Христианский социализм: да или нет?

Да будет заклинаньем разум скован

И не теснит фантазии узда

И.В. Гете «Фауст»

Мне легко представить профессора Санкт-Петербургских духовной академии и университета Сергея Львовича Фирсова в состоянии раздражения: оно сродни вдохновению. Оно замечательным образом может раскрепощать его перо (пальцы, бегающие по клавиатуре компьютера).

          На этот раз он, как автор, примеривается к серьезной задаче: «завалить», растоптать и навеки похоронить коммунистическую идею, точнее, возможность «христианского коммунизма». Природная живость и обаятельная раздражительность уступили место жесткому изобличительному настрою. Скрытый, ни разу не цитированный оппонент Фирсова, видимо, очень серьезен в своих аргументах в пользу исторических перспектив в России христианского коммунизма, и профессор Фирсов заведен не на шутку.     

Я не случайно начала не с доводов «по существу», а с нерационального посыла. В материале Фирсова заправляет личность с либеральными политическими убеждениями, а не профессионализм историка.

В сети на сайте «Православие и мир» помещены тезисы его будущей книги «На весах веры: От коммунистической религии к новым «святым» посткоммунистической России». Похоже, что это будет не исследование, а монолог суженного сознания, ослепленного ненавистью к советскому прошлому своей родины, сродни заклинанию, когда водят руками, произносят заговоры и «отводят беду».

Нельзя оставлять оппонента за текстом в качестве горючего для своего пафоса. Иная точка зрения должна быть озвучена.

С.Л. Фирсов называет «коммунистический период» истории России трагедией. Видимо, он забывает, какое определение дается трагедии в классической эстетике. Трагедия ─ физическая гибель героя и одновременное утверждение идеалов, которым он служил. Именно в этом смысле судьба нашей Советской Родины глубоко трагична. Она попыталась осуществить великую мечту об идеальном общественном устройстве, и обожглась с самого начала. Угрозой новому общественному устройству стали и геополитические интересы других держав. (Закон геополитики: слабое государство пожирается сильным, и Советской России надо было стать сильной, увы, любой ценой). Принципиально новое общество, где отсутствует власть денег и чудовищная несправедливость, было поставлено на грань гибели, а потом и приведено к ней, нравственное несовершенство самого человека, в том числе и порочность тех, кто управлял строительством нового мира. В этом отношении мы наступили на те же грабли, что в свое время честнейший Робеспьер: он кинулся спасать революцию, избавляясь от склок, интриг, коварства и подлости в самой революционной верхушке, и проиграл. Сталин эту битву выдержал. Идея, потрепанная, израненная, выжила и после Великой Отечественной войны стала на ощупь продвигаться и набирать силу. Шли непроторенными путями - и потерпели поражение. Но образы недавнего прошлого не отпускают нашу страну. У одних не иссякает ненависть, у других растет признание по отношению к великому русскому опыту. Крепнет намерение переосмыслить его, отделить главное от наносного, временного. И число сторонников обновленного социализма растет. Достаточно было вкусить «благ капитализма», чтобы переосмыслить прошлое.

Что касается смысла, который просится из контекста С. Л. Фирсова, правильнее будет: судьба Советской России кошмарна, чудовищна, страшна, но не трагична. В трагедии есть элемент прекрасного, кошмар всегда уродлив. Он вызывает отвращение. Его нельзя любить, он, в отличие от трагедии не созидателен. Приведу один из ключевых тезисов будущей книги. «Убить религиозное начало в человеке, полностью изменить сознание человека коммунисты не смогли, однако изуродовали они его очень сильно. Для этого много делалось при Ленине и Сталине. По существу они создали нового человека - «хомо советикуса». Этот урод может считаться одним из позорнейших достижений советских коммунистов».

Поразительно, до какой степени тут сквозит нелюбовь к людям страны, в которой он родился, рос, учился. Достаточно вспомнить образы советской киноклассики, чтобы понять, какой тип «хомо советикус», который он называет «уродом», утверждался в недавнем прошлом. Он и в наше время остается единственным светлым началом российского культурного пространства. Бессребреничество, служение порученному делу, идеалы добра, служившие непосредственным руководством к поступку, и многие другие замечательные качества в недавнем нашем прошлом задавались великой советской киноклассикой. Для ясности в этом примере напомню мысль Ф. Шиллера: «Искусство - это царство прекрасной видимости». Нет, не сомнамбулические видения и не потемкинские деревни имел в виду предтеча немецкого классического идеализма. Он говорил о том, что в искусстве идеалы облекаются в плоть и кровь и предстают как реальность. Смотрите, вот ─ то о чем мы мечтаем, вот так-то и так-то может оно влиться в нашу жизнь: таким типом человека, с таким вот лицом и поступками. Все идеал узнают, он совсем рядом, и как же благодатно его присутствие!

На этих путях и стоит искать собирательный образ человека советского времени. У Фирсова выборка типичного советского человека предвзята и зависима от уже имеющихся доминант в его сознании. И не удивительно, что образ, зависший в его воображении отвратителен.

Если найти источник такой злобы в либеральной демагогии 90-х, то ею напоены были все, но ненавистью все не исполнились. Причина в чем-то другом. Возможно, играет голубая кровь - он потомок «бывших», самодостаточных и самореализованных в дооктябрьский период петербуржцев. Но и в этой среде были те, кто осознавал истоки и смысл победившей революции. Когда приходит понимание неотвратимости, умные становятся мудрецами, не очень умные ─ злобствующими обывателями.

В когорту русских мудрецов вошел Николай Александрович Бердяев (1874 -1948). В работе «Истоки и смысл русского коммунизма», впервые изданной заграницей в 1937 году, он показал, что Россия пришла к нему неслучайно. Исток русского коммунизма он увидел в искании царства, основанного на правде, и религиозных ожиданиях, а также в особенностях самого русского человека. «Религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремленность к трансцендентному, которое относится то к вечности, к иному миру, то к будущему, к этому миру. Религиозная энергия русской души обладает способностью переключаться и направляться к целям, которые не являются уже религиозными, напр., к социальным целям».

Именно Бердяев первым назвал марксизм - псевдорелигией, так что мысль давно известна и не нова. Понятное дело, автором интернет-публикации она разделяется ─ можно сказать, она ему родная. Он ее обыгрывает и развивает, доводя до абсурда.

Кстати, Бердяев писал также, что любая социально значимая идея приобретает религиозный смысл. Современный либеральный гуманизм Европы - еще какая-псевдорелигия! Она набирает силу, но она Фирсову почему-то не страшна.

В упомянутом сочинении «Истоки и смысл русского коммунизма» русский философ писал о появлении с победой большевиков нового непривлекательного типа человека (идея только что упомянутого хомо советикус заимствована из этого же источника). Именно так Бердяеву перед эмиграцией в 1922 году запомнилась московская улица и ее отдельные типы до выезда в эмиграцию. Работу, о которой мы здесь говорим, он написал в 1933 году, находясь во Франции. Этот философ был мастер конструировать реальность из внутреннего видения вещей. И образ русского коммунизма разворачивался на внутреннем экране его сознания таким, каким он и мог предстать ему - не более того. Но реальный исторический процесс намного богаче любых умозрительных конструкций.

В начале XXI века не стоило бы иметь дело лишь с коммунизмом по Бердяеву. Философ застал оглушительное его появление - не больше. Можно ли теперь брать на рассмотрение это событие русской истории, не видя в нем разных периодов, фаз и тенденций? Не посмотрев в программы современных политических партий коммунистического толка? Можно ли подавать его монстром из 1933 года? Но именно так предстает у Фирсова идея социального равенства и справедливости и то, как она осуществлялась в Советском Союзе. Основной ряд мыслей Бердяева в подаче Фирсова упрощен, огрублен, исчезла мысль об органичности и неизбежности случившегося.

Говоря о коммунизме в позитивном смысле я сознательно стараюсь не употреблять слова «коммунизм», а говорю о социализме, либо о социальной системе равенства и справедливости. Само слово «коммунизм» сейчас для многих звучит как звук исторической угрозы. Идея с накоплением опыта способна трансформироваться, а историческое событие в свою очередь переживать разные стадии становления, но слово («коммунизм»), однажды вызванное к жизни, перечеркивает способность рассуждать. Мысль нужно проследить, она требует усилия, а слово дает готовые выводы без рассуждения. И словом «коммунизм» гремят и гремят. Вспомнился Генрих Гейне:

Вот тебе Гегеля полный курс,

Вот тебе смысл наук прямой

Я понял его, потому что умен,

Потому что я барабанщик лихой.

Ведь никто не будет спорить: налицо разные фазы в имевшем место строительстве принципиально новой общественно-политической системы. Ценой глубочайшего национального потрясения, страданий, аскетизма и жертв было таки построено общество социальной справедливости, основанное не на господстве «бабла» и свободы без ограничений, а на здоровых нравственных ценностях, уважении разных народов и их культур. От «коммунизма» эпохи большевизма мало чего оставалось. Достижения социализма нам, помнившим это время, казались такими же естественными как воздух. Социализм был все ближе и ближе приближался к христианству, потому что, окрепнув, стал не жертвовать человеком, а беречь его и считаться с ним. Не идеология, не «псевдорелигия», не пантеон «советских святых» скрепляли тогда страну, а справедливость и равенство. Псевдорелигия, которой так пугает Фирсов, то есть культ вождей и революционеров, оставался на периферии сознания, он вовсе не был сокровенным «всем» советского человека. Марксистско-ленинская идеология воспринималась, как бы то точнее выразить... как некоторый аэростат с тройным силуэтом, запущенный когда-то, к которому привыкли как к данности, но никто на него не молился. По отношению к идеологическому нажиму существовала внутренняя дистанция. Возможно, я выскажу парадоксальную мысль, но мы жили реально в деиделогизированной среде. И свободное от идеологии сознание, расширенное чтением всем доступной мировой философской и художественной классики, сохранявшимся в семьях религиозным укладом, тянулось к Богу. Да, система себя излишне оберегала, свободы не было в публичном пространстве. Это теперь ее преимущества перед капиталистическим миром очевидны.

Приведу еще цитаты из текста С.Л.Фирсова. «Коммунистической империи надо было преклонить колена перед «советским, самым лучшим, самым справедливым, самым гуманным государством», а то и прямо поклониться мертвому В. Ленину. О внутреннем состоянии человека беспокоились мало. Веру никто не проверял». Последние фразы глубоко показательны. Они как раз и свидетельствуют о той самой внутренней свободе, о которой свидетельствую я.

Сергей Львович Фирсов высказывается: «Создавались сакральные места, будь то в Петрограде или в Москве. Главной «святыней» коммунистов был мавзолей Ленина в Москве, построенный в виде вавилонского зиккурата».

Но, может быть, читатель согласится, что псеведорелигиозные святыни советского государства,- это лишь утрированное представление о символике советской государственности и нового общественного устройства. Символика, государственная, национальная и даже идеологическая, была и будет у каждого государства, и этим символам всегда придавался характер сакральности.

Здесь мне в моей рецензии пора перейти к главному, что темпераментно и огнедышаще проделывает С.Л. Фирсов - разводит как антиподов христианство и коммунизм.

В Санкт-Петербургской духовной академии в настоящее время сложился круг людей, разделяющих историософские позиции профессора Фирсова. Центром этого кружка, можно предположить, является тоже профессор ─ заведующий кафедрой новейшей истории Церкви Санкт-Петербургской духовной академии протоиерей Георгий Митрофанов. Войти сюда с мало-мальски левыми, просоветскими настроениями означает получить черную метку и подвергнуться глухому остракизму: так велико здесь неприятие инакомыслящих. Здесь бесполезно доказывать, что в церковной среде нет коммунистов и либералов, а есть братья по вере, тем более для священника, для которого все - паства. Реальность чужого сознания, в котором идея социальной справедливости и готовность послужить ее осуществлению питается христианской настроенностью и всем духом христианства, для этого кружка невозможна по определению. Ну не может посыл социальной справедливости совмещаться с Православной Верой.

         По сути, мы здесь имеем дело с глубоко политизированным сознанием. Выборка своих и чужих идет по политическому цензу. Как аксиома проходит утверждение, что коммунизм, то есть общество, построенное не на капиталистических основаниях, закономерно приводит к гонению христиан и их гибели, а те христиане, которые признают себя сторонниками идей государственности и социализма, и с которыми теперь все чаще приходится иметь дело, заведомо ─ волки в овечьей шкуре. Подобные убеждения питаются вчерашним днем, событиями 70-летней давности, а не реалиями настоящего. Другим стал мир, в активную общественно-политическую жизнь страны вступают люди другого типа.

Опять хотелось бы вернуться к Николаю Александровичу Бердяеву. Именно он отметил тоталитарность коммунистической идеи. То есть она должна подчинить себе человека целиком без остатка: своей политикой, своей философией, этикой и эстетикой. Действительно публичное пространство было переполнено пропагандистскими очевидностями, с которыми спорить не хотелось, их избыточность была явной. Но в наше время мы видим, что либерально-демократическая идеология не менее тоталитарна и нетерпима к инакомыслию. Тоталитарность всегда появляется там, где есть конфронтация. Но, оберегая христианство от опасностей слева, есть риск - он все более очевиден ─ получить удар как раз справа. Недавно в Англии запретили открытое ношение крестиков, неприемлемым становится и название любимого в Европе и Америке семейного праздника ─ Рождество.

Атеизм Маркса (и не только он, а материализм в целом), подхваченный Лениным, был не органичен для социалистической (коммунистической) практики в России. Возможно, что именно он ее погубил. Победившая революция должна была протянуть руку Церкви и дать человеку нового общества почувствовать себя образом и подобием Божиим. Конечно, серьезные основания опасаться Церкви как организации оставались, поскольку до революции она была частью государственной машины. И в наше время Церковь остается крепкой организацией, по своему устройству сопоставимой с государственной, и поэтому находится под неусыпным контролем государства. В настоящее время тактика этого контроля изменилась и нынешнее государство подчиняет Ее себе, приручая всевозможными благами. Не я первая бью тревогу по поводу того, что мы имеем теперь дело с таким явлением как Церковь благополучная. И чем более благополучной она становится, тем, больше ее возмущает и потрясает период гонений 20-30 гг. XX века. Святая Тереза молила Господа о страданиях для себя, чтобы быть ближе ко Христу, а в нашей Церкви не утихают голоса проклятий в адрес гонителей, ужас перед бывшими репрессиями растет вместе с благополучием сегодняшнего дня. Договорились до того, что такая страна, где происходят гонения на Православную Веру, не нужна вовсе. Как будто опыт истории не учит, что гонения на христианство не смогли его уничтожить, а кровь христиан укрепляла и возвышала Церковь.

Как-то мне довелось услышать возглас недоумения по поводу голоса, отданного за КПРФ и брошенную фразу:

─А что сказали бы они, российские новомученики, о которых Вы столько писали?

Действительно, что сказали бы они из своего далека? Только с одним уточнением: если бы у них была возможность наблюдать за всем происходившим в стране вплоть до нашего времени. Но вот что они говорили уже тогда.

Ныне канонизированный Епископ Лука (Войно-Ясенецкий), 1923 год:

«Однажды ночью вызвали на допрос, продолжавшийся часа два. Его вел очень крупный чекист, который впоследствии занимал очень видную должность в московском ГПУ. Он допрашивал меня о моих политических взглядах и моем отношении к советской власти. Услышав, что я всегда был демократом, он поставил вопрос ребром: так кто же вы ─ друг наш или враг наш? Я ответил: «И друг ваш и враг ваш, если бы я не был христианином, то, вероятно, стал бы коммунистом. Но вы воздвигли гонение на христианство, и потому, конечно, я не друг ваш»[1].

Погибший в исправительно-трудовом лагере Епископ Герман (Ряшенцев), 1936 г.:

«Если отнять от окружающей нас действительности дух непомерной гордыни и чувственности, то на всем мы увидим отсветы Его истины и Его заповедей. Его законы вложены в мысли и сердца людей. Это неискоренимо как природа. И хотя зиждущие всячески игнорируют Его и хотят устранить Его и даже память Его из жизни, но Он остается краеугольным камнем и силой основных идей нового общества. В этом залог и просветления, и обращения и духовного обновления, а для страдающих и болеющих над этим «отступлением» ─ ободрения, спокойствия и терпения».[2]

По своей сути, духу, Православная Церковь не может спокойно сосуществовать с государством безграничного обогащения меньшинства и прозябания большинства. Но голос Церкви, который будет услышан, - это голос подвижника, стоика, который сам в первую очередь не дорожит благами этого мира, помня о жизни вечной, но печется о благе народа, с чистой совестью осуждает неправедное, избыточное богатство. Ватикан, не отказавшийся от жизненной роскоши, не требовавший по высшему христианскому счету от себя и от своей паствы, пожинает в Европе свои плоды: господство неоязычества и ислама.

Мне остается коснуться еще одного «перла» из текста С.Л. Фирсова.

«Когда я задумываюсь над вопросом, что же лежало в основе этой религиозности, какая главная идея имела место быть, то прихожу к мысли, что в основе было поклонение государству, идолопоклонство перед социалистической державой... В основе этих идей, как уже было сказано, лежало поклонение «самому справедливому государству», «государствобесие», если угодно, такое настроение, когда Бог подменялся идолом. Не замечать этого - значит не замечать одной из главных трагедий русского духа в ХХ веке».

Вот не надо вешать на социализм все, что можно и что нельзя. Любовь к своей стране объединяет народонаселение в монолит по имени «народ» тем более в такой огромной стране как Россия. Так было, есть и будет. Отрицание государства называется не любовью к Богу, а анархизмом и не увеличивает любовь к Богу, а ведет к распаду страны. Фирсов, видимо, предлагает не любить свою страну, а относиться к ней чисто прагматически, любить же только Бога. В духе постмодернистских изысков придумал даже новое словечко «государствобесие». Возможно, он совершил посыл в прошлое и лягнул мертвого льва. А в наше время с любовью к Богу и государству как обстоит? Все на своих местах: мы ненавидим государство и уповаем только на Бога. И это хорошо и правильно.

Атрибутивный признак коммунизма по Фирсову, «ради идеи «справедливого» государства убивать людей, не желающих идти в новый земной «рай»».

В этой фразе «убивать людей, не желающих идти в земной рай» заложено дешевое ерничество начала 90-х годов, потому что земной рай без издевки - это прекрасная социальная утопия. Расстрелы же 30-х гг. XX века в нашей стране проходили не по поводу рая, а по внутренней жесточайшей политической борьбе внутри руководящей верхушки страны: уничтожались возможные сторонники политических противников в схватке за власть. В будущем общественно-политическом строительстве этого не должно повториться. И будет Православие тому в помощь и гарант.

А способствовать лучшему социальному устройству православному человеку все-таки стоит. Молитвой, словом и делом послужить такому строю, в котором большая часть народа, а это те, кто не умеет выколачивать для себя и своих детей деньги с помощью бизнеса и легально-преступных форм обогащения, будут жить достойно, уверенно и чисто. И нам еще предстоит пройти долгий путь, чтобы осуществить победу конституционно. В конце этого пути несправедливости и грязи на земле будет все-таки меньше. Вот что такое христианский социализм XXI века. Аминь.

Ольга Ходаковская, кандидат философских наук, Санкт-Петербург

[1] Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание». Автобиография. М., 1995. С. .39

[2] Письма епископа Германа (Ряшенцева) из ссылки. 4 тетради. Переписаны рукой адресата - Н.А. Верховцевой. Тетрадь №4. Архив СПб епархии. Ф.2, Оп. 8. Д.15. Л.66 об - 67.