- Каким образом?
- Просто. Мастер разобрал кресло на шесть частей и к каждой настоящей приделал по пять копий. Это называется современная реставрация.
- Вот как? - ожила Луиза Львовна. - Почему я об этом не знала? И сколько ты получила дохода?
- Копейки, - махнула рукой Людмила, - Много взяли реставраторы.
- А сколько же за это теперь получу я? - спросила Луиза Львовна, холодея глазами.
- Я?! - изумилась Людмила и, ничего не ответив, высморкалась в старую наволочку и снова полезла на чердак.
За несколько этих суетливых дней у Луизы Львовны совсем расшаталось здоровье. У неё постоянно пучило живот, разыгрался бешенный аппетит и, как следствие этого - возникла слабость кишечника.
- Такое ощущение, Люда, что я выпила по крайней мере три пузырька касторки. Так меня слабит... Мы случайно не отравились рыбой?
- Нет, - морщилась Людмила, изо всех сил сдерживая раздражение.
- Скорей бы пришла Раиса. А ты где сейчас работаешь? В театре?
- В церковном хоре пою.
- В церкви работаешь?! Как?.. Ты же подавала большие надежды, как артистка оперетты.
- В церковном хоре пою. Там неплохо платят.
Она зевнула устало, потом сосредоточенно замерла, затаила дыхание, будто вспомнила что-то ужасное, потом громко чихнула и заткнула нос огромной мокрой наволочкой.
- Мне мерзко это слушать, - тихо вымолвила Луиза Львовна.
Раиса вечером так и не пришла. Луиза Львовна поняла, что все перессорились. Людмила слышать ничего о Раисе не хотела и на все вопросы бабульки шипела и не отвечала. Ермолай сидел на кухне и молча пил водку, чокаясь с бутылкой. Он сосредоточенно закусывал маслинами, выколупывая косточки, доставал их изо рта и брезгливо скидывал в блюдце.
- Мне жаль наш город, - сказала ему Луиза Львовна, выплыв из дверей комнаты, опираясь на свою палку. - Он обречен на вымирание. Не осталось ничего ценного, все поругано. Ведется страшная зачистка местности!
- А чем так завоняло? - насторожил нос Ермолай и стал обнюхивать маслину.
- Ничего не осталось святого. Поругана и разграблена страна, изуродована и деморализована власть, уничтожен, как целое, народ. Все пошло прахом, Ермолай.
- Чем это так... А?...
- Мне ничего не остается, кроме как уехать отсюда...
- Ждут вас будто где-то. Что тут протухло у вас? Люд?!
- Нас не ждут, - согласилась Луиза Львовна, - но уезжать всё равно нужно, ибо движение - это жизнь. А тот, кто останется здесь, обречен на гибель. Народ обречён.
- Ладно! - прервал её Ермолай, - Двигаться всем надо. Люд! Я ж пью тут, ем... Люд! Ты следи ж все-таки за ней!
Люда выскочила в коридор.
- А где часы? - строго спросила Луиза Львовна. - Я обещала отдать их Раисе. Она их забрала?
- Не знаю, у Людмилы спросите.
Настроение у Ермолая резко испортилось. Он отодвинул тарелку.
- Обречён, говорите. А где вы раньше были, Луиза Львовна? Не там ли, где обрекали? Всё ж по плану теперь идет.
- Без спросу часы брать ей не следовало, - железным тоном произнесла Луиза Львовна. - Пусть теперь повесит на место. Это верные часы. Они всегда со мной. Позовешь её, чтобы переодела меня.
- Ага, - кивнул Ермолай. - А потом пойду помирать! Вместе с народом!
- Людмилу найди, у нас еще много дел. Да иди домой, а то - напился. Кричишь, как потерпевший.
Луиза Львовна насупила колючие медвежьи глазки и скрылась за дверьми.
- Кр-рысота... - прорычал Ермолай и налил еще полстакана водки.
- Мне тоже, - попросила из-за спины Людмила.
- Иди её помой, она перес*алась вся, не продохнуть. Документы на контейнер - на холодильнике.
- Ага, - послушно кивнула Людмила.
- За долей приеду сам в декабре. И без выкрутасов, смотри. Иначе пущу петуха. Ты меня знаешь. Вымирать так с музыкой.
- Перестань, о чём речь? Всё поделим.
- Часы-то отдай Райке. Она ей пообещала, значит отдай. Ей окромя этих часов другой радости нету. Одно говно от твоей бабульки.
- Ей за это платят.
Ермолай выпил залпом полстакана водки, занюхал куском хлеба и, передумав брать маслину пошел домой.
Людмила быстро убрала со стола.
- Куда мне поставить чемоданы? - спросила Луиза Львовна, - Ты всё время не даешь мне сказать ни слова. Если и дальше так пойдет, наша жизнь обещает быть невыносимой.
- Обещает, обещает, - кивала Людмила, нервно полоща тарелки в холодной воде. - Идите спать, бабулька. У меня столько работы! Вся посуда грязная.
- Может быть, Людочка, продадим дом сразу? Страховка у меня оформлена, но мало ли что...
- Кому нужен ваш дом?! - воскликнула Людмила устало. - Хорошую цену за него никто не даст, потому что денег нет у людей, а за копейки зачем мне путаться? Бабулька, идите спать, я вам говорю! Хватит с меня!
- Ты даже не посмотрела мои вещи, Люда, - обиделась Луиза Львовна. - Меня ведь тоже нужно контролировать, я могла положить не то или взять что-либо лишнее... Хотя некоторые безделушки дороги мне, как память и будут согревать мою душу вдали от родины, от моего дома...
- От моего дома, - передразнила ее Людмила, - Какая еще родина? Что за нежности такие, бабулька, из ваших уст? Весь мир - наш дом. Где сытно и тепло, там и дом. Где голодно и холодно, там слово «родина» не поможет.
Чтобы не сердить Людмилу, Луиза Львовна пошла спать. Но быстро заснуть ей не удалось, все вспоминалась прежняя жизнь. Перебирая в памяти события и лица, Луиза Львовна приходила к выводу, что время в этом городке было потрачено ею не впустую, что результат жизни она имеет неплохой. Всё-таки она принесла пользу обществу вместе со своими товарищами по партии. И так все хорошо шло до того гадкого дня, когда их враги разогнали райкомы. Враги они были или друзья - время покажет. И в Москве она, конечно лучше разберется в ситуации. Все-таки она заслужила это - провести свою старость в столице. Она мечтала об этом и наконец-то мечта осуществится. Лучше было бы уехать пораньше, когда она была еще сильной, энергичной, но...
Луиза Львовна ворочалась с боку на бок, досадуя на боль в спине и огромный свой урчащий живот. Некоторые её товарищи по партии благополучно действуют на разных поприщах и доныне. Они заняли разные важные посты, вступили в другие партии, а вот её подвело здоровье. Если бы не этот живот и не эти ноги, она бы еще пригодилась любой партии на любом хорошем месте!
Луиза Львовна думала так и тут же начинала негодовать сама на себя за мысленное предательство старых своих идей. Она поджимала похолодевшие ступни ног и громко, на весь дом икала. Боясь разбудить Людмилу, крепко зажимала рукой рот, но все равно икала до тех пор, пока у нее не выпала вставная челюсть. Тогда она уснула.
Сквозь сон она слышала шум подъехавшей к дому машины. Ей снилось, что она поднимается, одевает теплый халат, носки, сапоги и направляется в кухню к чемоданам, что садится в машину и машет рукой обшарпанным стенам огромного своего дома и едет, едет по черной дороге, а за стеклом - чернота и белая разделительная полоса в тусклом свете мигающих фар.
Утро оказалось мудренее вечера. Тихие, слабые лучи солнца пробивались сквозь дырочки в шторах и освещали портрет Ленина. Луиза Львовна улыбнулась вождю и собралась было потянуться за вставными челюстями, как вдруг заволновалась, засуетилась. Как же это можно было забыть про портрет! Она не положила его в чемодан!
- Людочка! Деточка! - закричала Луиза Львовна и принялась поспешно одеваться. - Сколько времени?
Вместо часов на стене тяжелел серый квадрат.
- Ильича положи в чемодан, Люда!
Луиза Львовна с трудом добралась до стола, где лежали её ручные часы, но оказалось, что она забыла их завести.
В доме было прохладно. Печь Людмила, видимо, топить не стала, а эта бессовестная Раиса не пришла даже их провожать.
На кухонном столе Луиза Львовна обнаружила записку. Ей пришлось вернуться в комнату за очками, чтобы прочитать крупный, размашистый почерк Людмилы:
« Рая! Я очень волнуюсь за бабульку! Она плохо себя чувствует, дорогу перенести ей будет тяжело. Вызови врача и береги её. Она - наша история! Целую вас обоих! До скорой встречи!»
- До скорой встречи, - изумленно прошептала Луиза Львовна. - А при чём тут Рая?
Она еще раз внимательно перечитала записку, но снова ничего не поняла. Раисе она не доверяла, врачей вызвать не захотела, потому что остались одни пьяницы, тогда непослушными, кривыми пальцами она набрала номер телефона Ермолая.
- Разве Вы не уехали? - изумилась его жена.
- Я не смогла покинуть родной город. Вот Людочка и записку про это написала вам... всем... Что надо меня беречь. Пусть Ермолай зайдет.
- Я передам.
Луиза Львовна зябко поёжилась, понимая, что Рае всё-таки придется позвонить, она ведь забрала часы...
Луиза Львовна поплелась в сарай за дровами. Ах, если бы она просто прописала кого-нибудь в этом старом купеческом доме, а потом приватизировала его, она бы со спокойной совестью оформила себе в центре квартиру со всеми удобствами... Хорошую вещь придумала новая власть - эту приватизацию. Такой подарок народу! Как и ваучеры. Но Луиза Львовна не сумела их принять.
Она положил в целлофановый пакет три дровины и, опираясь на палку, пошлепала в дом. Потом сделала еще несколько таких походов и очень устала. До того устала, что, придя в дом, передумала топить печь. Руки её тряслись, ноги занемели.
- Наверное, давление, - сказала она себе и побрела в комнату к прибору. Там она села на стул напротив портрета Ленина и, свесив голову набок, задумалась. Если и дальше столько времени она будет тратить на дрова, то непременно простудится и попадет в больницу. И тогда её мечта о Москве может не сбыться. Если она будет беречь себя, то дождётся Людочку. А в Москве-то её быстро поднимут на ноги лучшие врачи.
- Вот рабство-то где - пожаловалась она портрету. - Вот хозяин-то мой кто - видите?
Она похлопала себя по большому дряблому животу, потрепала пальцами обвисшую кожу рук, щёк, дёрнула себя за седые, лохматые волосы.
- Кто я? Я - раба это тела. Из-за него Людочка и не взяла меня к вам, в Москву. И теперь я должна обслуживать это тело до самого конца. Никто не хочет обслуживать его. Даже за деньги, даже за все богатства чердака. А я копила-копила...
Луиза Львовна сидела, тяжело разглядывая пол, потом резко, с вызовом подняла голову:
- Но все равно мне лучше, чем вам! И знаете почему? А потому, что меня хотя бы похоронят! Хотя бы я не стану валяться, как Вы в Москве.
Ленин зло сузил глаза.
- А вот так, - коварно ухмыльнулась Луиза Львовна. - Думаете, не скажу всё, что думаю? Вот и сказала. А что вы хотели? Что бы я была Вам верна до смерти? Когда все меня предают, я должна быть кому-то верна? Кому? Зачем?
Ленин на глазах стал бледнеть и выцветать. Его черные усы поседели, глаза стали прозрачными, а брови словно облетели, обнажилось лысое, шершавое и выпуклое, как яйцо, лицо.
- У меня хотя бы могилка будет, - прошептала Луиза Львовна и побрела топить печку.
- И меня люди не бросят! Не бросит меня мой народ, уж как-то да похоронят меня Раиса, Ермолай, Ермолай, Раиса...
На стене в черной рамке висел чистый, белый лист бумаги.
1. Re: Верные часы