Любят времена опасные,
осторожные весьма,
буквы титульные, красные,
византийского письма.
Чтоб двуногий чуял шерстию,
всем покровом роговым,
близость Третьего Пришествия,
разминувшись со Вторым.
Юрий Рудис, Владивосток
«Поэт издалека заводит речь. Поэта далеко заводит речь» (М. Цветаева). По-своему замечательна не вполне утопичная мысль Сен-Симона о глубочайшем нравственно-этическом содержании религии, проводниками которого в обществе должны стать поэты и священники, причем «будущее сольёт эти две функции в одну, ибо самая высокая поэзия будет в то же время самой могучей проповедью» [4. 34].
Поэзия - блудная дочь молитвы. И, сколько бы она ни блудила, самые глубокие, самые мелодичные её отголоски - религиозные. Ибо «на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк., 15. 7).
Одна из вершин русской духовной поэзии, почти впрямую подтверждающая «утопичный» посыл Сен-Симона, - «Канон Божественному и покланяемому Пресвятому Духу Параклиту, творение инока Максима (Грека) Святогорца», в котором Максим почти «по-пушкински» «горько жалуется и горько слёзы льёт»:
...Юности гнусными стрекании
на мя вооружився скверный
всяким образом,
теми душу мою и живот весь
осквернил есть;
но, Параклите преблагий,
плодами покаяния исцели мя!
В напасти лютыя по уму падох,
и недоумением содержим есмь всюду,
и в беды различныя впадаю,
и якоже ладия в морском волнении
обуреваем есмь;
но преблагий Утешителю,
лютого сего обуревания,
молю тя,
скоро исхити мя. [8. 198]
И поныне, дабы одухотворить «текст дня грядущего», православные христиане начинают молитвенное правило с обращения к Святому Духу: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякие скверны, и спаси, Блаже, души наша».
Христос говорит ученикам Своим: «Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек; Духа истины, которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет» (Ин., 14. 16-17).
Несмотря на то, что Михаил Триволис (то бишь Максим Грек) родился семнадцатью годами позже крушения Великой Византии, его отношение к третьей ипостаси Св. Троицы определялось почти «генетически». По мысли В. Былинина [2. 75], в ХV веке угроза и реальность падения Второго Рима под турецким мечом обратили духовные очи ромеев не к «мужественному триединому Началу Ценности», а к последнему «огненосному заступнику» - Святому Духу, Божественному Параклиту. Культ исполнения Святым Духом и «грозного духоблистания» с наглядностью проявился уже в творчестве соотечественника Максима - Феофана Грека, вместе с которым через четверть столетия после Куликовской битвы Андрей Рублёв расписывал Благовещенский собор Московского Кремля и многое почерпнул для себя в «огненной живописи» Феофана.
Хотя, к слову сказать, «сравнительно с искусством Феофана Грека живопись Андрея Рублёва отличает большее спокойствие, движения сдержаннее, краски ярче; в тематике Рублёва усилены мотивы прощения, заступничества за грешников; его творчество лиричнее, мягче, душевнее феофановского», - считает Д. С. Лихачёв [6. 46]. Яростные же фрески Феофана (например, в церкви Спаса Преображения в Новгороде с изображёнными на них старцами-столпниками и ангелами, фигуры которых озаряемы изнутри ослепительно ярким светом), представляли подлинный гимн Святому Духу - надежде и утешению ромеев.
Мирской же вектор их упования - Флорентийская уния, навязанная Римом Константинополю, слабеющему под ударами турок и самоей Западной империи, - просуществовал всего четырнадцать лет и был скорее шагом политическим, нежели религиозным; потому-то правоверные византийцы «активно не сочувствовали» сей соглашательской унии и предпочитали «лучше видеть в Константинополе турецкую чалму, нежели папскую тиару» [10. 498].
Ещё свежи были в памяти разор и унижение Константинополя крестоносцами в самом начале ХIII-го столетия. Никита Хонаит пишет в своей «Истории» о том, как латиняне «бесстыдно бросились грабить не только имущество горожан, но и то, что посвящено Богу... Ещё не погасло пламя пожаров, как сбор и переплавка церковных сокровищ возобновилась с ещё большим, чем прежде, размахом. Войско латинян использовало поступавшие к нему таким образом золото и серебро, словно простой металл, на свои плотские потребности и беззаботно расточало его на рынках. И хотя они хорошо знали, откуда поступают выделенные им деньги, они уверяли себя в полнейшей своей непогрешимости... Когда же делили добычу, то не было для них разницы между мирской утварью и священными сосудам и - равным образом всё использовали они для своих плотских нужд, не заботясь ни о Боге, ни о правосудии. Даже из Божественных изображений Христа и святых они делали сиденья и скамейки для ног. Тому же, что нечестиво творили они в Великой Церкви (т. е. в Храме Св. Софии - Ю. К.) - трудно поверить...» [7. 244-245, 268].
На более глубоком, «метафизическом» уровне мысленное предпочтение «турецкой чалмы папской тиаре» имело место - в данном случае - ещё хотя бы и потому, что изначальные духовные ритмы мирочувствования православных ромеев (я не говорю здесь о - собственно - вероучениях, всегда склонных потакать лукавому рассудку) много ближе к Востоку как таковому с его поэтически-ассоциативным мышлением, нежели к «непрепревзойдённой логике» рационализма, которым, несмотря на всевозможные «экзистенции», и поныне, как молоком легендарной волчицы, питает себя Запад, «одним лишь разумом доверившись Христу».
Но, оголивший миру дремлющие корни,
сей разум не осилит Славы горней -
ни в келье затворившись, ни в скиту,
пока душа, как охмелённый ловчий,
по дебрям рыскает, ощерившись по-волчьи,
и, как неясыть, слепнет на свету... [5. 152]
По крайней мере, православное миропонимание не тщится объяснить на пальцах, почему, например, даосский «великий квадрат не имеет углов», или - каким образом не успела вытечь вода из опрокинутого кувшина, задетого копытом огненной кобылицы Пророка, покуда он на небесах беседовал с патриархами и ангелами.
...и византийский пафос парашютом спускается по тонкой паутинке в то место, где скончался Лао-цзы [3. 18].
Максим Грек едва ли не первым из мыслителей, «пишущих по-русски», глубоко осознал до поры до времени потаённую пагубу результатов сугубо рационалистичного миропонимания, как бы предвидя и «философский механицизм» Декарта, и «христианство без Христа» Огюста Конта, и всевозможные «игры в бисер» изощрённых интеллектуалов, камнем преткновения для которых всегда была и остаётся «Троица единосущная и нераздельная, единица триипостасная и соприсносущная», о которой о. Павел Флоренский сказал, что это - единственная «схема» (символ), обещающая разрешить некое Spoch - «интеллектуальное остолбенение», духовную энтропию. «Если только вообще можно удовлетворить вопросу скепсиса», - «скептически» добавляет он [9. 51].
Невольный последователь въедливого Секста Эмпирика и добродушно-ироничного Монтеня, блестящий интеллектуал и умница аргентинец Хорхе Луис Борхес, воспитанный одинаково строго и в католической вере (матерью) и в ядовито-саркастическом атеизме (отцом), настойчиво выстраивает бесконечные лабиринты иронической гордыни, зиждущейся, как сказал бы философ, на «непонимании закованности своего сознания в зле, трагизме и бренности существования».
Так, рассуждая о феномене Святой Троицы, Борхес пишет: «Внезапную идею объединить в одно целое Отца, Сына и призрак можно счесть интеллектуальным извращением, она как чудище из ночного кошмара: сплетение трёх фигур - это какой-то интеллектуальный ужас, некая заарканенная вечность, уловленная при помощи двух повешенных друг против друга зеркал». И далее (что весьма важно в нашем рассуждении): «Идея соединения трёх лиц в одном, взятая сама по себе, отдельно от концепции искупления (здесь и далее выделено и подчёркнуто мною - Ю. К.), должна показаться странной (а что заставляет брать «идею» отдельно от «концепции»? - спросим мы - Ю.К.). Нетрудно понять, - вполне резонно замечает Борхес, - что отказ от Троичности превращает Иисуса из вечного мерила нашей веры в какого-то случайного посланца Господа, некий исторический факт, которого могло и не быть» [1. 84].
То есть - по апостолу Павлу - «если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша. И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1 Кор., 15. 14, 19).
Максим Грек уже тогда провидя подобное «рассеяние и расточение» в умах и душах, искушаемых рациональной пытливостью, весьма «неразумно» обмолвился в уже упоминаемом нами «Каноне Божественному и покланяемому Пресвятому Духу Параклиту», утверждая и воспевая Святую Троицу: «Великаго воистину молчания достойна суть вся твоя таинства: трилицствуеши бо в едином существе и, соединяема, пребываеши несмесна... Весь цел Сын, веруем, есть во Отце существенне и Дух; от него бо аки от единаго начала соприсносущне оба сияют, и пребывают о себе в живоначальных ипостасях своих» [8. 198].
***
СЛАВА БОГУ ЗА ВСЁ!
«...скажи, чтобы камни сии сделались хлебами» От Матфея, 4.3
Камень лежит при дороге.
Господу слава!
Небо его опаляет.
Славен Зиждитель!
Время грохочет в ущельях,
Слава вовеки!
Каменный тлен размывая.
Ныне и присно.
Славен Господь Вседержитель!
Рожь колосится.
Птицы не жнут и не сеют.
Небу осанна!
Ниву Господь попаляет.
Сыплется колос.
Стадо очами взирает.
Хлеб наш насущный!
Воля Твоя да пребудет!
Глады и моры.
Щедрую длань отверзаешь.
Крест над толпою.
Глину в печи обжигаешь.
Денно и нощно.
Слава Тебе, Параклите!
Се - человецы... [5. 249]
Споспешествующая литература
1. Борхес Х. Л. История вечности. // Коллекция. - С-Пб. : Северо-Запад, 1992.
2. Былинин В. Древнерусская духовная лирика. // Альм. «Прометей». - М. : Молодая гвардия, 1990.
3. Зима Татьяна. Скобы. - Владивосток: Рубеж, 2004.
4. Цит.: Ильичев А. Веленью Божию, о Муза, будь послушна. - Владивосток : ДВГУ, 1996.
5. Кабанков Юрий. Камни преткновенные. - Владивосток : Уссури - Лавка языков, 1999.
6. Лихачев Д. Культура Руси времен Андрея Рублева и Епифания Премудрого. - М.-Л., 1962.
7. Никита Хонаит. История. / Цит.: Заборов М. История крестовых походов в документах и материалах. - М. : Высшая школа, 1977.
8. Максим Грек. Творения. Часть 3. - Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1996.
9. Флоренский П. Столп и Утверждение Истины, т. 1. - М. : Правда, 1990.
10. Полный православный богословский энциклопедический словарь, т. 1. - Изд. Сойкина, СПб. Репринт. - М. : Возрождение, 1992.