Недавняя публикация "Ora et labora, или Что важнее: труд или молитва?" вызвала много споров среди читателей, и более того - в самой редакции не было единодушия. Наиболее яркий отзыв на статью поступил от нашего автора Дмитрия Шноля, который, мы надеемся, поможет читателям найти свое решение проблемы, несмотря на все разногласия авторитетов.
Полемика "Ora et labora, или Что важнее: труд или молитва?", опубликованная в "ТД", представляется мне примером коммуникативной неудачи. На мой читательский взгляд, профессор А. А. Волков не утверждал того, с чем так решительно выражают свое несогласие отцы протоиереи.
Я понял мысль Александра Александровича так: христианин призван всю свою жизнь пронизать и просветить своей верой. В частности, ежедневный труд на работе или дома должен стать служением, трудом во славу Божью. Жизнь современных православных христиан кажется автору очень далекой от этого идеала: Александр Александрович с болью говорит о том, как часто его православные студенты учатся с небрежением, и он думает, что это не просто их личные особенности, а следствие общей нехватки культуры христианского отношения к труду.
В ответ на такую постановку проблемы отцы протоиереи говорят о том, что нельзя ставить труд и профессиональные обязанности выше молитвы и общения с Богом, и о распространенной ныне страсти "трудоголии". Отцы совершенно правы, но от этого поставленная проблема выработки в самом себе и в православном обществе в целом христианского отношения к труду никуда не исчезает.
Я хотел бы пояснить эту проблему конкретней на собственном бытовом примере. Я часто мою посуду. Как правило, я стараюсь сделать это скучное дело достаточно аккуратно, но так, чтобы поскорее от него отвязаться. Я помою посуду и вот потом... я почитаю, или отвечу на письма, или мы будем семьей молиться или еще что-то. Но само мытье посуды - это такой досадный перерыв в моей жизни, который нужно перетерпеть. Иными словами, я не умею мыть посуду (и делать множество других вещей) во славу Божью. Иногда мне удается мыть посуду и читать про себя молитвы или тихо петь песнопения, но и тогда сам труд есть для меня только мешающее или в лучшем случае внешнее ритмообразующее обстоятельство. И такого "мытья посуды" у меня за день очень и очень много. Потому мне так трудно настроиться вечером на молитву - целый день я был Бог знает где, я все время "мыл посуду", и теперь мне нужно вернуться к каким-то отношениям с Богом. Все было бы по-другому, если бы мое мытье посуды было формой этих отношений. Я мог бы сказать: Господи, помоги мне помыть эту рыбную сковородку - я так не люблю это делать! Или: какие красивые тарелки сделали люди, я вижу их уже 20 лет, а они все так же красивы, помяни, Господи, этих людей во Царствии Твоем! Но так мыть посуду я не умею. То есть мой труд пока что имеет очень малое отношение к моей вере.
Конечно, о. Максим прав: гораздо лучше молоденькой студентке "вместо того, чтобы учить фонемы с утра до вечера", прерваться и побежать в храм, куда "рвется душа". Но как было бы прекрасно так отнестись к этому "учению фонем", чтобы оно стало не просто тяжелым выполнением обязанностей, от которых хочется поскорее сбежать, и не "трудоголизмом" с честолюбивыми мотивами или желанием забыться, а вдохновляющим служением! Как бы научиться мыть посуду и учить фонемы, словно псалмы петь? Об этом, как мне кажется, и говорит профессор А. А. Волков ("мы должны трудиться творчески"), выражая свою мысль в социальной плоскости.
С одним утверждением Александра Александровича я не могу согласиться. Он говорит: "человек, который уезжает из своей страны, по существу дела совершает нечто подобное самоубийству - он отказывается от креста, который дал ему Бог". Я начну с мысли о том, что Родина есть для человека его крест. С ней я совершенно согласен, с тем только добавлением, что крест - это не просто груз ответственности, долг и задание, но крест - это и орудие победы, и знак пасхальной радости. "Красно и добро есть", когда человек живет в своей стране, не потому что ему долг велит, а просто потому, что она ему нравится, он тут дома, и он чувствует, какая это радость - родиться и жить в России. Такие люди никуда уезжать не собираются и знают на собственном опыте, что, несмотря ни на что, это бремя "легко есть". Но бывает, что эта радость еще человеку не открылась, и тогда нести этот крест может быть ему не под силу. Кто знает, может быть, человеку нужно поехать куда-то, посмотреть на мир и на людей и встретиться где-то с отсветом этой пасхальной радости? Богу нужно наше сердце, и, если оно пока не открылось, пусть человек ищет и внутри себя, и в Божьем мире. Этот поиск есть тайна, и я бы ни в коем случае не называл бы его "подобием самоубийства". Одним словом:
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море,
И в мрачных пропастях земли!
В заключение мне хочется сказать несколько слов о форме комментария о. Павла. Его реплика о пагубности "трудоголии" выдержана в жанре сатиры. Жанр этот непрост для читателя, особенно когда его использует священник. В сатире высмеивается порок, но законы жанра не позволяют в ней же и пожалеть грешника. Грех неумеренной привязанности к работе я за собой знаю, но до победы над ним мне еще ой как далеко. И читая страстный монолог героя о. Павла, я не знаю, то ли автор над грехом насмехается, то ли и надо мной смеется.
Я, конечно, заставляю себя думать, что, приди я исповедовать грех "трудоголии" о. Павлу, он надо мной не посмеется. Но в самом тексте я этого никак не вижу, и, честно говоря, меня это смущает. И уж больно на одном дыхании написан весь текст, читателю невольно передается авторское увлечение своим писанием. Трудно представить, что о. Павел мог прервать написание сатиры, помолиться, а потом продолжить. Тон вышел бы совершенно другой. И этот стиль увлеченного своим трудом человека как будто опровергает содержательный смысл сатиры о вреде "трудоголии".
http://www.taday.ru/text/43499.html
Полемика "Ora et labora, или Что важнее: труд или молитва?", опубликованная в "ТД", представляется мне примером коммуникативной неудачи. На мой читательский взгляд, профессор А. А. Волков не утверждал того, с чем так решительно выражают свое несогласие отцы протоиереи.
Я понял мысль Александра Александровича так: христианин призван всю свою жизнь пронизать и просветить своей верой. В частности, ежедневный труд на работе или дома должен стать служением, трудом во славу Божью. Жизнь современных православных христиан кажется автору очень далекой от этого идеала: Александр Александрович с болью говорит о том, как часто его православные студенты учатся с небрежением, и он думает, что это не просто их личные особенности, а следствие общей нехватки культуры христианского отношения к труду.
В ответ на такую постановку проблемы отцы протоиереи говорят о том, что нельзя ставить труд и профессиональные обязанности выше молитвы и общения с Богом, и о распространенной ныне страсти "трудоголии". Отцы совершенно правы, но от этого поставленная проблема выработки в самом себе и в православном обществе в целом христианского отношения к труду никуда не исчезает.
Я хотел бы пояснить эту проблему конкретней на собственном бытовом примере. Я часто мою посуду. Как правило, я стараюсь сделать это скучное дело достаточно аккуратно, но так, чтобы поскорее от него отвязаться. Я помою посуду и вот потом... я почитаю, или отвечу на письма, или мы будем семьей молиться или еще что-то. Но само мытье посуды - это такой досадный перерыв в моей жизни, который нужно перетерпеть. Иными словами, я не умею мыть посуду (и делать множество других вещей) во славу Божью. Иногда мне удается мыть посуду и читать про себя молитвы или тихо петь песнопения, но и тогда сам труд есть для меня только мешающее или в лучшем случае внешнее ритмообразующее обстоятельство. И такого "мытья посуды" у меня за день очень и очень много. Потому мне так трудно настроиться вечером на молитву - целый день я был Бог знает где, я все время "мыл посуду", и теперь мне нужно вернуться к каким-то отношениям с Богом. Все было бы по-другому, если бы мое мытье посуды было формой этих отношений. Я мог бы сказать: Господи, помоги мне помыть эту рыбную сковородку - я так не люблю это делать! Или: какие красивые тарелки сделали люди, я вижу их уже 20 лет, а они все так же красивы, помяни, Господи, этих людей во Царствии Твоем! Но так мыть посуду я не умею. То есть мой труд пока что имеет очень малое отношение к моей вере.
Конечно, о. Максим прав: гораздо лучше молоденькой студентке "вместо того, чтобы учить фонемы с утра до вечера", прерваться и побежать в храм, куда "рвется душа". Но как было бы прекрасно так отнестись к этому "учению фонем", чтобы оно стало не просто тяжелым выполнением обязанностей, от которых хочется поскорее сбежать, и не "трудоголизмом" с честолюбивыми мотивами или желанием забыться, а вдохновляющим служением! Как бы научиться мыть посуду и учить фонемы, словно псалмы петь? Об этом, как мне кажется, и говорит профессор А. А. Волков ("мы должны трудиться творчески"), выражая свою мысль в социальной плоскости.
С одним утверждением Александра Александровича я не могу согласиться. Он говорит: "человек, который уезжает из своей страны, по существу дела совершает нечто подобное самоубийству - он отказывается от креста, который дал ему Бог". Я начну с мысли о том, что Родина есть для человека его крест. С ней я совершенно согласен, с тем только добавлением, что крест - это не просто груз ответственности, долг и задание, но крест - это и орудие победы, и знак пасхальной радости. "Красно и добро есть", когда человек живет в своей стране, не потому что ему долг велит, а просто потому, что она ему нравится, он тут дома, и он чувствует, какая это радость - родиться и жить в России. Такие люди никуда уезжать не собираются и знают на собственном опыте, что, несмотря ни на что, это бремя "легко есть". Но бывает, что эта радость еще человеку не открылась, и тогда нести этот крест может быть ему не под силу. Кто знает, может быть, человеку нужно поехать куда-то, посмотреть на мир и на людей и встретиться где-то с отсветом этой пасхальной радости? Богу нужно наше сердце, и, если оно пока не открылось, пусть человек ищет и внутри себя, и в Божьем мире. Этот поиск есть тайна, и я бы ни в коем случае не называл бы его "подобием самоубийства". Одним словом:
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море,
И в мрачных пропастях земли!
В заключение мне хочется сказать несколько слов о форме комментария о. Павла. Его реплика о пагубности "трудоголии" выдержана в жанре сатиры. Жанр этот непрост для читателя, особенно когда его использует священник. В сатире высмеивается порок, но законы жанра не позволяют в ней же и пожалеть грешника. Грех неумеренной привязанности к работе я за собой знаю, но до победы над ним мне еще ой как далеко. И читая страстный монолог героя о. Павла, я не знаю, то ли автор над грехом насмехается, то ли и надо мной смеется.
Я, конечно, заставляю себя думать, что, приди я исповедовать грех "трудоголии" о. Павлу, он надо мной не посмеется. Но в самом тексте я этого никак не вижу, и, честно говоря, меня это смущает. И уж больно на одном дыхании написан весь текст, читателю невольно передается авторское увлечение своим писанием. Трудно представить, что о. Павел мог прервать написание сатиры, помолиться, а потом продолжить. Тон вышел бы совершенно другой. И этот стиль увлеченного своим трудом человека как будто опровергает содержательный смысл сатиры о вреде "трудоголии".
http://www.taday.ru/text/43499.html
