Сейчас я пытаюсь расставить по порядку всё произошедшее, стараюсь вспомнить, как и с чего это всё началось. Мне очень нужно поделиться тем, что я пережил, и осмыслить, наконец, случившуюся со мной невероятную историю. И я должен к чему-то прийти, определить смысл случившегося, найти выход для себя в своей грядущей жизни.
А было так. Помню, почти месяц я не мог написать ничего путного. Свежие мысли почему-то перестали озарять мою голову. Я ни на чём не мог сосредоточиться, что для меня было очень странно — как будто бы мне подменили и голову, и сердце.
Вот и в тот день всё валилось из рук, за что бы я ни брался. А когда садился за письменный стол, то, глупо уставясь в окно, смотрел в одну точку и не способен был вытянуть из себя ни одной серьёзной идеи, ни одной новой мысли. Однако я сильно не переживал, такое отупение со мной иногда случается.
Я открыл черновые записи месячной давности и стал их просматривать. Это были литературные воспоминания. Я решил их переписать начисто и причесать в них язык. Тут нужно сказать о том, что недавно я приобрёл компьютер, и теперь уже начисто не переписывал тексты от руки, а набирал на клавиатуре. Текст высвечивался на экране, и я мог быстро его править и изменять.
Мои литературные воспоминания могли кому-то не понравиться. В них было немало откровений, которые касались известных писателей и литературных функционеров. И потому публикация этих воспоминаний происходила с большим трудом, редакторы всякий раз пытались их пригладить или сократить.
Я включил компьютер. И только лишь набрал первую фразу, как зазвенел телефон, стоящий на моем письменном столе. С досадой я снял трубку.
— Виктор Иванович? — спросил незнакомый голос.
— Да, слушаю, — холодно ответил я.
— Вас беспокоят из Статистического отдела управы вашего округа. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов. Скажите пож…
Меня всегда раздражали эти опросные звонки, врывающиеся в дом, как правило, в самый неподходящий момент. И я перебил бесцеремонный голос:
— Это вы мне лучше скажите, откуда вам известно, как меня зовут?
— Виктор Иванович, у нас есть списки всех жильцов округа, — прозвучал спокойный ответ. — Итак, сколько…
— Нисколько! — огрызнулся я, бросая трубку, и мысленно выругался: «Чёрт бы их побрал!».
Но когда вновь поднял глаза к экрану монитора, то с удивлением обнаружил, что фраза, набранная мной до этого телефонного звонка, исчезла. «О, Господи, — произнёс я вслух, — вот уже и компьютер начал глючить…»
Вздохнув, я заставил себя успокоиться, и через несколько минут уже снова переносил на экран черновой текст своих воспоминаний.
Однако работать в этот день мне, видимо, было не суждено. Опять зазвонил телефон. «Надо было его отключить» — подумал я, но всё же с кислой миной поднял трубку.
— Извините за беспокойство, — пролепетал молодой женский голос. — С вами говорят из фирмы «Ростелеком». Вы пользуетесь междугородной телефонной связью?
— Ну пользуюсь. И что? — грубо сказал я.
— Наша фирма может предложить вам свои услуги с льготными тарифами. Если вы…
Но я не дал ей договорить, отрезав:
— Слушай, дорогая, предложи своей бабушке эти тарифы.
Я встал из-за стола и выдернул вилку из телефонной розетки. Но когда, раздосадованный, вернулся назад, то был удручён ещё больше: набранный текст с экрана опять исчез.
«Та-ак… — проговорил я с угрюмой безнадёжностью. — Это уже серьёзно…»
И в это мгновение на экране монитора необъяснимым образом возникла бегущая строка. Я впился в неё глазами, стараясь не пропустить ни одного слова. Бегущая строка гласила: «Не пиши больше никаких воспоминаний, а написанные не публикуй. Это в твоих интересах».
Если сказать, что я был поражён, то этого будет мало. Хотелось одновременно и хохотать, и материться. В сознании встрепенулся вопрос: «Что же это я за компьютер купил?»
Я подошёл к окну, открыл форточку. В комнату хлынул холодный осенний воздух. Не боясь простудиться, стоял у окна и, вдыхая эту сырую прохладу, пытался взять себя в руки. Вдруг из колонок, стоящих на подоконнике и подключённых к компьютеру, послышался негромкий хрипловатый кашель: «Кхе, кхе…» По спине пробежал озноб. «Нет, надо выключить эту шарманку», — решил я, закрыв форточку и вновь садясь за стол.
— Постой, не выключай, — прозвучал чей-то гнусоватый голос из колонок.
И в ту же секунду на экране монитора возникло изображение живого бородатого лица, глядящего на меня сквозь очки в толстой чёрной оправе.
Я оторопел и на какое-то мгновение потерял дар речи.
Это заросшее немолодое лицо явно усмехалось, оно, в чём нельзя было сомневаться, видело мою растерянность.
— Не бойся, — с усмешкой заговорила компьютерная голова, — я тебе ничего плохого не сделаю.
— Ты кто такой? — еле выдавил я из себя.
— Не бойся. Я только Наблюдатель, виртуальный голем, или просто виртуол. Мы можем общаться лишь при включённом компьютере. Если не возражаешь, давай переберусь на твой диван, а то через экран беседовать как-то не очень сподручно.
Голова осклабилась, показав короткие жёлтые зубы.
— На диван?.. — ошарашенно переспросил я, ничего не понимая.
— Ну да, — донёсся до слуха гнусоватый голос сзади меня.
Я обернулся, ощущая в висках колотящееся сердце.
На моём диване, закинув ногу на ногу, сидел бородатый субъект неопределённого возраста в синем спортивном костюме и домашних тапочках.
— Тебе чего здесь надо? — приглушённо пробубнил я с подавленным сердцем. — Что за шутки такие?
— Успокойся, успокойся, — он опустил закинутую ногу и почесал заросшую шею. — Теперь это будет обычным явлением. Новая компьютерная разработка. Ты далеко не первый, к кому я прихожу: за многими наблюдаю. Моя задача оберегать вас, в особенности творческих людей, от ненужных мыслей и, вследствие этого, от опасных поступков. Я один из виртуолов программистов нового поколения. Скоро в Глобальной Сети мы будем приставлены к каждому пользователю интернета. Если тебе мой внешний вид не нравится, могу легко его сменить. Хочешь, буду во фраке с белой бабочкой, хочешь — в военной форме… Но вот так, — он погладил себя по ляжкам, — как-то по-домашнему, уютнее.
Он хрипло закашлялся, придерживая очки.
— Извини, что-то с голосом у меня. Расстройство системы. Видать, у вас тут кабель бракованный протянули. Надо будет прислать халдеев.
— Каких халдеев? — не понял я.
— Да ты их не пугайся. Они молчаливые. Придут, протестируют сеть и уйдут. А то что-то мой голос мне не нравится.
Он снял очки и взглянул на меня маленькими, округлыми и, как мне показалось, фиолетовыми глазами.
Я потихоньку начинал приходить в себя, ко мне возвращалась способность соображать. «О, Боже мой, до чего додумались! Программисты хреновы… Наблюдателя в дом втюрили… Этого ещё не хватало…» Я уже с некоторым интересом смотрел на бестелесное бородатое чудище, сидящее на моём диване.
Он снова напялил очки.
— Не ругайся, скоро нам спасибо скажешь за то, что мы убережём тебя от многих несуразностей. Давай-ка вместе подумаем, зачем ты кропаешь свои воспоминания дурацкие? Правду-матку хочешь открыть кому-то? Низвергнуть авторитеты? Скомпрометировать известных людей — причём даже ушедших в иной мир? Зачем? Для чего тебе это надо? Желаешь прослыть умником, правдоискателем? Послушай меня: им там, в запредельном мире, и без того плохо. Таскают они свои грехи-булыжники, и попросить за них или, как вы говорите, помолиться некому. А тут ещё ты со своими откровениями, — бородатый виртуальный хмырь развёл руками. — Короче, просят тебя поумерить свой пыл, ну, в общем, поостепениться немного, не лезть на рожон… Ведь хуже будет не столько им, сколько тебе…
— Мне? — я искренне удивился. — В каком смысле?
— А в том смысле, дорогой Виктор Иванович, что и ты пойдёшь вместе с ними таскать свои булыжники, то есть грехи. А их у тебя не меньше.
— И кто же это просит?
— Просит моё руководство — Глобальная Сеть. А мы лишь озвучиваем…
— Вон оно как! — я усмехнулся. — Это что — новое всевышнее око?
— Правильно соображаешь, — на заросшей физиономии застыла неприятная жёлтозубая улыбка.
Я уже немного осмелел и проговорил с иронией:
— Какие вы заботливые, однако…
— Да-да, Виктор Иванович, именно так, заботливые.
— И много вас, виртуолов бесцеремонных?
— Уже много.
— Это что, новая ипостась бесов, — совсем расслабился я, — теперь уже компьютерных? Нагло врываетесь в дом, угрожаете…
— Ни в коем случае, — он замахал руками, — нет, нет, мы не бесы. Выключи системный блок, и меня не будет. Разве я тебе угрожаю? Оберегаю, Виктор Иванович, о-бе-ре-га-ю.
— Оберегает он… Ангел нашёлся… Кстати, а имя у тебя есть?
— Я же сказал — Наблюдатель. Только лишь Наблюдатель. Моя задача — попросить, предупредить. Но есть и другие… Они ведут себя по-другому…
Я поднялся со своего места и, приблизившись к дивану, тихо произнёс:
— Опять угрожаешь…
— Напоминаю, — послышался голос сзади меня.
Я машинально оглянулся. Бородатая физиономия уже торчала на экране монитора и ехидно ухмылялась. Диван был пуст.
— Да-да, напоминаю, Виктор Иванович, что в скором времени к тебе придёт твоя старая знакомая.
— Какая знакомая? — не понял я.
— Неужели забыл? Ну как же?.. Ночь, коммуналка, белое платье в тёмном окне на восьмом этаже…
Я вновь содрогнулся. «Он и это знает» — мелькнуло в сознании.
— Виктор Иванович, мы про тебя знаем всё. Потом к тебе придёт Наставник, а потом Судья…
Мои нервы не выдерживали этого кошмара. Я готов был сорваться на крик.
— Слушай, ты, виртуальный монстр, я ведь могу и разбить эту шарманку!
— Уже не можешь. Без компьютера ты как без рук. Всё, дорогой, увяз. Ты теперь наш. И к тебе приставлен Наблюдатель.
Быстрым шагом я подошёл к компьютеру и нажал на кнопку выключения. Экран погас, а в колонках, угасая, проскрипел хриплый кашель: «Кхе, кхе, кхе…»
Я стоял, тяжело дыша, с гудящей головой, точно меня огрели оглоблей. «Да что же это такое происходит? — спрашивал я неизвестно кого. — До чего мы дожили! Всё, конец человеческой свободе. Теперь они приходят в дом и диктуют, что делать, что писать, что говорить… И всё про тебя знают… Это похлеще концлагеря… Наблюдатели…»
Обхватив голову руками, я рухнул на диван и закрыл глаза. В моей памяти всплыла картина тридцатилетней давности. Да, конечно, я ничего не забыл, потому что не помнить этого невозможно.
…Я сидел поздней ночью в своей одинокой маленькой комнате, когда в нашу коммунальную квартиру кто-то позвонил. Я пребывал в долгом раздумье над новой повестью, и этот звонок воспринял с раздражением. Мне очень не хотелось подниматься и открывать дверь, как я подумал, загулявшему соседу. Вздохнув, я встал и, про себя ругая всю соседскую пьянь, вышел в прихожую. Звонок вновь издал продолжительный дребезжащий звук — видимо, тот, кто был за дверью, по моему разумению, не собирался долго ожидать и желал быстрее разбудить хоть кого-то из нашей квартиры. Звон прекратился, как только я сделал первый поворот ключа в двери. Когда же с недовольным выражением лица я открыл дверь, то разозлился ещё больше и подумал, что со мной, помимо всего, ещё и поиграть решили: за дверью никого не было. И, главное, меня поразило то, что я не слышал ни удаляющихся шагов, ни какого-то шороха, когда открывал замок. Я вышел на площадку, посмотрел в лестничный пролёт, вызвал лифт — всё было пусто. В сердцах чертыхнувшись, я захлопнул входную дверь квартиры, вошёл в свою комнату и уже без желания уселся за письменный стол, пытаясь припомнить ту мысль, что мучила меня во время работы над рукописью. Однако настроиться на творческий лад уже не удавалось. Из головы не выходил этот злополучный звонок…
Должно быть, на каждого человека, который ночью остаётся один в комнате и не спит, очень неприятно действует колючий дверной скрип. Честно говоря, у меня аж мурашки по спине пробежали, когда дверь моей комнаты мерно заскрипела. «Нет, — подумал я, — сегодня я вряд ли смогу работать. Сколько раз я слышал этот скрип — и ничего, а тут даже вздрогнул… А ведь это всё тот звонок, будь он неладен…»
Спать мне не хотелось — я выспался днём, потому что привык работать по ночам.
Я взял лежащую рядом какую-то книгу, желая немного отвлечься, успокоить нервы. И вдруг!.. Даже теперь помню, что, прежде всего, боковым зрением я ощутил на себе чей-то пронзительный взгляд. Я оцепенел, не решаясь повернуться в ту сторону, откуда он исходил. Ещё не успев сообразить, что этот притягивающий взгляд исходил от окна, я услышал тихий стук в стекло. Так могли стучать только пальцами рук. С учащённо колотящимся сердцем я резко повернулся к окну. Но за ним висела темнота, и лишь где-то вдалеке тускло светились белые шапки уличных фонарей.
Я не мог ничего понять и с глазами, полными недоумения, сидел, неподвижно уставившись в ночное окно. «Уж не с ума ли я схожу?» — подумалось мне. От этой мысли похолодело под сердцем.
В квартире снова зазвенел звонок. Услышав его, я словно одеревенел. Подняться уже не было сил. Даже пошевелиться было великим трудом, как во сне, когда видишь опасность, хочешь бежать и не можешь — нет сил. Звонок прозвучал лишь один раз.
«Что за бесовщина! Я ведь, кажется, не сплю…» — дрожа всем телом, подумал я и закрыл глаза. Когда же я их открыл, то, ужаснувшись, в прямом смысле онемел. В окне во весь рост стояла женщина и невыносимо синими, широко раскрытыми глазами в упор смотрела мне прямо в глаза. Её взгляд пронзал меня насквозь. Она стояла, не шевелясь, в длинном белом платье, но ладони её были прижаты к стеклу. Я видел вытянутые тонкие расставленные и совершенно белые пальцы, такое же бледное и довольно худое лицо с большими неморгающими глазами. В этот момент я вспомнил, что живу на восьмом этаже…
«Уж не смерть ли пришла ко мне? — мелькали в моём сознании лихорадочные вопросы. — Или, может, напоминание о ней — это видение?..» Прошло лишь несколько мгновений этого невыразимого явления, как белая женщина, очутившись в моей комнате, остановилась рядом со мной. От неё исходил жуткий холод. Я, дрожа всем телом, сидел перед ней и не решался пошевелиться. Она по-прежнему продолжала смотреть мне в глаза. И я не выдержал: собравшись с силой и решимостью, превозмогая физическую слабость и неимоверный страх, кое-как встал и отпрянул от неё в угол комнаты.
Она в первый раз улыбнулась.
— Не пугайся так, — громко чистым высоким голосом произнесла белая женщина. — Я не смерть твоя. Я твоя жизнь.
— Ж-жизнь?.. — заикаясь, пробормотал я из своего угла. — Разве такое возможно?
— Не только возможно, это происходит почти у каждого…
— У каждого?.. Никогда не слышал…
— Правильно. Об этом другим говорить нельзя, это чисто твоё, очень личное. Я — твоя сущность, данная тебе от Бога.
— Что-что?.. — поражённый, не понял я.
— Твоя суть, заданная Свыше. Или, проще говоря, Судьба. Почти все люди однажды встречаются с глазу на глаз с собственной Судьбой. Вот наступил и твой час.
— Что тебе нужно? — прошептал я в ужасе.
— Многое. Я знаю, ты не любишь свою Судьбу. Ведь так?
Я боялся что-либо ответить, однако даже в таком состоянии понимал, что судьбу обмануть нельзя.
— Да, не люблю, — опустив глаза, безнадёжно пролепетал я.
— Ты сказал правду, — она неподвижно стояла на том же месте. Лицо её не выражало ничего, громадные синие глаза будто выворачивали меня наизнанку, от них невозможно было что-то скрыть, они читали все мои мысли.
— Так и есть, ты не любишь меня, это правда. Ты всегда ругал свою Судьбу, и сегодня не спешил открыть дверь, когда я пришла к тебе.
— Ну и… зачем ты пришла?
— Успокойся, — уже мягче сказала она. — Мы с тобой едины. До сих пор я оберегала тебя от многих несчастий, хотя и счастью не позволяла к тебе приблизиться… Мы прожили одну жизнь, и каждый твой шаг я вижу, как теперь. Ты хотел выглядеть в лучшем свете, ты желал другой, блистательной жизни и уже прочил себе завидное будущее, но продолжал оставаться человеком без удачи, стремящимся многого добиться и так ничего пока и не достигшим. Во всех неудачах ты винил меня. А я вместе с тобой переживала все твои огорчения и потери. Многие женщины любили тебя, и лишь здесь ты сохранял верность себе, а значит, и мне. Ты страдал, порывая с ними, но догадывался о моём существовании, и я оставалась на твоей стороне.
— Ты говоришь обо мне, как о покойнике, — перебил я её.
— Теперь ты вступаешь в новую жизнь. До сих пор я проверяла тебя на прочность, на верность мне. И, несмотря ни на что, ты не изменил Судьбе, ты верил в свою звезду, и она не угасла… До сегодняшнего дня я вела тебя за собой трудной, печальной дорогой. Мало ты познал на ней радости, часто бывал несправедлив к встречным, подчас жесток, скрытен, но всё же ты шёл за мной, не сворачивая на лёгкий путь. Я берегла тебя, как могла, ты верил мне, и мы выжили. Самое трудное позади. Теперь я в твоей власти. Ты знаешь свой путь, и уже с него не свернёшь. Но запомни, теперь ты должен оберегать меня и всегда обо мне помнить. И я прошу тебя только об одном: никогда не изменяй своей Судьбе.
Ошеломлённый, я застыл, прижавшись к стене, и пытался вникнуть в смысл слов этой сверхъестественной гостьи. Мы долго молчали, тревожно глядя друг на друга. Потом я, стараясь говорить спокойнее, спросил:
— А что мне нужно делать?
— Оставаться самим собой. Первое — всегда быть честным. Не изменяя себе, ты и Судьбе не изменишь.
— Скажи, Судьба, — осмелев, проговорил я, — ты и дальше останешься рядом со мной?
— Да, теперь ты будешь чувствовать моё присутствие, я стану помогать тебе в твоих делах, но, повторяю, они не должны идти против твоей совести. Ты достигнешь того, о чём мечтал, если будешь достоин своей звезды, если не изменишь самому себе.
— Но… наверное, никто другой не должен знать о тебе, — тихо промолвил я.
Она усмехнулась.
— Мы существуем только друг для друга. Ты один способен видеть меня и слышать. Для остальных меня просто нет. У них своя Судьба. Что тебя ещё волнует?
Я заметил, что вполне справился с робостью, моё сердце билось ровно, и я уже мог выдержать её острый взгляд.
— Если ты всё знаешь, то скажи, буду ли я когда-нибудь счастлив в любви?
Я очень удивился, когда она впервые за все время нашего разговора потупила свои большие глаза. После секундной заминки, откинув с плеч свои светло-золотистые волосы, она грустно сказала:
— Я всё знаю, но ничего тебе не скажу заранее. Помни, чему я тебя учила, это — главное…
— Судьба, могу ли я прикоснуться к тебе? — промолвив это, я уже сделал шаг вперёд и пытался подойти к ней ближе.
— Нет! — вскрикнула она, и ледяной ветер заставил меня отшатнуться на прежнее место. — Никогда не приближайся ко мне. — Её глаза приняли зловещий зелёный оттенок. — От нашего прикосновения друг к другу мы оба погибнем. Ты — как личность, я — как твоя Судьба. Видишь — я меняюсь, когда начинаю раздражаться. Прошу, не вынуждай меня изменяться, ведь вместе со мной изменишься и ты… Береги свою Судьбу, не рискуй ею понапрасну. Жить — это ещё не главное для человека. Жить ты сможешь и без меня. Но что толку от такой жизни? А вот иметь Судьбу, быть верным ей до самой смерти — ради этого стоит жить. Я же не умру никогда, я — твой ментальный образ, живущий на земле.
— Как душа?
— Нет. Душа уйдёт в иной мир, а я останусь в этом, среди людей, как нескончаемое напоминание о тебе…
Я хотел ещё о чём-то её спросить, но в этот момент раздался стук в дверь моей комнаты. Белая женщина отошла к окну. Стук повторился с большей настойчивостью. Подойдя к двери словно на ватных ногах, я её слегка приоткрыл. В коридоре стояла пожилая соседка по коммуналке — в мятом халате, из-под которого свисала ночная рубашка.
— Это ты звонил в квартиру? — сонным, хрипловатым голосом спросила она.
— Да, долго не мог ключ найти, — придумал я тут же. — Потом нашёл — в сумке.
— А я смотрю — свет у тебя горит, значит, не спишь. Дай, думаю, спрошу. Моя-то, Любка, зараза оглашенная, до сих пор домой не заявилась. Всё, небось, в дискотеке торчит. Чтоб ей там ноги поотрывали… Ладно, извини, что побеспокоила…
Я быстро закрыл дверь и повернулся к окну. Но белой гостьи там уже не было.
До утра я не сомкнул глаз. Это невероятное, фантастическое «явление Судьбы» стояло перед глазами и надрывало душу. «Что это было — сон или явь? — мучил я себя неразрешимыми вопросами. — И как теперь жить? Что же — взвешивать каждый шаг, обдумывать любой поступок, любое движение, чтобы, не дай Бог, не изменить «Судьбе»?
До утра я был в полной растерянности и каком-то парализующем недоумении. Мысли и вопросы накатывались бесконечным потоком. В конце концов, когда уже рассвело, я взял себя в руки: «Нет, нет, дорогой, остановись, так и вправду можно рехнуться. Живи, как жил. Всё нормально, не паникуй. Будь самим собой… А там — посмотрим… Бог даст, не пропадём…»
Во второй раз она пришла только через двадцать лет. За прошедшие годы она ни разу не напомнила о себе, хотя, конечно, сам я никогда не забывал о её существовании.
Она пришла ещё более неожиданно, нежели первоначально — я даже не сразу понял, как это произошло. Я вдруг увидел её, в кабинете своей квартиры сидящей в кресле. Я вздрогнул, холодок прошёл по всей груди, однако испуг был недолгим. Я быстро справился с собой, стараясь как можно хладнокровнее смотреть в её большие глаза, потому что сразу узнал её.
Платье на ней было таким же белым и длинным, как и прежде, и только черты лица заострились, немного потускнели, она стала старше. И в то же время её глаза показались мне более спокойными, чем раньше, хоть на губах и застыл оттенок страдания.
Мы несколько минут молча, выразительно смотрели друг на друга. Я первым не выдержал этой гулкой тишины. Сев на стул возле письменного стола, тихо произнёс:
— Ты приходишь, когда я тебя не жду…
Она опустила глаза и посмотрела на свои бледные руки. Пальцы её были такими же тонкими, хрупкими и длинными, они лежали неподвижно на подлокотниках кресла. Я тихо добавил:
— Мне кажется, наша встреча произошла вовремя…
— Не торопись…
Она подняла на меня свои синие пронзительные глаза, отчего мороз пробежал по коже. Я услышал, что её голос стал более низким, нежели двадцать лет назад.
— Ты хочешь сразу узнать причину нашей встречи. Не спеши. Она тебе известна.
После минутной паузы она продолжила:
— Ты наделал много непоправимого в своей жизни. Ты освободился от всего, что тебе мешало, и вот — остался совсем один. Тебе плохо. Твою душу съедает тоска по потерянному. У тебя опустились руки, свет растаял в твоих глазах, ты стоишь на грани… отчаяния. Я могла бы прийти раньше, но тогда ты не познал бы всей своей печали…
В тот момент я всё понял. На моём лице, наверное, не отразилось ни малейшего признака удивления.
— Что же мне теперь делать? Куда идти дальше?
— Оставаться самим собой, ни о чём не жалеть, не бояться и не отчаиваться.
Я закрыл лицо ладонями и тяжело вздохнул.
— Но как мне быть со своим сердцем? Оно не может избавиться от этой страшной муки, от этой заразы, отравившей мою кровь и сознание, от бесконечной, жуткой, ноющей тоски?! Я уже столько раз думал о смерти!
— Знаю. Успокойся. Я всё знаю. Такова твоя природа. Ты никогда не станешь другим. Ты родился со своей тоской, и она не покинет тебя. Иначе ты был бы иным человеком, и яркие озарения не посещали бы твою душу. Поэт без этой муки, без обострённой тоски — пустой рифмоплёт. Только то сердце, которое прошло через страдания, потери и самопожертвования, приближается к истине. Это твой путь. И никогда не возвращайся назад в своей жизни. Никогда не восстанавливай сожжённые мосты. Там — для тебя гибель.
Я слушал с закрытыми глазами, не отводя ладоней от лица, и один лишь вопрос сверлил сознание: «Господи, Господи, за что же это мне?..»
— Не мучай себя ненужными вопросами, — звучал её голос. — С нашей первой встречи прошло двадцать лет. Уже тогда ты был верен своей Судьбе. Я просила тебя не изменять самому себе, и ты выстоял на своём пути, хотя было столько соблазнов, столько угроз, столько оправдывавших тебя обстоятельств… Ты разлучился со всеми, ты остался один, а значит — со мной… Более всего я ценю верность. Верность себе…
Я опустил руки на колени и несколько иронично сказал:
— А ты самолюбива…
Затем после некоторой паузы проговорил:
— Тебе легче. Но я — человек…
— Ошибаешься, — она сжала в кулаки порозовевшие пальцы. — Мне не легче. Дух страдает сильнее человека. Ты делал много ненужного, лишнего, отчего мог погибнуть, сорваться в греховность, во тьму, в корысть, погрязнуть в быту, в скандалах, оказаться в тюрьме, тебя не раз могли просто убить… За тобой следят, тебя преследуют и те, кто любит, и те, кто ненавидит. На тебя накладывали порчу, тебя окружали вампиры… Ты этого не знал. Я — знала и берегла. Ты часто забывал обо мне, а ведь я просила тебя помнить о своей Судьбе, не бросаться ею, не разменивать на мелочь…
— Боже мой… — обречённо выдохнул я и опустил голову. — Как я устал! Я страшно устал…
В комнате образовалась долгая тишина. На книжном шкафу стучал маленький будильник. Портреты писателей среди книжных полок грустно слушали наш диалог. Свет настольной лампы подчёркивал тонкие черты её худого лица.
— Это пройдёт. Ты восстановишься. Я пришла напомнить о себе. Тебе надо отойти подальше от больного прошлого, на время обо всем забыть, чтобы вновь всё вспомнить, находясь в другом качестве — душевно обновлённым. Ты сможешь, я знаю…
Я приподнял голову, но её уже не увидел.
— Подожди, побудь ещё минуту, — спохватился я. — Когда я тебя увижу, через сколько лет?
И вдруг возле самого уха ясно услышал лёгкий женский шёпот: «Время пролетит быстро…»
С того дня истекло ещё десять лет. Виртуальный Наблюдатель, видимо, знал, что говорил. И вот теперь я должен был жить в постоянном напряжении, в предвкушении скорой новой встречи с этой фантастической гостьей, назвавшейся Судьбой. Неподвластная здравому рассудку необъяснимость ситуации, ожидание неизвестно чего были для меня уже невыносимы. Несколько дней я не находил себе места в своей квартире, то и дело озирался по сторонам, напряжённо реагируя на каждый шорох, на каждый подозрительный звук и даже на движение воздуха.
Я забросил работу, не включал компьютер и старался меньше находиться дома. Но долго так продолжаться не могло. Уже готова была, как говорят, «поехать крыша», и я бы точно оказался в психушке. Причём не помогали ни снотворное, ни успокоительные таблетки.
И тут я вспомнил про отца Владимира, служащего в Сергиевом Посаде, в Лавре, у которого не раз исповедовался и причащался. Я поехал к нему. Отстоял утреннюю службу, затем подошёл к батюшке и попросил уделить мне несколько минут. Он согласился. Я поведал ему всё: и про компьютерного виртуола, и про белую женщину. Отец Владимир внимательно выслушал и отнёсся к моему рассказу спокойно.
— Знакомая история, — с грустью взглянув мне в глаза, сказал он. — В последнее время подобные вещи стали происходить довольно часто. Работы нам прибавилось…
— А что это такое? Что происходит? — не удержался я от вопроса.
— Твоя белая женщина — это срединный дух, существующий между низшим и высшим мирами. Это сохранившиеся бывшие языческие божества, утратившие духовную силу и значимость. Он, этот дух, — и не бес, и не ангел. И хотя большого вреда от него может и не быть, всё же не надо впадать в прелесть и в заблуждение, он способен толкнуть тебя на ложный путь. Прилепившись к человеку, он порой сопровождает его всю жизнь. Они, эти срединные духи, обуянные нереализованной гордыней, напускают на себя неимоверную важность, и человек начинает верить, будто они и вправду чуть ли ни посланники Божии. Своей атаке они подвергают, как правило, людей впечатлительных, склонных к воображению, легко открывающих души всему таинственному и фантастическому. Смотри, будь осторожен: если вы соприкоснётесь, то она, эта белая женщина, войдёт в тебя и станет злым духом.
— Отец Владимир, — вновь задал я нетерпеливый вопрос, — так как же мне избавиться от них, от этих видений?
— У нас есть чин-последование молитв, — поспешил успокоить меня священник. — Их надо совершать с соответствующими обрядами у тебя дома. Ну и квартиру необходимо освящать. Чтобы даже компьютерные големы не могли объявляться. А то ты на самом деле сживёшься с ними и душу свою потеряешь, сам в зомби превратишься. Это опасные вещи. Надо торопиться. Готовься. Накануне три дня постись, утром и вечером читай вслух «Отче наш».
Мы договорились о дне освящения квартиры.
На столе посреди комнаты стояли подсвечник с тремя зажжёнными свечами и кувшин со святой водой. Рядом лежали Евангелие и бронзовый настольный крест. Отец Владимир, облачённый в чёрную рясу, с большим крестом на груди совершал начальные молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых, помилуй нас… Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе».
Батюшка приехал ко мне вечером на четвёртый день после нашей встречи. Переоблачился, осмотрел квартиру.
— И в комнате, и на кухне, — строго сказал он, — должен висеть крест на стене и образ Спасителя. Над кроватью повесь икону Богородицы и своего Ангела. Обязательно. Враги рода человеческого Их не переносят. А наваждения твои — по грехам. Мало молишься, мало причащаешься, поддаёшься страстям и пустым фантазиям. Грехов много накопил, вот и липнут к тебе демоны.
Он зашёл в ванную, тщательно вымыл руки, затем подвёл меня к горящим свечам.
— Исповедуйся.
После моей исповеди, отпущения грехов и моего приобщения Святых Христовых Таин отец Владимир приступил к обряду освящения жилища. На всех четырёх стенах комнаты и кухни он начертил елеем крест и после возгласа «Благословен Бог наш…» начал молитвенное пение: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, — громко произносил он. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».
Я, захваченный важностью и торжественностью события, стоял, не шелохнувшись, как при своём взрослом крещении несколько лет назад. Душа моя облегчённо радовалась, я доподлинно физически чувствовал это облегчение, точно сваливались с души чёрные, липкие греховные наслоения.
«Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякие скверны, и спаси, Блаже, души наша, — звучал низкий голос священника. — Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси, и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна. Плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися. Оружием обыдеття истина Его, не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящияво дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго…» («…Избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна…» — повторял я про себя вслед за голосом батюшки, и слова эти проникали в самую глубину души, потому что казалось мне в ту минуту, что нет ничего точнее и прямее этих слов по отношению ко всей моей жизни.) «Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему…»
Повернувшись ко мне спиной, отец Владимир произнёс:
— Господу помолимся. Повторяй за мной: «Господи, помилуй».
— Господи, помилуй, — отвечал я, осенив себя крестным знамением.
«Твое бо есть, еже миловати и спасатины, — возглашал священник, — Боже наш, и Тебе славу воссылаем, Отцу и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков».
Святой водой из кувшина, стоящего на столе, отец Владимир окропил четыре стены моей комнаты, а затем со словами «Благословляется дом сей помазанием святого елея сего, во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа», крестообразно ознаменовал стены святым елеем там, где был начертан крест. Взяв подсвечник с горящими свечами, он поднёс его к каждому начертанному на стенах кресту, «который есть щит, оружие против диавола и знамение победы над ним… печать, чтобы не коснулся нас «ангел погубляющий», как сказано в Священном Писании. Вернув подсвечник на стол, отец Владимир произнёс слова Христа из Евангелия от Луки: «Ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама; ибо Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее».
«Спасти погибшее» — отозвалось, как удар колокола, в моём сознании.
После освящения квартиры отец Владимир ещё долго совершал надо мной молитвы чина-отчитывания, слова которых я слышал впервые и потому не запомнил. Я стоял перед ним на коленях, и слёзы сами собой текли по моим щекам. Это были одновременно и слёзы радости, и слёзы горечи по моей недостойной, погрязшей в грехах прошлой жизни.
Когда всё закончилось и отец Владимир благословил меня на новую, чистую жизнь, я ощущал такую лёгкость во всём теле и такой свет в сердце, какие были только в детстве, когда я бежал по цветастому лугу босиком под ярким солнечным небом и казалось мне, что ещё чуть-чуть — и я взлечу…
Отужинав с красным сухим вином, мы с батюшкой вышли в тёмную осеннюю прохладу. Минут пять мы шли до шумного, сверкающего огнями проспекта.
— Запомни, что я тебе сказал, каждые утро и вечер читай молитвы, два раза в месяц ходи на исповедь и причащайся, — продолжал наставлять он. — И не думай ни о каких видениях, забудь про них. Тогда и они про тебя забудут. А ещё лучше — женись, я и обвенчаю. Сразу всё встанет на свои места.
На проспекте я быстро остановил частника и, заплатив ему, попросил отвезти батюшку в Сергиев Посад. Перед тем, как сесть в машину, отец Владимир обнял меня по-отечески, потом тихо сказал: «Поздравляю. Живи с Богом. Всё будет хорошо. Приезжай на мою службу по праздникам».
Когда я возвращался к своему дому, холодный ноябрьский воздух мне казался горячим…
Несколько дней я прожил в полном покое. Виртуальный Наблюдатель больше не давал о себе знать, хотя приходилось не раз пользоваться компьютером. Правда, продолжение литературных воспоминаний я пока отложил…
Комната моя наполнилась образами Спасителя, Богородицы и православных святых. Над кроватью я повесил восьмиконечный крест, как велел отец Владимир.
Всё как будто бы установилось, уравновесилось в моей жизни, и душа, казалось, освободилась от муторной, давящей маяты.
Но вчера… Вчерашним вечером я стоял у незашторенного окна и, задумавшись над сюжетом нового рассказа, глядел во тьму. Я стоял так несколько минут, ни во что не вглядываясь, не различая никаких очертаний за окном, и не сразу ощутил этот взгляд, не сразу, приподняв голову, понял, что на меня смотрят из-за тёмного окна её большие синие неморгающие глаза. Со спазмом в горле я непроизвольно отшатнулся назад. Передо мной всё четче, всё острее проявлялись бледные черты её лица, белое платье и тонкие пальцы, прижатые к стеклу с обратной стороны.
Все чувства во мне замерли, и жуткий холод сковал моё тело.
Мы долго смотрели друг на друга. Губы её были плотно сжаты и выражали страдание. Светло-жёлтые волосы бестрепетно лежали на плечах, словно воздух за окном был совершенно недвижим.
Но вдруг резким неожиданным толчком в меня ворвалось сильнейшее притяжение, исходящее из её пронзительных глаз, охватив непреодолимым желанием приблизиться к ней. Я сделал два шага вперёд, приподнял руки и приложил ладони к стеклу точно там, где были прижаты её тонкие длинные пальцы. Наши руки разделяли всего несколько миллиметров оконного стекла.
Губы её дрогнули, разжались, она что-то неслышно проговорила. Но по шевелению губ, мне кажется, я догадался, что она сказала: «Не изменяй себе». Из её неморгающих глаз выплыли две синие слезы, медленно проскользили по бледным щекам и упали на белое платье, застыв там двумя синими пятнами.
Ещё через несколько мгновений очертания этого белого видения начали постепенно размываться, делаться всё тоньше, серее, незаметнее, пока совсем не растворились в черноте окна. Я опустил руки и прижался лбом к холодному стеклу. И я уже знал, что мы расстались навсегда.
Валерий Васильевич Хатюшин, член Союза писателей России с 1986 г.
