Источник: Вечерняя Москва
– Какая из ваших картин для вас самая главная?
– С профессиональной точки зрения, пожалуй, «Доживем до понедельника», которую мы сняли по тем временам в рекордно короткий срок – за четыре месяца. Это все-таки настоящий кинематограф. Не случайно замечательный американский режиссер Рубен Мамулян, который сделал в свое время «Королеву Христину», сказал мне: «Сташек, спасибо тебе за то, что ты прошептал мне на ухо такой нежный фильм»… Я считаю, это замечательный отзыв.
– Вы всегда сами решали, что вам снимать или были случаи, когда вам навязывали постановку того или иного фильма?
– Знаете, сейчас многие говорят, что их гноили, угнетали. Но я думаю, что вы никогда в жизни не встречали моих жалоб, при том, что все мои картины, начиная с первой, были закрыты. Но у меня всегда оставалось право не снимать то, что я не хотел снимать. И никто никогда не мог у меня этого права отнять. Как это можно было сделать? Заморить голодом? Но тогда были такие гонорары, что я мог написать сценарий научно-популярного фильма «Квадратно-гнездовая сеялка СШ-6» или «Головное сооружение туркменского канала» и купить автомобиль. Кроме того, у меня была еще военная пенсия, так что с голоду бы не умер.
Люди моего поколения сняли гораздо меньше картин, чем они могли бы снять. Но я думаю, что многим из нас абсолютно не стыдно за то, что мы сняли. Вот если бы я сделал картину подобную 95 процентов тех, которые сейчас делают, мне было бы стыдно перед моими учителями – Козинцевым и Эйзенштейном, хотя их уже и нет в живых. В искусстве, между прочим, очень важно, чтобы было перед кем стыдиться. А стыд он тесно связан с таким понятием, как совесть. И сейчас, когда я вижу на экране воинствующее бесстыдство и огромное количество лжи, я думаю: Боже мой, как же им не стыдно? Для меня совершенно ясно, что кино просто нет и каждый день это подтверждает. И на будущее нашего кинематографа я смотрю безнадежно, потому что кино стало абсолютно убыточной отраслью.
– Конечно, вы снимали в гораздо лучших условиях...
–… которые все долго кляли и теперь продолжают клясть. Когда все это начиналось, я уже знал, чем все кончится. И не потому, что я пророк, а потому что я достаточно хорошо был знаком с производством фильмов за границей. Я снимал в Чехословакии, тогда это еще была не капстрана, но законы были почти те же, снимал в Норвегии. А кроме того, я много раз бывал в Америке, у меня там много друзей, в том числе тот же Милош Форман. Поэтому я знал, что контроль рубля – это гораздо хуже, чем тот, идеологический контроль. Там можно было обмануть, применить эзопов язык для того, чтобы тебя поняли зрители. Наконец, там можно было уговорить, потому что далеко не все начальники были идиотами. Были среди них и умные люди, которые все прекрасно понимали и сами страдали от этой системы.
Не случайно, например, что много прекрасных картин было снято при Ермаше. Его все время обвиняют в травле Тарковского, а я лично знаю, сколько он принял на свою шею для того, чтобы Тарковский все-таки был, чтобы его картины увидели зрители. Знаете, что сказал мне сам Тарковский, когда мы с ним встретились за границей? Он мне сказал: «Станислав, я только теперь понял, что здесь я бы не снял ни одной своей картины, мне бы просто не дали их снять…» Уже «Ностальгию» он снимал в муках безденежья. «Жертвоприношение», после того, как отпал немецкий спонсор, снимал на деньги шведского института и истратил весь годовой бюджет. А когда он снял фильм, ему сказали: «Какие четыре часа? Только два часа и не больше!»
Контроль денег намного ужаснее. Простите меня, тот же Коппола был дважды банкротом – это режиссер такого уровня! Я уж не говорю про молодых. При мне описывали имущество французского режиссера Паскаля Обье за то, что он не закончил фильм вовремя. Милош Форман рассказывал мне, как он упрашивал продюсера дать ему возможность за три дня переснять финал «Кукушки». Так ему дали только один день, и он все-таки снял другой финал. Представление о том, что там, ах, как замечательно было снимать картины, очень наивное. Не случайно все, кто уехал, вернулись и работают здесь.
Я считаю героями людей, ухитрившихся в наше время снять картину, которая имеет настоящий успех и способна доставить радость зрителям. Я сейчас говорю даже не о содержании фильма. В этих экономических условиях ни один из нас, старых мастеров, не смог бы снять картину. Ибо стоимости стали такие, что вы должны снимать очень быстро, без всяких вариантов, без всякой импровизации, один-два дубля – и все. Это уже действительно индустрия. И в этой индустрии нужны прекрасные профессионалы на всех участках, начиная со сценария и кончая актерами и режиссерами.
– Какие, на ваш взгляд, главные ошибки были допущены в период реформации советского кинематографа?
– В кино были сделаны две генеральные ошибки. Первая – это то, что отпустили прокат, который надо было оставить в руках государства. Пусть бы в кинотеатрах тоже показывали американские фильмы, но весь доход шел бы в казну. Кино и водка – вот две доходные статьи для государства. Не случайно сейчас пришли к тому, чтобы производство водки вернуть под контроль государства. Правда, я не пойму, что они теперь смогут сделать с этой монополией, ведь все заводы-то частные? Существует точно такая же монополия проката.
И вторая ошибка, о которой я постоянно твердил, за что и схлопотал от всех – грузин, армян, молдован и так далее. Я абсолютно не понимал тогда, почему мы, собственно, должны разрушать наш Союз? Ведь это не Союз Советских Социалистических республик, а Союз кинематографистов, у нас же не государственные связи, а связи творческие. Посмотрите, что в результате: в Грузии кино не снимают, в Армении кино не снимают, в Молдавии кино не снимают, в Киргизии кино не снимают... А какие режиссеры там были! Какие картины снимали! Что же такое случилось?
– Как вы относитесь к процессу американизации российского кино?
– Вы знаете, есть картины западные и есть русские, сделанные по западным меркам – с насилием, убийствами, проститутками. Я не понимаю, зачем снимают такое кино? У нас другая страна, другой, как сейчас говорят, менталитет. Для меня это все равно, что видеть рядом с памятником Пушкину Макдоналдс и рекламу кока-колы. Интересно, что и сами режиссеры таких фильмов не могут ответить на вопрос, в чем смысл, что они хотели сказать ими? Если ради денег – понимаю, жить-то надо. Но за американцами им все равно не угнаться, у них и опыт другой, и средства другие. Это все равно, что воевать с трехлинейкой против автомата.
Я вообще считаю, что в мире были две великие кинематографии – советская (я не боюсь этого слова) и американская. Ну, и временами – французская и итальянская. Хотя весь неореализм вырос опять же из советской кинематографии, они сами считали Донского своим учителем. А Эйзенштейна, который сделал столько в теории кино, как никто другой, вообще почитали все кинематографисты.
Конечно, в Америке есть потрясающие режиссеры, есть выдающиеся картины, но плохих картин у них ничуть не меньше, чем у нас, а может быть, даже больше – мы сейчас в этом убеждаемся. И шедевров ничуть не больше, чем у нас, а может быть, даже меньше. Другое дело, что нас в мире знали гораздо меньше, чем американцев. Кстати сказать, лучшие американские картины опять же, как ни странно, сделали славянские режиссеры – Форман, Богданович, Полански...
– Станислав Иосифович, не возникает ли у вас желания тряхнуть стариной и снять что-нибудь про современную жизнь?
– Что снимать – вот в чем вопрос. Ведь, в общем-то, я снимал литературу, а где современная литература? Нет. Я хотел было снять картину о предательстве и даже предложил эту тему на телевидении. Сказал: «Давайте снимем фильм о перевертышах, причем начнем с самых маленьких людей, а закончим самыми большими.» Это была бы фантастическая картина. Но на меня посмотрели, как на сумасшедшего и сказали: «Иди, иди отсюда…»
