«Черный обелиск» – роман Эриха Марии Ремарка 1956 года о годе 1923-м.
Вымышленный провинциальный городок Верденбрюк, в котором во времена послевоенной экономической инфляции и смуты в умах выживает и пытается найти себя Людвиг Бодмер, в котором с легкостью угадывается сам писатель.
Название города можно перевести как испаряющийся, исчезающий мост.
Действительно, жизнь героев романа подобна мосту, который вот-вот исчезнет; она как будто зависла между двумя пропастями – Первой и Второй мировыми войнами. Люди еще не отошли от одной войны, а перед ними уже мрачной тенью стоит другая, еще более страшная. Хотя они еще этого не понимают. Ростки грядущей нацистской катастрофы уже есть, уже громогласно заявляют о своих реваншистских и человеконенавистнических претензиях, но еще мало кого пугают и даже вызывают скептическую иронию и смех.
Людей гораздо больше интересуют экономические, а не политические вопросы; они в большинстве своем поглощены поисками «хлеба насущного» и развлечениями. Идеи отодвинуты на задний план. Их место занимают материальные блага, которых на всех не хватает.
Пятью символическими средоточиями этого «подвисшего» времени в романе являются родильный дом, соседствующая с ним клиника умалишенных, находящаяся на ее территории католическая церковь, публичный дом и кладбище.
Поневоле складывается впечатление, что люди рождаются для того, чтобы вырасти, сойти с ума или пуститься во все тяжкие, что в принципе одно и то же, и, наконец, умереть. По пути на кладбище они время от времени заходят в церковь, но по большому счету не верят в то, чему там учат.
Для меня ключевым образом романа является утренняя месса в католическом храме, заполненном пациентами клиники для душевнобольных, которые, подобно безмолвным каменным статуям, не понимают, что происходит[1]. Они присутствуют, отсутствуя, то ли ни о чем не думая, то ли витая мыслями в каких-то неведомых нам мирах. Они рядом со здоровыми людьми, священнослужителями, врачами и санитарами, но между ними пропасть – пропасть непонимания. Есть ли эта пропасть между ними и Богом? Неизвестно. Это один из самых сильных символов межвоенного времени ХХ века, явно перекликающийся с другим ремарковским символом уже военного времени – Библии, лежащей на руинах разбомбленного храма, страницы которой листает только ветер (в романе «Время жить и время умирать»).
По «откровениям» возлюбленной героя умалишенной Изабеллы (Женевьевы), священники пригвоздили Христа ко Кресту и заперли Его в храмах, чтобы не выпускать Его к людям, чтобы Он их не будоражил Своей проповедью. Но даже если бы они Его выпустили, то все равно бы снова распяли, как и две тысячи лет назад.
«Он хочет выйти, но они держат его взаперти. Кровь из ран у него течет и течет, и он хочет сойти с креста. А они его не пускают. Они держат его в тюрьмах с высокими башнями, возносят к нему молитвы и курят ладаном, но не выпускают… Ведь столько заключенных,… и те, на воле, боятся их. Но распятого на кресте они боятся больше всего… Все, кто пользуется им и живет за его счет. Бесчисленное множество людей… Пусть они освободят его. Но они его не выпустят, он для них слишком опасен. Он не такой, как они. Он самый опасный из всех, потому что самый добрый… Они снова убили бы его, те самые, кто ему теперь поклоняется. И они убили бы его, как убивали бесчисленное множество людей во имя его. Во имя справедливости и любви к ближнему»[2].
Ответим на эти «безумные глаголы». В них много горькой правды. Верно, что среди христиан много фарисейского лицемерия и самооправдания, много несоответствия между речами и образом жизни, творится много зла, которое оправдывается и маскируется добрыми евангельскими словами. Но это никак не оправдывает личного неверия видящих все это людей, не мешает им стать праведными христианами. Разве грехи других позволяют мне самому грешить? Напротив, видение чужих грехов позволяет их избежать.
«Все, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают» (Мф. 23:3), – говорит Господь ученикам о фарисеях.
Неверующие же рассуждают так: если среди верующих много грехов, много лицемерия, то не будем верующими, будем жить сами по себе, то есть быть такими же, как грешные верующие, только без веры во Христа. Тем самым они оправдывают свое неверие, дают себе позволение жить по своим страстям, никак не борясь с ними и закрывая себе путь к обращению и спасению. Неверующие забывают, что само понятие греха или зла немыслимо без святого Бога. Настоящее осознание греха ведет человека к смирению, покаянию и Богопознанию. Но для того, чтобы все это произошло, нужно увидеть грех не в других, а в самом себе, ужаснувшись своему падшему гибельному состоянию.
К сожалению, этого не происходит ни с Изабеллой, ни с Людвигом. Для него церковь – просто земная человеческая организация, проповедующая то, чего нет и никогда не было, исторический анахронизм, которым, впрочем, не грех воспользоваться, чтобы подзаработать.
Он не воинствующий атеист-богоборец, а агрессивный атеист-пацифист. После Первой мировой для него, как и для множества участников и жертв войны, Бог как живое и личное существо умер[3], то есть перестал существовать и вызывать какой-либо отклик в душах и сердцах. Они потеряли веру в Него.
Почему так произошло? Потому что их сознание, их разум и чувства не смогли вместить веру в любящего Бога и все ужасы пережитой ими войны. Это главная причина.
За годы войны смерть стала настолько обыденным и привычным делом, что фактически отождествилась с жизнью, подменила ее. Жизнь стала бытием к смерти, по выражению современника Ремарка философа Мартина Хайдеггера[4].
За годы войны массы людей привыкли убивать и умирать, привыкли к смерти, привыкли не ценить жизнь, осознавая ее непрочность, мимолетность, зависимость от непредсказуемого случая, слепой судьбы, безразличного рока или фатума. Предвоенный мир беззаботного детства и крепкой семьи, порядка и благополучия, любви, веры и надежды рухнул без возврата и уже никогда не будет прежним. Если до войны смерть рассматривали с точки зрения жизни, то после войны жизнь уже видят и понимают с точки зрения смерти. Место системы координат рождения и жизни заняла ценностная система координат убийства и смерти.
Если жизнь – это смерть, остается только умирать, стараясь сделать это как можно приятнее и безболезненнее для себя. «Станем есть и пить, ибо завтра умрем» (1 Кор. 15: 32), будем наслаждаться тем временем, которое нам еще осталось. Осталось же его, в любом случае, меньше, чем нам хочется. Так всегда рассуждают обезверившиеся люди.
В такой смертоносной жизни нет места для Бога, Который есть Путь, Истина и Жизнь[5], Правда и Святость; нет никаких опор, никаких гарантий, никакого порядка. Есть только хаос бессмысленных человеческих мыслей, желаний и чувств; есть только бремя страстей человеческих[6].
Поэтому здесь все позволено, нет ничего запретного, как и благословенного, нет добра и зла, истины и лжи, страха и надежды. Вместе с верой в Бога рухнула любая определенность. Все обратилось в ничто, изничтожилось в своей основе. Все прогнило, истлело, стало ветхим и относительным.
Бедные обыватели еще верят в реальность окружающего их мира, еще цепляются за жизнь, придавая ей какой-то смысл, но ничего уже давно нет – ни причины, ни цели, ни смысла, ни закона. Каждый из нас – лишь мимолетная вспышка сознания во мраке, которую мы иллюзорно считаем жизнью.
Эту правду знают лишь сумасшедшие, шизофреники, потерявшие свое Я, которое подобно разбитому зеркалу рассыпалось на несколько осколков. Только они понимают, что нет ни их самих, ни других, ни мира вокруг. Ничего нет и никогда не было. Такова страшная правда нигилизма – настоящей религии ХХ века.
Поэтому самые адекватные, трезвомыслящие люди – суть умалишенные. Они не боятся заглянуть в глаза мрачной бездны Ничто. Они – блаженные, юродивые нашего времени. Большинство же, самодовольно считающие себя психически здоровыми, и есть настоящие сумасшедшие, которые, чтобы не узнать правду, держат знающих ее людей в застенках сумасшедших домов. Человечество обезумело.
Когда-то мир воспринимался как священный живой организм, после – как храм Божий, затем как машина или театр; после Первой мировой войны он окончательно превратился в сумасшедший дом. Вторая мировая еще больше это подтвердила.
Людвиг и его сослуживцы – это люди, детство и молодость которых была внезапно оборвана войной. На ней они привыкли к убийству и смертям своих и чужих, ощутили равенство и братство перед лицом смерти. На войне они сформировались как личности, как боевые товарищи, стали сами собой.
И тут война закончилась. Они внезапно потеряли опору под ногами, экзистенциальный контекст, почву своего бытия. После позорного поражения они стали «потерянным поколением»[7], потерянным для «нормальной» мирной жизни. Они патологически обречены и дальше воевать, убивать и умирать во снах и наяву, потому что ничего другого просто не умеют. Война формирует военных людей, которые ненавидят войну и вместе с тем не могут без нее жить.
Им бы могла помочь вера во Христа, даруемое Им покаяние и смирение, милосердие и прощение. Но они слишком далеко зашли, слишком пропитались, трансформировались войной, чтобы довериться любви Божией.
В них очень силен комплекс побежденных – комплекс реванша. Именно в сердца потерянных и проигравших людей как в подготовленную почву падают семена ненависти и мести, именно в них они дают свои многочисленные смертоносные всходы.
Символом сгущающегося вселенского мрака в романе является черный обелиск, который на протяжении всего романа никто не покупает. Это памятник ни для кого конкретно, но для всего обезумевшего человечества. Только в самом конце, перед своим отъездом из города Людвигу удается продать его проституткам для увековечивания памяти их подруги, умершей на «работе» блудницы по прозвищу Железная Лошадь. Продажа обелиска еще больше усиливает всю абсурдность происходящего.
Хаос и тьма противоестественны для человека. Так всегда было, пока они верили в Бога. Люди – существа порядка и света. Поэтому они вопреки всем выпавшим на их долю испытаниям и разочарованиям стремятся к порядку и свету. Для викария Бодендика и сестер монашек они воплощаются в Боге, для атеиста доктора Вернике – в науке и помощи пациентам, для самого Людвига на какое-то время – в поэзии, для Генриха Кроля – в национализме, граничащем с нацизмом, для кого-то – в коммунизме. И мы знаем, идея какого порядка окажется сильнее других, подчинит их себе и очень скоро восторжествует в Германии 1930-х, обрекая эту страну и ее народ на катастрофу Второй мировой войны[8].
У Ремарка, как и у его героя, нет рецепта выхода из описанного им кризиса, неумолимо перерастающего в катастрофу. Все, что он, как и его герой, смог сделать, это спасти себя и не участвовать в окружающем его безумии, уехав сначала из города, а затем – из страны. Он не нашел в себе сил ни для деятельного сопротивления, ни для подвига исповедничества, ни тем более мученичества. Он просто уехал.
Если бы он остался, то наверняка стал бы бездушным винтиком германской военной машины, подобно Эрнсту Греберу в романе «Время жить и время умирать», который понимает всю преступность нацизма, но продолжает делать свое солдатское дело.
Все друзья Людвига, которые остались в Верденбрюке, погибли: одни на войне, другие – в концлагере. Многие знакомые приспешники нацизма выжили и хорошо устроились после войны, намного лучше уцелевших жертв режима. Сам город после бомбежек и нового строительства изменился до неузнаваемости.
От последних строк романа веет горьким разочарованием и ноющей болью.
«Все было разрушено, потом построено заново, и ничего не узнаешь… Лишь два здания сохранились в полной неприкосновенности – дом для умалишенных и родильный дом, главным образом потому, что они стоят за чертой города. И они сразу же оказались переполненными, переполнены они и сейчас. Их пришлось даже значительно расширить»[9].
Чаша неверия в Бога была испита до конца. Старый мир ушел. На смену ему пришел новый мир. Люди все так же продолжают рождаться и сходить с ума, не делая выводов из прошлых трагедий и даже забывая о них.
Без веры во Христа нет и не может быть Правды, Истины и Жизни в человеческих сердцах. Без Него наше существование превращается в сплошное беспутье.
[1] Ремарк Эрих Мария. Черный обелиск. М., 1989. С. 26–28.
[2] Ремарк Эрих Мария. Черный обелиск. М., 1989. С. 265–267.
[3] Ницше Фридрих. Веселая наука. М., 1999.
[4] Хайдеггер Мартин. Бытие и время. М., 1998.
[5] Ин. 14: 6.
[6] Моэм С. Бремя страстей человеческих. М., 2009.
[7] Олимова Ш.А. Обзор литературы потерянного поколения // Молодой ученый, 2022. №19 (414). С. 490–491.
[8] Старгардт Николас. Мобилизованная нация. Германия 1939–1945. М., 2024.
[9] Ремарк Эрих Мария. Черный обелиск. М., 1989. С. 409.
