Собирались мы в нашей редакции взять интервью у замечательного русского артиста Кирилла Юрьевича Лаврова, собирались... Всё как-то откладывали, всё срочные дела одолевали, а то и дозвониться не могли... Думали - успеется.
И однажды узнали, что - всё, не успелось.
Оно конечно, наше скромное интервью не добавило бы славы Кириллу Юрьевичу, а всё-таки осталось ощущение неисполненного обещания, даже невыполненного долга. Да, долга, потому что это и есть наш долг - давать читателю возможность снова и снова встречаться с замечательными русскими людьми, беседовать с ними заочно, учиться у них...
И вот, чтобы как-то загладить невольную вину, мы решили поговорить о Кирилле Лаврове с его дочерью Марией.
Мария Кирилловна Лаврова - сама человек отнюдь не заурядный. Заслуженная артистка России, лауреат Государственной премии, - да просто очень хорошая, любимая зрителем актриса любимого театра - БДТ. Многим помнится её Антигона, её Хана Джарвис, её Аня из чеховского "Вишнёвого сада"... О ней и о самой рассказать было бы очень интересно - интересно именно для нашего православного читателя, ведь Мария Лаврова, помимо всего прочего, - верующий человек, постоянная прихожанка храма на Серафимовском кладбище, духовная дочь покойного о. Василия Ермакова... И хотя главная тема нашей беседы - Кирилл Юрьевич, пусть прозвучит хотя бы несколько слов о нашей собеседнице - в надежде, что когда-нибудь мы продолжим этот разговор.
- Мне все говорили: вот Мария Лаврова - вот это православный человек, вот с ней бы вам и надо поговорить...
- Так вам сказали? Кто? В театре? Ну, я не знаю... Что же - я самая православная в театре? - ну, это вряд ли. Мы там все православные, только не каждый из нас об этом догадывается. Это они имели в виду, что я в церковь хожу... Так это объясняется очень просто: у меня мама была верующая, и она мне какие-то азы веры внушала. Что-то самое простое. Вот, например, в детстве, на даче... Ночь. Дом большой, деревянный, - скрипы какие-то, стоны; я лежу в кровати и трясусь от страха: сейчас какое-нибудь чудовище из-под кровати вылезет! Мама придёт на ночь меня поцеловать, я ей говорю: "Мама! Как страшно!" - а она мне: "Ты просто перекрестись - и всё!" И сама крестилась, и я всегда крестилась вслед за нею. Иногда даже говорила: "Помолись!" Эти крестные знамения, эти молитвы на ночь - первое, что я помню из детства. Но вообще-то сказать, что мама была воцерковлённым человеком, нельзя. Так получилось, что я сама воцерковляла её, - но это было намного позже... И крестилась я уже в 16 лет. Ещё советская власть была в полной силе... В Князь-Владимире меня крестили, и крёстная у меня была замечательная: она помогала мне по-настоящему к вере приходить; думаю, что и сейчас таких крёстных по пальцам пересчитать, тех, кто не в шутку интересуется судьбой своего крестника. Она же водила меня на причастие - первый раз в моей жизни; она же и венчание моё устроила и оплатила - это был её подарок мне на свадьбу... Она же и родителей моих к церкви приучала: водила их как-то на Пасхальную службу в Князь-Владимир. Светлый-то праздник у нас в семье всегда отмечали по-домашнему: мама пасху готовила, куличи пекла - это я с самого детства помню. А с той службы папа с мамой вернулись такие светлые, приподнятые...
- Вот интересно: ведь Кирилл Юрьевич был коммунистом, и убеждённым коммунистом... Даже на съезды партии его выбирали делегатом... А вы говорите - Пасхальная служба, дочь крещёная... Как же это совместить?
- Не так трудно, как вам кажется. Во-первых, он был крещёным: ещё в детстве его крестили на Леушинском подворье. Во-вторых, он был очень светлым человеком. Он и в коммунизме хотел видеть одну светлую сторону: стремление к народному благу, ко всеобщему счастью, любовь к Родине... Он ведь вступил в партию во время войны, на том патриотическом подъёме, когда слово "коммунист" было равнозначно слову "патриот, защитник Отечества". В этом - вся его партийность. Он не врал, не фальшивил, он всё делал очень искренне и очень серьёзно, ответственно. Вы знаете, когда он вышел из партии? Во время путча - но не в конце его, когда все начали демонстративно рвать свои партбилеты и отрекаться от коммунистов, - нет, в самый его первый день, когда ещё совершенно не ясно было, чем всё это закончится. Сел и написал заявление о выходе из партии. А потом стало понятно, что путч провалился, - и он своё заявление не стал никуда относить. Оставил у себя. Так оно до сих пор у меня и хранится. Но членские взносы папа больше не платил и членом партии себя не считал. Так вот то, что он был светлым, тянущимся ко всему доброму человеком, - это изнутри его и подталкивало к Богу... Хотя церковным он так и не стал. Ему очень хотелось верить. И он верил по-своему, он молился... Но трудно ему было. И поэтому я старалась ему всячески помочь, облегчить путь к Богу. У него же и иконы в комнате были - от бабушки к нему перешли: иконка Николая Чудотворца, например, - её моя прапрабабушка надела своему мужу, когда его посылали служить на Кавказ; и икона Серафима Саровского, освящённая на мощах в тот самый день, когда преподобного канонизировали... Отец очень дорожил ими, и не только потому, что это наши семейные реликвии. Но он никогда не лукавил и хотел ко всему всегда относиться честно, и если видел, что какие-то батюшки что-то делают нехорошо, то его это до глубины души возмущало. Я говорила: "Папа, но это же люди, чего ты от них требуешь? Они же не ангелы!" А он: "Нет! Как они могут? Они же Богу должны служить!" Такая категоричность тоже мешала ему прийти в храм...
- Мне, как зрителю, кажется, он очень хорошо чувствовал дух Православия. Я вспоминаю фильм "Братья Карамазовы" Ивана Пырьева: он сегодня кажется довольно поверхностным, плохо раскрывающим замысел Достоевского... Но ведь Пырьев скончался, не завершив фильма, третью серию снимали артисты - Кирилл Лавров и Михаил Ульянов; и мне кажется, что эта третья серия намного ближе к Достоевскому, чем первые две, и Православия в ней больше, да и сама роль Кирилла Юрьевича (он играет Ивана Карамазова) говорит о его глубоком понимании романа.
- Тут я, извините, ничего не могу сказать. "Братья Карамазовы" снимались, когда я ещё маленькая была, а предаваться воспоминаниям о своих прежних работах отец не любил. Он не стремился к тому, чтобы оставить неизгладимый след в истории России - он об этом совсем не думал. Жил сегодняшним днём. Не было у него и желания написать какие-то мудрые мемуары - это настолько претило ему!
- Но вы не считаете, что он мог бы стать хорошим режиссёром?
- Он?! Нет, ни в коем случае. Он просто не видел себя в этом. И не хотел этим заниматься. Совершенно не хотел. Он и от обязанностей худрука театра уставал страшно... Случалось даже, что жаловался на свою судьбу Виктору Астафьеву...
- Писателю?
- Ну да, они же были дружны, переписывались постоянно. Отец любил его книги и самого писателя очень уважал. В последние годы жизни у них по-настоящему духовная связь была... И как-то папа пожаловался Астафьеву на усталость: мол, хочет всё бросить, отдохнуть. А Астафьев ему ответил - как сейчас помню: "Нет уж, оставайся худруком! Куда же ты денешь эту свою крестягу?"
- В какой степени он повлиял на вас в выборе профессии?
- Да ни в какой. И в то же время - на все сто процентов. Просто я выросла в актёрской семье, у меня и мыслей никаких не было о другой профессии. Все разговоры за семейным столом - о театре, как там в театре, что репетировать, что играть, кто как сыграл... Поэтому я настолько во всё это вросла, что ни о чём ином и подумать не могла.
- Но он как-то вас учил? Что-то подсказывал?
- Вы знаете, у него ведь не было актёрского образования, и он просто себя считал не вправе давать советы. Вот мама - да. Мама закончила школу-студию МХАТа, он её уважал и считал образованным человеком. И вообще папа был очень осторожен в советах: он знал, что это палка о двух концах и что иной самый добрый и умный совет может всё совершенно испортить. Иногда и для дела, и для души полезнее самому набить себе шишку, чем последовать чьим-то благим указаниям. И хвалил меня отец не часто: как-то это было у нас не принято. В крайнем случае мог передать чьё-то мнение: "Я видел такого-то, он сказал, что ты замечательно играла!"
- Какое из воспоминаний об отце вам наиболее дорого?
Мария Кирилловна задумалась, что-то блеснуло у неё в глазах, и губы уже шевельнулись - но вдруг упрямо тряхнула головой:
- Есть такое воспоминание, но я его вам не расскажу!
- Ну, тогда не самое дорогое!
- Не самое... Всё, конечно, дорого... Начнём с того, что папа всегда был очень занят, его никогда дома не было. Поэтому когда папа появлялся - это праздник, это счастье! Я, маленькая, его поджидала, и когда он приходил домой, дёргала его за штанину: "Папа, снимай брюки! Снимай брюки!" - если переоденется в домашнее, значит, уже никуда не уйдёт. И я всё думала: вот бы папа вышел на пенсию, жил бы на даче!.. И сам он всё время говорил: "Как я хочу пожить на даче, чтобы никаких дел, никаких проблем!" А на дачу приезжал - дня три-четыре находил, чем заняться, что-то починить, что-то смастерить, - и вскоре: "Мне надо в город! У меня совершенно неотложное дело! Ах, как жалко, как жалко, что надо уезжать!.." Он был очень деятельный человек; очень любил людей - общение с людьми. Вообще он был - весь для людей, а для себя - это не главное. Семью, конечно, он обожал - и меня, и брата, и маму, но основная страсть - люди, общественная деятельность. Ему обязательно нужно было кому-то помогать - это, мне кажется, у него просто физическая потребность была. Не то чтобы он делал какие-то благодеяния свысока, а жил этим, этим дышал.
Он и дома не мог на месте усидеть: ему нужно было куда-то ехать, кататься, гулять за городом... У нас, например, был обычай - осенью непременно побродить по Царскому Селу. На машине очень много мы ездили - в Прибалтику, ещё куда-то... Вообще он был заядлый автомобилист с огромным стажем. Когда они с мамой приехали из Киева (они познакомились в Киеве, в Театре им. Леси Украинки), он был молодой актёр, но уже имел собственный "Москвич", который они купили, экономя на всём, - ели одни макароны целый год. В последнее время у него был "Мерседес" - не новый, не модный, подержанный, - но он его очень любил.
Он никогда меня не отчитывал, никогда не занудничал. Никогда не говорил: это, мол, хорошо, а это плохо. Но мы всегда всё сами понимали, потому что видели, как он живёт, по каким законам...
Вот что я помню... Понимаете: может быть, прошло не так много времени со дня его кончины, и у меня ещё нет того, что называется воспоминаниями. Он ещё живой для меня - вот в чём дело! Я надеюсь, что это чувство будет продолжаться долго. И мама моя ещё жива для меня, хотя мне в первые годы очень её не хватало - просто до болезни. Но она жива. И моё собственное детство - оно живое, оно ещё длится где-то там, невдалеке... А воспоминания - это дань смерти. Их у меня нет. Папа сейчас не рядом со мной - да, это так. Но его и раньше часто не бывало, так что, может быть, ничего и не изменилось. Он где-то близко, в своё время мы с ним увидимся. Мы же все здесь гости. Когда-то я поеду к папе обратно. Обратно! Домой поеду, к маме с папой. А пока - я здесь, они там.
- Простите меня за этот вопрос... Как он умирал?
- У него была очень тяжёлая болезнь - лейкоз, острый лейкоз. Он был мужественным человеком. Не любил больниц, поэтому после того, как его выписали, ни за что не хотел обратно в больницу возвращаться. Вернулся всё же, когда совсем плохо стало, но в ту же ночь и умер. У него приступы какие-то были - никто не понимал, что за приступы, - два он перенёс, а из третьего так и не вышел. Но между обострениями, когда отступала эта боль, папа был удивительно спокоен, лёгок, светел. Весь он был очень спокойный, совсем готовый к новой жизни. Особенно в последние сутки. А когда его в Леушинское подворье привезли на отпевание, тут вообще... Трудно передать... Это были Пасхальные дни, и он там лежал, и такой был свет, такая торжественность, приподнятость... Даже радость - настоящая Пасхальная радость. Кто не верит, тот этого не поймёт, наверное... Что-то подобное было, когда отца Василия Ермакова хоронили. Он для меня тоже жив. Приходишь к нему на могилку, посидишь там - и словно пообщался с батюшкой, что-то в голове и на сердце прояснилось. Однажды отец Василий подарил мне свою книгу и написал на ней только: "Молись и радуйся!" Вот такое завещание духовное. Молись и будь счастлива. С тем и живу.
Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН
http://pravpiter.ru/pspb/n195/ta017.htm
И однажды узнали, что - всё, не успелось.
Оно конечно, наше скромное интервью не добавило бы славы Кириллу Юрьевичу, а всё-таки осталось ощущение неисполненного обещания, даже невыполненного долга. Да, долга, потому что это и есть наш долг - давать читателю возможность снова и снова встречаться с замечательными русскими людьми, беседовать с ними заочно, учиться у них...
И вот, чтобы как-то загладить невольную вину, мы решили поговорить о Кирилле Лаврове с его дочерью Марией.
Мария Кирилловна Лаврова - сама человек отнюдь не заурядный. Заслуженная артистка России, лауреат Государственной премии, - да просто очень хорошая, любимая зрителем актриса любимого театра - БДТ. Многим помнится её Антигона, её Хана Джарвис, её Аня из чеховского "Вишнёвого сада"... О ней и о самой рассказать было бы очень интересно - интересно именно для нашего православного читателя, ведь Мария Лаврова, помимо всего прочего, - верующий человек, постоянная прихожанка храма на Серафимовском кладбище, духовная дочь покойного о. Василия Ермакова... И хотя главная тема нашей беседы - Кирилл Юрьевич, пусть прозвучит хотя бы несколько слов о нашей собеседнице - в надежде, что когда-нибудь мы продолжим этот разговор.- Мне все говорили: вот Мария Лаврова - вот это православный человек, вот с ней бы вам и надо поговорить...
- Так вам сказали? Кто? В театре? Ну, я не знаю... Что же - я самая православная в театре? - ну, это вряд ли. Мы там все православные, только не каждый из нас об этом догадывается. Это они имели в виду, что я в церковь хожу... Так это объясняется очень просто: у меня мама была верующая, и она мне какие-то азы веры внушала. Что-то самое простое. Вот, например, в детстве, на даче... Ночь. Дом большой, деревянный, - скрипы какие-то, стоны; я лежу в кровати и трясусь от страха: сейчас какое-нибудь чудовище из-под кровати вылезет! Мама придёт на ночь меня поцеловать, я ей говорю: "Мама! Как страшно!" - а она мне: "Ты просто перекрестись - и всё!" И сама крестилась, и я всегда крестилась вслед за нею. Иногда даже говорила: "Помолись!" Эти крестные знамения, эти молитвы на ночь - первое, что я помню из детства. Но вообще-то сказать, что мама была воцерковлённым человеком, нельзя. Так получилось, что я сама воцерковляла её, - но это было намного позже... И крестилась я уже в 16 лет. Ещё советская власть была в полной силе... В Князь-Владимире меня крестили, и крёстная у меня была замечательная: она помогала мне по-настоящему к вере приходить; думаю, что и сейчас таких крёстных по пальцам пересчитать, тех, кто не в шутку интересуется судьбой своего крестника. Она же водила меня на причастие - первый раз в моей жизни; она же и венчание моё устроила и оплатила - это был её подарок мне на свадьбу... Она же и родителей моих к церкви приучала: водила их как-то на Пасхальную службу в Князь-Владимир. Светлый-то праздник у нас в семье всегда отмечали по-домашнему: мама пасху готовила, куличи пекла - это я с самого детства помню. А с той службы папа с мамой вернулись такие светлые, приподнятые...
- Вот интересно: ведь Кирилл Юрьевич был коммунистом, и убеждённым коммунистом... Даже на съезды партии его выбирали делегатом... А вы говорите - Пасхальная служба, дочь крещёная... Как же это совместить?
- Не так трудно, как вам кажется. Во-первых, он был крещёным: ещё в детстве его крестили на Леушинском подворье. Во-вторых, он был очень светлым человеком. Он и в коммунизме хотел видеть одну светлую сторону: стремление к народному благу, ко всеобщему счастью, любовь к Родине... Он ведь вступил в партию во время войны, на том патриотическом подъёме, когда слово "коммунист" было равнозначно слову "патриот, защитник Отечества". В этом - вся его партийность. Он не врал, не фальшивил, он всё делал очень искренне и очень серьёзно, ответственно. Вы знаете, когда он вышел из партии? Во время путча - но не в конце его, когда все начали демонстративно рвать свои партбилеты и отрекаться от коммунистов, - нет, в самый его первый день, когда ещё совершенно не ясно было, чем всё это закончится. Сел и написал заявление о выходе из партии. А потом стало понятно, что путч провалился, - и он своё заявление не стал никуда относить. Оставил у себя. Так оно до сих пор у меня и хранится. Но членские взносы папа больше не платил и членом партии себя не считал. Так вот то, что он был светлым, тянущимся ко всему доброму человеком, - это изнутри его и подталкивало к Богу... Хотя церковным он так и не стал. Ему очень хотелось верить. И он верил по-своему, он молился... Но трудно ему было. И поэтому я старалась ему всячески помочь, облегчить путь к Богу. У него же и иконы в комнате были - от бабушки к нему перешли: иконка Николая Чудотворца, например, - её моя прапрабабушка надела своему мужу, когда его посылали служить на Кавказ; и икона Серафима Саровского, освящённая на мощах в тот самый день, когда преподобного канонизировали... Отец очень дорожил ими, и не только потому, что это наши семейные реликвии. Но он никогда не лукавил и хотел ко всему всегда относиться честно, и если видел, что какие-то батюшки что-то делают нехорошо, то его это до глубины души возмущало. Я говорила: "Папа, но это же люди, чего ты от них требуешь? Они же не ангелы!" А он: "Нет! Как они могут? Они же Богу должны служить!" Такая категоричность тоже мешала ему прийти в храм...
- Мне, как зрителю, кажется, он очень хорошо чувствовал дух Православия. Я вспоминаю фильм "Братья Карамазовы" Ивана Пырьева: он сегодня кажется довольно поверхностным, плохо раскрывающим замысел Достоевского... Но ведь Пырьев скончался, не завершив фильма, третью серию снимали артисты - Кирилл Лавров и Михаил Ульянов; и мне кажется, что эта третья серия намного ближе к Достоевскому, чем первые две, и Православия в ней больше, да и сама роль Кирилла Юрьевича (он играет Ивана Карамазова) говорит о его глубоком понимании романа.
- Тут я, извините, ничего не могу сказать. "Братья Карамазовы" снимались, когда я ещё маленькая была, а предаваться воспоминаниям о своих прежних работах отец не любил. Он не стремился к тому, чтобы оставить неизгладимый след в истории России - он об этом совсем не думал. Жил сегодняшним днём. Не было у него и желания написать какие-то мудрые мемуары - это настолько претило ему!
- Но вы не считаете, что он мог бы стать хорошим режиссёром?
- Он?! Нет, ни в коем случае. Он просто не видел себя в этом. И не хотел этим заниматься. Совершенно не хотел. Он и от обязанностей худрука театра уставал страшно... Случалось даже, что жаловался на свою судьбу Виктору Астафьеву...
- Писателю?
- Ну да, они же были дружны, переписывались постоянно. Отец любил его книги и самого писателя очень уважал. В последние годы жизни у них по-настоящему духовная связь была... И как-то папа пожаловался Астафьеву на усталость: мол, хочет всё бросить, отдохнуть. А Астафьев ему ответил - как сейчас помню: "Нет уж, оставайся худруком! Куда же ты денешь эту свою крестягу?"
- В какой степени он повлиял на вас в выборе профессии?
- Да ни в какой. И в то же время - на все сто процентов. Просто я выросла в актёрской семье, у меня и мыслей никаких не было о другой профессии. Все разговоры за семейным столом - о театре, как там в театре, что репетировать, что играть, кто как сыграл... Поэтому я настолько во всё это вросла, что ни о чём ином и подумать не могла.
- Но он как-то вас учил? Что-то подсказывал?
- Вы знаете, у него ведь не было актёрского образования, и он просто себя считал не вправе давать советы. Вот мама - да. Мама закончила школу-студию МХАТа, он её уважал и считал образованным человеком. И вообще папа был очень осторожен в советах: он знал, что это палка о двух концах и что иной самый добрый и умный совет может всё совершенно испортить. Иногда и для дела, и для души полезнее самому набить себе шишку, чем последовать чьим-то благим указаниям. И хвалил меня отец не часто: как-то это было у нас не принято. В крайнем случае мог передать чьё-то мнение: "Я видел такого-то, он сказал, что ты замечательно играла!"
- Какое из воспоминаний об отце вам наиболее дорого?
Мария Кирилловна задумалась, что-то блеснуло у неё в глазах, и губы уже шевельнулись - но вдруг упрямо тряхнула головой:
- Есть такое воспоминание, но я его вам не расскажу!
- Ну, тогда не самое дорогое!
- Не самое... Всё, конечно, дорого... Начнём с того, что папа всегда был очень занят, его никогда дома не было. Поэтому когда папа появлялся - это праздник, это счастье! Я, маленькая, его поджидала, и когда он приходил домой, дёргала его за штанину: "Папа, снимай брюки! Снимай брюки!" - если переоденется в домашнее, значит, уже никуда не уйдёт. И я всё думала: вот бы папа вышел на пенсию, жил бы на даче!.. И сам он всё время говорил: "Как я хочу пожить на даче, чтобы никаких дел, никаких проблем!" А на дачу приезжал - дня три-четыре находил, чем заняться, что-то починить, что-то смастерить, - и вскоре: "Мне надо в город! У меня совершенно неотложное дело! Ах, как жалко, как жалко, что надо уезжать!.." Он был очень деятельный человек; очень любил людей - общение с людьми. Вообще он был - весь для людей, а для себя - это не главное. Семью, конечно, он обожал - и меня, и брата, и маму, но основная страсть - люди, общественная деятельность. Ему обязательно нужно было кому-то помогать - это, мне кажется, у него просто физическая потребность была. Не то чтобы он делал какие-то благодеяния свысока, а жил этим, этим дышал.
Он и дома не мог на месте усидеть: ему нужно было куда-то ехать, кататься, гулять за городом... У нас, например, был обычай - осенью непременно побродить по Царскому Селу. На машине очень много мы ездили - в Прибалтику, ещё куда-то... Вообще он был заядлый автомобилист с огромным стажем. Когда они с мамой приехали из Киева (они познакомились в Киеве, в Театре им. Леси Украинки), он был молодой актёр, но уже имел собственный "Москвич", который они купили, экономя на всём, - ели одни макароны целый год. В последнее время у него был "Мерседес" - не новый, не модный, подержанный, - но он его очень любил.
Он никогда меня не отчитывал, никогда не занудничал. Никогда не говорил: это, мол, хорошо, а это плохо. Но мы всегда всё сами понимали, потому что видели, как он живёт, по каким законам...
Вот что я помню... Понимаете: может быть, прошло не так много времени со дня его кончины, и у меня ещё нет того, что называется воспоминаниями. Он ещё живой для меня - вот в чём дело! Я надеюсь, что это чувство будет продолжаться долго. И мама моя ещё жива для меня, хотя мне в первые годы очень её не хватало - просто до болезни. Но она жива. И моё собственное детство - оно живое, оно ещё длится где-то там, невдалеке... А воспоминания - это дань смерти. Их у меня нет. Папа сейчас не рядом со мной - да, это так. Но его и раньше часто не бывало, так что, может быть, ничего и не изменилось. Он где-то близко, в своё время мы с ним увидимся. Мы же все здесь гости. Когда-то я поеду к папе обратно. Обратно! Домой поеду, к маме с папой. А пока - я здесь, они там.
- Простите меня за этот вопрос... Как он умирал?
- У него была очень тяжёлая болезнь - лейкоз, острый лейкоз. Он был мужественным человеком. Не любил больниц, поэтому после того, как его выписали, ни за что не хотел обратно в больницу возвращаться. Вернулся всё же, когда совсем плохо стало, но в ту же ночь и умер. У него приступы какие-то были - никто не понимал, что за приступы, - два он перенёс, а из третьего так и не вышел. Но между обострениями, когда отступала эта боль, папа был удивительно спокоен, лёгок, светел. Весь он был очень спокойный, совсем готовый к новой жизни. Особенно в последние сутки. А когда его в Леушинское подворье привезли на отпевание, тут вообще... Трудно передать... Это были Пасхальные дни, и он там лежал, и такой был свет, такая торжественность, приподнятость... Даже радость - настоящая Пасхальная радость. Кто не верит, тот этого не поймёт, наверное... Что-то подобное было, когда отца Василия Ермакова хоронили. Он для меня тоже жив. Приходишь к нему на могилку, посидишь там - и словно пообщался с батюшкой, что-то в голове и на сердце прояснилось. Однажды отец Василий подарил мне свою книгу и написал на ней только: "Молись и радуйся!" Вот такое завещание духовное. Молись и будь счастлива. С тем и живу.
Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН
http://pravpiter.ru/pspb/n195/ta017.htm
