Это была "Капитанская дочка" - первое не только пушкинское, но и вообще русское художественное произведение, переведенное на японский язык.
Книга вышла в 1883 году в переводе Такасу Дзискэ (?-1910), выпускника то ли русского отделения Токийской школы иностранных языков, то ли православной семинарии, организованной и руководимой архиепископом Николаем - широко образованным человеком, любящим русскую литературу и много сделавшим для ее распространения в Японии. Скорее всего, именно он и обратил внимание молодого переводчика на "Капитанскую дочку".
Такасу Дзискэ в соответствии с японскими литературными канонами своего времени простой и ясный язык пушкинской прозы заменил цветистой риторикой: в то время в Японии даже письма писать на языке простых смертных считалось в высшей степени вульгарным и безграмотным. Нечего и говорить, что оригинал был исковеркан до неузнаваемости.
Книга вышла под названием "Касин тЈсироку" ("Думы цветка и мечты бабочки. Удивительные вести из России"). Это было подражанием переводу на японский язык романа английского писателя Бульвер-Литтона "Эрнст Малтроверс" - переводчик Нива Дзюнъитиро окрестил его "Карю сюнва" ("Весенние беседы о цветах сливы. Удивительные события в Западной Европе").
Через три года вышло второе издание "Капитанской дочки". Перевод был тот же самый, но, учитывая тогдашнюю популярность всего английского, Такасу Дзискэ переиначил имена героев: Гринев превратился в Джона Смита, Швабрин - в Дантона, а Маша - в Мари. Книга стала называться "Сумису Мари-но дэн" ("Жизнь Смита и Мари") и предварялась словами: "Любовная история в России".
Иллюстрации в обоих изданиях были одинаковые и принадлежали известному в период Мэйдзи художнику Цукиока іситоси (1839-1892). Его настоящее имя - ісиока Кэндзабуро. Как это принято у японских художников, у него было много псевдонимов - после 1873 года он стал называться Тайкан.
іситоси учился у известного мастера гравюры укиЈ-э Утагава КуниЈси и сам стал известен в этой области - существовало даже выражение "стиль іситоси". В 1870-х годах он занимался иллюстрированием газет и журналов, испытывая интерес к западной культуре. О России представления у него были более чем смутные, так что иллюстрации к "Капитанской дочке" получились, мягко говоря, забавными. Пушкин довольно подробно описывает своих героев. Маша Миронова у него - девушка "лет осьмнадцати, круглолицая, румяная, с светло-русыми волосами, гладко зачесанными за уши". Петруша Гринев, ее ровесник, как офицер русской армии носил мундир и парик с косичкой сзади. Пугачев "был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч", "в черной бороде его показывалась проседь", "волосы были обстрижены в кружок"...
Ничего этого и в помине нет в иллюстрациях іситоси. Больная Маша Миронова в кровати под пологом выглядит как красотка Утамаро, а Гринев - матерым французским генералом с орденами и лентой через плечо. Пугачев похож на негра с выпяченной нижней губой и курчавыми, коротко остриженными волосами.
В иллюстрациях нет ничего даже отдаленно напоминающего Россию. Художник явно ориентировался на западноевропейские реалии. В результате возница (эпизод встречи Гринева и Пугачева) оказался в цилиндре. Убранство столовой в доме капитана Миронова (где изображен он сам с дочерью и Гриневым) выдержано в чинном английском стиле. А чего стоит сцена: императрица Екатерина с лицом японки читает под пальмой прошение Маши Мироновой, а та стоит рядом, потупив глазки, с невообразимой прической на голове и в роскошном платье!..
Этот перевод "Капитанской дочки" в начале 900-х годов попал в Россию. Иллюстрации іситоси вызвали шутливое, но вполне доброжелательное отношение. В 1910 году они были воспроизведены в 29-м номере журнала "Нива". В статье "Японские иллюстрации к "Капитанской дочке" говорилось:
"В 1883 году русские и не подозревали, что в Токио на книжном рынке впервые появился тщательно сделанный перевод "Капитанской дочки" Пушкина на японский язык, да еще вдобавок украшенный иллюстрациями. И какими иллюстрациями! Стоит посмотреть на изображение императрицы Екатерины, читающей просьбу Мироновой о помиловании Гринева, или сцены, где Гринев в полосатом костюме прощается с возлюбленной в присутствии отца Герасима и его попадьи, одетых во что-то невозможное, - чтобы прийти в восхищение от трогательной наивности и фантазии японского художника. <...>
Перевод, изданный в 1883 году, ныне составляет величайшую библиографическую редкость и, по уверению самих японцев, его ни за какие деньги нельзя достать в книжных магазинах Токио".
Иллюстрации Варвары Бубновой
к японским изданиям Пушкина
Имя Пушкина Варвара Дмитриевна Бубнова (1886-1983) привыкла слышать с первых лет жизни и в детстве всерьез считала его своим родственником. Дело в том, что три сестры Бубновы - Мария, Варвара и Анна - по материнской линии происходили из старинного рода Вульфов, его тверской ветви, с которыми дружил поэт и у которых он не раз гостил в их "главном" имении Берново и по соседству - в Павловском и Малинниках.
Детство Варвары и ее сестер проходило в Бернове, полном воспоминаниями о Пушкине, где, по словам Варвары Дмитриевны, "жила его великая тень". Деду девочек, Николаю Ивановичу Вульфу, в четырнадцать лет случилось увидеть, как Пушкин, лежа на диване, что-то писал, держа тетрадь на согнутых коленях. Легенда эта передавалась из уст в уста. Варвара еще застала в живых сестру Николая Ивановича - Екатерину Ивановну Вульф, в замужестве Гладкову, которую в письмах Пушкин шутливо-язвительно называл Минервой. К ней, девяностолетней, мать как-то привезла четырехлетнюю Варю. Девочка со страхом смотрела на слепую высохшую старуху, которая шла ей навстречу, придерживаясь за край черного рояля.
Двухэтажный каменный дом с мезонином с пушкинских времен почти не изменился. В книжных шкафах еще хранились экземпляры прижизненных изданий Пушкина и номера его "Современника". Парк, окружающий дом, тоже был полон воспоминаний о Пушкине. По его аллеям поэт гулял с берновскими барышнями, играл с ними в горелки. Одна из боковых аллей вела к насыпной горке с романтическим названием Парнас, на вершине которой росла могучая сосна, - под ней, по семейным преданиям, любил отдыхать Пушкин. Мать, Анна Николаевна, рассказывала дочерям, что в молодости она видела березы, на которых поэт вырезал свои стихи. На одной из них можно было еще разобрать: "Прости навек! Как страшно это слово!" Мать водила девочек на берег реки Тьмы (Пушкин писал о нем: "Берег, милый для меня"), к омуту, где, по местной легенде, утопилась от несчастной любви дочь мельника, - отзвук этой легенды слышен в "Русалке".
Берново было незабываемым местом для Варвары Дмитриевны. Здесь она писала свои первые этюды. Здесь вместе с мужем Владимиром Ивановичем Матвеем (псевдоним В.Марков), ее соучеником по Академии художеств, она провела осень 1913 года. Последний, как она думала, раз она приехала сюда летом 1915 года. Это была годовщина скоропостижной смерти Матвея.
Во время учебы в петербургской Императорской академии художеств (с 1907 по 1914 год) Варвара Бубнова увлеклась "левым" искусством. Не без влияния мужа она вступила в "Союз молодежи" - организацию петербургских художников, ищущих новые пути в искусстве. Там был весь цвет русского авангарда 10-х годов: П.Филонов, М.Ларионов, Н.Гончарова, О.Розанова, К.Малевич, М.Матюшкин, В.Татлин.
Шла первая мировая война. Потом - революция, переезд из Питера в Москву. Там, работая палеографом в Отделе древних рукописей Исторического музея и сотрудничая в Институте художественной культуры, Варвава Бубнова встречалась с В.Кандинским, К.Малевичем, Р.Фальком, В.Татлиным, слушала выступления В.Маяковского и В.Хлебникова, близко сошлась с А.Родченко, В.Степановой, И.Поповой. А дальше Бубнова нежданно-негаданно оказалась в далекой Японии. Младшая из сестер Бубновых - Анна - беззаветно полюбила японского студента-вольнослушателя Петербургского университета Оно Сюнъити и в феврале 1918 года, обвенчавшись с ним в Спасо-Преображенском соборе, уехала на родину мужа. Когда у Анны родился сын, она попросила сестру Варвару привезти к ней мать. Варвара думала пожить в Японии год-два, но вышло так, что провела она там 36 лет.
В Японии Варвара Дмитриевна оказалась тесно связанной с русской литературой. Искусство никогда не кормило ее. Без особой радости, скорее с опаской она приняла предложение занять место преподавателя в крупном токийском университете Васэда, единственном в то время в Японии, где была кафедра не просто русского языка, а русского языка и литературы. Работа дала ей финансовую независимость, но заставила поступиться искусством. К тому же Бубнова была художником, а не филологом. "Чтобы учить, мне пришлось учиться самой: литература не была моей специальностью, - писала в своих воспоминаниях Бубнова. - Русскую литературу я открыла для себя вновь".
Ей, как русской, было поручено преподавать самое трудное - поэзию. Трудность заключалась в несоответствии форм русской и японской поэзии: средствами японского языка невозможно передать русские рифмы, ритм, размер. Русские, как правило, "описывают" чувства или природу словом и кистью, японцы же "намекают" на них читателю или зрителю, будят ассоциации. Поэтому японцу трудно войти в мир русской поэзии, почувствовать ее душу.
Можно ли научить иностранца понимать русскую поэзию? Что-то подсказывало Варваре Дмитриевне, что русская и японская музы "не столь различны меж собой".
Варвара Дмитриевна считала, что литературу надо изучать на лучших образцах. Поэтому на занятиях она главное внимание уделяла Пушкину. Читая Пушкина студентам, объясняя его, она учила слушателей пониманию русского слова - его метафорического значения, вызывающего живые образные представления, ассоциации. На ее уроках заговорил сам Пушкин. От матери Варвара Дмитриевна унаследовала звучный голос и прекрасную дикцию. Ее чтение завораживало слушателей. "Ее увлечение и любование поэзией были настолько заразительны, что передавались студентам и доходили до их сердец и умов даже через преграду чужого языка", - вспоминала Н.Н.Мичурина, давний друг Бубновой, долгое время жившая в Японии. А один из учеников, Ясуи РЈхэй, впоследствии профессор университета Васэда, писал, что он долго, как и другие, лишь умозрительно мог постичь величие Пушкина, но, к великому сожалению, не в состоянии был воспринять его эмоционально и начал понимать его по-настоящему, только когда услышал чтение Бубновой-сэнсей.
Все шесть переводчиков "Евгения Онегина" были ее учениками или добрыми друзьями. "Если бы не она, - утверждала газета "ЦусЈ симбун", - переводы русской литературы в Японии не достигли бы, наверное, такого высокого уровня".
Приехав в Японию в 1922 году, Варвара Дмитриевна легко вошла в среду японских художников и стала постоянной участницей выставок "Никакай", "Санка индепендент", "МАВО", "Санка". Эти художественные объединения, названия которых мало что говорят широкому русскому читателю, в Японии очень известны и уважаемы. И во всех исследованиях японских искусствоведов, касающихся 20-х годов, неизменно упоминается Варвара Бубнова. В Японии прошло шесть ее персональных выставок.
Особое место в творчестве Варвары Бубновой занимают иллюстрации к русской классике. Ученики и знакомые русисты Варвары Дмитриевны именно Бубнову просили иллюстрировать их переводы.
Варвара Дмитриевна подходила к этому с большой ответственностью. Первой ее работой были иллюстрации к пушкинскому "Гробовщику". Перевел его любимый ученик Бубновой Накаяма СЈдзабуро. Выпуск книги взяло на себя издательство "Ханга-со". "Гробовщик" вышел в 1934 году с иллюстрациями, которые печатались непосредственно с литографских досок художницы.
Газета "Джапан таймс" сообщила о выходе книги, "прекрасно иллюстрированной мадам Варварой Бубновой, известным графиком и живописцем". И книга, и вышедшие отдельно графические листы имели успех и неоднократно экспонировались на выставках.
Для Варвары Дмитриевны это был первый опыт иллюстрирования Пушкина. Ей надо было донести пушкинские образы до иностранного читателя, не погрешив против русских реалий (она знала, как было проиллюстрировано первое издание "Капитанской дочки"), да к тому же передать события ирреальные, привидевшиеся во сне герою рассказа. Художница выполнила иллюстрации в сдержанной и одновременно остро-выразительной манере. Некоторые занимали целиком книжную страницу, другие были вверстаны в текст. На первой странице обложки этой довольно большой по формату книги был помещен портрет Пушкина работы Тропинина, окаймленный лавровым венком, на последней странице - пушкинские наброски к "Гробовщику", сделанные им на полях рукописи.
Через год в том же издательстве "Ханга-со" в переводе Накаяма с иллюстрациями Бубновой вышла книга "Моцарт и Сальери". Эта одна из самых любимых работ художницы была выполнена в необычной для нее технике. Пять иллюстраций - пять моментов "маленькой трагедии" - очень "сжатые", скупые в отношении изобразительных средств, были вписаны в круг.
В том же 1935 году издательство "Ханга-со" выпустило "Каменного гостя" (перевод інэкава Масао, иллюстрации Варвары Бубновой).
В 1937 году, в столетнюю годовщину гибели поэта, вышло роскошное подарочное издание "Пиковой дамы" - номерное, тиражом всего 500 экземпляров. "Пиковую даму" (в нарядном светло-лиловом переплете) украшали десять литографий Бубновой размером каждая в страницу: молодая графиня, с каменным лицом бросающая карты, она же в старости перед зеркалом, Лиза, Германн...
Варвара Дмитриевна иллюстрировала и "Медного всадника", и "Египетские ночи", и книгу пушкинской лирики, вышедшую в 1937 году в переводе ученика Бубновой Уэда Сусуму. "Анчар", "Арион", "Зимний вечер", "Деревня", "Бесы", "Осень" - к каждому из этих стихотворений она сделала лаконичные выразительные рисунки.
1949 год - год стопятидесятилетия со дня рождения Пушкина - был отмечен выходом "Евгения Онегина" в переводе Накаяма. На суперобложке Варвара Дмитриевна изобразила барский дом на холме, речку и женский силуэт. Два рисунка с подкраской акварелью были в тексте. Кроме того, Варвара Дмитриевна подарила Накаяме черно-белую акварель, выполненную по мотивам "Евгения Онегина". К ней нет подписи, всего вероятней, это - место дуэли: белый саван снега, покрывающий опушку леса, и мостик через ручей. Ничего больше, но как щемит сердце...
Первый перевод Пушкина в Японии
