Место, занимаемое самодержавной монархией среди других форм правления

Ниже мы переиздаем первую главу из книги «Царская власть и закон о престолонаследии в России» (София: Тип. «Новая Жизнь». Изд. кн. А.А. Ливен, 1924. - 192 с.) замечательного русского правоведа, историка, публициста Михаила Валериановича Зызыкина (1880-1960). Текст книги предваряло письмо к автору митрополита Антония (Храповицкого).

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии   подготовил профессор А. Д. Каплин.

Постраничные сноски заменены концевыми.

+   +   +

Глубокоуважаемый

Михаил Валерьянович!

Вчера и сегодня читал Вашу несравненную книгу «О Царской власти и Престолонаследии». Земной поклон благодарности за ея составление и то же должны сделать все русские люди. Вы всех точнее и яснее изложили православное понятие о Царской власти, и Ваша книга должна быть основоположенной в восстановлении православной России. И откуда у Вас такое богатство в литературе предмета? Значит Вы давно им занимались, ибо достать за границей большинство книг, Вами процитированных, совершено невозможно. Вы должны непременно послать свою книгу Вел. Кн. Николаю Николаевичу. Если стесняетесь, приложите ему сопроводительное письмо и упомяните, что исполняете по моей настойчивой просьбе. Я даже допускаю мысль, что Кирилловщина по выходе Вашей книги совершенно прекратится. В этой книге особенно приятное впечатление производит спокойная и ясная логика автора. В свое время Вы нам поясняете, может ли быть Царем Вел. Кн. Димитрий Павлович. Особенно интересна, новая и выдержанная первая часть книги, выработанным понятием о Царской власти с православной точки зрения.

Конечно, Ваша книга будет быстро раскуплена, а Сербский Двор особенно ею заинтересуется. А Бог наградит Вас за Вашу книгу: Это - ценная служба для России и для Православия. Преданный сердечно

Митрополит Антоний

 4 (17) сентября 1924 г.

+   +   +

I.                   Место, занимаемое самодержавной монархией

среди других форм правления.

Под верховной властью мы разумеем ту общественную силу, за которой нация признает право быть высшей, для всех обязательной, объединяющей все групповые и частные интересы[1]. Она является объединительной нелокальной идеей, воплощающейся в конкретном органе, и призвана регулировать, примирять и согласовать все частные силы. В этом обязательном их примирении ее основной смысл. Юридически она является инстанцией последнего решения, и она не подчинена ничьему суду: такова верховная власть во всех формах правления. Но формы правления различаются смотря по тому, кому она принадлежит. Со времен Аристотеля установлено, что верховная власть основывается на одном из трех вечных принципов: монархии, аристократии и демократии, смотря по тому, кто имеет право последнего безапелляционного решения: один ли, меньшинство или весь народ, в современную нам эпоху организуемый в избирательный корпус.

При всем видимом разнообразии форм правления, можно всегда определить, который именно элемент имеет в действительности власть последнего решения. Так, в современной конституционной монархии, основанной Божьей милостью и волею народа, и король, и верхние и нижние палаты не имеют власти последнего решения, ибо в случае столкновения между ними, решает народ, организованный в избирательный корпус. В современной парламентарной форме правления король, не соглашаясь допустить к управлению страной министерство, соответствующее большинству нижней палаты, может распустить палату, но он обязан в определенный срок созвать новую и допустить к управлению страной министерство, угодное большинству новой палаты, которую изберет народ; верхние же палаты всюду играют подчиненную роль (мы не касаемся организации федеративных государств, где они представляют элемент некоторой самостоятельности областей). Следовательно, народ и обладает здесь верховной властью. Возможно однако и иначе в той же конституционной монархии. Верховной силой может быть и монарх, а палаты, представляющие аристократический и демократический элементы, - могут быть на положении сил подчиненных. Так было в немецких монархиях до крушения 1918 года, построенных на монархическом принципе, также в Японии и у нас по Основным Законам 1906 года.

Одна сила должна быть инстанцией последнего решения, но ни одна сила не может обойтись без других сил и потому под своим верховным руководством и надзором она дает им возможность действовать. Так монархия может призывать к жизни двухпалатное представительство, оставляя за собой последнее слово решения. Так демократия может создавать себе главу государства в виде наследственного монарха или выборного президента и дать место аристократическому элементу в верхней палате, оставляя последнее слово за народом. Мы можем не говорить об аристократии, как форме правления, ибо в европейском мире она давно отошла в область предания; ее знала античная древность, но со времени христианства в сознании людей нет более принципа прирожденного нравственного неравенства людей, и в христианском мире правительства аристократические (последним была Венецианская Республика, уничтоженная во времена Наполеона 1-го) были только бледными тенями античных аристократий, в основе которых лежало представление о прирожденном нравственном неравенстве рас и людей. Если говорят, что первоисточником всякой власти является народ, то это, конечно, верно, если под народом разуметь не численную массу, а нацию, как преемственно живущее коллективное целое, связанное, общим характером, духом, миросозерцанием, историческими переживаниями и идеалами. Наличность той или иной формы правления зависит от того, какой именно силе доверяет нация служить высшей государственной охраной всего того, что нация считает необходимым, должным, справедливым. Этой силой может быть сила количества, основанная на вере в коллективный разум людей, приводящей к демократии; этой силой может быть и какой-либо принцип, воплощенный в единоличном правителе.

В область политическую человеческая мысль всегда приносила известное творчество, и издревле люди занимались вопросом о преимуществах разных форм правления. Об этом много было продумано еще в древности, и у историка VI века Геродота приводятся диспуты о разных формах правления, которые весьма напоминают современные критики как единоличной, так и демократической формы правления. Так после избавления от одной самозваннической тирании у персов один оратор говорил «что может быть безсмысленнее и своевольнее негодной толпы? Возможно ли, чтобы люди избавили себя от тирании одного тирана, чтобы отдаться своеволию разнузданного народа? Возможен ли смысл у того, кто ничему доброму не учился и не знает, а стремительно без толку, накидывается на дело подобно горному потоку? Пусть предлагают народное правление персам те, кто желает им зла»!

Вопрос о том, кому подчиняться, в каких пределах, во имя чего, ставится и в современной Европе, стоит и пред нами русскими. Ища уроков в истории, взор невольно останавливается перед характером того решения, которое было дано этому вопросу Римским гением в течение страшного кризиса III века нашей эры, явившегося следствием уничтожения исконной власти Сената военными бунтами. Римский Сенат был той традиционной властью, которая в течение веков руководила государством и довела его до величайшей мощи, и в течение I и II века, когда республика превратилась в Империю, эта власть стояла на страже законности и своим избранием узаконила власть Императоров. Цель и назначение Великой Империи было внесение в мир начал справедливости и рационального права. Это было воплощение Аристотелевского учения о том, что стремлением государства должно быть не богатство, не могущество, а добродетель. И еще в начале III века процветали наука, искусства, архитектура, литература, образование, земледелие, промышленность, торговля. Но в конце того же века исчезла и управлявшая государством аристократия, разорившаяся и утратившая традиции, исчезла и цветущая цивилизация, созданная веками, ибо в результате анархии явилось всеобщее понижение интересов, экономическое разорение и уменьшение населения. Причиной этой грандиозной перемены было именно уничтожение традиционной власти. Когда после революции 235 года римские легионы свергли Императора Александра Севера, настало время, когда один Император свергался за другим меняющимся настроением легионов и переменным успехом постоянных гражданских войн. Если раньше законность Императорской власти определялась избранием традиционного учреждения, то теперь она являлась результатом силы, случая, настроения, и жизненный строй потерял всякую устойчивость. Исчез принцип законности. Трагедия Рима III века усугублялась тем, что Рим, окруженный варварскими странами, не мог почерпнуть образца законности и у соседей, а должен был найти собственными силами новый принцип законности и авторитета. Отсутствие его разрушило многовековую культуру скорее, чем в 50 лет. Надо было государству установить такое правительство, которое обладало бы не только силой, но и авторитетом: Император Аврелиан хотел найти принцип законности в мистическом абсолютизме; который бы заменил древнее узаконение Сенатом Императорской власти и обеспечил бы ее от постоянных бунтов легионов. Он ввел культ непобедимого Солнца и провозгласил государственной религией культ Митры божества, от которого как распределителя престолов и царств Император получает свою власть. Позже Диоклетиан в тех же целях установил принцип божественности Императоров; они - a deis geniti et deorum creatores. Но кроме незыблемых основ власти, надо было создать и преемственность ее, а вопрос о престолонаследии Империя тщетно пыталась разрешить в течение трех веков. При наличности двух августов и их помощников двух цезарей Диоклетиан решил, что по смерти одного из августов один цезарь вступает на его место и, назначив нового цезаря, вводит его в божественную семью. В роли главного Августа был сам Диоклетиан с титулом iovius , причем оба цезаря были усыновлены двумя августами и женились на их дочерях. Диоклетиан видел разрешение проблемы в утверждении власти на фундаменте более прочном, чем человеческая воля, и в достижении ее правильной преемственности.

Но этого не удалось закрепить в условиях языческого миросозерцания; это было достигнуто десятилетиями позже уже христианскими Императорами предоставлением сил Императорской власти на служение христианским идеалам. В христианской церкви уже был пример иерархии, основанной без всякой силы, на одном только нравственном авторитете, чего не имела иерархия Имперских чиновников. И в дальнейшей истории Византии выработался особый Царский чин в Церкви, придавший доселе невиданное величие Царскому сану как выразителю нравственного подвига самоотречения, наподобие монашеского. Проблема эта была решена именно на востоке с перенесением столицы в начале IV века в Константинополь, где Императорской власти было суждено явиться хранительницей остатков старой культуры и созидательницей нового культурного мира, питавшего много веков и запад своими науками и искусствами. А в Европе западной после крушения античной цивилизации с падением ее хранителя - Великого Римского Сената, как традиционного стража законности «в течение веков, пишет Ферреро, теология осталась последней формой высокой культуры среди развалин, которой Европа обязана тем, что не погрязла в окончательном варварстве. В этой умственной дисциплине Европа вновь обрела принцип власти и восстановила сильные правительства. Но вместе с этой организацией больших Государств, история сделалась свидетельницей восстания человеческой мысли против всех авторитетов. Опустошив свою душу, человек обожествил собственную природу, и теперь государства оказались опирающимися на одну из величайших в истории умственных и нравственных анархий, другими словами - на пустоту».

Это признание Ферреро не стоит одиноко. Не входя в рассмотрение других факторов, останавливаясь на одном политическом, мы видим, что Европа сама не имеет теперь твердых принципов власти. «Мировая война оставила за собой много развалин, восклицает Ферреро, но как мало значат все остальные по сравнению с разрушением всех принципов власти! О если бы Европа имела правительства сколько-нибудь сильные и пользующиеся общеизвестным авторитетом!» И призрак III века, когда с крушением авторитета векового учреждения - хранителя культуры, исчезла и вся цивилизация, носится зловещим предостерегающим призраком пред мыслителем. Принцип авторитета есть краеугольный камень всякой цивилизации, и нам представителям многовековой православной культуры, придется работать над установлением такого авторитета, но искать его не у соседей, самих его потерявших, а в своей собственной родной истории, где он еще так недавно стоял адамантовой скалой, и искать выхода из современного небытия, стараясь вникнуть в те силы и в то миросозерцание, которые его создали в свое время. Поскольку жива вера, создавшая нашу монархию, постольку может существовать уверенность и вера в воскресение самой монархии.

Современное право народов знает два руководящих принципа государственного строительства: обожествленное право народа, как численного большинства, и священное право царей. Первое теоретически было формулировано Руссо в форме, завоевавшей умы, и на практике стремилось укрепиться во всей Европе со времен Французской революции 1789 года. Оно вылилось в парламентарную форму правления, реципированную из Англии в истолковании французской политической литературы и искусственно примененную с более или менее равным неуспехом на всем континенте Европы. Теоретически построение ее таково: вся власть исходит от народа и имеет свое основание в его воле. Но народ, не имея возможности сам управлять, выбирает представителей своих, которые законодательствуют и выбирают некоторое малое количество людей, министров, которые и управляют государством, пока пользуются доверием народной палаты; когда они его теряют, глава государства призывает представителей победившего большинства или, распустив палату, собирает новую и подчиняется ее вердикту.

Таково упрощенное построение типичной системы, основанной на народной воле. Но вот каков этот венец политической мудрости в его действительном осуществлении по описанию одного из русских юристов, крупного и глубокого ученого, писавшего в 1896 г. следующее: «По теории парламентаризма должно господствовать разумное большинство; на практике господствует 5-6 предводителей партий; они, сменяясь, овладевают властью. По теории убеждение утверждается ясными доводами во время парламентских дебатов; на практике оно не зависит нисколько от дебатов, но направляется волею предводителей и соображениями личного интереса. По теории народные представители имеют ввиду единственно народное благо; на практике они под предлогом народного блага и, за счет его, имеют ввиду преимущественно свое личное благо и друзей своих. По теории они должны быть из лучших излюбленных граждан; на практике это - наиболее честолюбивые и нахальные граждане. По теории избиратель подает голос за своего кандидата, потому что знает его и доверяет ему; на практике избиратель дает голос за человека, которого по большей части совсем не знает, но о котором ему натвердили речами и криками вожаки заинтересованной партии. По теории делами в парламенте управляют и двигают опытный разум и бескорыстное чувство; на практике главные движущие силы здесь - решительная воля, эгоизм и красноречие. Вот что представляется нам под знаменем правового порядка. И там, где издавна действует эта парламентская машина, вера в нее ослабевает; ее еще славит либеральная интеллигенция, но народ стонет под гнетом этой машины и распознает скрытую в ней ложь. Едва ли дождемся мы, но дети наши и внуки несомненно дождутся свержения этого идола, которому современный разум продолжает в самообольщении покланяться». Мы - дети, не внуки дождались: отвращение к парламентаризму и в современной Европе достаточно живо.

Демократическая теория основана на том, что чем больше людей призывается к участию в политической жизни, тем больше вероятности, что все воспользуются своим правом в интересе общего блага для всех. Но исторический опыт опроверг это; лучшие законодательные меры, напротив, исходили всегда от меньшинства, просвещенного верой, идеей, знанием, опытом. Трудность применения народовластия обнаружилась еще в героическую его эпоху, во время французской революции, испытавшей его применение в самых различных строениях высших государственных органов и самых различных комбинациях соотношений между ними; но и до сих пор проблема организации народовластия вперед мало подвинулась. Что такое народ? По каким признакам узнается его воля? Кто ее может выражать? Все - вопросы неразрешенные. «Народ, пишет упомянутый нами мыслитель, доказывал не раз, что у него нет ни воли управлять государством, ни идей для этого; иногда он просто отказывался от принятия этого наследства и восстанавливал власти, которые сам же уничтожил». В течение всего 19 века принцип народовластия вел борьбу с монархическим принципом, то вступая с ним в ожесточенную вооруженную борьбу, то примиряясь временно с своим подчиненным положением, пока он не овладел почти всей европейской почвой в результате великой войны. Но от падения монархического суверенитета мало выиграл народный суверенитет. Характерны диагнозы и отзывы лучших государствоведов; вот мнение Брайса: «демократия не имеет более настойчивого и более коварного врага, чем власть денег»; в другом месте: «демократия находится в положении путника, который стал на опушке леса, видит перед собой несколько тропинок, расходящихся при их удалении, и не знает, какая из них выведет его». А по вопросу, может ли смениться демократия другими формами, тот же Брайс говорит: «это случалось ранее и, сколько бы раз ни случалось, может случиться и вновь». Также Гюи Гран пишет: «власть денег портит все, где нет организованной духовной силы, способной нанести этой власти удар». Кельзен признает, что «демократия обещала быть выражением общей воли, но принцип этот оказался загадочным»[2]. «Демократия», говорит Новгородцев, «вообще говоря есть не путь, а только распутье, не достигнутая цель, а проходной пункт». Хор авторитетных исследователей сливается в некое communis opinion doctorum по признанию, что для демократии пришли черные дни.

Не у европейских государств, построенных на зыбком принципе народного суверенитета, мы найдем принципы законности. Подобно Риму III века мы должны его найти сами. Обратимся теперь к принципу монархическому, при котором строилось и процветало веками русское государство до тех пор, пока не посягнула на него святотатственная рука людей, которые в гордом самообольщении мнили, что можно, разрушив священный вековой принцип, управлять государством, полагаясь лишь на силы своего разума. Важно вспомнить именно те черты, которые придавали нашей монархии священный и непоколебимый характер. Сам по себе единоличный принцип управления государством может опираться на различные основания и в соответствии с этим совершенно менять; свой облик. Он может быть построен на принципе абсолютизма, деспотии и самодержавия; каждый из них создается наличностью у нации совершенно различных психологических предпосылок. Прежде всего, не всякая единоличная власть есть власть монархическая. Диктатура может соединять в себе все власти, но это власть делегированная народом; это - не монархия, ибо в монархии сама единоличная власть получает значение верховной. Власть римского цезаря, соединившая в себе власти всех республиканских магистратов, не есть власть самодержавного монарха, ибо это власть делегированная в силу lex regia. Власть Наполеона, на плебисците основанная, также не есть самодержавная монархия, ибо основана на воле народа, власть эту ему передавшего, и предпосылкой этой власти является вера в силы человека, как такового. Самая неограниченная власть короля, не есть власть самодержавного монарха, если она не признает для себя никаких высших обязательных начал и, сливая себя с государством, приписывает ему и себе всемогущество (L'etat - c'est moi), ибо власть самодержавного монарха есть власть, выросшая из Церкви, из церковного идеала органически с Церковью и по идее и по установлению связанная и этим принципом ограниченная. Точно также восточная деспотия не есть самодержавная монархия, ибо там нет понятия о Церкви, и положение деспота определяется не объективно нормированным положением, а лишь его личным успехом. Хотя в деспотии право признается не за силой человека, как в абсолютизме, а за силой высшей, сверхчеловеческой, указывающей своего избранника через его успех, но здесь налицо - лишь рабская покорность без ясного представления о том нравственном идеале, который призвана представлять верховная власть самодержавного монарха. Деспотия не знает династичности власти, которая составляет органическую принадлежность власти самодержавной. В самодержавии монархическое начало есть выражение того нравственного начала православия - смирения перед промыслом Божиим, указующим носителя власти и подвига, которому народное миросозерцание усвояет значение верховного принципа жизни. Только, как выражение силы этого самодовлеющего нравственного подвига, власть монарха является верховной. Эта монархическая власть - не власть сословного феодального монарха, основанная на его привилегии, а власть подвижника Церкви, основанная на воплощении народной веры, народного идеала; чрез это власть его становится властью самого нравственного идеала в жизни, который не может быть и понят без проникновения в учение православия о смирении и стяжании благодати чрез самоотречение и жертвенность подвига жизни.

Так как только христианство отводит верховное место в жизни личному нравственному началу и, так как только оно дает безконечную ценность принципу личности, то и власть самодержавного монарха немыслима без христианского миросозерцания. Власть монарха невозможна без признания народом, но признание это неразрывно связано с признанием народом высшей власти за нравственным идеалом подвига; монарх, таким образом, выражает не волю народа, а его миросозерцание, и власть его представляет не народную волю, а христианский идеал и, следовательно, ту высшую силу, которая создала этот идеал. Подчиняя себя идеалу подвига, нация ищет в нем подчинения действию Божественного руководства через помазанника Божьего. Только через то, что власть царя является выражением самодовлеющего подвига, основанного на воле Провидения, она и становится властью самодовлеющей, самодержавной, независимой от воли человеческой. Верховная власть здесь сознает себя, основанной не на воле народной, а на Той Высшей Силе, которая дала народу его идеалы, и эта власть, будучи основана на этом идеале, ограничивается содержанием идеала, даваемого Церковью. Народ ни от чего не отказывается, никому ничего не передает. Власть самодержавного монарха есть свыше данная миссия, существующая не для монарха, и составляет крест - служение. Подчинение монарху не есть подчинение силе, гению человека, как бывает при диктатуре, не есть подчинение слепой силе рока, как в деспотии, а подчинение себя тому, кто призван быть проводником благодати, чрез освящение его человеческой личности, и носителем нравственного подвига, указанного православием.

Носитель этого подвига может быть определяем только безличным законом, ставящим носителя его в зависимость не от воли людей, а только от рождения и верности идеалам православия. Без единства христианского нравственного идеала у монарха и народа не может быть монархии. Это создает необходимость наследственности монархии, при которой сохраняется преемственность идеалов. Как всякая должность, как всякое положение своим строем накладывает свои отличительные черты, свой дух, подчиняющий себе и воспитывающий носителя его, так и Царствующей Дом призван сохранять идейную преемственность в своих поколениях и быть выразителем духа родной истории. В этом - смысл династичности; для монархии необходима наличность закона о престолонаследии, устраняющего воздействие человеческой воли на определение порядка преемства верховной власти, устанавливаемого объективными нормами закона и обеспечивающего соответствие носителей верховной власти с верой и миросозерцанием самого народа.

Если гениальный Император Диоклетиан, в поисках принципа законности должен был обожествить человека, чтобы заменить павший авторитет традиционного учреждения, мы христиане, люди ХХ-го века - в лучшем положении: нам для восстановления власти, могущей быть краеугольным камнем нашей культуры, надо лишь восстановить в сознании людей божественность и святость нравственного подвига, олицетворенного в том учреждении, источник которого находится в Риме Первом, а полное претворение его христианским миропониманием в Риме Втором и Третьем, и тогда воздвигнется вновь священный трон царя в дополнение к священному трону патриарха, а нам останется призвать на престол предков того, кто призывается Основными Законами, как первый в порядке первородства удовлетворяющий всем требованиям Основных Законов. Его уже дело будет установить порядок осуществления власти в изменившихся условиях совместно с теми, кого призовет Он к обязанности содействия Державному Монарху, подобно тому как это сделал в 1814 г. изданием хартии Людовик XVIII. Примером служит Земский Собор, призвавший Михаила, Феодоровича Романова на царство, Собор, который не устанавливал новых форм правления, а прежде всего отыскивал лицо, которое, за прекращением династии, было бы наиболее подходящим для несения царского подвига. Для того, чтобы найти его нам, надо вникнуть в русский закон о престолонаследии - этот краеугольный камень самодержавной монархии. Однако этому я считаю нужным предпослать небольшую историческую экскурсию, чтобы напомнить всем известные исторические факты, без связи с которыми многое в самом законе о престолонаследии окажется неясным.

Вопросы престолонаследия настолько связаны с общими понятиями, которые вкладываются в представление о государственной власти, и настолько ими обусловлены, что многие правила Основ Законов становятся понятными только в связи с политико-философскими представлениями создавшей их эпохи. Поэтому мы решили бросить беглый ретроспективный взгляд на порядок престолонаследия, доходя до Киевской Руси для того, чтобы читатель при анализе современных законов о престолонаследии в этом историческом освещении яснее видел как обусловленность норм закона эпохой, так и происхождение понятий, вошедших в наши Основные Законы. Вопросы, касающиеся отношений государственной власти к церкви потому уже потребовали особого внимания, что издревле религиозные представления всякого народа накладывали глубочайшей отпечаток на все его политические учреждения. Тем более не могло это быть иначе с царской властью, многие стороны которой запечатлены сильным Византийским влиянием или прямо созданы рецепцией Византийских церковно-юридических начал. Оттуда заимствовано понятие царской власти, как священного чина, равно и общие принципы, регулирующие ее отношения с Церковью. Мы остановились на монархической теории Грозного Царя, как на одном из лучших литературных изобразителей идеи самодержавия и основателе царской власти в России, как священного чина, получаемого в церкви и от Церкви. Попутно мы остановились на введении патриаршества в России, как на завершении политического здания III-го Рима. Все эти религиозные представления нашли себе отражение во всех статьях Основных Законов, которые так или иначе соприкасаются с вопросами веры и Церкви (статьи о св. короновании, о вере, о браках с иностранными принцессами). Несколько мы коснулись эпохи от Петра I до Павла I , ознаменовавшейся вторжением лютеранских и естественно-правовых принципов как в Основные Законы, так и в некоторые обычаи, борьба с коими составила предмет внимания для законодательства Императоров Павла I и Николая I . Реставратором идеи православной монархии явился Император Павел I в Акте о престолонаследии 5 апр. 1797 г. Уяснение глубокого различия между политико-философскими предпосылками Законодательства Петра I и Павла I предостережет нас от ссылок на законодательство и прецеденты эпохи, предшествующей Павлу I, для толкования Основных Законов, как раз призванных ликвидировать законодательство о порядке престолонаследия предшествующей эпохи. Рецепция всех основных понятий законов Императора Павла, связанных с престолонаследием, из австрийско-немецкого права сделала необходимым выяснение их на месте их первоначальной разработки - в австрийско-немецком праве. Это относится ко всем основным заимствованным и воплощенным в Основных Законах понятиям: 1) об основном и субсидиарном порядке престолонаследия, 2) о принадлежности к составу Императорского Дома в широком и узком смысле, 3) о праве первородства, 4) о праве равнородства. Только изучение вышеозначенных понятий может предостеречь нас от ошибок, отожествляющих понятие принадлежности к Царствующему Дому с правом на наследование престола, от неправильного понимания принципа первородства и от пользования правилами субсидиарного порядка престолонаследия для толкования правил основного порядка престолонаследия. В историческом освещении и анализе понятий исчезает кажущееся противоречие между ст. 184 и 185. Последней отведено особое внимание, как оплоту православия носителей верховной власти; рассмотрены история и толкования этой статьи, насколько было материала в нашем распоряжении; также рассмотрено учение о санкциях в государственном праве, как оно стоит в современной юридической науке. Рассмотрение церковного чина св. коронования и взглядов русской церковной мысли на таинство миропомазания приводит к заключению о признании царской власти, как священного чина, и о наличии вытекающих отсюда для нее ограничений. В заключение сказано об отречении от престола и от права на престол, и указан порядок лиц, призываемых Основными Законами в данное время [1924 г.- А.К.] к престолонаследию.

Русская революция, как стремление пересадить, на русскую почву современное западно-европейское право, построенное на двух китах - народном суверенитете и на так называемом отделении церкви от государства, со всеми вытекающими из них юридическими последствиями, надо согласиться, кончилась. Если первый принцип замаскировывал в Европе господство журналистов и ораторов (Муссолини, ведь, заявлял, что парламент ему не нужен, ибо роль его играет печать, и он там не слышит ничего больше, чем из печати), то у нас он привел к господству бандитов и изуверов. Второй принцип, всюду в Европе превратившийся на практике в гонение на церковь, у нас привел тоже к гонению, но только производимому уже не людьми в фраках, как там, а просто людьми звериного лика, при полном качественном тожестве принципа и замысла, вложенного в него. Эта негодная попытка по введению указанных западных принципов, начатая в феврале 1917 г. с негодной целью и негодными средствами, рушилась...[3].

И пора вспомнить о тех принципах жизни, которыми держалась и крепла русская государственность: о представлениях, вложенных в понятие царской власти, об ее органической связанности с Церковью и незыблемых правилах престолонаследия. Мы начнем с начала, с происхождения основных понятий, вложенных в царскую власть, и ее зарождения в недрах нашей истории.

Примечания:

1.      Дюги конструирует иначе в своей книге «L'etat».

2.      Цитаты эти взяты из статьи Новгородцева «Демократия на распутье», в сборнике «София».

3.      Она и у нас оказалась тем, чем всегда бывает, по выражению Поля Бурже в предисловии к «Souvenirs de Russie» кн. Палей: - elle n'est jamais qu'une enterprise de bridandage inaugurée per des naifs, pursuive par des intrigants et consomme par des scélerats.