В нынешнем году отечественная культура отмечает две далевские даты. 140 лет назад завершилось первое издание "Толкового словаря живого великорусского языка". А 22 ноября исполнилось 205 лет со дня рождения самого Владимира Даля, великого собирателя русских слов, присловий, пословиц и поговорок.
- Слыхали, горе-то какое?
И ничего удивительного в том не было: вопреки нашим школьным стереотипам, Даль не входил в узкий круг друзей поэта. По-настоящему близко они встречались всего дважды. В 1832-м, когда Даль с книжкой, в которую были собраны его первые сказки, пришел к Пушкину знакомиться. А потом на Урале, где Владимир Иванович, в ту пору чиновник особых поручений при Оренбургском военном губернаторе, принимал поэта, приехавшего собирать материалы о Пугачевском бунте.
Но именно в роковые для Пушкина дни Даль и вправду стал поэту ближе иных самых близких. Прямо от приятеля побежал на Мойку, продрался - на правах врача - сквозь толпу на лестнице, в прихожей, в буфетной и шагнул в кабинет, где лежал умирающий. Лицо Пушкина было спокойно, пульс не частил, однако ему, хирургу, прошедшему Русско-турецкую войну, сразу открылось: дело безнадежно. Все пять врачей во главе с царским лейб-медиком Николаем Арендтом имели то же мнение, и от больного этого не скрывали. Даль решил по-другому:
- Мы надеемся еще, - говорил он Пушкину, - право, надеемся!
И в благодарность за поддержку поэт вдруг перешел на "ты", назвал Даля братом и уже не отпускал его от себя до последнего мгновенья. Как писал потом Василий Жуковский, в самые последние свои минуты, уже в предсмертном забытьи, Пушкин "подал руку Далю и, пожимая ее, проговорил: "Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше... ну, пойдем!" До конца своей жизни хранил Даль подаренные ему Натальей Николаевной изумрудный перстень-талисман Пушкина и сюртук, в котором поэт стрелялся на дуэли.
Для российской истории в той трагической сцене, происшедшей на набережной Мойки, 12, в начале 1837 года, заключался глубокий символический смысл: Пушкин, создавший в поэзии энциклопедию русской жизни, умер на руках Даля, которому суждено было создать энциклопедию русского языка.
- Глянь-ка, барин, замолаживает, - с опаской сказал вдруг ямщик.
- Это как? - насторожился новоис-печенный мичман: уж не решил ли возница пройтись насчет его безусого возраста.
- А так, что, значится, жди ненастья.
Брошенное невзначай незнакомое слово настолько поразило Даля, что он запомнил его на всю жизнь. Потом, куда бы ни заносила его переменчивая судьба - в уральские степи или среднюю полосу России, на Дунай или Вислу, студентом в Дерптский университет или директором в министерскую канцелярию, - всюду он записывал новые слова. А попутно - присловья, пословицы, поговорки, народные сказки и песни. Сказки подарил собирателю Александру Афанасьеву, песни - Петру Киреевскому, остальное использовал в "Толковом словаре живого великорусского языка".
Свою главную книгу Владимир Иванович назвал словарем живого языка не случайно. Он собирал его не в кабинете и не в библиотеке, а на бескрайних русских просторах. И сам - как свидетельствовал языковед академик Яков Грот - очень живо рассказывал анекдоты, "подражая местным говорам, пересыпая рассказ поговорками, пословицами, прибаутками".
Правда, с годами в собирании новых слов стали участвовать бесчисленные помощники. По просьбе Даля Русское географическое общество, одним из основателей которого он, кстати, являлся, направило "в разные концы России" "этнографический циркуляр", а "Отечественные записки", один из самых популярных журналов, опубликовали обращение к читателям с просьбой помочь собирателю "в общем деле и снести хотя по лепте с брата...". Занимая должность директора министерской канцелярии, Даль, едва его подчиненные "освободятся от дела", просил их переписывать содержимое поступавших из провинции больших посылок с новыми словами, присловьями, поговорками, а потом рас-кладывать переписанное по ящикам, в каждом из которых была представлена такая-то губерния и такой-то говор. Чиновники выполняли поручение начальника с готовностью. Причем не только оттого, что он всегда был "неумолимо-строгим", - лексический труд гораздо интересней ежедневной чиновничьей рутины.
Над своим главным детищем Владимир Иванович трудился в общей сложности более полувека. Последнее слово для второго, дополненного издания "Словаря..." он записал перед смертью. Точнее, попросил записать, ибо самостоятельно сделать это был уже не в силах.
В итоге за полвека - сам и при участии добровольных помощников - Даль собрал, объяснил и снабдил примерами около 200 тысяч слов. Труд воистину гигантский: как подсчитал Владимир Порудоминский, один из лучших далевских биографов, даже при двенадцатичасовом рабочем дне в среднем выходит по одному слову в час!
Впрочем, "собрал" - неверный глагол. Даль был полноправным автором бесценного лексического собрания. Его "Толковый словарь..." до известной степени не только научный труд, но и художественное произведение, поскольку многие примеры использования тех или иных слов требовали литературной обработки и творческой фантазии. Более того, "Словарь..." по-своему даже автобиографичен. К примеру, приведя слово "табакерка", Владимир Иванович сопроводил его не каким-нибудь присловьем или поговоркой, а собственным воспоминанием: "Вот так и пойду стучать табакеркой по головам!" - говаривал наш учитель математики в Морском корпусе".
В общем, как "истинно русским патриотам" относиться к Владимиру Иоганновичу Далю, совершенно непонятно. С одной стороны - не наш человек, не русский, и веры чужой. А с другой - не отберешь же у него "Толковый словарь живого великорусского языка" и не отдашь кому-нибудь с кристально чистой анкетой.
Еще при жизни недоброжелатели любили уколоть Владимира Ивановича его неизменной склонностью к "исполнительности", "пунктуальности" и "педантичности": что ж вы хотите, немец - он и есть немец! А сам Даль, говорят, очень любил поговорку: "Где кто родится, там и пригодится".
Уже на склоне дней, когда его спрашивали, кем же он все-таки сам себя считает - русским или датчанином, Даль отвечал: "Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека - вот где надо искать принадлежности его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа - мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски". Ну а что касается религиозных различий, прибавлял Даль, "хуже всего то, что и тут и там является нетерпимость, уверенность в святости своей, в избранничестве своем и ненависть к разномыслящим".
Однако мы даже теперь, спустя без малого полтора столетия, все на том же распутье. То - главным образом, благодаря некоторым писателям - вознесем наш язык к заоблачным высотам, то изваляем его в зловонной яме уркаганной, попсовой или канцеляритской пошлятины. Происходит это прежде всего потому, что русский язык давно перестал быть одним из главных предметов школьной программы. И потому, что, даже получив высшее образование, мы остаемся при низких знаниях родной речи, в результате чего наши деловые письма пестрят ошибками, а выступления с трибун страдают косноязычием. Ну а, кроме того, причина, думаю, в том, что слишком многие из нас идут по пути Ленина, который 18 января 1920 года, всего за три месяца до своего пятидесятилетия (!), писал Луначарскому: "Недавно мне пришлось, к сожалению и к стыду моему, впервые - ознакомиться с знаменитым словарем Даля".
http://www.nevskoevremya.spb.ru/cgi-bin/pl/nv.pl?art=259801685&print
РАВНОВЕЛИКИЕ ВЕЛИЧИНЫ
О том, что Пушкин смертельно ранен на дуэли, Даль узнал в числе последних. Заглянул к приятелю, а тот:- Слыхали, горе-то какое?
И ничего удивительного в том не было: вопреки нашим школьным стереотипам, Даль не входил в узкий круг друзей поэта. По-настоящему близко они встречались всего дважды. В 1832-м, когда Даль с книжкой, в которую были собраны его первые сказки, пришел к Пушкину знакомиться. А потом на Урале, где Владимир Иванович, в ту пору чиновник особых поручений при Оренбургском военном губернаторе, принимал поэта, приехавшего собирать материалы о Пугачевском бунте.
Но именно в роковые для Пушкина дни Даль и вправду стал поэту ближе иных самых близких. Прямо от приятеля побежал на Мойку, продрался - на правах врача - сквозь толпу на лестнице, в прихожей, в буфетной и шагнул в кабинет, где лежал умирающий. Лицо Пушкина было спокойно, пульс не частил, однако ему, хирургу, прошедшему Русско-турецкую войну, сразу открылось: дело безнадежно. Все пять врачей во главе с царским лейб-медиком Николаем Арендтом имели то же мнение, и от больного этого не скрывали. Даль решил по-другому:
- Мы надеемся еще, - говорил он Пушкину, - право, надеемся!
И в благодарность за поддержку поэт вдруг перешел на "ты", назвал Даля братом и уже не отпускал его от себя до последнего мгновенья. Как писал потом Василий Жуковский, в самые последние свои минуты, уже в предсмертном забытьи, Пушкин "подал руку Далю и, пожимая ее, проговорил: "Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше... ну, пойдем!" До конца своей жизни хранил Даль подаренные ему Натальей Николаевной изумрудный перстень-талисман Пушкина и сюртук, в котором поэт стрелялся на дуэли.
Для российской истории в той трагической сцене, происшедшей на набережной Мойки, 12, в начале 1837 года, заключался глубокий символический смысл: Пушкин, создавший в поэзии энциклопедию русской жизни, умер на руках Даля, которому суждено было создать энциклопедию русского языка.
С МИРА ПО СЛОВУ...
Первую запись для будущего "Словаря..." он сделал, когда, окончив в Петербурге Морской кадетский корпус, ехал к месту службы на Черноморский флот.- Глянь-ка, барин, замолаживает, - с опаской сказал вдруг ямщик.
- Это как? - насторожился новоис-печенный мичман: уж не решил ли возница пройтись насчет его безусого возраста.
- А так, что, значится, жди ненастья.
Брошенное невзначай незнакомое слово настолько поразило Даля, что он запомнил его на всю жизнь. Потом, куда бы ни заносила его переменчивая судьба - в уральские степи или среднюю полосу России, на Дунай или Вислу, студентом в Дерптский университет или директором в министерскую канцелярию, - всюду он записывал новые слова. А попутно - присловья, пословицы, поговорки, народные сказки и песни. Сказки подарил собирателю Александру Афанасьеву, песни - Петру Киреевскому, остальное использовал в "Толковом словаре живого великорусского языка".
Свою главную книгу Владимир Иванович назвал словарем живого языка не случайно. Он собирал его не в кабинете и не в библиотеке, а на бескрайних русских просторах. И сам - как свидетельствовал языковед академик Яков Грот - очень живо рассказывал анекдоты, "подражая местным говорам, пересыпая рассказ поговорками, пословицами, прибаутками".
Правда, с годами в собирании новых слов стали участвовать бесчисленные помощники. По просьбе Даля Русское географическое общество, одним из основателей которого он, кстати, являлся, направило "в разные концы России" "этнографический циркуляр", а "Отечественные записки", один из самых популярных журналов, опубликовали обращение к читателям с просьбой помочь собирателю "в общем деле и снести хотя по лепте с брата...". Занимая должность директора министерской канцелярии, Даль, едва его подчиненные "освободятся от дела", просил их переписывать содержимое поступавших из провинции больших посылок с новыми словами, присловьями, поговорками, а потом рас-кладывать переписанное по ящикам, в каждом из которых была представлена такая-то губерния и такой-то говор. Чиновники выполняли поручение начальника с готовностью. Причем не только оттого, что он всегда был "неумолимо-строгим", - лексический труд гораздо интересней ежедневной чиновничьей рутины.
Над своим главным детищем Владимир Иванович трудился в общей сложности более полувека. Последнее слово для второго, дополненного издания "Словаря..." он записал перед смертью. Точнее, попросил записать, ибо самостоятельно сделать это был уже не в силах.
В итоге за полвека - сам и при участии добровольных помощников - Даль собрал, объяснил и снабдил примерами около 200 тысяч слов. Труд воистину гигантский: как подсчитал Владимир Порудоминский, один из лучших далевских биографов, даже при двенадцатичасовом рабочем дне в среднем выходит по одному слову в час!
Впрочем, "собрал" - неверный глагол. Даль был полноправным автором бесценного лексического собрания. Его "Толковый словарь..." до известной степени не только научный труд, но и художественное произведение, поскольку многие примеры использования тех или иных слов требовали литературной обработки и творческой фантазии. Более того, "Словарь..." по-своему даже автобиографичен. К примеру, приведя слово "табакерка", Владимир Иванович сопроводил его не каким-нибудь присловьем или поговоркой, а собственным воспоминанием: "Вот так и пойду стучать табакеркой по головам!" - говаривал наш учитель математики в Морском корпусе".
ЧУЖОЙ, НО СВОЙ?
Отца звали Иоганн Христиан, и был он датчанином. Российское подданство получил всего за два года до рождения сына, которого назвал уже по-русски - Владимиром. Да, Владимир Даль с молоком матери впитал не только датский язык, но и русский, а с ним - русскую культуру. Тем не менее из лютеранства перешел в православие лишь совсем незадолго до кончины. Павел Мельников-Печерский по этому поводу не преминул съязвить: чтобы не пришлось "тащить его труп через всю Москву на Введенские горы" (именно там находилось лютеранское кладбище), ведь православное Ваганьковское совсем рядом от того дома, где живет Даль, - "любезное дело - близехонько".В общем, как "истинно русским патриотам" относиться к Владимиру Иоганновичу Далю, совершенно непонятно. С одной стороны - не наш человек, не русский, и веры чужой. А с другой - не отберешь же у него "Толковый словарь живого великорусского языка" и не отдашь кому-нибудь с кристально чистой анкетой.
Еще при жизни недоброжелатели любили уколоть Владимира Ивановича его неизменной склонностью к "исполнительности", "пунктуальности" и "педантичности": что ж вы хотите, немец - он и есть немец! А сам Даль, говорят, очень любил поговорку: "Где кто родится, там и пригодится".
Уже на склоне дней, когда его спрашивали, кем же он все-таки сам себя считает - русским или датчанином, Даль отвечал: "Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека - вот где надо искать принадлежности его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа - мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски". Ну а что касается религиозных различий, прибавлял Даль, "хуже всего то, что и тут и там является нетерпимость, уверенность в святости своей, в избранничестве своем и ненависть к разномыслящим".
НА РАСПУТЬЕ
Смысл своего "Толкового словаря..." Даль сформулировал в "Напутном слове" к нему: "...русской речи предстоит одно из двух: либо испошлеть донельзя, либо, образумясь, своротить на иной путь, захватив притом с собою все покинутые второпях запасы". Вот эти запасы и предложил Владимир Иванович современникам и потомкам.Однако мы даже теперь, спустя без малого полтора столетия, все на том же распутье. То - главным образом, благодаря некоторым писателям - вознесем наш язык к заоблачным высотам, то изваляем его в зловонной яме уркаганной, попсовой или канцеляритской пошлятины. Происходит это прежде всего потому, что русский язык давно перестал быть одним из главных предметов школьной программы. И потому, что, даже получив высшее образование, мы остаемся при низких знаниях родной речи, в результате чего наши деловые письма пестрят ошибками, а выступления с трибун страдают косноязычием. Ну а, кроме того, причина, думаю, в том, что слишком многие из нас идут по пути Ленина, который 18 января 1920 года, всего за три месяца до своего пятидесятилетия (!), писал Луначарскому: "Недавно мне пришлось, к сожалению и к стыду моему, впервые - ознакомиться с знаменитым словарем Даля".
http://www.nevskoevremya.spb.ru/cgi-bin/pl/nv.pl?art=259801685&print
