Пейзаж органично входит у Хомякова в сферу его психологической, интимной поэзии, отражая тончайшие нюансы лирического переживания. Именно такими предстают перед читателем образы природы в стихотворении "Молодость" (1827). Оно построено как романтическое, дерзостно-восторженное воззвание лирического героя к природной - небесной и земной - беспредельности: "Небо, дай мне длани // Мощного титана!"[1]. Личностное оказывается здесь в органичном взаимопроникновении со вселенским. В порыве религиозно-мистического озарения герой ощущает свою равновеликость природному мирозданию, что на уровне поэтики художественного пространства отражается в переосмыслении реальных пропорций картины мира:
Я схвачу природу
В пламенных объятьях;
Я прижму природу
К трепетному сердцу...
Небо, дай мне длани
Мощного титана:
Я хочу природу,
Как любовник страстный,
Радостно обнять.
В более позднем "Ноктюрне" (1841), органично вписывающемся в традицию медитативной лирики, развитую в творчестве Жуковского, Тютчева, постигается глубинная диалектика "роптанья" и мудрого покоя природы, которая, проецируясь на законы душевной жизни, художественно раскрывает единство земного и небесного, человеческого и природно-космического. В системе характерных для романтизма образов и ассоциаций - "неба как моря", "бездны небесной и бездны морской", тишины, "далекого берега" - прорисовываются грани сокровенного общения лирического "я" с дремлющим ночным космосом. Венцом этого общения становится обретение душой детской чистоты и открытости горнему миру, что привносит в нее духовное трезвение и сосредоточенность, способность приблизиться к незамутненному преломлению Божественной первозданности: "Вечное небо гляделось бы в ней // Со всеми звездами...".
Созвучен тютчевской лирике поэтический интерес Хомякова к изображению переходных состояний природы, ассоциирующихся с антиномиями душевного мира. На подобных параллелях строится в его лирике ряд пейзажно-психологических элегий. В поэтической миниатюре "Заря" (1825) аллегорическая пейзажная зарисовка этого явления, промыслительно "поставленного Богом" в качестве "вечной границы... меж нощию и днем", переходит в прямое обращение к одушевленной природе, содержащее религиозно-философское прозрение неизбывной в своем трагизме двойственности человеческой сущности:
Заря! Тебе подобны мы -
Смешенье пламени и хлада,
Смешение небес и ада,
Слияние лучей и тьмы.
Готовая к борьбе и крепкая как сталь,
Душа бежит любви, бессильного желанья,
И одинокая, любя свои страданья,
Питает гордую безгласную печаль.
Пейзаж-молитва рисуется в стихотворении "Поэт" (1827), образный ряд которого построен на соприкосновении вселенского, звездного простора, преисполненного Божественным славословием ("Все звезды жизнью веселились // И пели Божию хвалу"), и человеческого существования, чающего преодоления своей конечности. В планетарной, насыщенной философскими раздумьями пространственной перспективе приоткрывается глубина религиозного осмысления трагедийной отторгнутости земного греховного мира от Божественного всеединства:
Одна, печально измеряя
Никем не знанные лета,
Земля катилася немая,
Небес веселых сирота...
Достигаемый силой художнической интуиции прорыв к созерцанию природы в ее первозданной, послушной Божественной воле, "как в первый день творенья", целостности живописуется в стихотворении "Степи" (1828). Стихотворения "Видение" (1840), "Ночь" (1854), "Звезды" (1856) объединены изображением ночной космической беспредельности. "Хоры звезд", подобных "лампаде пред иконой", "горящие... бездны синие" образуют сферу таинственного соприкосновения лирического "я" с Творцом, с гармонизирующими его внутреннее устроение ангельскими силами. Сквозными становятся здесь формы прямого обращения к душе как собственной, так и "спящего брата" - участника эстетического переживания - с призывом к духовному трезвению:
И полный сил, торжественный и мирный,
Я восстаю над бездной бытия...
Проснись, тимпан! Проснися, голос лирный!
В моей душе проснися, песнь моя!
Высветление Божественного в личном, человеческом осуществляется в стихотворениях Хомякова через углубление в природу как в сокровенный текст Божьего послания человеку, запечатленный в "мыслях" звездного мира. В стихотворении "Звезды" значима в этом плане "книжная" метафорика. В пространстве "горнего мира", пройдя путь внутреннего очищения, герой прозревает письмена евангельского свидетельства о Христе:
Ты вглядись душой в писанья
Галилейских рыбаков -
И в объеме книги тесной
Развернется пред тобой
Бесконечный свод небесный...
Аксиологически весомая динамика философского пейзажа прочерчивается в "Вечерней песне" (1853) - поэтическом молении героя о прозрении своего пути, нераздельного и неслиянного с путями пребывающего в неустанном движении "солнца святого" и горней Вселенной в целом: "Господи, путь наш меж камней и терний, // Путь наш во мраке...Ты, свет невечерний, // Нас осияй!..". В стихотворении же "Старость" (1827) в подвижном образе мира, "воспрявшего из колыбели", звезд, "стройно полетевших в небесной синей высоте", обозревается разомкнутая в вечность панорама вселенской истории, внутренне подобная исканиям "утомившейся в обманах" души:
Придет ли час, когда желанья
В ее замолкнут глубине
И океан существованья
Заснет в безбрежной тишине?
...то песнь родного края
Протяжная, унылая, простая,
Не брошу плуга, раб ленивый,
Не отойду я от него,
Покуда не прорежу нивы,
Господь, для сева Твоего.
Стихотворение "Ключ" (1835) построено на развернутом метафорическом уподоблении и рисует Россию в образе "тихого, светлого", потаенного до определенного исторического рубежа животворящего ключа, которому велением Высшего Промысла суждено, как верит поэт, переродиться в полноводную реку, утоляющую "духовную жажду" многих "чуждых народов". Лирическое "я" проявляется здесь в его проникновенном обращении к стихии родной земли как прообразу скрытых от "людских страстей" "кристальных глубин" души, которые он стремится сберечь от внешних бурь. Величие и просветляющая сила патриотического чувства выражается здесь в одическом стиле, мажорной цветовой гамме, выдержанной в серебряно-лазурных и солнечных тонах:
И солнце яркими огнями
С лазурной светит вышины,
И осиян весь мир лучами
Любви, святыни, тишины.
Культурно-исторический и даже политический смысл обретает целостная пейзажная картина в стихотворении "Киев" (1839). Мощь этого национального природно-культурного единства подчеркивается изображением беспредельности географического пространства - от "Киева над Днепром" до "старого Пскова" и "верха Алтая", от "Ладоги холодной" до "Камы многоводной"... Осмысление судеб западных земель Украины ("Братцы, где ж сыны Волыни? // Галич, где твои сыны?") сквозь призму притчи о блудном сыне привносит в поэтическое раздумье о "святом лоне" Отчизны напряженно-драматические ноты:
Пробудися, Киев, снова!
Падших чад своих зови!
Сладок глас отца родного,
[1] Тексты произведений Хомякова приведены по изд.: Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л., Сов. писатель, 1969; Хомяков А.С. Стихотворения. М., Текст, 2000.
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/050614124158