Сегодня школа выпускает людей, не способных к планированию и не готовых к какой бы то ни было систематической деятельности. Проще говоря, изрядная часть молодежи не хочет ни работать, ни учиться. И куда ее – на свалку? Вот вам и логика золотого миллиарда в действии: работать и развиваться будут успешные, сумевшие выжить в жесткой конкуренции. Кто не успел, получит свои чаевые, чтобы тихо умереть под бананом. А если легализовать наркотики, то и чаевых не надо.
Золотник на барахолке
За последний год в столице на каждом углу повырастали лотки с нераспроданной печатной продукцией. Цена – полтинник за единицу. Незаинтересованному взгляду тут зацепиться не за что: сплошные пособия по цветоводству и практической магии. Но истинный бумажный червь не откажется от удовольствия порыться в книжках. Наградой за труды может оказаться нарядно изданный мануал по рукоделию, за который в свое время жалко было выложить пять сотен; томик стихов Юнны Мориц или Игоря Сельвинского; пара-тройка вполне приличных детективов; детский альбом с прекрасными иллюстрациями.
Вот и я так же рылась в поисках чего-нибудь интересненького, как вдруг – обложка, на ней лицо, знакомое с детства. Умные пристальные глаза за толстыми очками, фуражечка комиссарская. "Антон Семенович! Вы-то как сюда попали!?«- безмолвно возликовал внутри книжный червь, а пальцы уже отсчитывали положенное. К чести хмурого продавца-таджика, Макаренко он выставил не по дешевке. Аж полторы сотни заломил. Может, за вес: все-таки «Педагогическая поэма» – толстый томище. А может, у них в школе тоже портрет висел.
Опальный педагог
Репутация Макаренко в современных педагогических кругах весьма неоднозначна, если не сказать, маргинальна. Что мы знаем о нем? Ну, собрал беспризорников в учреждении полуказарменного образца. Ну, трудовую дисциплину развивал. Завоевывал авторитет учащихся всякими популистскими штучками, вручая, к примеру, кассу бывшему воришке. Делал ставку на коллектив, а личность, наоборот, принижал, за что и был вычеркнут из педагогических святцев. Портреты Макаренко исчезли из директорских кабинетов, а его имя в перестроечные годы сделалось нарицательным. «Макаренками» стали называть горе-учителей, не владеющих иными методами воспитания, кроме насильственных.
Сейчас, по прошествии двадцати лет, уже ясно, что «суд истории», которому были подвергнуты знаковые фигуры советского периода, оказался поспешным и предвзятым. Судить же педагога следует с удвоенной осмотрительностью. Главная проблема той или иной воспитательной системы заключается в самих воспитанниках – живых людях, населяющих конкретную эпоху, страну, класс. Схема, успешная вчера, может оказаться абсолютно непригодной сегодня. Взять, скажем, какой-нибудь седьмой «Б» или «В» обычной московской школы. Выпускник (вернее, выпускница) пединститута думает, что, раз учитель в класс вошел, дети должны его слушать. Ну да, должны. Но не будут. Вы им, конечно, про совесть и свободу выбора, глядя в глаза...Только они к таким разговорам с детского сада привыкли. И в глаза умеют смотреть лучше любого гипнотизера. Ужасные дети, а других нет. Придется либо проситься в частную школу, где особый контингент, либо отказаться от амбиций и учиться работать с «контингентом», вспомнив опыт опального педагога.
Как попасть в классики
Колонию ему навязали, – никто не хотел браться за «трудных». Материальная база – разворованное хозяйство, которое нужно было отстраивать заново с фундамента. Гарантии – некоторое снисхождение в местном наробразе, которое, однако, на хлеб не намажешь. Окружение враждебное: начальники – педагоги старой закалки, работавшие в гимназиях с приличными детьми; соседи – хуторяне, которым босяцкая колония под боком, как бельмо на глазу. Коллеги – хрупкие барышни да старый эконом. И, наконец, воспитанники, – взрослые парни 16-18 лет. По роду занятий либо городские урки, либо «казачки» при «зеленых» бандах.
Свой манифест воспитания «нового человека» Антон Семенович начинает с мордобоя. Ситуация простая: приблатненного юношу просят дров наколоть. Разумеется, юноша «посылает» незадачливого учителя, озвучившего такую глупую просьбу. А учитель, вместо того, чтобы скорбно развести руками или воззвать к разуму, берет и...В общем, совсем не по уставу поступает. И даже не по закону. А так, как поступает нормальный человек, обладающий чувством собственного достоинства, когда над ним издеваются. Битье – акт отчаяния, признак того, что «система» не работает. Макаренко прав, но переживает свою правоту, как личное падение. Потерпевший меж тем делает важное открытие. Оказывается, «шкрабы» (школьные работники) способны реагировать по-человечески!
Вожак
Человеческий статус Макаренко подвергается «проверке на вшивость» постоянно. Хотя... до человеческого еще далеко. Сначала – статус особи, доминантной при любых обстоятельствах. Под запретом страх: если не боишься конфликтов с воспитанниками, значит, нельзя бояться и начальства. Недопустима неуверенность: пацаны должны видеть, что ты не сомневаешься в своих действиях. Непростительно малодушие: за что бы ни взялся, придется идти до конца. Эту доминантность вожака (или вожатого) сегодня не принято брать в расчет, но любой из немногих учителей-мужчин, еще попадающихся в наших школах, в приватной беседе честно сознается: в работе с подростками все время приходится показывать «главного». И боже упаси не дотянуть. Раскусят моментально.
Работай Макаренко сейчас, его бы уволили через неделю, лишив права на преподавание. Что творилось в колонии, трудно вообразить. Одни развлечения чего стоили. Любимая игра в «ката и судью» – сплошное рукоприкладство, пацанская разводка на «слабо». Что уж говорить о более серьезной стороне макаренковского метода! Можно ли производить малолетних урок в охранники? А Макаренко расставляет своих часовых на глухой дороге, где промышляют бандиты; выводит отряды в лес, чтобы отслеживать незаконные порубки. Доверяет револьвер. Вчерашним «казачкам» дает подержать в немытых лапах небольшую, но настоящую власть. Колонисты робингудствуют, попутно учась дисциплине и подчинению. Без дисциплины не выжить: колония существует в условиях такой разрухи, что вкалывать приходится всем. С самого начала воспитанники объединены чередой насущных дел, цель которых проста и очевидна: поесть, согреться, отложить кусок на завтра. Основной трудностью, с которой сталкивается здесь Макаренко, является воровское сознание. Среди воспитанников есть те, кому ограбить соседа интереснее, чем заработать самому. Когда крысятничество достигает критической массы, педагог вызывает огонь на себя: «Нет справедливости? Тогда справедливостью буду я». Несогласные просто уходят за ворота колонии. Туда, где можно воровать, где ножики, карты, свобода. Кто-то возвращается, кто-то нет.
Времена не выбирают
Здесь нужно допустить одну оговорку: времена Антону Семеновичу попались не худшие. Его подопечные изначально принадлежали все-таки к миру, где существовали четкие социальные ориентиры. «...В значительной мере это были старые уголовные семьи, которые еще при старом режиме поставляли пополнения в уголовные кадры, много было семей ослабевших за время войны, много завелось новых продуктов социального разложения, как следствие смертей, эвакуаций, экзекуций, передвижений. Многие ребята привыкли бродить за полками: царскими, белыми, красными, петлюровскими, махновскими. Это были авантюристы разных пошибов. Они приобрели большие навыки в употреблении упрощенно-анархистской логики, в презрении ко всякой собственности, в пренебрежении к жизни и к человеческой личности, к чистоте, к порядку, к закону. Но среди этих привычек все же не было привычки одинокого бродяжничества...» Так же, как и нынешние воспитатели, Макаренко бессилен перед «полевым синдромом». Социально беспризорные подростки, отбившиеся от семьи (основной контингент современных детских комнат милиции) в колонии приживались, бомжи – нет. Но ни бродяжничество, ни блатные «понятия» не декларировались во всеуслышание, как вариант нормы. Там, где ломались старые общественные приоритеты, взамен быстро, эффективно и жестоко насаждались новые. Коммунисты не собирались ни терять страну, ни продавать. Они намеревались властвовать, а для власти требовалась идейно-иерархическая структура, охватывавшая все формы общественной жизни, начиная с семьи. Сегодня ситуация принципиально иная. Семья как институт, обеспечивающий воспроизводство общественных форм, почти разрушена. Социальные нормы размыты. Более того, сама эта размытость заявляется как достижение, как признак свободного выбора. Хочешь – будь бомжом, не хочешь – становись олигархом. Единственной массово декларируемой ценностью является успех. Что бы ни выбрал подросток, он обязан выглядеть успешным. Успешным предпринимателем, сутенером или, на худой конец, успешным юзером разнообразных гаджетов.
Правило ноль
Что бы ни натворили колонисты, Макаренко своих не сдает. При любых обвинениях со стороны всегда принимает их сторону, и лишь потом разбирается и наказывает. Ради своих подопечных он многократно совершает должностные преступления. То, подделав документы, выбьет питание сверх нормы, то технику экспроприирует, то, сдавшись на уговоры воспитательниц, подберет уличную девчонку без документов. А сколько раз ему приходится прикрывать колонистов в конфликтах с хуторянами! Конфликты безобразные и бессовестные: драки, воровство, поджоги. Все это творится под знаменем классовой борьбы. Хуторянам плевать на оборванных колонистов. Колонисты откровенно издеваются над крестьянским бытом и порядками. Кулаков жалко. И все равно, зависть берет, когда читаешь, как Макаренко искоренил пьянство в колонии: собрал своих юных любителей горилки и устроил акцию. После того, как пацаны сами изъяли и разбили все самогонные аппараты на хуторе, бегать за выпивкой стало некуда. Конечно, такие выходки противозаконны. Зато надпись на кассе московских продмагов «лицам до 18 спиртное крепче 9 градусов не продаем!» опирается на закон. Вернее, на «дырку» в законе. К сожалению, сегодня «правило ноль» нарушается на государственном уровне.
Отречемся от старого мира
Был у Макаренко еще один метод, нехарактерный для современной педагогики. Когда к нему поступало очередное «дело», Антон Семенович изучал его вскользь, а воспитаннику предлагал все забыть и начать жизнь заново. Словно не было никакого трудного детства, «малин», уголовщины. Если вдуматься, не так уж плохо. А в ряде случаев наверняка спасительно: взять и отсечь, как скальпелем, прошлую гниль. Есть огромная доля взрослого доверия в таком жесте. Это все равно, что сказать: все, с сегодняшнего дня ты честный порядочный человек. Верующему так Бог говорит во время каждой Евхаристии. У педагога нет власти прощать грехи. Но есть возможность помочь человеку посмотреть на себя с другой стороны, постепенно приспособиться к здоровым отношениям с миром. Увы, в работе с трудными чаще встречается вариант, при котором язвы души подвергаются пристальному и всестороннему анализу. В итоге, подросток убеждается, что демонстрация ущербности – отличный способ привлечь к себе внимание и одновременно избавиться от ответственности. Нельзя же предъявлять претензии к несчастному, которого в детстве мама била.
Кстати, насчет «ребенка»: крайне редко встречается это слово у Макаренко. Он избегает называть своих колонистов, стреляных, тертых, видевших Крым и Рим, детьми. Не ищет «дитя» – ищет личность, способную расти, развиваться, делать выбор между правдой и ложью.
Школа
Школы в «Педагогической поэме» очень мало. Образование как таковое не является основой воспитания в колонии. Макаренко поощряет успеваемость, но не сражается за показатели. Хорошие знания для него – прежде всего, пример личной добросовестности. Выше всего ценится не «оценка», а вовлеченность, преданность делу, – в том числе у взрослых. «Ребята не оправдывают интеллигентного убеждения, будто дети могут любить и ценить только такого человека, который к ним относится любовно, который их ласкает...Вы можете быть с ними сухи до последней степени, требовательны до придирчивости, вы можете не замечать их, если они торчат у вас под рукой, но если вы блещете работой, знанием, удачей, то спокойно, не оглядывайтесь: они все на вашей стороне». Сегодняшним школьникам трудно поверить, что усталая, бедная, скучная женщина, давно охладевшая к своей работе, имеет какое-то отношение к реальной жизни, творящейся за стенами школы. Чтобы переломить ситуацию, президент предложил доверить обучение профессионалам-производственникам. Поможет ли?
Труд, который созидает
Это не тот унылый «труд», с которого мы сбегали курить в туалет. И не система УПК, внушавшая стойкое отвращение ко всем орудиям труда, от лопаты до компьютера. Это передовое производство, основанное на высоких технологиях, – то есть, госзаказ. Колонисты (получившие к тому времени статус горьковцев) производили «ФЭДы» – фотоаппараты новейшего поколения. Ответственнейшая работа требовала постоянного обучения и создавала весомые перспективы. Целью ее было повышение обороноспособности страны, а не «гармоничное развитие», трудно поддающееся измерению и объективной качественной оценке. В бесцельном же «коммунистическом труде» во имя абстрактного «светлого будущего» Макаренко никакой пользы не видел.
«Труд сам по себе, не сопровождаемый напряжением, общественной и коллективной заботой, оказался мало влиятельным фактором в деле воспитания новых мотиваций поведения. Небольшой выигрыш получался только в такой мере, в какой работа отнимала время и вызывала полезную усталость... Обычно такая трудоспособность завершалась малым развитием, презрением к учебе и полным отсутствием планов и видов на будущее» Ремесленный труд, работа по самообслуживанию – ничто не приносило ощутимого педагогического эффекта. Он возникал лишь тогда, когда появлялась коллективная заинтересованность в результате. Когда колонист сознавал свою неповторимую ценность в свете общего важного дела, он уже не мог подвести товарищей.
Педагогические чиновники заклеймили систему трудового воспитания, основывающуюся на развитии чувства долга и чести, как «не советскую», Одному Богу известно, каких усилий стоила Антону Семеновичу идейная война с коллегами. При всей антиклерикальности, атеист из Макаренко был никудышный.
А что у нас?
А у нас завершилась долгая борьба за личностно-ориентированную педагогику. Теперь родители и учителя сами выбирают, в какой системе учить детей. Но и в традиционной, и в инновационной педагогике акцент сделан на получение знаний. Воспитательные цели заявляются крайне редко и идут, как дополнение к основным задачам. А задачи пробуксовывают, упираясь в детей. Дети не понимают, зачем напрягаться, если можно просто лежать с плеером.
Личностно-ориентированная педагогика целиком направлена в будущее. Но у ребенка нет будущего, он живет одним днем. Представление о будущем нужно «ставить», как любую способность.
Сегодня школа выпускает людей, не способных к планированию и не готовых к какой бы то ни было систематической деятельности. Проще говоря, изрядная часть молодежи не хочет ни работать, ни учиться. И куда ее – на свалку? Вот вам и логика золотого миллиарда в действии: работать и развиваться будут успешные, сумевшие выжить в жесткой конкуренции. Кто не успел, получит свои чаевые, чтобы тихо умереть под бананом. А если легализовать наркотики, то и чаевых не надо.
Что делать?
Детей и подростков нужно учить жить здесь и сейчас. Нужно вернуть в школы труд – не прикладной, для красоты, а реальный, результаты которого можно либо потреблять, либо продавать. Нужно поддерживать уже существующие проекты детско-взрослых производств, проецируя их на разные сферы деятельности. Каждый из этапов школы, начиная с подготовительного, должен быть в той или иной степени интегрирован в жизнь общества. Необходима федеральная программа школьного воспитания. Опрометчиво возлагать эту функцию только на семью: она сегодня слишком хрупка, чтобы быть источником нормы. Школа могла бы ей помочь, разделив часть задач. Ведь даже отпетый двоечник пол дня проводит в классе. Но класс – еще не коллектив. Чтобы возникли отношения ответственности и поддержки, нужен профессионал, умеющий такие отношения организовывать. Нужно, чтобы ему именно за это деньги платили, а не в «нагрузку» к часам. И отчитываться он должен не посещаемостью кружков, а конкретными навыками социализации, которыми овладели его дети.
Бесценный курсив
Макаренко вывел в люди ребят, которых без него туда бы не пустили. Ему это дорого обошлось – умер рано, в 53 года. Зато его метод внедрили в советской школе – разумеется, с большими поправками. Главная цель – воспитание свободной деятельной личности, – была выброшена за ненадобностью. Последнее издание «Педагогической поэмы» (ИТРК; М., 2003) дополнено множеством страниц, ранее неизвестных читателю. Они выделены курсивом – острые выводы, не укладывающиеся в схему классовости. Макаренко предстает как умный, глубоко преданный детям учитель; сомневающийся и уязвимый искатель, ироничный и внимательный собеседник. Над изданием трудился один из выдающихся педагогов современности – Василий Васильевич Давыдов, по чьей системе сегодня работают лучшие школы России и Ближнего Зарубежья. Незадолго до своей смерти он планировал создать лабораторию по изучению наследия А. С. Макаренко в Российской Академии образования. Не успел. А прекрасная книга оказалась среди макулатуры...
Сейчас обращение к опыту Макаренко представляется необходимым. Завтра может оказаться ненужным – учить станет некого.
http://www.win.ru/ideas/3022.phtml
