Не видеть очевидное трудно, меры принимать надо, и вот уже на горизонте замаячили «портфолио» школьника, возвращение среднего балла аттестата и сдача норм ГТО как необходимое условие поступления на отделение классической филологии.
Боюсь, эти меры будут приняты. Уж больно они бестолковые, и уж очень соответствуют общей тенденции развития наших реформ. Их коррупционный потенциал так грандиозен и настолько ясно виден любому человеку, прожившему в России больше года, что их вступление в силу практически неизбежно.
Казалось бы, говорить о ЕГЭ больше нечего.
Но все же меня, как человека преподающего без малого тридцать лет, интересует один вопрос: как же так вышло, что безобидный, в сущности, тест за несколько лет смолол в труху все среднее образование моей несчастной родины? Ведь в нем самом нет совсем ничего страшного. Ну, предложили бы мне, выпускнице хорошей московской спецшколы, сдать в незапамятном 1981 году любимый английский в такой форме - и что? Сдала бы без вопросов, легко и с удовольствием. Тест как тест. Формат как формат. Можно и так, можно и по-другому. Главное - знать предмет.
Так что же случилось, почему все вышло именно так?
Ответ довольно очевиден: из способа оценки знаний ЕГЭ превратился в смысл, цель и содержание образования.
Из школы почти повсеместно ушло то, что делало эти одиннадцать лет человеческой жизни интересными и осмысленными. Наши дебаты, конкурсы на лучший перевод Шекспира, на лучшую стенгазету на английском языке, наши походы, наши споры, наши спектакли - все это в прошлом. Стоит нынешней учительнице предложить детям поставить «Двенадцатую Ночь» - и на пороге у нее встанет родительский комитет с КИМами в руках и упреком на устах: «Не отвлекайте их от ЕГЭ, нам нужен балл!»
Послушайте, что говорят учителя. Это очень хорошие учителя, ручаюсь вам:
«Первое десятилетие этого века - это постепенное сползание вниз: школьники становились всё более прагматичными, количество любящих читать таяло на глазах, внепрограммные факультативы почти никому не нужны. С момента введения обязательного ЕГЭ в Москве (2006-2007 учебный год) всё стало ещё хуже: почти никому вообще ничего не нужно, кроме ЕГЭ; программа примитивизирована до крайности в соответствиями с требованиями ЕГЭ. С тех пор как отменили выпускное сочинение по литературе (2008 г.), она стала необязательным предметом. Вот уже шесть лет на литературе я изображаю преподавание: если не считать тех немногих, кто читает, кому интересно, ну и тех, кому сдавать ЕГЭ по литературе, а говорить о массе, то дошло до того, что чтение и восприятие стихотворения для старшеклассников стало совершенно непосильной работой, а произведения литературы вообще в любом классе приходится переводить с русского на русский, и это занимает львиную долю уроков».
А вот еще:
«Никто больше не хочет, чтобы деточку учили просто так. Надо, чтоб деточка получила высший балл. Поэтому - никакого общего развития. Никаких конкурсов поэзии, конференций по Байрону, выпуска газет, круглых столов и прочих радостей. Только формат, и баста. Отношение родителей не может не влиять на детей. Они тоже больше не хотят никакого общего развития. А когда хотят - я готова их целовать и обливать горючими слезами. К огромному счастью, все же еще иногда это случается».
Почему так вышло?
Мне кажется, причин несколько, и только часть из них лежит в самой сфере образования.
Первой причиной, как мне кажется, состоит в том, что вся школа работает на ВУЗ. Наш выпускник должен поступить в институт. Живым или мертвым.
Кажется, нигде в мире больше нет такого количества малограмотных людей с плохим высшим образованием. Зачем же все толпой ломятся в университеты, академии и институты?
Одна из причин, мне кажется, в крушении сословной системы в нашем обществе.
Приведу простой пример: в маленькой городке Сайренсистер в Англии на главной площади есть аптека. Ей 300 лет. Триста лет ее держит одна и та же семья. Семья напротив держит булочную, и лет двести в этой семье встают по утрам до рассвета, чтобы поставить в печь хлеб.
Сегодня я была на концерте, и на сцене стоял рояль. На нем было написано: Стейнвей и сыновья. С 1853 года эти люди делают музыкальные инструменты.
Вероятно, дети из этих семей становились и актерами, и пиратами, и дрессировщиками тигров. Но многие оставались в семейном деле, пользуясь при этом почетом и уважением сограждан, состоя в ремесленных гильдиях, заседа в городских советах, и занимая почетные места в церкви.
Хочу спросить вас, дорогие россияне: знаете ли вы хоть одну такую булочную в вашем городе? Хоть одну такую аптеку? Все снесло, смело, развеяло катастрофой 1917 года. Мы разучились уважать кропотливую ежедневную ручную работу, и тех, кто наживает честное богатство честным трудом.
Вот поэтому, мне кажется, и мечутся по никому не нужным институтам те, кто мог бы составлять соль этой земли - ту самую крестьянскую, купеческую и ремесленную Россию, которую мы, простите за штамп, потеряли. У нас слишком много никому не нужных вузов и слишком мало уважения к честной ручной работе. Вот и создают наши выпускники автомобиль «жигули» - пока их немецкие собратья делают «мерседесы».
Вторая причина всеобщего поступления - гендерная. Мальчикам у нас грозит армия. Бессмысленная и беспощадная, от которой надо откосить любым способом. Пока армия не станет профессиональной, мы будем совать своих мальчишек в ВУЗы, не интересуясь, надо оно им, или нет.
И вот при этой страшной армии и полной уверенности, что хлеб растят и пекут только лохи и неудачники, мы ввели тот единственный экзамен, от которого теперь зависит не только судьба каждого абитуриента Васи, но еще и рейтинг, статус и зарплата Васиной учительницы и директора его школы. А также - рейтинги и премии всяческих чиновников от образования, снизу и до самого верха.
То есть в том, чтобы Вася сдал на 100 баллов заинтересован уже не только Васина мама...
При таком раскладе ЕГЭ не мог не стать коррупционным.
И еще одно нам придется признать. Как это ни грустно, но за время существования ЕГЭ нам с вами не удалось создать для наших детей никакого морального авторитета, опершись на который мы могли бы им сказать, что мухлевать стыдно. Это, пожалуй, самое горькое.
Мы все громче и пафоснее вещаем с трибун и экранов о морали, нравственности и духовном возрождении и тут же демонстрируем детям на практике, чего стоят все наши разговоры.
По правде сказать, я не знаю, что с этим делать.
