«Друг науки и литературы»
Из добрых дел
те обыкновенно ценятся выше,
которые служат на пользу другим.
Иоанн Златоуст
...Горячее, самоотверженное
и нравственно привлекательное
обусловливается непременно
более или менее сильным
и нестерпимым трагизмом жизни.
К. Леонтьев
Как уже было отмечено, ещё в университете Иннокентий Михайлович Сибиряков включился в общественную жизнь Санкт-Петербурга и Сибири. В двадцать три года он становится пожизненным членом Общества доставления средств Высшим женским курсам [62, c. 5]. В 1884 г. в столице России основывается Общество содействия учащимся в Санкт-Петербурге сибирякам, членом Распорядительного Комитета которого был избран Иннокентий Сибиряков [74, c. 17]. К двадцати пяти годам он становится почётным жертвователем Общества попечения о начальном образовании в Барнауле [76, c. 31], членом-ревнителем Общества попечения о начальном образовании в Томске [66, c. 7].
В 1889 г. Иннокентий Михайлович Сибиряков был избран членом Восточно-Сибирского отдела Императорского Русского Географического общества, а ещё через два года стал членом-соревнователем Императорского Русского Географического общества в Санкт-Петербурге [116, c. 92]. С молодых лет Иннокентий Михайлович был пожизненным членом Санкт-Петербургского Общества попечения о бедных и больных детях [67, c. 43], имел членство и в ряде других общественных организаций и учреждений России, например, в «Обществе содействия физическому развитию», зародившемуся в 1893 г. благодаря П.Ф. Лесгафту. За этим перечислением стоят крупные пожертвования И.М. Сибирякова на многие общественно полезные дела и проекты.
Неоценимую помощь оказывал Иннокентий Михайлович Высшим женским (Бестужевским) курсам - первому в России высшему учебному заведению для женщин [62, c. 5]. Позднее оно вошло в состав Петроградского университета (ныне Санкт-Петербургский государственный университет). Высшим женским курсам благотворитель И.М. Сибиряков пожертвовал 10 тыс. рублей на строительство учебного здания [62, c. 7]. На торжественном открытии собственного учебного корпуса Высших женских курсов (Васильевский остров, 10-я линия, дом 33) профессор А.Н. Бекетов первым среди жертвователей назвал Иннокентия Михайловича Сибирякова [116, c. 92].
На средства Иннокентия Михайловича и его младшей сестры Анны Высшие женские курсы смогли не только осуществлять полнокровный учебный процесс, но и построить общежитие для слушательниц, а дом под второе общежитие приобрести. На эти цели купцы Сибиряковы потратили 74 тыс. рублей [64, c. 41-42]. Немалую сумму - 50 тыс. рублей - пожертвовал Сибиряков и на создание Женского медицинского института (к вкладу С.П. Боткина в это начинание), теперь это Медицинский университет им. И.П. Павлова [118, c. 6].
Иннокентий Михайлович Сибиряков часто поддерживал материально деятельность Восточно-Сибирского Отдела Императорского Русского Географического общества [40, c. 157]. Он выделил 10 тыс. рублей на экспедицию Г.Н. Потанина в западную окраину Сы-Чуаньской провинции Китая [90, c. 2]. В «Истории полувековой деятельности Императорского Русского Географического общества. 1845-1895» П.П. Семёнов-Тянь-Шанский отметил этот благотворительный взнос как крупнейший за последнее десятилетие деятельности ИРГО.
И.М. Сибиряков не жалел денег на оплату образования как в России, так и в Европе многим своим соотечественникам. Известно, что в возрасте двадцати шести лет Иннокентий Михайлович имел более 70 личных стипендиатов, и поток опекаемых студентов с годами не иссякал [20, c. 1]. «На средства Сибирякова воспитывались дети некоторых литераторов, - пишет о нём А. Головачёв. - Бывшие стипендиаты и стипендиатки его, получившие образование в России и за границей, рассеяны сотнями по Сибири и Европейской России. Таким образом, Сибиряков дал возможность очень многим молодым людям получить образование и встать в ряды интеллигентных работников, чем оказал большую услугу не только лично им, но и всему русскому обществу» [20, c. 1].
Судя по делам, в молодости благотворитель искренне считал вслед за своими учителями, что настойчивая и систематическая умственная работа может сформировать высоконравственного человека. Безусловно, на деятельность благотворителя в этот период его жизни оказывало влияние царившее в русском образованном обществе почти всеобщее умонастроение, когда вера в Бога повсеместно подменялась верой в прогресс. Характеризуя дух того времени, Константин Леонтьев обозначил его как «односторонний», «сухой», и «социально-реформаторский» [50, с. 179].
Но личностные качества Иннокентия Сибирякова, особенности его характера, вносили в этот «сухой» дух эпохи живое чувство; напряжённая жизнь души, сердобольное внимание к нуждам ближнего в более поздний период - пору духовной зрелости Иннокентия Михайловича - дала ему возможность убедиться, что не высшее образование является основой нравственности в человеке, а жизнь по вере. В наше время эта очевидность уже не требует доказательств. Ведь и «самая умственная жизнь получает всё своё достоинство от жизни нравственной», а «вопросы нравственные», по мнению А.С. Хомякова, «должны присутствовать при разрешении почти всех умственных вопросов» [128, с. 251].
Ежегодно И.М. Сибиряков вносил крупные пожертвования на обучение талантливой молодежи из Сибири, приезжавшей в столицу Российской Империи в поисках знаний. Сибиряки поступали учиться в Санкт-Петербургский университет, в Горный институт, на Высшие женские курсы и в другие учебные заведения российской столицы. И.М. Сибиряков помогал своим землякам не только получить образование, но, нередко, и обустроить свою жизнь.
В печати того времени неоднократно отмечалось особое внимание, которое уделял Иннокентий Михайлович Сибиряков проектам, способствующим просвещению его родного края - Сибири. «Всей своей пламенно любящей душой,.. всем своим имуществом и положением и, наконец, даже самой своей фамилией он был связан неразрывно с Сибирью, которую он так любил и для которой он столько сделал добра, что память о нём останется... у миллионов сибиряков, - писал в 1910 г. журнал «Приходское чтение». - Сибирь в своём процветании обязана ему... Он не жалел средств, но широко и щедро уделял нуждающимся, а также жертвовал крупные суммы на поощрение научных работ по исследованию своей родины и её населения...» [120, c. 91]. И в таком утверждении не было преувеличения. «Заслуга Иннокентия Сибирякова перед обществом была в том, - пишет современный исследователь Л. Бердников, - что он первым из местных толстосумов стал бескорыстно вкладывать свои капиталы в строительство школ, музеев и библиотек. Он хотел видеть каждого сибиряка грамотным, работящим, совестливым» [11].
С 1884 г. благотворитель начал оказывать регулярную помощь Минусинскому музею и библиотеке. Через них Иннокентий Сибиряков подарил минусинскому обществу дорогие книги, картины, альбомы, а также выделил городу 9 тыс. рублей на строительство специальных зданий для музея и библиотеки [41, c. 77, 86-87, 188, 246]. В 1885-1889 гг. библиотека в Минусинске благодаря поддержке И.М. Сибирякова была бесплатной. В это же время Иннокентий Михайлович присылал в Минусинскую библиотеку обширные подборки книг для народного чтения.
В свою очередь, музей иногда по частям, а иногда и целиком, в зависимости от аккуратности возвращения книг руководителями сельских училищ и школ, высылал на 2-3 месяца подаренные купцом Сибиряковым библиотечки местному населению. Сегодня выяснено, что без материальной помощи Иннокентия Михайловича Сибирякова в городах Енисейской губернии в то время не была бы открыта ни одна публичная библиотека, ни один краеведческий музей [11]. «Если Вам случится узнать, что какая-нибудь сельская школа нуждается в учебных пособиях и книгах для чтения вне школы, то имейте в виду, что я могу прийти на помощь в этом случае и выслать желаемые книги», - писал Иннокентий Михайлович в 1884 году Н.М. Мартьянову - общественному деятелю Сибири, основателю Минусинского музея и библиотеки [11].
В наше время особенно поражает та сердечная забота, какую проявлял Иннокентий Михайлович Сибиряков о нуждах просвещения и образования, то неравнодушие, которое проступает между строк каждого его письма в Сибирь. В 1885 году он пишет Мартьянову: «Принимая во внимание, что многие народные учителя, желающие приобрести какую-нибудь книгу для чтения или выписать журналы, не могут исполнить своего желания, прежде всего, вследствие дороговизны книг и журналов, я предложил бы Вам, если Вы сочувствуете удовлетворению этой потребности, следующее: я буду высылать за половинную цену книги, подписываться на все газеты и журналы всем народным учителям, снабжённым Вашей рекомендацией» [11]. «Такой щедрости к просвещению ни до, ни после Сибирякова енисейская земля не знала», - отмечает Л. Бердников [11]. По решению городской Думы Минусинска в 1885 году И.М. Сибиряков получил звание почётного члена Минусинского публичного местного музея и библиотеки.
Известно, что Иннокентий Михайлович пожертвовал средства на устройство библиотек в Ишиме, Красноярске, Нерчинске, Ачинске, Кургане... Сохранился документ, который позволяет нам почувствовать «живой пульс» благотворительности капиталиста Сибирякова. Это копия протокола заседания Ачинской городской Думы от 22 марта 1887 года по вопросу открытия городской библиотеки, текст которого целесообразно привести полностью.
«Слушали: поданное 20 марта на имя Ачинского городского головы Михайлова заявление учителя Ачинского уездного училища Дмитрия Семеновича Каргополова, при котором приложена телеграмма из Петербурга от Иннокентия Михайловича Сибирякова, адресованная на имя господина Каргополова, следующего содержания: «Если Дума согласится учредить библиотеку, могу пожертвовать на неё одну тысячу рублей». По выслушивании этого городская Дума сочувственно приняла предложение Сибирякова, со своей стороны, при участии его, признать необходимым учредить здесь такое благое заведение, как библиотека. В виду этого единогласно постановили:
1. Предложить городскому голове ходатайствовать по принадлежности о разрешении открыть в г. Ачинске общественную библиотеку, на которую с текущего 1887 года производить отпуск из городских средств по 200 рублей ежегодно, кроме того, на городские же средства должна быть для библиотеки готова и квартира с отоплением и освещением» [43].
Немалые средства истратил благотворитель на открытие библиотек и музеев и комплектование их фондов не только в Енисейском крае, но и в других городах Сибири. Когда в Томске в 1884 г. трудами местного Общества попечения о начальном образовании была открыта первая в России городская народная бесплатная библиотека, Иннокентий Михайлович выслал на её адрес 200 рублей на приобретение книг. Вскоре он прислал и книг на 250 рублей, а в 1886 г. пожертвовал 4 тыс. рублей на строительство здания для библиотеки [66, c. 7].
Председатель Общества попечения о начальном образовании в Томске, известный общественный деятель Сибири Петр Иванович Макушин, тронутый нежданной щедростью И.М. Сибирякова, в своей речи в собрании членов Общества 3 марта 1884 г. сказал: «Добрые люди не разбирают своих и чужих: они радуются всякому светочу, где бы и кем бы он ни был зажжён, и шлют ему свою посильную лепту на поддержание священного, дорогого для них света знания» [66, c. 13]. «Кто просил Иннокентия Михайловича Сибирякова, - вопрошает П.И. Макушин, - слать из Ялты сотни рублей и в Общество, и на библиотеку?» [66, c. 13].
И.М. Сибиряков оказывал благотворительную помощь и Алтайскому краю, жертвуя и туда на дела просвещения. В 1885 г. в Барнауле по его предложению была открыта бесплатная народно-школьная библиотека, созданная преимущественно на его средства. Через три года в этом городе была учреждена городская общественная библиотека, которой И.М. Сибиряков пожертвовал 300 рублей на оборудование и 1500 рублей на покупку книг [48, c. 5].
Не забывал Иннокентий Михайлович и о родном Иркутске, получившем от него в дар библиотеку С.С. Шашкова - историка, публициста и общественного деятеля Сибири, с которым И.М. Сибиряков состоял в дальнем родстве [106, c. 151]. Собрание включало 298 томов (160 названий) на русском, английском, немецком и французском языках. Это были книги по истории литературы, общей и русской истории, истории цивилизации, по юридическим вопросам [117, c. 183]. Библиотеку С.С. Шашкова известный меценат выкупил у его вдовы. Сделал Иннокентий Михайлович для Сибири и многое другое.
За приведёнными фактами о пожертвованиях И.М. Сибирякова на нужды своей родины стоит не только великая жертвенность миллионера на благо общества, не только огромный личный труд Иннокентия Михайловича, его детальная осведомлённость в области светско-просветительской, но и горячее желание быть полезным Сибирскому краю. Иннокентий Сибиряков был истинным сыном Сибири, всем своим радением о нуждах родной земли подтвердившим наблюдение И.Т. Калашникова: «Сибиряк... страстно привязан к своей почве, и тоска по отчизне никогда не замолкнет в его сердце» [Цит. по: 114, с. 36]. Не лишним будет отметить, что золотопромышленник И.М. Сибиряков, радеющий о культурном и научном развитии своей родины, вёл огромную переписку почти со всеми наиболее яркими учёными и просветителями Сибири.
Немалые средства Иннокентий Михайлович Сибиряков потратил на издание научных трудов и литературных произведений, так или иначе связанных с Сибирью. В 1886 г. он издаёт «Историческое обозрение Сибири» П.А. Словцова, в 2-х томах (2-е издание, Санкт-Петербург). В том же году на пожертвования Иннокентия Михайловича был издан сборник стихотворений «Сибирские мотивы» в пользу семьи почившего поэта-сибиряка И.В. Омулевского (Федорова). Через два года Иннокентий Сибиряков издал книги, содержание которых отражало положение дел на золотых приисках Сибири: «Очерки золотопромышленности в Енисейской тайге» А.А. Уманьского, «Паутина. Рассказ из жизни приискового люда в Сибири» Н.И. Наумова, сборник «Сибирские рассказы из жизни приискового люда» [105].
В 1890 г. И.М. Сибиряков жертвует на издание книг: «Верхоянский сборник. Якутские сказки, песни, загадки...» - составитель И.А. Худяков (Иркутск); «Библиографический указатель... по вопросу о золотопромышленности Сибири» - труд Д.М. Головачева (Санкт-Петербург). Особенно широко разворачивается издательская деятельность Иннокентия Михайловича Сибирякова в 1891-1892 гг. В это время выходят в свет важнейшие труды, посвящённые Сибири. Это «Сибирская библиография... за весь период книгопечатания» В.И. Межова, в 3-х томах (СПб., 1891-1892), «Сибирские инородцы, их быт и современное положение» Н.М. Ядринцева (СПб., 1891), его же «Сибирь как колония...» (2-е издание, СПб., 1892). В 1891 году в Санкт-Петербурге вышел сборник работ первого бурятского учёного Д. Банзарова «Чёрная вера», в издании которого участвовал и И.М. Сибиряков. Попечением Иннокентия Михайловича был издан в 1899 г. «Словарь якутского языка» Э.К. Пекарского (Якутск), а также ряд других книг [95].
Наряду с перечисленными изданиями, посвящёнными Сибири, И.М. Сибиряков способствовал выходу в свет книг по доступной для народа цене известных и малоизвестных литераторов Г.И. Успенского, Ф.М. Решетникова, И.С. Тургенева, Н. Златовратского [99] и др., ради чего он нередко приобретал права на издание произведений некоторых авторов. Перед уходом в монастырь Иннокентий Михайлович отказался от этих прав в пользу родственников к тому времени уже умерших писателей Г.И. Успенского и Ф.М. Решетникова, а права на издание стихотворений И.С. Тургенева он продал издательству А.Ф. Маркса.
«Большую услугу, - отметили современники выдающегося благотворителя, - оказал Иннокентий Михайлович русскому обществу, давши покойному библиографу В.И. Межову материальные средства для окончания капитальнейшего его труда «Русская историческая библиография за 1810-1858 гг.»» [115, c. 1038]. Известно, что Сибиряков потратил более 600 тыс. рублей в исчислении того времени «на поддержку тех, не приносящих дохода, изданий, которые имеют крупное научное или общественное значение, но не могут рассчитывать на широкое распространение в публике, только благодаря ему увидели свет многие весьма известные и ценные сочинения Межова, Семевского, Потанина и мн. др.» [60, c. 724].
Некоторые писатели и учёные отправлялись даже в творческие командировки за счёт миллионера-золотопромышленника. Неслучайно в среде учёных и литераторов мецената Сибирякова нередко называли «другом науки и литературы», «другом образования», «просвещённым благотворителем» [20, c. 1].
Характерным для «благотворительного почерка» Иннокентия Михайловича Сибирякова было то, что он часто сам инициировал многие научные и исследовательские проекты, которые и финансировал [116, c. 94]. Так он неоднократно обращался к Петру Францевичу Лесгафту с предложением издать его труды как в России, так и за границей [57]. По инициативе Иннокентия Михайловича Сибирякова было проведено первое в России крупное исследование положения рабочих на золотых приисках [116, c. 94]. Оно достойно того, чтобы остановиться на этом проекте подробнее.
В 1885 г., ещё будучи студентом университета, Иннокентий Михайлович обратился к своему учителю, известному историку Василию Ивановичу Семевскому, и предложил ему осуществить исследование сибирских золотых промыслов. Учёный согласился взяться за него, но с условием отсрочки. С 1888 г. В.И. Семевский начал собирать по данной теме библиографический, а с 1889 г. - архивный материал. В 1891 г. учёный предпринял поездку в Сибирь для изучения местных архивов и посещения золотых промыслов.
Как свидетельствует сам историк, «И.М. Сибиряков вполне обеспечил материальную возможность такой поездки» [97, c. IV]. Результатом этой многолетней работы стал серьёзный научный труд, изданный на средства Иннокентия Михайловича и удостоенный Самаринской премии.
За этим кратким перечислением дат и фактов стоит то душевное расположение к простому труженику, которое с молодости питал к людям труда золотопромышленник Иннокентий Михайлович Сибиряков. «Характеризуя душевный склад Сибирякова, - пишет Г.Н. Потанин, - Семевский отмечал его совестливое отношение к той части народной массы, труду которой Сибиряков считал себя обязанным своим благосостоянием. То же самое замечал и я в своих сношениях с И.М. Сибиряковым. Он охотнее, чем на какие-либо другие цели, жертвовал деньги на дела, которые имели какое-нибудь отношение к рабочему классу на Ленских золотых промыслах. Когда Семевский слышал сожаления, что сибирский меценат не имеет собственной инициативы в своей благотворительной деятельности, а руководствуется чужими внушениями, Василий Иванович всегда энергично защищал Сибирякова от этих обвинений, и я думаю, что имел к этому большое основание» [89, c. 224-225].
Иннокентий Михайлович немало заботился не только о быте, но и о культурном досуге рабочих, добывавших России золото. Известно, что его хлопотами и на его пожертвования была основана и содержалась библиотека на Успенском золотом прииске. Немалое значение придавал он и духовной жизни рабочих. На Благовещенском прииске действовала благолепно украшенная православная церковь. Храмы строились, как правило, на всех крупных приисках, которые и свои названия получали по престольным праздникам расположенных на их территории церквей.
Хотя в свои молодые годы Иннокентий Михайлович Сибиряков тратил средства, в основном, на образовательные, культурные и научные цели, нельзя не сказать и о том, что он выделил значительную сумму на устройство и благоукрашение в Иркутске церкви в честь преподобного Михаила Клопского в богадельне имени М.А. Сибирякова, а также на строительство в родном городе храма Казанской иконы Божией Матери, который сооружался в течение нескольких лет попечением его старшего брата Александра. Современники тех событий рассказывают, что Александр занял у Иннокентия на постройку этого храма несколько сотен тысяч рублей. Когда же Александр Михайлович стал отдавать ему позаимствованные деньги, то природная доброта не позволила Иннокентию Сибирякову взять у брата долг. И Иннокентий Михайлович сказал: «Я - брат тебе. Пусть и моя лепта будет с твоей в святом деле» [120, c. 91].
Надо отметить, что Иннокентий Сибиряков побуждался к благотворительным деяниям не только состраданием и милосердием к людям, столь присущими ему, но и глубоким чувством любви к родине, любви, которая помогала ему жить в мире русской цивилизации - её образа, мысли, чувства, действия. Ведь патриотизм есть «естественная, как телесное здоровье, добродетель, благодатию Христова учения освящаемая и возвышаемая до степени величайшего подвига: больше сея любви никто же имать! ...» [80, c. 699]. Присутствие такой любви в человеке даёт ему шанс на возвращение к нашим духовным началам, независимо от того, в какую эпоху такой поворот во внутреннем мире людей совершается. На протяжении многих лет для Иннокентия Михайловича Сибирякова эта кровная связь со своим Отечеством была главной побудительной силой его благотворительности и служения общественному благу.
Выбор сердца
К истинной философии
приводит одно христианство;
только при посредстве его
можно быть непогрешительным
психологом и метафизиком.
Свт. Игнатий Брянчанинов
Православие спасает не человека,
а человечество.
А.С. Хомяков
К тридцати годам у Иннокентия Сибирякова наступает разочарование в научном методе познания мира, образе жизни европейских народов, в идеях достижения народами России материального благополучия путём внешнего переустройства жизни. Это произошло в конце 80-х годов XIX в., когда Иннокентий Михайлович предпринял образовательное путешествие по Европе и посетил все крупные центры западного мира [119, c. 1038]. Из заграницы золотопромышленник вернулся разочарованным [120, c. 91].
Иннокентий Сибиряков говорил близким людям: «Как человек пуст в своей жизни, как ничтожны все его потребности, обусловленные одной наживой. Как жадно всё человечество в своём стремлении к богатству... Но что оно нам приносит?.. Одно грустное разочарование. Вот я - миллионер, моё «счастье» должно быть вполне закончено. Но счастлив ли я? Нет. Всё моё богатство в сравнении с тем, чего жаждет душа моя, есть ничто, пыль, прах... А между тем всё человечество стремится именно к достижению богатства...
При помощи своих денег я видел мир Божий... - но что из всего этого прибавило к моему собственному счастью жизни? Ровно ничего. Та же пустота в сердце, то же сознание неудовлетворенности, то же томление духа» [19, c. 167].
Путешествие по иноземным странам дало И.М. Сибирякову возможность увидеть, что «наша жизнь не перекипела, и наши духовные силы еще бодры и свежи» [129, т. 1, c. 43]. Россия с живой верой народа, с православным укладом жизни, тяготением к правде и любви во Христе стала понятнее, ближе и дороже. Миллионеру открылась в Европе «та глубокая историческая порча, которой подверглось западное христианство, восприняв в себя зародыши теперь уже развившегося и гордо поднимающего голову беспокойного, скептического, беспринципного рационализма» [80, с. 722]. А истинно русский человек и в конце XIX в. «больше золотой парчи придворного уважал лохмотья юродивого» [35, с. 232]. Объясняя традиционное для Руси отношение к богатству, И.В. Киреевский писал: «Роскошь проникала в Россию, но как зараза от соседей. В ней извинялись, ей поддавались, как пороку, всегда чувствуя её незаконность, не только религиозную, но и нравственную, но и общественную» [35, с. 232].
Разочарование, подобное тому, которое пережил Иннокентий Сибиряков при встрече с Западом, испытали многие. Даже Тургенев не избежал прозрения при наблюдении за жизнью европейцев. «Я должен сознаться, - писал он, - что всё это крайне мелко, прозаично, пусто и бесталанно. Какая-то безжизненная суетливость, вычурность или плоскость бессилия, ... отсутствие всякой веры, всякого убеждения, даже художественного убеждения - вот что встречается Вам, куда ни оглянитесь. ...Общий уровень нравственности понижается с каждым днём - и жажда золота томит всех и каждого...» [Цит. по: 28, с. 54].
Своё впечатление от встречи с Европой оставил и Достоевский, посетивший Швейцарию: «О, если б Вы знали, как глупо, тупо, ничтожно и дико это племя! ... В управлении и во всей Швейцарии - партии и грызня беспрерывная, пауперизм и страшная посредственность во всём... Нравы дикие; о если б Вы знали, что они считают хорошим и что дурным. Низость развития: какое пьянство, какое воровство, какое мелкое мошенничество, вошедшее в закон в торговле» [Цит. по: 28, с. 55].
В своё время признавался и Герцен: «Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину. Вера в Россию спасла меня на краю нравственной погибели... За эту веру в неё, за это исцеление ею - благодарю я мою родину» [Цит. по: 28, c. 55].
Западная цивилизация, охваченная неудержимым стремлением к богатству любым путём, оттолкнула Иннокентия Сибирякова своей бездуховностью. Заблуждения молодости развеялись, и Иннокентий Михайлович как бы заново открыл для себя не только уникальность призвания России и её места в исторических судьбах человечества, но и духовный опыт Православия. Участие в богослужениях больше по обычаю, чем по потребности души, теперь сменяется в нём сознательной усердной работой по освоению православной духовной традиции.
Об этой перемене в Иннокентии Михайловиче Сибирякове писал монах Климент: «Какой поразительный контраст! Сотни богатых людей едут за границу для удовольствия, привозят домой массу багажа, нахватавшись модных мыслей, начинают сеять у себя на родине смуты, безбожие, анархизм, или стараются умножить и без того многие капиталы, эксплуатируя чужой труд. Сибиряков, путешествуя по свету, учится христианской философии, открывает суету жизни, видит страдания честных, любящих Бога людей, решается идти навстречу тем, кто обездолен судьбой и, как в этом деле, так и в общении с Богом, в молитве, думает найти утешение своему скорбящему духу» [39, c. 513].
Их было не так много в России, «беглецов своей родины», которых «сознание русской самобытности» привело «опять в свою родную землю» [2, c. 40]. Это И.В. Киреевский, К.Н. Леонтьев, Л.А. Тихомиров.... В данном ряду по праву может быть назван и И.М. Сибиряков, но не как теоретик независимой от иноземных заимствований русской мысли, а как практик, воплотивший достижения этой мысли в жизнь. Вслед за своими великими соотечественниками Иннокентию Михайловичу удалось совершить почти невозможное: «подчинить», выражаясь словами И.В. Киреевского, «раздвоенную образованность Запада цельному сознанию верующего разума» [37, т.1, с. 264]. И.В. Киреевский считал, что вера в образованном слое, преодолевая «внешнюю образованность», способна «произвести» «свою философию», которая придаст «внешней образованности»...другой смысл, проникнув её «господством другого начала» [34, с. 265]. Как это происходит на деле, прекрасно иллюстрирует пример жизни Иннокентия Михайловича Сибирякова.
После встречи с европейской цивилизацией, представшей пред Иннокентием Михайловичем без прикрас, ему, вслед за многими предшественниками, «стало очевидно, что мир славяно-русский и мир романо-германский - два совершенно особенные мира» [Цит. по: 14, с. 635].
Теперь Иннокентию Сибирякову стало близким и понятным утверждение русских мыслителей, что у нас и дело, и задача, и цель, и предназначение иные, а потому у России иная, отличная от Запада, «особенная дорога». И «дело наше - возрождение жизненных начал в самих себе... искреннею переменою нашего внутреннего существования» [129, т. 1, с. 93]. На этой «своей особенной дороге» для Иннокентия Сибирякова уже не оставалось места никаким иноземным идейным увлечениям, в том числе и в доморощенной упаковке.
Призыв славянофилов «беспристрастно отыскать и узнать своё» и обратиться к русской истории «без иностранных очков» [5, т. 2, ч. 1, с. 411] был услышан и исполнен Иннокентием Сибиряковым в жизни. Вслед за славянофилами сознание будущего подвижника «проникало вглубь начал, составляющих духовную сущность русской народности» [1, c. 2521] - в православную духовную традицию, что давало ему возможность образовываться по заветам, оставленным русскому человеку его предками.
В «переразвращённой среде, какова наша образованная» [110, т. 6, c. 382], требовались уже не теоретическая полемика, а подвиг духа. Становилась ясной и цель на последующие годы: подвиг внутреннего преображения, нравственного обновления, перевоспитания самого себя, преодоление, пусть и в единичном варианте, того помрачения, которым были охвачены в России в конце XIX - начале XX веков многие общественные деятели, люди науки и искусства.
В одном из своих писем из Европы в 1893 г. И.М. Сибиряков писал: «Здесь далеко не так заметны «праздники» (Пасха), поздравлений никаких нет вовсе. Театры открыты всю Страстную, исключая Великой Пятницы, когда допускаются только серьёзные концерты. Иностранцы подсмеиваются над нашим обычаем целоваться или, что называется, христосоваться на Пасхе... Этот, в сущности, прекрасный обычай теперь превратился в какую-то формальность и, пожалуй, действительно не соответствует современным условиям жизни «интеллигентного» общества» [82].
В приведённом отрывке из письма к В.И. Межову И.М. Сибиряков подчёркивает формализм «просвещённого» общества в отношении к церковной традиции: в образованной среде, ещё соблюдающей внешний обряд, он становится пустой оболочкой, лишённой живого чувства, так как не пронизан духом веры.
То доброе зерно веры, которое с детства было в душе, и которое получило своё дальнейшее благодатное развитие в практике благотворения, вошло в явное противоречие с внешней образованностью, постулаты которой всё больше выдавали свою духовную несостоятельность. Применив к И.М. Сибирякову слова И.В. Киреевского, отнесённые им к России, и слегка их перефразировав, можно сказать, что «русская особенность» в Иннокентии Михайловиче спаслась от возможности «быть задушена западным просвещением», «прежде чем ложное направление Запада» взяло над ней верх [37, т. 2, с. 288]. Возвращение «домой» оказалось для Иннокентия Сибирякова одновременно и обретением Истины, которую он столько лет искал и которую обрёл в Православии.
Евангелие, которое становится с этих пор главной книгой для Иннокентия Сибирякова, побуждало задуматься, помогало заглянуть в собственную душу, позволяло понять, что бороться со злом во внешнем мире можно не иначе, как только начиная со своей души. Ответ на вопрос, как победить зло в мире, теперь получал для И.М. Сибирякова полное разрешение (как бывает в подобных случаях всегда): чтобы зло было уничтожено в мире, его нужно прежде всего побороть и уничтожить в самом себе. Борьба с мировым злом «должна совершаться прежде всего в душах человечества, во внутреннем, а не во внешнем мире. Внешнее переустройство, совершённое путём физического устранения носителей греха, не даст результата, ибо таким образом зло неуничтожимо».
Будучи человеком действия, Иннокентий Михайлович Сибиряков призыв к подвигу духовному начинает осуществлять незамедлительно. С принятием бесповоротного решения новая движущая сила, получившая в душе простор для своего действия, подвигает всё его существо к преобразованию не только внутреннего мира, но и внешнего порядка личной жизни, которая начинает обустраиваться по канонам Православной веры и Устава Церковного. Слово «подвиг» предполагает движение, восхождение. Верующему сознанию известно, что истину нельзя получить даром, необходимо предпринять подвиг движения к ней, причём этот подвиг движения всегда совершается совместно с подвигом крестоношения (по меткому святоотеческому выражению - «в раю нераспятых нет»).
Из потребности постижения духовных основ Православия и усвоения живого опыта церковной жизни естественно вытекала потребность паломничества по монастырям и святым местам Руси, которые и начинает совершать Иннокентий Сибиряков. В 1890 г., когда он приехал из-за границы и поселился в квартире на Гороховой улице, его часто стали видеть в столичных храмах и паломником местных и окрестных монастырей [19, c. 167]. Это было время, когда по Руси ещё бродили от монастыря к монастырю многочисленные богомольцы, «калики», слепые певцы духовных стихов, странствующие искатели Бога, которыми на протяжении многих веков была полна Святая Русь, столь талантливо изображённая в книгах Ивана Шмелёва, Василия Никифорова-Волгина, Бориса Зайцева и других православных писателей.
Монастыри продолжали оставаться «духовным сердцем России» (И.В. Киреевский), за что в «прогрессивной» печати их подвергали неистовым по накалу злобы нападкам. В «святых зародышах несбывшихся университетов», как называл монастыри Иван Васильевич Киреевский, получал образование простой русский народ. Православные обители находились в постоянном, живом и благодатном общении с народом. Ходили странники по лицу земли - правду в монастырях искать, сердце своё утешить, сомнения свои развеять. Так было сотни лет.
С пренебрежением смотрело «культурное» общество на это движение Руси ко Христу, уже не понимая, что не просто к Сергию Радонежскому или Варлааму Хутынскому, а в горний Иерусалим - Град Небесный - идёт народ; к Отцу, без единения с Которым в духе любви не мыслил оправдания своему существованию на земле русский человек на протяжении многих веков. Вместе с народом стал находить в монастырях разгадки своим сомнениям и Иннокентий Михайлович Сибиряков. Вера во Христа Спасителя открывалась ему в тайне сердца, известной только Богу, а потому словесному описанию или анализу подлежать не может. Но всеобщим для воцерковляющегося сознания всегда в таких случаях является понимание, что христианство существует только в своей законченной целостности, которая передана нам от древних времён, и которую нельзя расчленять на отдельные части, приспосабливая их под свои понятия, а остальное объявлять якобы устаревшим.
Как отмечает М.М. Дунаев, вычленение хотя бы одной из частей (религиозно-мистической, философской, этической) неизбежно разрушает целостность, обессмысливая и обесценивая и то, что было «оставлено» как необходимое. Время поиска истины для Иннокентия Сибирякова подходило к концу. Как и все верующие, он обретал Истину в Евангелии, важнейшим событием которого является «непостижимое умом человеческим само-жертвоприношение Бога, призванное таинственным неисповедимым образом изменить судьбы человечества, судьбы мира» [29, c. 159].
Во время своих паломничеств И.М. Сибиряков начинает пристально всматриваться в монашескую жизнь. Иноческий подвиг вызывает в нём не просто сочувствие. Монашество на Руси для многих искателей истины стало последним и убедительным ответом на вопрос о смысле жизни. Оно звало человека задуматься над своей собственной правдой, светило душе неотмирной духовной тишиной, молитвенным самоуглублением и покоем, удивляло неподдельной лаской кроткого, смиренного, любящего сердца. Человека, ищущего личного совершенства, это не могло не трогать. Монах во все времена - человек не от мира сего. Он неуязвим никакой суетой, сосредоточен в себе, и ко всему в жизни подходит только с мерой Евангельской. А потому истинный подвижник уже в преображённом состоянии своей души не может не поражать и не притягивать сердца ищущих «Царства Божия и правды его» (Мф. 6, 33). Но ведь именно к этому царству и стремился теперь Иннокентий Сибиряков.
«Отсутствие счастия в жизни, - говорил он близким людям, - гнетёт моё сознание безотчётным чувством скорби, горести и отчаяния. Так чувствую я себя теперь, по возвращении в Россию. Здесь, как и везде на свете, я вижу только одни страдания людей, одни муки человеческие, одну суету мирскую. Как будто вся наша жизнь только в одном этом и состоит, как будто Господь Бог всех нас создал для одних страданий на свете и нет для человека никакой отрады, кроме печального конца - смерти... И я думаю, что все эти пытки, все мучения, все страдания суть лишь вещи благоприобретённые человеком, но не наследие Божие для нас на земле. Ведь Царствие Божие внутри нас, а мы всем этим пренебрегли и впали в отчаяние, в тоску, в ад жизни. Да, слаб, ничтожен и малодушен человек в выборе своего земного блага, личного счастья» [19, c. 167].
Перемены в духовной жизни Иннокентия Сибирякова почти совпали по времени с прибытием в Санкт-Петербург с Афона чудотворной иконы Божией Матери «В скорбех и печалех Утешение» - главной святыни Русского Свято-Андреевского общежительного скита. Образ Богородицы «В скорбех и печалех Утешение» прославился своими чудотворениями еще в 60-х годах XIX в., когда афонские монахи привозили икону в Россию и совершали с нею миссионерское путешествие по городам [134, c. 1109]. После этого чудотворная икона была возвращена на Афон.
Но в связи с открытием Санкт-Петербургского подворья Старо-Афонского Свято-Андреевского скита, братия принимает решение доставить чудотворный образ Божией Матери в столицу Российской империи, оставив в Свято-Андреевском скиту список с иконы. Именно этот, прибывший в Россию, чудотворный образ Богородицы впоследствии будет иметь решающее значение в главном выборе жизни Иннокентия Михайловича Сибирякова, о чём ещё будет сказано. В настоящее время икона хранится в ризнице Николо-Богоявленского собора в Санкт-Петербурге и раз в году в день её празднования выносится к молящимся.
Пора возвращения «домой» совпала у Иннокентия Сибирякова с празднованием в 1892 г. 500-летия со дня кончины преподобного Сергия Радонежского, который, по слову В.О. Ключевского, «примером своей жизни, высотой своего духа... поднял упавший дух русского народа, пробудил в нём доверие к себе, к своим силам, вдохнул веру в будущее...» [Цит. по: 29, с. 178]. Слияние с духовной жизнью народа, прикосновение к его святыням, погружение в одухотворенную и трезвенную среду православного мироощущения животворно действовало и на Иннокентия Михайловича. Он стал почитать святых, которых любил его народ, чтить обычаи, которые чтил простой люд. Иннокентий Михайлович сделал последний и бесповоротный выбор в своей жизни. Его мировоззренческой доминантой стала Православная вера.
Исход из мира
Ничто столько не уподобляет
человека Богу как благотворение.
Григорий Богослов
Подвизайся за истину до смерти...
(Сир. 4, 32)
Некогда в родительском доме Иннокентий Сибиряков получил главное знание - знание «о едином на потребу» (Лк. 10, 42). Приумножение этого знания и стало делом его жизни. В начале 90-х годов жизнь благотворителя уже отличалась аскетизмом. Знакомясь с бытовым укладом Иннокентия Сибирякова, нельзя не отметить, что уже в юные годы проявилась в будущем иноке склонность к жизни строгой и воздержанной. Современники из среды учёных свидетельствуют о том, что в годы учёбы он избегал телесных развлечений и прихотей.
П.Ф. Лесгафт писал о своём ученике: «Точно также он не хотел проводить эгоистическую жизнь, окружаясь всеми земными удобствами и удовлетворениями; он жил при самых скромных условиях и по мере его знакомства с жизненными формами... он становился строже к себе и всё более избегал всякие телесные развлечения и прихоти. Чуткий ко всему окружающему, он стал верить человеческим нуждам и страданиям и помогать всем к нему обращающимся» [53, c. 10-11]. Адресные книги Санкт-Петербурга свидетельствуют, что Иннокентий Сибиряков снимал квартиры, предназначенные для людей среднего достатка, не соответствующие его званию миллионера-золотопромышленника. Он даже не завёл личного экипажа и пользовался извозчиками.
Но, к сожалению, после ухода Иннокентия Михайловича Сибирякова в монастырь, каких только небылиц о нём не написали, примеряя к благотворителю расхожий стереотип развращённых богатством толстосумов. Эти измышления бульварных сочинителей попали однажды в церковную книгу, и с тех пор вымысел, не соответствующий действительности, нет-нет да и перепечатывается в православной литературе (см. книгу о. Марка (Лозинского) «Отечник»). Но ведь существуют достоверные свидетельства людей, начиная от его светских учителей и заканчивая священноначалием, хорошо знавших схимонаха Иннокентия (Сибирякова) как в миру, так и в монастыре! Достаточно вспомнить, что К.П. Победоносцев характеризовал Иннокентия Михайловича Сибирякова как честного человека, надёжно верующего, простого, ревнителя, которому можно верить [6, с. 30]. «Кротким сыном Церкви» называл его и митрополит Палладий [6, с. 31]. Причиной возведённой на Иннокентия Сибирякова напраслины было его богатство, не дававшее покоя многим его современникам, а также решительный отказ от своего многомиллионного имения по соображениям высшего порядка.
Иннокентий Михайлович был очень богат и по меркам того времени. В одном из дореволюционных справочников приводятся такие сведения о его золотодобывающей отрасли: «4 пая наследников М. Сибирякова делятся на 672 части, из которых принадлежат: Сибирякову, И.М., пот. поч. гр. 406. Иркутская горная обл. Ленский горный округ (Олёкминский округ Якутской обл.). Прииски: Андреевский, Благовещенский, Ивановский, Иннокентиевский. В 1894 г. добыто 184 п. 3 ф. 31 з.» [92, c. 114].
Но богатство не отягощало душу Иннокентия Михайловича гордостью. Его отношение к собственности было словно списанным со святоотеческих книг. Все, знавшие И.М. Сибирякова, отмечали его поразительную скромность, желание сидеть «на последних местах» (Лк. 14, 10), естественное побуждение вести себя так, словно другие лучше него. За эти христианские качества души люди «другого покроя» нередко характеризовали Иннокентия Михайловича как человека робкого и застенчивого, порой вкладывая в такую оценку отрицательный смысл. Незаметно для окружающих Иннокентий Михайлович всё ближе подходил к воплощению в жизнь христоподражательного жития. Пришло время, и жизнь Иннокентия Сибирякова приобрела явные черты пустынножительства в миру. Его семьёй так и осталась семья родителей - братья и сёстры.
Иннокентий Сибиряков был человеком-практиком, потому он и Евангелие воспринимал не как сумму отвлечённых идей, а как руководство к деятельному христианству. Очевидец, наблюдавший быт Иннокентия Михайловича после его обращения к Богу, рассказывает о великодушии благотворителя следующее: «Кто только из столичных бедняков не был у него в доме на Гороховой улице, кто не пользовался его щедрым подаянием, денежной помощью, превосходящей всякие ожидания! Дом его обратился в место, куда шли алчущие и жаждущие. Не было человека, которого он выпустил бы без щедрого подаяния. Были люди, которые на моих глазах получали от Сибирякова сотни рублей единовременной помощи... Сколько, например, студентов, благодаря Сибирякову, окончило в Петербурге своё высшее образование! Сколько бедных девушек, выходивших замуж, получили здесь приданое! Сколько людей, благодаря поддержке Сибирякова, взялось за честный труд!» [19, c. 167].
Благотворитель кипами получал письма с просьбой о материальной помощи. Очень многие из этих просьб удовлетворялись без проверки. «У Иннокентия Михайловича был период, - пишет ещё один его современник, -когда он рассуждал так: «Если просят, значит нужно: если можно дать, то есть, если имеются средства, то и нужно дать, не производя розыска» [20, c. 1]. Он не интересовался, отчего несчастен просящий помощи ближний, почему он оказался в нужде, что довело его до бедственного состояния. Не пускался в исследования побудительных причин, если с просьбой приходили к нему люди, живущие в достатке. Он спешил на помощь, и «монетка» не запотевала в его руке. С детства наученный семейным примером, Иннокентий Михайлович крепко усвоил христианскую науку: истинная благотворительность должна обнимать всех и каждого.
Бывали дни, когда Иннокентий Михайлович Сибиряков принимал до четырёхсот человек, и никто «не отходил от него тощ». У него почти не оставалось личного времени, и тогда он решил организовать особое бюро для оказания денежной помощи, через которое раздал нуждающимся миллионы рублей [20, c. 1]. Мягкое и доброе сердце Иннокентия Михайловича сочувствовало и сострадало всякой нужде и беде, с которой он соприкасался. «Жизнь наша красна бывает лишь тогда, - говорил он, - когда всё нам улыбается вокруг... Но если вы чувствуете подле себя нищету, будучи сами богаты, то вам как-то становится не по себе» [19, c. 167].
И.М. Сибиряков научился не только давать всем просящим (за очень редким исключением, на что были серьёзные основания), но и давать охотно. Усердие христианина выражалось в нём и богатством сердечного расположения. Сердце нуждающегося и просящего человека зорко. Ему не всё равно, кто и как протянет кружку воды или кусок хлеба. Никому не хочется, даже при великой жажде, пить из мутного источника. Потому и тянулись люди непрерывной вереницей к Иннокентию Михайловичу, что чувствовали в нём присутствие евангельского духа, неподдельную искренность милующего сердца, которые были дороже даже самой милостыни.
Как христианин, Иннокентий Сибиряков уже понимал, что дела милосердия оцениваются Богом не по видимой значительности, не по количеству даяний, а по тому расположению сердца, с каким они делаются, по чистоте побуждений, по достоинству жертвуемых средств. В эти годы Иннокентий Сибиряков поступал подобно Иоанну Милостивому, беспрепятственно допускавшему к себе всех, приходящих к нему, как святитель Ефрем Переяславский, украсивший Переяславль храмами, благотворительными учреждениями и больницами, как, наконец, живущий совсем рядом брат во Христе Всероссийский пастырь Иоанн Кронштадтский.
Многие современники, наблюдая размах и всеохватность благотворительной деятельности Иннокентия Сибирякова, не могли его понять, считая, что он не ценит полученное по наследству состояние, что он не разборчив в подаянии милостыни, откликаясь на просьбу всякого просящего, порой и притворную. Так считали люди, уже утратившие связь с живой христианской традицией, не понимавшие духовного значения поступков Иннокентия Михайловича. Но он сам-то знал, что делал, и сознательно жил так, как жил, не боясь обеднеть, ведь «в понятиях православного человека ни один акт житейский не изъят от начала нравственного, хотя бы в минимальной степени» [130, c. 53].
Конечно, со временем раздача материальной помощи стала осуществляться через специально нанятых для этой цели работников, что сути дела не меняло.
В те годы в Иннокентии Сибирякове сострадание к людям особенно ярко проявилось в его отношении к переселенцам в Сибирь, претерпевавшим тяжелейшие бедствия в пути и трудности обустройства на новых землях. В 1890 г. И.М. Сибиряков становится одним из учредителей Общества для вспомоществования нуждающимся переселенцам [126, c. 1-7], начало деятельности которого совпало с голодом, постигшим Россию в 1891 г. Отчаянное положение сложилось в связи с голодом в Нижегородской губернии, где на средства Иннокентия Михайловича при посредничестве писателя В.Г. Короленко открываются столовые для пропитания голодающих.
Под давлением голода поток переселенцев в Сибирь «взломал» организованные рамки и приобрел стихийный характер. На перевалочных пунктах, по всему пути следования переселенцев, не хватало самого необходимого, даже бараков. Тысячи людей с детьми и скарбом оказались под открытым небом. Начались эпидемии. На Тюменском переселенческом пункте на деньги Сибирякова и его сестры Анны Михайловны ремонтируются старые и достраиваются новые бараки, строятся столовая и больница [49, c. 178].
Иннокентий Михайлович выделяет средства и для организации санитарного отряда из студентов-медиков во главе с Ядринцевым, который отправляется в Тобольскую губернию [22, т. 5, с. 360-361]. Созданный за счёт Сибирякова отряд медиков начинает работу и в Казанской губернии. Охваченный сочувствием к народному горю, он и сам выезжает в Курган и на месте знакомится с обстановкой, принимая необходимые меры для облегчения положения страдающих от голода и болезней людей [49, c. 178].
Напряжение, работа, дальние поездки отразились на здоровье Иннокентия Михайловича. Оно пошатнулось, и благотворитель отправляется на лечение в Ниццу, где у Сибиряковых был дом. Из Европы он возвращается летом 1893 г., судя по предпринятым действиям, уже с выношенным решением о решительной перемене жизни, и, по выражению Ядринцева, «ликвидирует всё». Он начинает подготовку частично к передаче, частично к продаже своих паёв в золотодобывающих компаниях и пароходствах брату Константину и сестре Анне [101, c. 1]. Иннокентий Михайлович ещё продолжает вести многие проекты, но уже становится заметным, что он сворачивает свою публичную деятельность. Удивляет, насколько благородно подводит черту под старой жизнью щедрый благотворитель, оставляя в кассах общественных организаций немалые капиталы [63, c. 22], делая последние крупные вклады в различные светские учреждения, с которыми сотрудничал в течение десяти лет.
Перемены в мировосприятии Иннокентия Сибирякова были непонятны его современникам. Внешняя жизнь «просвещённого» общества 90-х годов продолжала быть наполненной идеями служения общественному благу, но уже далеко не эти идеальные устремления набирали силу. В это время «вырастает пустоцвет декадентского равнодушия к истине и презрения к самопожертвованию... В сфере теоретической мысли наибольший интерес возбуждает Ницше, с его желанием «стать по ту сторону добра и зла» и создать религию обожающей себя личности. Проникают к нам и... французское декадентство и символизм, с их аффектированным презрением к нравственным задачам искусства и поклонением извращённости во всех её видах. Всё это ослабляет альтруистическое течение...<...> В середине 90-х годов возникает новое умственное течение, получающее название «марксизм» или «неомарксизм» и вступающее в борьбу с «народниками» 70-х годов и вообще с старым демократизмом. Русский марксизм ... идёт рука об руку с теорией экономического материализма», по «которому важнейшим фактором истории являются исключительно экономические причины, борьба классов и интересов» [14, c. 649].
Обилие самых разнообразных течений в общественном сознании (по сути, его распад) не могло не тревожить людей совестливых. Одних это приводило к глубокому разочарованию и личному краху, других с головой уводило в научные труды или филантропическую деятельность, бурно развившуюся в России именно в эти годы, третьих поток «новых идей» уносит за собой. И только единицы, воспринимающие мир через библейское слово, уходят к вершинам духа. В 80-90-х годах рассматриваемого столетия в высших кругах прозревали единицы, и то не сразу, а пройдя через огромный внутренний труд души. К счастью, среди прозревших оказался и Иннокентий Сибиряков, когда в конце XIX века радикально настроенная часть русского общества бесповоротно выходила на революционный путь ради «счастья» людей, как тогда многие мечтали. Рядовым членам этого движения нельзя отказать в горячей любви к народу, который, правда, уже через пару десятков лет, расплатился миллионами жизней «за крепкие объятия» революционеров-демократов. Любопытно, что в наше время «прорабы перестройки» в своём преобразовательном запале обошлись уже без подобной любви или хотя бы её видимости, так как понятие о любви к ближнему к концу XX века осталось только частным делом человека и обитало в его совести, а официальной категорией общественной жизни быть уже перестало - таков итог оскудения духовного, которое началось в России задолго до того времени, когда жил Иннокентий Михайлович Сибиряков.
В то время, когда И.М. Сибиряков определялся в своих главных нравственных ориентирах, внутреннее миропонимание и внешнее существование народа и «просвещенного» слоя в России и их целеположения были настолько разными, что этот, постоянно углублявшийся, конфликт не только сказывался во всех сферах государственного и народного бытия, но и побуждал людей с ясным восприятием происходящего к активному поиску преодоления сложившегося раздора. В таких условиях людям с чуткой совестью истину невозможно было не искать. Тем более, что время от времени в русском обществе раздавались голоса, предупреждавшие своих соотечественников об опасности приближения революционной катастрофы.
По высказыванию А.И. Герцена, славянофилы «заставили призадуматься всех серьёзных людей» [18, т. 15, с. 9]. Среди тех серьезных людей, кто «призадумался» над вопросами об истинной духовности русского народа, о сущностной принадлежности к нему, о личном выражении и осуществлении этой принадлежности был и Иннокентий Михайлович Сибиряков. Идеи славянофилов, их самобытная русская философия и выведенная ею на свет Божий неопровержимая правда, не могли не затронуть глубин души Иннокентия Михайловича, который сам, хотя и был богат, и имел привилегию потомственного почётного гражданства, принадлежал всё же по своему родовому происхождению к простому народу, причём в той части России - в Сибири, - которая не знала крепостного права, а потому отличалась свободолюбием и непоказным достоинством.
Но прежде со всей российской неизбежностью того времени Иннокентию Михайловичу пришлось приобщиться к прозападному течению общественной жизни России, прослыть «просвещённым благотворителем», разочароваться в ценностях европейской цивилизации и, наконец, вернуться на свою духовную родину - в Православие.
В начале 90-х годов активная благотворительная деятельность И.М. Сибирякова выходит на новый уровень, значимость его пожертвований в отечественные науку и культуру ещё более возрастает. На средства Иннокентия Михайловича был пристроен один из залов музея Восточно-Сибирского отдела Русского Географического общества, который получил название Сибиряковский [106, c. 24-27]. Под названием Сибиряковской вошла в историю и этнографическая экспедиция в Якутию - последняя из организованных на пожертвования благотворителя [13, c. 661].
Один из самых крупных вкладов (30 тыс. рублей) внёс И.М. Сибиряков на строительство нового театра в Иркутске, сгоревшего в начале 90-х годов XIX в. [77, c. 2]. Барнаулу в 1894 г. Иннокентий Михайлович пожертвовал 5 тыс. рублей на возведение Народного дома и т. д. Не оставляет золотопромышленник без своей заботы и тех простых тружеников, которым был обязан своим богатством. Иннокентий Михайлович учреждает капитал имени своего отца в размере 420 тысяч рублей для выдачи пенсий и пособий рабочим золотых приисков [87, c. 1-3].
Голос его совести, усиленный дыханием искренней веры, побуждал Иннокентия Сибирякова к раздумьям такого рода: «Я обладаю богатством. Как это случилось, думал я, что в моих руках скопились такие средства, которыми могли бы прокормиться тысячи людей? Не есть ли это средства, случайно попавшие ко мне, достояние других людей, искусственно перешедшее в мои руки? И я нашёл, что это именно так, что мои миллионы - это результат труда других лиц, и чувствую себя неправым, завладев их трудами» [19, c. 167].
Иннокентий Сибиряков не мог не позаботиться и о своих учителях, которых глубоко уважал. В 1893 г. он жертвует П.Ф. Лесгафту 200 тыс. рублей и свой дом в Санкт-Петербурге стоимостью 150 тысяч для устройства учебного заведения, естественнонаучного музея и печатного органа [52, c. 10-11]. Автор книги «Лесгафт в Петербурге» А.В. Шабунин так воссоздаёт это необычное в жизни П.Ф. Лесгафта событие: «Предвидя возможные резкие возражения Лесгафта, Иннокентий Михайлович с внутренним волнением, но твёрдо, как о деле необходимом и давно решённом, заявил:
- Петр Францевич! Единственное, чем я могу отплатить за счастье быть вашим учеником, это, простите, деньги... Считайте, что я даю их не вам, а науке...
Не терявшийся ни в какой обстановке Лесгафт, умевший отчитать и одёрнуть любого, был застигнут врасплох. С минуту он молча смотрел на своего ученика, не зная, что сказать, а потом шагнул к нему и порывисто обнял. Это была такая удача, такой неожиданный сюрприз, о котором он не смел и мечтать».
Биологическая лаборатория Лесгафта стала впоследствии крупным научным и образовательным центром. «К августу 1905 года, - сообщает А.В. Шабунин, - был построен вместительный четырехэтажный корпус, выходящий фасадом на Английский проспект. Первый этаж отвели под канцелярию, комнаты ассистентов и служителей, столовую, кухню, ванную, комнаты отдыха. Второй этаж заняли музейные помещения, зоологический кабинет, чучельная мастерская. На третьем этаже разместились рабочие кабинеты для занятий по анатомии, физиологии, ботанике, геологии, физике. Здесь же находились две аудитории - «аналитическая» и «физиологическая». Четвёртый этаж включал большую аудиторию на 500 человек, вторую аудиторию поменьше, актовый зал, химическую лабораторию, библиотеку и кабинет Лесгафта». Постройка нового здания позволила увеличить число принимаемых на курсы, разместить коллекции, которым давно уже было тесно в старых помещениях»[1].
Это здание впоследствии выросло ещё на два этажа. Достаточное число помещений Биологической лаборатории позволило П.Ф. Лесгафту открыть курсы по подготовке руководительниц и воспитательниц физического образования, которые позднее были преобразованы в институт (ныне Академия физической культуры им. П.Ф. Лесгафта). Сама Биологическая лаборатория, трансформировавшаяся с годами в научно-исследовательский институт, в течение нескольких десятков лет работала по направлениям биологического профиля.
В 1891-1892 гг. на средства И.М. Сибирякова изданы научные труды Н.М. Ядринцева, который в 1893 г. на полгода выезжал в Америку на Колумбову выставку на пожертвования нескольких благотворителей, в том числе и Иннокентия Сибирякова [70, т. 5, с. 320]. Не оставил Иннокентий Михайлович без внимания и В.И. Семевского, о чем уже говорилось выше [89, c. 224-225].
Параллельно с пожертвованиями на светские нужды развернулась обширная работа Иннокентия Михайловича и во благо Церкви. «Хотя и всякий род благотворительности был ему по сердцу, - пишет монах Климент, - но едва ли не всего отраднее было для него в эту пору подать руку помощи тем, кто стремился работать Богу в смиренном иноческом чине, вдали от мирских соблазнов. <...> ...Скоро после поездки на Запад Иннокентий Михайлович направляет свою благотворительность главным образом в сторону Православия и Церкви - на нужды монастырей, на благолепие храмов, на всё то, что так или иначе способствует людям в достижении вечного блаженства» [39, c. 514, 513].
Об идеалах Иннокентия Сибирякова этого периода его жизни можно сказать словами, отнесёнными в своё время к Ю.Ф. Самарину: «В его сознании ясно предносился светлый идеал России, достойно представляющей собою живую, великую часть Православной Вселенской Церкви, самостоятельно соединившей свободу, искренность и цельность веры с глубоким и всесторонним образованием, от нижних до верхних слоёв народа, как было в старину, проникнутой одними началами и убеждениями, ясным сознанием своего исторического призвания» [80, с. 690].
В начале 90-х гг. XIX в. на Петербургском подворье Свято-Андреевского скита служил иеромонах Давид (Мухранов). Он и стал духовным отцом Иннокентия Михайловича Сибирякова [39, c. 514]. Мы пока не располагаем сведениями, проливающими свет на подробности знакомства золотопромышленника Сибирякова с отцом Давидом, но по косвенным фактам можно предположить, что оно состоялось в самом начале 90-х годов XIX в. и имело для Иннокентия Михайловича судьбоносное значение.
По свидетельству самого архимандрита Давида и братии, Иннокентий Сибиряков разновременно передал отцу Давиду 2 млн. 400 тыс. рублей, предоставив ему раздавать эти деньги по своему усмотрению. Отец Давид раздал половину на благотворительные дела и бедные монастыри России. На эти средства были возведены также братские корпуса и хозяйственные постройки Санкт-Петербургского подворья Свято-Андреевского скита, а на вторую половину развернулось грандиозное строительство в самом скиту на Афоне [94, c. 229-300].
«В текущей печати, - пишет монах Климент, - не раз сообщалось тогда о крупных жертвах на богоугодные учреждения от неизвестного или от иеромонаха Давида, то были жертвы И.М. Сибирякова» [39, c. 514]. Все пожертвования Иннокентия Михайловича учёту не поддаются, так как он был склонен к тайной милостыне и творил множество благодеяний анонимно. «Человек необыкновенной доброты, он никому не отказывал в поддержке, а вследствие его исключительной скромности, многие из облагодетельствованных им не знали, кто пришёл к ним на помощь», - свидетельствуют о благотворителе те, кто трудился рядом с ним [79, c. XXXII].
Нельзя не сказать, что в конце XIX в. в русском обществе широко распространился взгляд на благотворительность как на явление гуманности. Духовную основу человеческой доброты часто в расчёт уже не брали. Иннокентий Михайлович Сибиряков был одним из немногих, если не сказать, одним из последних, кто явил в России во второй половине XIX в. древнерусский тип милостивца, радеющего не только об общественном благоустройстве, что публичным мнением всячески поощрялось, но, в первую очередь, о славе Божией и трудах во спасение.
Разумеется, это замечание относится к тому времени, когда Иннокентий Михайлович стал жить глубоко церковной жизнью. На нём в полной мере исполнилось апостольское слово - кто сеет скупо, тот скупо и пожнет; а кто сеет щедро, тот щедро и пожнет (2 Кор. 9, 6). Щедро сея милостыню и благотворя, мало-помалу очищалась от грехов его душа, всё более и более привлекая к себе благодать Спасителя. Всей жизнью своей и делами подтвердил Иннокентий Михайлович Сибиряков непреложность древнего церковного знания, что милостыня очищает сердце верующего человека и приводит его к благочестию. «Как семя даёт росток, когда пойдёт дождь, - пишет прп. Ефрем Сирин, - так расцветает сердце при добрых делах» [Цит. по: 84, с. 36]. «Если душа совершает добрые дела, то Дух Святой обитает в ней» [Цит. по: 84, с. 36], - учит авва Исаия. Так милосердием и благотворениями, привлекающими к человеку благодать Божию, воспитывалось сердце Иннокентия Сибирякова, приуготавливаясь к высокому служению в ангельском образе.
Настало время, когда и благотворительная деятельность в миру перестала приносить И. М. Сибирякову духовное удовлетворение. В связи с развитием газетно-журнальной отрасли стало почти невозможным исполнять заповедь Христа о творении милостыни в тайне, а потому предпринимаемый благодетелем христианский труд по спасению души обесценивался. Об этом ненасытном любопытстве к чужим тайнам писал примерно в то время и епископ Михаил (Грибановский): «Так... и с благотворениями. Кто приносит ими жертву Богу, тот знает, что много ли, мало ли он принёс, - для Бога это равно ничтожно: Ему принадлежит и небо и земля и все богатства вселенной. И потому такой благотворитель никогда не станет останавливаться на мысли о важности сделанного им и только поблагодарит Бога, что в данный миг удалось посильно выразить Ему свою любовь и прославить Его... И в следующий миг он уже заботится о новом прославлении Бога и не думает о прежнем, которое уже прошло, как благоухание кадила, о котором долго размышлять нет никакого смысла.
Кто своему благотворению придаёт только человеческий, личный или общественный характер, кто пускает свои добрые дела в оборот людских отношений, рекламируя себя, ища благодарности, домогаясь славы, хвалясь пользой, - тот должен знать, что делает он дело человеческое, а не Божье, что он поступает... не как христианин, что плоды его дел не оставят никакого следа в вечности и погибнут вместе со всем шумом и со всей суетой этого мира, что до Бога они не доходят и с исполнением заповеди Христа не имеют ничего общего... Различные толки газет и сообщения о благотворениях так же в существе дела уместны, как отчёт о том, насколько кто усердно молится Богу в церкви, как вздохнул и когда перекрестился. Всё это дело чисто внутреннее, сокровенное, - дело, которому подобает быть вдали от посторонних взоров, и кто лезет сюда с непрошенным любопытством, тот совершает нравственное преступление» [55, c. 26-27].
Надо вспомнить столичное общество тех лет - расцерковляющееся не по дням, а по часам, увлекающееся новомодными учениями, суетящееся в желании блеснуть перед другими неестественной роскошью и освобождением от нравственного долга, - чтобы понять, насколько Иннокентию Сибирякову, с его почтительностью и воспитанной в нём скромностью, было не просто следовать избранным идеалам. Кроме того, с юности Иннокентий Сибиряков находился под постоянным воздействием демократически настроенной среды русской интеллигенции: учёных и литераторов, преданно любящих сибирский край, горячо и искренне отдающихся своему делу, одарённых не только талантом, но и прекрасными личностными качествами, но, при стремлении к переменам во внешней жизни России, всё дальше отходивших от духовных основ русской жизни.
И.М. Сибиряков поддерживал материально их научные и литературные проекты, многим из них обеспечил жизнь, заботился об их семьях и детях, следуя заповеди «всякому просящему у тебе дай» (Лк. 6, 30) и искренне любя тех, кого Господь дал ему в попутчики на дороге земной жизни. И поразительно, что находясь в таком окружении двадцать (!) лет Иннокентий Сибиряков не прекращал поиска главного идеала, неуклонно шёл к постижению высшей - богоподобной - сути человека.
Иннокентия Михайловича Сибирякова от бездуховности спасали и семейные основания, и нацеленность его души на поиск жизненного идеала, и горячее желание личного совершенства, что, в конечном итоге, дало ему возможность найти искомое. Он получил то, что искал, потому что «сила духа даётся лишь свободе». «А где эта свобода? Где стремление, где любовь к ней? - спрашивал в конце XIX века своих современников епископ Михаил (Грибановский) и разъяснял, - ... мы все более подпадаем под обаяние ума и открытых им непреложных законов внутреннего и внешнего мира! (Имеются в виду открытия в области естествознания - Т.Ш.). Свобода - это для нас ересь, бунт, целая революция. Только лишь у тех, у кого эти законы высосали всю кровь и разбили всю жизнь, - только у тех есть жажда подвига свободы, на которую и откликается Дух Христов» [55, c. 79].
В этих словах приоткрывается внутренняя тайна полного обращения к Богу многих, кто приходит ко Христу в зрелом возрасте, в том числе и тайна обращения Иннокентия Сибирякова.
«Предоставленный своему внутреннему чувству, - писал в начале XX в. Д.А. Хомяков, подчеркивая ценность внутреннего побудительного мотива и для «самостоянья человека», и для народа, - человек будет непременно проявлять свою индивидуальность, сообразно её природной силе или в меру её культурной обработки. То же и народ. Он всегда себя проявит таким, каков он есть, если будет действовать по внушению своего внутреннего голоса, а не во исполнение какой-нибудь заимствованной программы. И только такая его деятельность имеет цену и для него и для человечества, обогащая оное новым человеческим типом» [130, с. 203].
Ядро личности Иннокентия Сибирякова устояло не только перед разрушительным воздействием революционных идей того времени, но и очаровавшей многих мечтой всеобщего благоденствия, а также возвышенной иллюзией созидательной деятельности на пользу обществу, и даже человечеству, но уже без духовного основания такого порыва.
Открывшийся как бы заново мир православного монашества, пронизывая сердце чистотой духа и искренним братолюбием, помогал Иннокентию Сибирякову окончательно освободиться от мировоззренческих заблуждений прежних лет. Но именно в это время, когда Иннокентий Михайлович только начинал учиться основам созерцательной жизни, светлый и одухотворённый мир русского неба на земле всё с большей неприязнью отметался «передовой» русской интеллигенцией, влекущейся к своей гибели вслед за разоблачёнными в наши дни вождями.
В те годы гонения на Церковь пока ещё на словесном уровне под общую с нею критику подпал и Иннокентий Сибиряков. Будь он рядовым купцом, на его желание уйти в монастырь никто бы не обратил внимание. Но Иннокентий Михайлович был человеком известным, а потому общественное мнение вынесло ему однозначный приговор и подвергло гонению. Почему именно так общество отреагировало на желание Иннокентия Сибирякова уйти в монастырь? Да потому, что в его душе уже воссияла правда Христова, и мир это видел и принять его таким, с этой правдой в душе, уже не смог.
«Если мир вас ненавидит, - предупреждает Господь, - знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы своё; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира; потому ненавидит вас мир... Если Меня гнали; будут гнать и вас: если Моё слово соблюдали; будут соблюдать и ваше» (Ин. 15, 18-20).
И стоит только удивляться тому, насколько единодушными оказались в своём неприятии выбора Иннокентия Сибирякова как «высшее» общество в лице градоначальника Санкт-Петербурга Валя с имеющимися у него карательными полномочиями, так и преследуемая им «прогрессивная» интеллигенция, прошедшая каторгу и ссылку за антиправительственные действия.
«Иннокентий» - значит «безвинный»
Когда хочешь положить начало
доброму деланию,
приготовься сперва к искушениям
и не сомневайся в истине.
Исаак Сирин
Истина даётся только тому,
кто её ищет добросовестно,
а всякая истина служит Богу.
А.С. Хомяков
Среди современников, наблюдавших жизнь Иннокентия Михайловича Сибирякова, встречались люди, уже не способные на подаяние милостыни в духе Евангелия. Они считали щедрого благотворителя в некотором роде чудаком. Человеческая зависть, опечаленная чужим благополучием, распространяла о нём измышления, слухи, кривотолки, клевету, попадавшие порой в печать, к сожалению, даже в церковную [123, c. 93], о чём уже упоминалось. Но пока мир судил да рядил о жизни золотопромышленника в новом качестве, в самом Иннокентии Михайловиче продолжали происходить благодатные перемены.
Монах Климент пишет: «Усиленная благотворительность и усердная молитва дали Иннокентию Михайловичу спокойствие духа, но он ещё часто вспоминал евангельского богача, которому сказал Господь Иисус Христос: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твоё и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною (Мф. 19, 21). Этот призыв он относил всецело к себе и не мог успокоиться до тех пор, пока не будет нести свой крест за Христом, как один от неимущих. Наконец, бесповоротно он решил последовать Евангельскому призыву и начал с такой поспешностию расточать имение чрез... иеромонаха Давида, как будто старался сбросить с себя тяжёлую ношу, как можно скорее.
Но как ни щедро расточал Сибиряков свои именья, их оставалось ещё много. Последнему способствовало его крупное золотопромышленное дело и то, что он расточал имущество разумно - давал деньги лишь туда, куда их должно было дать; притом же и иеромонах Давид способствовал его благоразумной раздаче и к деньгам отнюдь не был пристрастен, что и заставило Иннокентия Михайловича полюбить его. И он полюбил его от всей души и избрал себе в духовника и духовного вождя на жизненной стезе» [39, c. 514-515].
И как рядом с этим свидетельством монаха о внутренних побудительных причинах щедрой благотворительности Иннокентия Сибирякова тускло выглядит заявление «прогрессивного» интеллигента А. Головачева: «Он не мог не видеть, что эти щедрые пожертвования его - малая капля и ничуть не содействуют хотя частичному разрешению великого вопроса об имущественном неравенстве. Есть основание думать, что вопрос этот сильно беспокоил Иннокентия Михайловича и он не мог найти выхода из тяжёлого положения» [20, c. 1].
Пока окружающие с недоумением обсуждали поступки Иннокентия Михайловича, он жил по Евангелию, а потому укреплялся духом и восходил «от силы в силу» (Пс. 83, 8), созревая для наивысшего служения - всецелого предания себя воле Божией. И на этом пути было попущено ему суровое испытание. Когда Иннокентий Сибиряков уже перестал скрывать свою любовь к монашескому житию, стал часто разговаривать с монахами и монахинями о духовной жизни и сам уже открыто высказывал желание стать монахом, некоторые близкие люди при поддержке Санкт-Петербургского градоначальника обвинили его в безумстве с желанием не допустить к монашеству и взять его капиталы под опёку.
Христианская благотворительность Иннокентия Михайловича Сибирякова была объявлена «безрассудной расточительностью» и вменялась ему в вину. «Просвещённое» общество, оставленное без щедрых попечений благотворителя, не могло ему этого простить. Порой это чувствуется даже в некрологах и посмертных статьях, опубликованных после кончины схимонаха Иннокентия. «В это время мучительного раздумья («об имущественном неравенстве», как считает автор цитируемой статьи - Т.Ш.) Сибирякова начинают окружать монахи и монахини и вести с ним беседы о житейской суете, о ничтожности человеческой личности. И.М. как мягкая натура, - пытается объяснить А. Головачёв, - быстро поддаётся новому, умело направленному влиянию, начинает задумываться над религиозными вечными вопросами и по желанию «новых друзей» удаляется от старых, уклоняется от общения с ними, и только некоторые из них ещё приходят в соприкосновение с ним» [20, c. 1].
Грустно читать подобные свидетельства, не столько приоткрывающие действительное положение вещей, сколько выдающие скромные размеры той внутренней мерки, с которой подходили к оценке поступков Иннокентия Михайловича некоторые биографы и свидетели, мировоззрение которых уже было ограничено лишь рамками материального мира. Вызывает сожаление тот факт, что огромный материк русской духовной культуры прошёл мимо сознания этих «русских» интеллигентов.
Итак, в столице вокруг имени Иннокентия Сибирякова начинает складываться определённое общественное мнение. Столичным толстосумам поведение Иннокентия Михайловича не давало покоя по той причине, что через щедрые благотворения И.М. Сибирякова обнаруживалась их личная неспособность к подобным поступкам, к настоящей, идущей от сердца, жертве ради Христа. Недаром историк М.К. Соколовский, знакомившийся с делом Сибирякова «по Канцелярии Санкт-Петербургского Градоначальства», вынужден был начать его описание с такого отступления: «Миллионы... Золотой кумир был от века царём общества. Всё и вся приносилось в жертву золотому тельцу. Около золота плелась интрига, слагались сплетни, змея зависти готова была высунуть своё жало, порою в реторте шипел яд и даже точилось лезвие кинжала. Золотой дождь мог всё купить, заставляя молчать стыд и совесть, забывать доброе имя, честь, семью, родину...» [68, c. 16].
Михаил Константинович Соколовский в 1916 г. был избран Председателем Петроградской Губернской Ученой Архивной Комиссии. В 1924 г. он писал: «Вскоре я получил... старые дела Сыскной Полиции, которые были предназначены к уничтожению. Этому дару следует придать особое значение, т. к. весь остальной архив Сыскной Полиции был сожжён в первые дни революции и, значит, погиб окончательно для науки.
Полученные мною дела, достигавшие нескольких тысяч, я тщательно пересмотрел. Огромное большинство их, действительно представляло то, что можно назвать макулатурой. ...Но несколько сот дел являются высокоинтересным архивным источником...» [68, c. 12].
Надо отдать должное исследователю и поблагодарить его за то, что он сохранил для потомков подробное описание судебного освидетельствования Иннокентия Михайловича Сибирякова, на котором благотворитель был полностью оправдан. Так как обвинение Иннокентия Сибирякова в безумии занимает одно из ключевых мест в его биографии, попробуем по имеющимся в нашем распоряжении источникам восстановить картину глумления, которому подвергся известный на всю Россию золотопромышленник и общественный деятель.
«Своеобразное дело касательно миллионов имеется в делах Сыскной Полиции, - пишет М.К. Соколовский, - дело, вызванное миллионами известного золотопромышленника Иннокентия Михайловича Сибирякова. Щедрою рукою, полными пригоршнями сыпал он золото на помощь просителям, на культурные цели, и тем родил сомнение в нормальности своих умственных способностей. Находился он ещё в полном расцвете сил - ему было 33 года, - окружён он был миллионами, можно сказать, купался в них и... познал всю тщету денег. Отказывая лично себе, он поселился в маленькой квартирке и стал раздавать крупными кушами деньги направо и налево. Конечно, это было своеобразно. Общество не удивлялось бы, если бы он преподносил жемчуг и бриллианты сомнительным певичкам, если бы он строил себе дворцы во вкусе альгамбры, накупал картин, гобелены, севр и сакс или в пьяном виде разбивал зеркала, чтобы вызвать хриплый хохот арфянок, - всё это было бы обычно. Но Сибиряков отошёл от этого и, побуждаемый душевными склонностями, проводил в жизнь правило - «просящему дай»!» [68, c. 16-17].
Поводом для обвинения Иннокентия Михайловича Сибирякова в «невменяемости» послужил такой случай. «Входя однажды в Знаменскую церковь в Петербурге (теперь на этом месте находится станция метро площадь Восстания - Т.Ш.), он положил на книжку стоявшей на паперти монахини серебряный рубль, - сообщает Б. Никонов. - Монахиня, должно быть, привыкла получать только самые мелкие подаяния; она так была поражена этим рублём, что тут же, на глазах Сибирякова, упала на колени пред образом и стала громко благодарить Бога за такой щедрый дар. Сибиряков был растроган и спросил у монахини её адрес и из какой она обители. И на следующий же день он явился по её адресу в одно из столичных подворий и передал монахине все свои свободные деньги... (исследование данного вопроса позволило выяснить, что сумма пожертвования составляла 147 тысяч рублей - Т.Ш.).
Монахиня пришла в ужас от такой огромной суммы. Она заподозрила тут что-то неладное и по уходе своего необыкновенного посетителя заявила о нём полиции... Возникло упомянутое нами судебное дело... Суд, однако признал его (Сибирякова) действовавшим в состоянии полного разумения и утвердил за бедной угличской женской обителью пожертвованную ей громадную сумму» [61, c. 960в].
Итак, после пожертвования 147 тыс. рублей в пользу Угличского Богоявленского монастыря, в 1894 г. имущество И.М. Сибирякова было опечатано, и ему пришлось проходить через унизительную процедуру освидетельствований, результаты которых предавались широкой огласке [135, c. 76]. Иннокентий Михайлович оказался чуть ли не под домашним арестом, а у родственников требовали давать за него расписки. В это тяжёлое для благотворителя время, когда ещё шёл сбор компрометирующих Иннокентия Сибирякова материалов, посетил Иннокентия Михайловича Сибирякова незнакомый ему до той поры иеромонах Алексий (Осколков), задумавший строить монастырь на Дальнем Востоке России в Приморском крае. Вот как описывает почтенный старец свою первую встречу с Иннокентием Михайловичем.
«Приехал, вхожу на двор, показывают входную дверь каменного в 5 этажей дома; подымаюсь по темной лестнице в третий этаж - звоню! Отворяется дверь, спрашиваю - здесь ли живёт И.М. Сибиряков? Здесь! Пожалуйте. Вхожу - тесная передняя, передо мной маленький, аккуратный человек! Спрашиваю. Дома Иннокентий Михайлович? Дома - пожалуйтес - и отворяет, оказывается кабинет, посредине большой письменный стол; в правой стене, при окне - дверь, на ручке замка которой вижу висит сургучная печать, шнурок от которой сургучною же печатью прилеплен к другой половине двери. Не видя никого в кабинете, опять спрашиваю: где же сам то Инк. Михайлович? Тогда уж он говорит - это я! И просит сесть на стул при столе, а сам сел против меня» [6, c. 29].
Иннокентий Михайлович признался ревнителю иноческого подвига: «Люблю монашество и сам желаю быть монахом». Увидев в посетителе сочувствующего ему брата по вере, Сибиряков откровенно рассказал отцу Алексию о своём бедственном положении. «Начав повествование о посещении его докторами, экспертами и полицией, - вспоминает иеромонах Алексий, - и как стараются его смутить, расстроить, вызвать на неприятный спор, доказать во всём его неправость, ошибочность, ума не здравость, со слезами говорил: «Что сделал я им? Разве это не моя собственность? Ведь я не разбойникам раздаю и ко славе Божией жертвую!» [6, c. 29].
Отец Алексий взял на себя хлопоты по оказанию помощи Иннокентию Михайловичу, объяснив ему главный духовный смысл происходящего с ним. Он сыграл важную роль в жизни схимонаха Иннокентия и вселил в него надежду: «Очень рад, что милость Бога доставила мне утешение познакомиться с вами, ибо в вас я вижу Богом любимого - желающего, но не умеющего любить Его, - раба смиренного и кроткого...
Веруйте, что получите полную свободу. Бог да благословит вас» [6, c. 30].
За время пребывания о. Алексия в Александро-Невской Лавре, где будущий основатель приморской обители останавливался, у него скопилось три письма Иннокентия Сибирякова. «Прочитал письмо и возблагодарил Бога, - сообщает скупые, но важные сведения о. Алексий, - письмо написано красивым, твёрдым почерком, на хорошей бумаге, аккуратно сложенное, вложено в конверт не смятый, с адресом - тоже спокойно-методически твёрдым, красиво-написанным. Где же, думаю, с ума сошедший... И случилось в короткое время, что собралось у меня три его письма, одинаково чисто, отличным твёрдым почерком написанных, с содержанием не праздной болтовни, а с сообщениями делового человека. Эти письма, свидетельствуя о здравости, спокойствии его ума, как бы побуждали меня явиться деятельным энергичным ходатаем его, Сибирякова, об избавлении его от преследований Валя (градоначальника). В уповании на Бога я решил имеющиеся у меня три письма представить владыке - митрополиту Палладию и просить его энергичного содействия ко избавлению Сибирякова от преследований Валя. Митрополит, рассмотрев письма и найдя, что писавший вполне умно здоровый - направил меня прямо к Обер-Прокурору (К. Победоносцеву - Т.Ш.). Обер-Прокурор, прочитав их с некою радостию, сказал - вполне здоровый, оставьте эти письма мне. Дней через восемь, увидев меня в Синоде, - ещё издали говорит: А! о. Алексий, здравствуйте, поздравляю вас - ваш питомец свободен! И, отойдя со мною к окну, - говорит: вечером, мы: Министр Юстиции, Министр Внутренних дел и я рассуждали о деле Сибирякова и решили вполне освободить его, и запретили Градоначальнику вмешиваться в его дела. Поздравляю вас и поезжайте обрадовать его и поздравить» [6, 32].
Встреча о. Алексия с Константином Победоносцевым происходила уже после 13 июня 1894 г., когда И.М. Сибирякова свидетельствовало губернское правление и большинством голосов признало его здоровым. «Такое решение не удовлетворило градоначальника, - сообщает М.К. Соколовский, - и он 30 июня вошёл с представлением к министру внутренних дел, где указывал, что «расточительность Сибирякова при отсутствии всякой осторожности может повести к передаче больших сумм в руки лиц, преследующих политические цели, несогласные с интересами правительства» и просил о новом освидетельствовании Сибирякова, которое произошло 30 января 1895 года» [68, c. 17].
В библиотеке Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне хранится дневник иеросхимонаха Владимира, современника И.М. Сибирякова. Есть в этом дневнике любопытная запись о том, что слух о деле миллионера Сибирякова дошёл до царя, и Александр III пожелал встретиться с Иннокентием Михайловичем. Во время этой встречи И.М. Сибиряков «умно поговорил» с царём, и тот повелел его отпустить и больше не трогать [24]. Пока это свидетельство не подтверждено специальным исследованием. Но если такая встреча и имела место, то защита Александра III над Иннокентием Михайловичем не была продолжительной: осенью 1894 г. Император скончался. Похоже, что этим обстоятельством и воспользовались гонители Иннокентия Сибирякова, так как уже в начале 1895 г. его подвергли новому освидетельствованию.
«Большинством голосов и тут Сибиряков признан был здоровым», - пишет М.К. Соколовский [68, c. 17]. «Особое мнение» высказал на этом заседании «член присутствия, сенатор Лихачёв». «Логическая стройность, изящество изложения, гуманная мягкость - вот качества этого мнения», - констатирует исследователь [68, c. 17]. «Тонко, последовательно и без суеты разбирает Лихачёв доводы, которые могли бы поселить мнение о якобы «беспредельной расточительности» Сибирякова, - сообщает М.К. Соколовский. - «Раз у него 220 тыс. ежегодного дохода и 10 милл. состояния, - говорил Лихачёв в своём защитном слове, - то к его расходам нельзя применять обыкновенную мерку. Для его необычных доходов - и расходы необычные. Он пожертвовал крупный капитал в фонд сибирских рабочих, так как именно их труду обязан своим огромным состоянием; он пожертвовал монахине 147 тыс. на церкви, так как считал эту сумму потерянной и ему возвращённой случайно и сверх ожидания; он подарил художнику 28 тыс., так как тот желал устроить фотогалерею и не имел никаких денег. Все выдачи Сибирякова, - замечает Лихачёв, - относительно говоря, более или менее соразмерны с потребностями и нуждами лиц, кому были назначены». Не упускает Лихачёв отметить, что Сибиряков не выдал ни одного обязательства, не подписал ни одного векселя. Разбитие же бюста Мефистофеля, изображавшего торжествующего дьявола, вполне объяснимо со стороны глубоко убеждённого христианина (копия статуи М. Антокольского - Т.Ш.).
Своё мнение заканчивает Лихачёв общим очерком жизни Сибирякова: «Выросши в богатой купеческой семье, где редко встречал отказ в исполнении своих желаний, он рано начал самостоятельную, вполне свободную, независимую жизнь обеспеченного человека. Окончив образование, Сибиряков, свободный от обязательного, ради средств к жизни, труда, увлекается химией и занимается ею со страстью. Потом он бросает химию и принимается с таким же жаром изучать анатомию. Но скоро он бросает и занятия анатомией, перестаёт читать что-либо, кроме Евангелия, зачитывается и увлекается им, с увлечением и страстью старается проводить в жизнь христианские чувства любви и помощи ближнему. Может быть, и полоса религиозности минует. Но он - здоров...» [68, c. 18].
«Итак, - подводит итог М.К. Соколовский, - Сибиряков дважды был признан здоровым. Однако и тут не успокоился градоначальник и запрашивал министра внутренних дел: выдавать ли Сибирякову капиталы, на которые наложено запрещение, указывая, что «есть основание предполагать, что часть раздаваемых Сибиряковым денег может быть направлена на противоправительственные предприятия».
Однако голосу градоначальника и его неуловимому намёку на неблагонадежность Сибирякова не внял министр, предписавший тотчас сдать все капиталы Сибирякова ему по принадлежности» - подытоживает М.К. Соколовский [68, c. 18].
Великая вера проверяется и великим испытанием - этот духовный закон осуществился в жизни Иннокентия Сибирякова в полной мере. Сенатор Лихачёв ошибся: «полоса религиозности» для Иннокентия Михайловича Сибирякова «не минула», вера в Бога стала смыслом жизни этого человека, идеалом, которого неотступно искала его душа и которому этот праведник, утвердившись в зрелые годы в вере предков, оказался предан до последнего своего часа. Бесчестие, которое устроил мир сердобольным деяниям Иннокентия Сибирякова, оказалось во благо и окончательно укрепило в нём решимость уйти в монастырь, последовав примерам таких святых, как Григорий Двоеслов, Арсений Тверской и многие другие, которые тоже раздали своё имущество ради спасения души.
Как уже упоминалось, в библиотеке Русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря недавно обнаружена дневниковая запись времени кончины схимонаха Иннокентия (Сибирякова). Есть там и очень важное свидетельство о том, что монашеский путь не являлся только выбором сердца благотворителя, но это было небесное избранничество: «В то время, - записано в дневнике иеросхимонаха-святогорца Владимира, - явился к Сибирякову отец Давид Андреевский, с чудотворною иконою и открыл ему видение, что он должен быть монахом у них в скиту. Сибиряков ответил, что и у него есть уже стремление к этому. Вот с того момента он и поступил к ним, сначала на подворье в Санкт-Петербурге, а потом и сюда на Афон и вполне предал свою волю отцу Давиду, даже и с многомиллионным капиталом» [24].
Считаем необходимым отметить, что ряд учёных и литераторов признали Иннокентия Михайловича Сибирякова «ненормальным человеком» только потому, что он стал «много» говорить «о религии, о Боге, о спасении души» [88, c. 191-192]. В конце XIX в. сторонники материалистических идей и не могли иначе воспринимать искренний духовный порыв человека к Богу. Окружающему Иннокентия Михайловича обществу легко было понять подгулявшего в ресторане купчика, но человека, жертвующего своему лакею 25 тыс. рублей, оно понять уже не могло [135, c. 77].
Обретение истины в Православной вере было воспринято рядом знакомых Иннокентия Сибирякова как «безумие». Перемену в их недавнем соратнике они стали определять крикливыми и хлёсткими терминами: «религиозный экстаз», «религиозная экзальтация» и т. п. Но рано или поздно, всему определяется своё место - и временному, и преходящему. И случай с Иннокентием Сибиряковым - не единственный под солнцем, а потому оставлено гонимым в утешение и такое слово: «Тогда праведник с великим дерзновением станет пред лицем тех, которые оскорбляли его: они же, увидев, смутятся великим страхом и изумятся неожиданности спасения его и, раскаиваясь... будут говорить сами в себе: «это тот самый, который был у нас некогда в посмеянии и притчею поругания. Безумные, мы почитали жизнь его сумасшествием и кончину его бесчестною! Как же он причислен к сынам Божиим, и жребий его - со святыми? Итак мы заблудились от пути истины, и свет правды не светил нам, и солнце не озаряло нас. Мы преисполнились делами беззакония и погибели и ходим по непроходимым пустыням, а пути Господня не познали» (Прем. 5, 1-7).
Нельзя без сожаления писать о том непонимании, которое проявил по отношению к И.М. Сибирякову Н.М. Ядринцев. Он наделял благотворителя в своих характеристиках незаслуженными чертами, не стеснялся и оскорбительных высказываний. После поездки в Америку на Колумбову выставку в 1893 г. Н.М. Ядринцев вернулся в Россию крайне разочарованным. «Вся эта заатлантическая сутолока жизни с погоней за наживой и борьбой за существование, - писал в своих воспоминаниях В. Острогорский, - всё это могучее царство доллара оттолкнули от себя стареющего идеалиста шестидесятых годов. С горьким юмором рассказывал он об американцах и их комфорте, науке и искусствах, думая описать свою поездку в ряде писем...» [70. с. 320]. Из своей депрессии учёный уже не вышел и в тот год, когда Иннокентий Сибиряков стал монастырским послушником, Николай Михайлович без связи с этим событием по собственному желанию ушёл из жизни. Столь разные итоги жизни этих двух людей, стали как бы прообразами двух путей не только русской интеллигенции, но и всей России: один вёл к самоистреблению, другой - к обновлению в духе, к святости. Эти два пути остаются перед Россией и сегодня.
В 1894 г. Иннокентий Сибиряков жертвует 25 тыс. рублей на основание Свято-Троицкого Николо-Уссурийского монастыря и переходит жить на Санкт-Петербургское подворье Старо-Афонского Свято-Андреевского скита. Перед уходом из мира в письме П.Ф. Лесгафту, как свидетельствует сам учёный, Иннокентий Михайлович написал, «что жизнь человека должна состоять только в стремлении к личному его совершенствованию и образованию; ...и поэтому он избирает путь веры и надеется найти удовлетворение в религии» [53, c. 11]. Иннокентий Михайлович Сибиряков унёс своё духовное начало в безмолвие монашеской кельи, туда, где ещё жила Святая Русь, не предавшая своего Бога.
А Россия - она оставалась разной: одна её часть пребывала в духовной спячке, другая - клокотала смертельной злобой на всё святое и жила в предвкушении разрушения уже не только духовных, но и государственных основ, третья - металась между первой и второй в погоне за террористами, и лишь малая часть её праведников, без которых не могут устоять города, молилась и пророчествовала, но внимать этим пророчествам в «образованном обществе» пишущих и говорящих людей было некому.
(Продолжение следует)
[1] См. Шабунин А.В. Лесгафт в Петербурге. Л., 1989. С. 192-193.
