Что же касается общего положения в Крыму в XIV веке, в нем нельзя разобраться без уяснения тогдашней роли итальянцев, главным образом генуэзцев,- роли, поистине определяющей, оказывавшей властное воздействие на все основные крымские - хотя, конечно, не только крымские - события. О том, что итальянцы прочно утвердились еще в XIII веке в Крыму, знают, как говорится, все и каждый - хотя бы по остаткам их мощных крепостей в Феодосии, Судаке или Балаклаве, мощь которых ясно видна и теперь, в наши дни. Однако полное, всестороннее и действительно глубокое, схватывающее суть событий понятие об «итальянском присутствии» в Крыму не характерно даже и для профессиональных историков. Правда, в целом ряде исследований, обращающихся к теме этого «присутствия», содержится и верное освещение тех или иных фактов, и истинное истолкование их смысла (примеры, еще будут приведены). Но чрезвычайно редки случаи, когда понимание отдельных сторон проблемы, так сказать, вписано в общую картину мировой истории XIV века.
Здесь необходимо еще раз вспомнить о цитированном выше трактате Арнольда Тойнби «Постижение истории», в котором признано, что «западная цивилизация» последовательно «продвигалась» на восток - к «линии» Эльбы, затем - Одера и, далее, Двины, и «к концу XIV века (то есть, отмечу, как раз ко времени Куликовской битвы! -В. К.) континентальные европейские варвары, противостоявшие... развитым цивилизациям, исчезли с лица земли». В результате «западное и православное христианство... оказались в прямом соприкосновении по всей континентальной линии от Адриатического моря до Северного Ледовитого океана».
Тойнби, как уже говорилось, предпочел, в сущности, промолчать о том, что имели место и очень многочисленные, и чрезвычайно активные «продвижения» Запада дальше этой существеннейшей «линии». Он сказал, правда, что «литовцы последними из европейских язычников испытали в XIII-XIV вв. порыв крестовых походов (с Запада.- В. К.)... и внимание Тевтонского ордена целое столетие было приковано к Литве. Это смертельное давление (!- В. К.) Запада на литовцев стало причиной того, что и литовцы получили стимул к завоеванию и, в свою очередь, двинулись в земли русского православного христианства»; кроме того, по словам Тойнби, «скандинавы также расширяли свои владения за счет Эстонии... Финляндии [22]» и т. д.
Таким образом, Тойнби истолковывает «движение» Литвы на Русь как уже собственно литовское дело (хотя «смертельное давление Запада» и явилось «стимулом» для него), а «расширение» своих владений скандинавами - как «давление» на эстонцев и финнов, а не на православную Русь.
Однако, в ряде исследований историками неопровержимо показано, что в действительности и то, и другое «движения» направлялось из «центра» западной цивилизации - Римского папства - и, кроме того, отнюдь не ограничивались «давлением» на «европейских варваров» (прибалтов, финнов и т. п.), а имели своей подлинной целью именно православную Русь. Назову хотя бы следующие труды: Б. Я. Рамм. Папство и Русь в X-XV веках (1959); В. Т. Пашуто. Борьба народов Руси и Восточной Прибалтики с агрессией немецких, шведских н датских феодалов в XIII-XV вв. (1969); И. П. Шаскольский. Борьба Руси за сохранение выхода к Балтийскому морю в XIV веке (1982).
Но наиболее уместно будет сослаться на рассматривающего проблему с должной объективностью германского историка Эдварда Винтера, автора двухтомного трактата «Россия и Папство» (1960). Этот исследователь доказывает, что «в XIV столетии папство в своей политике широко использовало... планы, в которых не последнее место занимало завоевание, при посредстве Литвы, России... На протяжении всего XIV столетия сохраняло силу обращение (папское.- В. К.) к Миндовгу (литовский князь в 1239-1263 гг.- В. К.) об отторжении от России во имя пап и с их благословения одной области за другой. Литовские князья действовали так усердно, что образовавшееся Великое княжество Литовское состояло в XIV веке примерно на 9/10 из областей Древней Руси... В середине XIV столетия... особенно при Клименте VI (папа в 1342-1352 гг.- В. К.), Литва заняла центральное место в планах захвата Руси... Немецкий Орден... должен был служить связующим звеном с фронтом наступления на севере, который был организован шведами против Новгорода... На эту роль пап по координации различных фронтов против Руси до сих пор обращалось мало внимания...» Между тем, именно такое координирование «ясно видно из обращения папы Климента VI к архиепископу упсальскому (то есть шведскому.- В. К.), относящегося примерно к тому же времени, к 1351 году... «Русские - враги католической церкви» (это - цитата из папской буллы к шведскому архиепископу от 2 марта 1351 г.- В. К.). Это обращение папы явилось по меньшей мере призывом к крестовому походу против русских в Северо-Восточной Руси. Вновь оживает фронт на Неве... Мы видим здесь, таким образом, линию нападения против Руси, которая тянулась от Новы до Днестра[23]».
Итак, германский историк, независимо от Тойнби, сформулировал тот же самый тезис о чрезвычайно существенной «линии» между Западом и Русью (или, вернее, Евразией), но, в отличие от англичанина, показал, что Запад, особенно в лице его «идеологического центра» - папства, отнюдь не имел намерения «остановиться» на этой «линии». Подробное исследование политики и, шире, геополитики Запада по отношению к Руси в XIV веке читатель найдет в названных выше работах отечественных историков.
Как ни удивительно, мало кому известно (кроме, конечно, профессиональных историков), что в результате всего вышеописанного граница Руси с Литвой и Польшей передвинулась в течение второй половины XIII-XIV века с Западной Двины и Западного Буга до верхней Волги и верхней же Оки - то есть, на 600-800 (!) километров к востоку. И Полоцкое, Киевское, Смоленское, Черниговское, Переяславское (на Днепре) и другие западные княжества Руси стали частями Великого княжества Литовского...
Но обратимся опять к той «линии», о которой говорили и Тойнби, и германский историк Винтер. Важно отметить, что Тойнби был более точен, утверждая, что эта самая «линия» тянулась не от Новы до Днестра (как у Винтера), а от Ледовитого океана (Тойнби указал на вовлечение в противостояние Запад - Русь и территории Финляндии) и до Адриатического моря, ибо на юге «линия» проходила не между Западом и православной Русью, а между Западом и православной Византийской империей. И еще в самом начале XIII века Запад крайне агрессивно «переступил» здесь, на юге, эту заветную «линию», направив мощный и разрушительный крестовый поход 1204 года не в Иерусалим, а в Константинополь.
Теперь мы можем вернуться к проблеме «итальянского присутствия» в Крыму. Чтобы оказаться там, итальянцы должны были очень далеко зайти за «линию», проходившую по западной границе Византии. И они не просто пересекли эту границу, а, в сущности, обессилили и поставили на грань гибели великое государство.
Наиболее квалифицированный исследователь проблемы «Византия - Италия» Е. Ч. Скржинская писала в своей превосходной работе «Генуэзцы в Константинополе в XIV веке», что в течение последних столетий своего существования «Византия получала удары со всех сторон и, быть может, ее история этих столетий являет собой один из самых поразительных примеров колоссальной жизнеспособности. Редко бывало, чтобы культура и ее фокус, коим была византийская столица, так продолжительно и ярко сияли, так прочно воспринимались и зарождали новые пышные расцветы в других странах, когда... враги наседали, а территория того, что продолжало носить гордое имя империи ромеев, бесконечно сжималась[24]».
Но самые гибельные последствия имело «продвижение» итальянцев: «Внедрение генуэзцев в Константинополь было обдуманным, упорно и неутомимо проводимым предприятием. Их исключительная энергия, их огромные денежные средства были направлены на то, чтобы укрепить себя, а с другой стороны - ослабить Византию в самом ее центре...» Генуэзская колония в Константинополе, «с ее обитателями, ничем не связанными с великим очагом византийской жизни и культуры, кроме только того, что они медленно, но верно губили его, была подобна неизлечимой язве на усталом, теряющем силы для борьбы организме. «Установку» генуэзцев в отношении византийцев можно определить словами Иоанна Кантакузина (крупнейший византийский деятель того времени.- В. К.): «задумали они не малое: они желали властвовать на море (Черном.- В. К.) и не допускать византийцев плавать на кораблях, как будто море принадлежит только им»...» (там же, с. 228).
И они действительно полностью завладели морем, в том числе и побережьем Крыма,- что имело тяжелейшие последствия для Византии. Еще в 1206 году венецианцы появились в Сугдее (это - византийское название города, который русские называли Сурож, итальянцы - Солдайя; ныне Судак), откуда, правда, их впоследствии вытеснят генуэзцы, а в 1266-м Генуя начинает создавать свою опору в Крыму - Кафу, или иначе Каффу (Феодосия). И, следовательно, та «линия», о которой говорил Тойнби, передвинулась теперь с Адриатического моря на Черное - аж на 1500 км к востоку!
Обычно полагают, что итальянское внедрение в Крым имело единственную цель - торговлю, в том числе работорговлю. Однако и здесь - как и в «продвижении» Запада на более северных «участках» той самой «линии» - ясно видна направляющая роль папства.
Так, уже в 1253 году папа Иннокентий IV (тот самый, который в 1248 году призывал Александра Невского обратить Русь в католицизм) издал буллу о приобщении к римской вере населения Крыма, а в 1288-м то же требование повторил папа Николай IV[25]. И «в 1320 г. в Кафе было основано католическое епископство; его епархия простиралась от Сарая на Волге до Варны в Болгарии [26]».
В недавнем исследовании Н. М. Богдановой «Церковь Херсона в X--XV вв.» приведены многочисленные факты, свидетельствующие о воистину мощном «наступлении» католицизма в Крыму, начавшемся в 1330-х годах, то есть за полвека до Куликовской битвы. Причем надо оговорить, что объектом этого исследования была главным образом ситуация только в одном из крымских городов, Херсоне, чьи остатки находятся на окраине нынешнего Севастополя.
«Одним из известных источников, освещающих деятельность католических миссионеров ... в Крыму,- говорится в исследовании,- являются письма папы Иоанна XXII (1316-1334), написанные в июле-августе 1333 г. 5 июля Иоанн XXII сообщает о том, что создана митрополия с центром в Воспоро (ныне - Керчь.- В. К.)... Этой митрополии подчинялся и Херсон. Спустя несколько дней - 16 июля - папа пишет, что «в Херсоне ... уже основана епископская кафедра и уже принято решение воздвигнуть там собор в честь св. Климента»; херсонским епископом назван брат Ордена Проповедников Ричард Английский. О деятельности двух архиереев - Франциска и Ричарда - в письмах папы сообщается, что они уже давно вели миссионерскую деятельность в Крыму, обратили в католичество алан во главе с их правителем Милленом и подвластные ему народы...
Необходимо учесть, что, во-первых, учреждение епископии - свидетельство важности кафедры и значительности числа католиков и, во-вторых, то, что центрами и организующими началами миссионерских конгрегаций были их монастыри... Уже в конце XIII в. ... были основаны монастыри в Каффе, возможно, в Херсоне, Солхате и Сарае... ко времени около 1320 г. ... братья минориты имели 18 монастырей... К 30-м годам XIV в. число католиков... увеличилось, поэтому два епископа - Франциск и Ричард - прибыли к папе 28 апреля 1333 г., чтобы обрисовать сложившуюся ситуацию и просить помощь. Именно это и послужило, вероятно, поводом к возведению Воспоро в ранг митрополии и принятию решения о строительстве в Воспоро и Херсоне кафедральных соборов. Известны некоторые сведения о Ричарде Английском, епископе Херсонском, и после 1334 г., когда... он принял участие в богословском диспуте в Константинополе. 30 сентября 1335 г. Ричард Херсонский присутствовал на собрании епископов в Авиньоне (Франция). Затем он вновь отправляется на Восток [27]...»
Уже из этих фактов ясно, сколь значительными были усилия папства, направленные на овладение Крымом и дальнейшее продвижение к северу и северо-востоку; как сформулировал видный историк В. Т. Пашуто, «щупальца папства в виде его епископств протянулись от Крыма (Кафа, Херсонес, Чембало, Тана) в Сарай [28]».
Когда же в 1344 году войско Золотой Орды осадило Кафу (о взаимоотношениях итальянцев с монголами мы будем подробно говорить в дальнейшем), тогдашний папа Климент VI объявил (13 июля 1345 года) «крестовый поход» против хана Джанибека [29]. Поход не состоялся, но в 1347 году Золотая Орда все же прекратила войну с Кафой. И благодарные генуэзцы в 1348 году присвоили имя Климента VI одной из главных башен цитадели Кафы (башня эта и сегодня горделиво возвышается над всей Феодосией, а в музее города хранится снятая с башни мраморная плита с посвящением папе [30]).
И вот в связи с этим мы получаем возможность наглядно представить себе историческую ситуацию той эпохи во всей ее целостности.
Ибо, как показано в трактате Б. Я. Рамма «Папство и Русь в X-XV веках», именно в том самом 1348 году на севере тот же «папа Климент VI предпринял новое наступление на Русь... Он поддержал шведского короля Магнуса Эриксона, вознамерившегося захватить Прибалтику. Король начал в 1348 г. агрессию против Новгорода... В связи с этим... в папской курии было составлено 7 булл, имевших целью помочь Магнусу в его войне против русских. Одна из них была адресована епископам эзельскому, дерптскому и препозиту рижской церкви, которым предлагалось принять строгие меры к недопущению продажи оружия, железа, лошадей и продовольствия русским - «врагам католической веры». В этой булле рисуются всевозможные ужасы, которые, якобы, ожидают чуть ли не весь «христианский мир», если русские не будут побеждены... Вторая булла в адрес ордена предлагала рыцарям оказать шведскому королю помощь в его войне против русских. В третьем и четвертом посланиях папа адресуется к польским прелатам. Своими посланиями папа стремился создать единый фронт антирусской агрессии, связав шведское наступление с захватническими действиями польского короля Казимира III... Папа в своей булле устанавливает на четыре года во владениях Казимира особый сбор, в размере 1/10 всех церковных доходов, на помощь польскому королю в его «священном» деле «обращения русских»... Наконец, пятое, шестое и седьмое послания содержат распоряжения, адресованные архиепископам трех скандинавских церквей... о том, что... «крестоносцам против русских» даруется такое же отпущение грехов, какое получали крестоносцы, отправлявшиеся в Палестину [31]».
Итак, политика папства совершенно однородна и едина на всем протяжении «линии» - от Скандинавии до Крыма. Могут возразить, что на севере дело шло о войсках, а на юге - всего только о купцах. Но, во-первых, и на севере в роли «первопроходцев» на Восток нередко выступали именно купцы (принадлежавшие к знаменитой Ганзе и более ранним торговым объединениям), вместе с которыми появлялась и военная сила; это показано, например, в труде Н. А. Казаковой «Русско-ливонские и русско-ганзейские отношения» (1975). Как писал позже В. Т. Пашуто, «Н. А. Казакова прекрасно раскрыла взаимосвязь торговой монополии Ганзы с агрессивной политикой Ордена [32]» (Ливонского).
Во-вторых, итальянских купцов с самого начала всегда и повсюду сопровождали внушительные боевые отряды, прекрасно обученные и снабженные наилучшим тогдашним вооружением; см. об этом новейшее скрупулезное исследование историка С. П. Карпова [33].
Наконец, своего рода подосновой «продвижения» итальянских купцов и воинов (нередко эти профессии сливались в одном лице) было все же продвижение католицизма. Как сформулировал известный историк Крыма С. А. Секиринский: «Крым и его приморские города являлись одним из путей экспансии римско-католической церкви на Север и Восток. Отсюда такой интерес папства к крымским делам [34]».
Вполне вероятно и еще одно возражение: «продвижение» Запада в северных областях было непосредственно направлено на Русь; между тем, итальянцы в Крыму имели дело прежде всего с Золотой Ордой, а граница Руси находилась тогда весьма далеко от Крыма. Проблему прояснит эта глава в целом. Но не следует забывать, что продвижение итальянцев в Крым подразумевало, как уже отмечалось, беспощадное разорение Византии, которая была в то время нераздельно связана с Русью, прежде всего с ее Церковью. Кроме того, итальянцы в Крыму оказались в прямом соприкосновении с многочисленным армянским населением, принадлежавшим - так же, как и русские,- к церкви, которая была «дочерней» по отношению к византийской.
Исследователь истории крымских армян В. А. Микаелян воссоздал то давление папства, в результате которого «часть армянской торговой верхушки, связанная с генуэзским капиталом, в XIV- XV вв. поддалась католической пропаганде, и последняя имела среди крымских армян некоторый успех... Часть богачей из каффских армян еще в 1318 г. дала римскому епископу Еронимии свое согласие признать верховенство римского папы. В связи с этим в 1318 г. папа Иоанн XXII обратился к каффским армянам со словами: «Мы получили великое удовлетворение,- писал он,- узнав о том, что... вы клятвенно обещали незыблемо исповедовать ту католическую веру, которую истинно имеет святая римская церковь... и обещали покорность римскому папе и его церкви [35]».
В. А. Микаелян пишет также, что для достижения своих целей «миссионеры и латинские епископы в Каффе нередко прибегали и к насилию... даже к подкупу отдельных служителей армянской церкви... Армяне в знак пассивной борьбы уходили из Каффы к своим соотечественникам в другие части Крыма. Вероятно, это вызвало необходимость основания в тот период - в 1358 г.- недалеко от Старого Крыма знаменитого армянского монастыря Сурб-Хач (Св. Крест)» (с. 69-70, 72).
Итак, внедрение итальянцев в Крым имело, как мы видим, далеко идущие последствия. Но необходимо выяснить вопрос о взаимоотношениях итальянцев с Золотой Ордой.
Целесообразно еще раз обратиться к соответствующей статье БСЭ, поскольку она в сжатом виде выражает более или менее «общепринятые» представления:
«Генуэзцы в 1266 добились от ставленника Золотой Орды в Крыму Мангу-хана передачи им во владение Кафы (совр. Феодосия), ставшей позже центром их колоний. В 1357 генуэзцы захватили Чембало (Балаклаву), в 1365 - Солдайю (Судак)... Генуэзцы поддерживали союзнические отношения с монгольско-татарскими ханами. В 1380 генуэзская пехота участвовала на стороне Мамая в Куликовской битве». Правда, тут же в статье сообщается нечто прямо противоположное: «Тем не менее генуэзские колонии неоднократно подвергались нападениям и разорению со стороны татарских ханов (1299, 1308, 1344-1347, 1396- 1397 и др.)» (Т. 6, с. 248-249). Следует добавить, что Золотая Орда атаковала пришельцев из Италии также в 1317-1318, 1322, 1327 и 1338 годах [36], то есть нападения были при всех ханах конца XIII - первой половины XIV века - Токте (1291-1312), Узбеке (1313-1342) и Джанибеке (1342-1357) - и не реже чем через девять лет. Только после гибели Джанибека наступает долгий перерыв в этих нападениях - до 1396 года.
Словом, утверждение БСЭ о «союзнических отношениях» генуэзцев с Золотой Ордой по меньшей мере сомнительно: оно основано только на одном факте - участии генуэзской пехоты в походе Мамая на Москву Но об этом еще пойдет речь.
При первом появлении генуэзцев в Кафе в 1266 году крымский наместник Золотой Орды предоставил им - очевидно, не без выгодных обещаний с их стороны - возможность обосноваться здесь, на окраине монгольского государства.
Но довольно скоро, уже в 1280-х гг., как писал выдающийся востоковед А. Ю. Якубовский, «отношения между монголами и генуэзскими властями настолько обострились, что обе стороны были долгое время во вражде и борьбе... Враждебные отношения продолжились и при хане Токте [37]».
Ясно, что деятельность пришельцев оказалась неприемлемой для Золотой Орды. Может, впрочем, возникнуть вопрос: почему же тогда могучее монгольское государство не изгнало нежелательных пришельцев из Крыма вообще? Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что это вовсе не так уж просто было осуществить.
Арабский хронист рассказывает, например, как в 1308 году хан Токта собрался отомстить «Генуэзским Франкам в Крыму, Кафе и Северных владениях за разные дела, о которых ему сообщили, в том числе за захват ими детей Татарских и продажу их в мусульманские земли». Но когда к Кафе двинулись войска, генуэзцы «узнали о прибытии их, приготовили свои корабли, отплыли в море и ушли в свои земли, так что Татары не захватили ни одного из них. Тогда Токта забрал имущество тех из них, которые находятся в городе Сарае (на Волге.- В. К.) и примыкающих к нему местах [38]». Позднее генуэзцы, разумеется, возвратились в Кафу, а Золотая Орда не могла постоянно держать воинские силы на черноморском берегу для предотвращения их возврата.
Или другой, позднейший пример. Хан Джанибек в 1344 году отдал приказ о взятии Кафы. Но к тому времени город уже окружала неприступная крепость, в которой имелось весьма значительное, вооруженное по тогдашнему «последнему слову», вышколенное и высокооплачиваемое войско, не раз совершавшее сокрушительные вылазки; оно жгло осадные машины и убивало множество нападающих, в конце концов вынужденных снять осаду [39].
И по сей день остатки крепости свидетельствуют о ее неприступности; внутри нее был, помимо прочего, водопровод, который обеспечивал жизнеспособность обороняющихся. Нельзя не сказать и о том, что длина мощной оборонительной стены вокруг Кафы составляла в целом около пяти километров - то есть в два раза превышала длину стен Московского Кремля! Кафа по укрепленной площади и количеству населения уступала в то время только Константинополю...
Уже одно это показывает, какая сила внедрилась с Запада в Крым. Это, в конечном счете, была сила не одних генуэзцев и даже не одной Италии - хотя она была, конечно, «авангардом»,- а сила Запада в целом, и направлял ее, как уже говорилось, центр западной цивилизации - папство.
Основываясь на генуэзских архивных документах, С.П.Карпов пишет: «Итальянская колонизация вовлекала в свою орбиту самые разные слои населения Генуи, Венеции, многих областей Северной Италии. Встречались среди колонистов и жители Франции, Германии, Сицилийского королевства, государств Пиренейского полуострова, венгры, англичане и другие западноевропейцы [40]».
В Золотой Орде, без сомнения, видели и понимали это упорное движение Запада в пределы ее интересов. Известный современный историк и археолог М. Д. Полубояринова утверждает в своей книге «Русские люди в Золотой Орде» (1978), что одной из причин очевидного стремления духовенства Руси «к усилению влияния в Золотой Орде» была именно «борьба с католицизмом, который к XIII в. осуществлял постоянный натиск на восток [41]»,- то есть русские митрополиты и епископы стремились «открыть глаза» золотоордынским правителям на эту «опасность».
Ханы Золотой Орды, вопреки нынешнему мнению об их «варварстве», вполне «цивилизованно» поддерживали дипломатические отношения с Западом, принимали посланцев римских пап, вели соответствующую переписку и т.д. В труде М.Д.Полубояриновой сообщается: «Папа Иоанн XXII (1316-1334) писал в 1318 г., что хан Узбек «не без наития, внушенного ему Господом... предоставил привилегии христианам» (имелись в виду католики. - В. К.). Хан Узбек (1313-1342) был в переписке и с папой Бенедиктом XII (1334-1342), отправлял к нему послов. Известны письма этого папы к самому Узбеку, сыну его Джанибеку и жене Тайдуле, в которых папа... выражает надежду на обращение всей ханской семьи в католичество.
Все это, однако,- продолжает М. Д. Полубояринова,- не помешало Узбеку в 1324 г. организовать поход русских князей против Литвы, чтобы запретить Гедимину (великий князь Литовский в 1316-1341 гг.- В.К.) принять католичество. В 1340 г. Узбек помог русским князьям в их борьбе против польского короля Казимира, в результате чего Казимир вынужден был признать свободу православных обрядов. Эти акции в защиту православия и против католицизма были совершены, без сомнения, не без влияния русских церковников в Золотой Орде. Ту же линию в отношении православия занимал в силу необходимости и Джанибек (1342-1357), ведя в союзе с Византией войну с венецианскими генуэзскими колониями в Крыму (с 1343 г.)» (там же, с. 27).
Здесь обрисовано соотношение «православие - католицизм (и вообще Запад) - Золотая Орда» за несколько десятилетий до Куликовской битвы. Но следует сказать, что подобная ситуация выявилась значительно раньше.
По сведениям германского хрониста Рейнгольда Гейденштейна, русский Псков «был взят немцами, как гласит предание, около 6750-го года (то есть 1242-го, года «Ледового побоища».- В. К.). Однако немного спустя после того Александр Ярославич (Невский.- В. К.) из рода Мономахова возвратил свободу городу; будучи отправлен ханом татарским Батыем и получивши в подмогу татарские вспомогательные войска, он победил в сражении ливонцев и затем по договору возвратил город (Псков- В. К[42].)».
Выражение «отправлен ханом Батыем» означает, очевидно, лишь то, что Александр Невский признавал верховную власть Золотой Орды и, так или иначе, «советовался» с Батыем о предпринимаемых действиях. Но золотоордынская военная поддержка борьбы Руси с натиском Запада началась, следовательно, уже при Батые. Кстати сказать, многие историки считают только что приведенное сообщение недостоверным, однако их сомнения обусловлены присущим им ложным представлением о взаимоотношениях Руси и Золотой Орды вообще (о чем уже подробно говорилось); кроме того, как мы видели, политика, начатая Батыем, продолжалась и через столетие - при Узбеке и Джанибеке, о чем есть неоспоримые сведения.
В свете всего вышеизложенного становится возможным действительно понять сущность Мамаевой Орды и ее похода на Москву. В высшей степени знаменательно, что историки, смотревшие на эту проблему из Крыма, гораздо яснее понимали ее истинное содержание. Так, известный крымский историк П. Н. Надинский, автор изданных еще в 1950-х годах «Очерков по истории Крыма» в четырех томах, писал:
«Генуя и Венеция являлись крупнейшими колониальными государствами Средневековья. В руках этих государств находилась почти вся мировая торговля. Значение этих государств особенно возросло в связи с «крестовыми походами»... Эти грабительские походы, освященные религией, прокладывали пути для генуэзских и венецианских купцов-колонизаторов в страны Ближнего Востока и Причерноморья... В XIII веке, после взятия крестоносцами Константинополя (в 1204 году- В. К.) и разгрома Византийской империи, венецианцы, а следом за ними и генуэзцы, проникли на побережье Черного моря... И совершенно не случайно, что генуэзцы оказались в числе вдохновителей, а может быть, и прямых организаторов похода незадачливого татарского полководца Мамая на Москву [43]».
Впрочем, еще раньше П. Н. Надинского, в 1940-х годах, о тесной связи Мамая с генуэзцами говорил один из значительнейших наших историков академик М. Н. Тихомиров [44], развивавший эту тему и позднее. Вообще я отнюдь не являюсь неким «первооткрывателем» предлагаемого понимания Мамаева похода. Это понимание так или иначе намечено в исследованиях ряда видных историков: Ю. К. Бегунов «Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище» (1966), И. Б. Греков «Восточная Европа и упадок Золотой Орды» (1975), Г. М. Прохоров «Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы» (1978),
Позже, в 1980-х годах, появились статьи и затем книга Л. Н. Гумилева, в которых особенно последовательно выдвигалось именно такое понимание[45]. Эти публикации вызвали очень широкий интерес, но нельзя не сказать, что перед нами произведения человека, который был, если угодно, в равной мере и историком, и поэтом (кстати сказать, несколько опубликованных в последние годы его стихотворений уступают по своей художественной силе поэзии его прославленных родителей). И в трудах Л. Н. Гумилева первостепенную роль играет «домысел» и даже прямой «вымысел».
Это позволяет ему не только властно захватывать сознание читателей, но и нередко замечательно «угадывать» скрытое, подспудное движение истории. Но в то же время именно эти качества вызывают неудовлетворенность (или даже негодование) у людей, которые считают обязательным строгую документированность, не приемлют никакого «интуитивного» домысливания в изучении истории. Впрочем, при всех возможных оговорках, несомненно одно: статьи и книги Л. Н. Гумилева способны пробуждать мощный и страстный интерес к истории, в том числе к истории эпохи Куликовской битвы.
Вот чрезвычайно выразительный факт. В авторском «Введении» к только что названной книге Г. М. Прохорова «Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы» сказано: «Благодарю от души моего первого учителя, доктора исторических наук Л. Н. Гумилева за привитый мне вкус к историческому исследованию [46]...». Однако в самой этой книге, где есть, например, ссылки на упомянутые выше работы М. Н. Тихомирова, Ю. К. Бегунова и И. Б. Грекова, автор ни разу не ссылается на Л. Н. Гумилева!..
Словом, имеет место специфическая ситуация: высокая одаренность и размах мысли Л. Н. Гумилева дали ему возможность во многих отношениях верно и глубоко охарактеризовать сущность Куликовской битвы, но недостаточность, а порой и прямая недостоверность фактической аргументации отвращает тех или иных читателей (прежде всего - профессиональных историков), и в результате отчасти дискредитируется то истинное в своей основе представление о причинах и значении великой битвы, которое выразилось в гумилевских статьях и книгах. И как-то уже не обращают внимания на тот факт, что концепция Л. Н. Гумилева подтверждается (а не опровергается) в ряде работ таких историков, которым отнюдь не свойственно «вольное» обращение с источниками.
Но обратимся непосредственно к Мамаю. Еще полвека назад, в 1946 году, М. Н. Тихомиров утверждал, что Мамай перед Куликовской битвой заключил договор с Кафой. А в 1994 году С. П. Карпов, давно занятый тщательными разысканиями в генуэзских архивах, сообщил, что в своего рода бухгалтерских книгах Кафы, массариях, оказывается, «есть сведения и о переговорах с Мамаем», хотя в то же время «не обнаружено следов... участия генуэзцев в Куликовской битве [47]»; между тем, согласно русским источникам, в ней участвовали и «фряги», то есть итальянцы.
Но, во-первых, не исключено, что такие «следы» еще отыщутся; ведь сам С. П. Карпов в той же статье отмечает: «Разумеется, богатство архивных собраний Венеции и Генуи не исчерпывается» теми, «с которыми нам довелось работать в Италии. В стороне остались, например, собрания Ватиканского архива с его материалами по истории церкви и религиозных миссий на Востоке (а как мы видели, представители папства постоянно вступали в контакты с золотоордынскими правителями.- В. К.), собрания рукописей в различных библиотеках... Не одному поколению историков и архивистов хватит материалов для будущих исследований» (там же, с. 15).
А во-вторых, при верном понимании общей картины открывается ранее почти или совсем «не замечаемая» весомая «информация», содержащаяся в давно известных источниках. Обратимся к наиболее объемному источнику сведений о Куликовской битве - «Сказанию о Мамаевом побоище».
Здесь сообщается, что, узнав о движении Мамая к Москве, Дмитрий Иванович посылает навстречу ему - в качестве, выражаясь современным языком, дипломата и разведчика (в частности, сообщившего точные известия о союзе Мамая с великим князем Литовским Ягайло) - «избранного своего юношу, довольно суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютьшова» (это был, как известно, далекий предок великого поэта и мыслителя Ф. И. Тютчева). Автор «Сказания» явно стремится «оправдать» решение князя поручить столь ответственную задачу именно юноше, подчеркивая, что он - «избранный», что он особо разумный и смышленый. И все же- почему юноша, а не богатый опытом муж?.. Характерно, что автор изданного в 1985 году сочинения о Куликовской битве, невзирая на вполне определенное сообщение «Сказания», написал о княжеском после: «...уже пожилой и сметливый боярин Захар Тютчев»... Но в другой современной книге дана верная «разгадка»: Захарий был сыном итальянца Дудже, или Тутче, поселившегося в Москве в 1350-х годах [48], и, очевидно, владел языком своих предков.
И другая «информация» из «Сказания»: отправляясь в поход на Мамая, Дмитрий Иванович взял с собой десяток «московских гостей сурожан». Обычно историки полагают, что речь шла о купцах, осуществлявших торговые отношения между Москвой и крымским городом Сурож (ныне Судак). Но, как убедительно показал Л. С. Хачикян в исследовании «Гости-сурожане» в русских летописях и «Сказании о Мамаевом побоище» (в кн. Русская и армянская средневековые литературы.- Л., 1982, с. 335), эти историки «не учитывают того обстоятельства, что... весь Крымский полуостров называли Сурожским полуостровом» (и даже само Черное море - Сурожским), и потому «гостями-сурожанами» наверняка именовались и те, кто имел дело непосредственно с Кафой.
Пытаясь объяснить причину введения этих людей в состав княжеской свиты и особую важность самого их присутствия в ней (ведь их имена в «Сказании» удостоены специального упоминания в одном ряду с именами главных героев битвы!), А. Ю. Якубовский утверждал, что это-де были люди, «знающие нравы, обычаи и язык татар» и «имеющие более или менее точные сведения о дорогах, мостах, бродах на пути в Орду [49]». Другой широко известный историк Л. В. Черепнин так определял «мотив, которым руководствовался московский князь, делая своими спутниками гостей: они могли быть использованы как проводники, толмачи, как люди, осведомленные о нравах и привычках ордынцев [50]» и т. п.
Однако эти объяснения едва ли хоть сколько-нибудь основательны. Во-первых, в окружении Дмитрия Ивановича было немало людей, постоянно имевших дело и с Золотой, и с Мамаевой Ордой (к таким людям, кстати сказать, принадлежал и сам великий князь, с юных лет не раз посещавший обе орды). Когда в 1380 году потребовалось сообщить хану Тохтамышу радостную весть о победе на Куликовом поле и наладить дальнейшие отношения, Дмитрий Иванович послал к нему, как уже говорилось выше, испытанных знатоков золотоордынских дел Толбугу и Мокшея, а не каких-либо сурожских купцов. Во-вторых, главный опыт и главные знания этих купцов были связаны, конечно же, с крымскими генуэзскими центрами, и, беря их с собой в поход на Мамая, Дмитрий Иванович исходил именно из этого; в «Сказании о Мамаевом побоище» ясно сказано, что гости-сурожане «знаемы... в фрязех» (то есть в итальянцах).
А отсюда, без сомнения, следует, что Дмитрию Ивановичу была вполне известна огромная роль итальянцев Кафы в стане Мамая.
Не приходится уже говорить о том, что, согласно тому же «Сказанию», Мамай после Куликовской битвы сделал не что иное, как «прибеже ко граду Кафе... И собрав остаточную свою силу, и еще хотяше изгоном (набегом) итти на Русскую землю»,- то есть именно в Кафе «организовывался» его новый поход. И когда затем по дороге на Русь он был в причерноморской степи перехвачен и окончательно добит Тохтамышем, «Мамай же прибеже пакы (снова, опять) в Кафу... ту(т) убиен бысть фрязи» (то есть убит итальянцами - очевидно, как не оправдавший возлагавшихся на него надежд воитель).
Итак, целая цепь исторических фактов, запечатленных в «Сказании о Мамаевом побоище», свидетельствует о ведущей, определяю-щей роли итальянцев в походе Мамая на Москву; «фрязы» упомянуты и на первой, и на последней страницах «Сказания».
При этом необходимо иметь в виду, что, согласно современным представлениям, «информация», содержащаяся в «Сказании», почти всецело достоверна. Много лет изучавший «историю» создания самого этого «Сказания» член-корреспондент РАН Л. А. Дмитриев доказывал, что в основу его легло произведение, написанное вскоре же после Куликовской битвы, в конце XIV века:
«И у нас есть основания,- заключал исследователь,- утверждать, что в большинстве подробностей и деталей «Сказания» исторического характера, не имеющих соответствий в пространной летописной повести, перед нами не поздние домыслы, а отражение фактов, не зафиксированных другими источниками [51]».
Наряду с ведущей ролью итальянцев по-своему не менее существенна другая тема - союз Мамая с великим князем Литовским Ягайло. Правда, именно в связи с этим нередко ставился вопрос о «недостоверности» сведений «Сказания». Ибо во многих списках «Сказания» вместо Ягайло, который правил Литвой в 1380 году, выступает его, гораздо более известный на Руси, отец - Ольгерд, умерший еще в 1377 году. И стремясь продемонстрировать недостаточную надежность «информации», содержащейся в «Сказании», Л. А. Дмитриев называет три «анахронизма»: Ольгерд вместо Ягайло, присутствие в Москве во время Куликовской битвы митрополита Киприана, который, мол, находился тогда в Киеве, и, наконец, молитва Дмитрия Ивановича перед Владимирской иконой Богоматери, приносившейся в Москву только в 1395 году, во время движения к Руси войск Тимура.
Однако сам Л. А. Дмитриев здесь же признает вероятность принесения в Москву в 1380 году наиболее чтимой иконы - с последующим возвратом ее во Владимир (как было и в 1395 году). Далее, украинский историк Ф. М. Шабульдо в 1987 году убедительнейшим образом доказал, что митрополит Киприан прибыл в Москву уже 3 мая 1380 года - то есть за четыре месяца до битвы - и, кстати сказать, еще в Киеве во многом содействовал укреплению сил Дмитрия Ивановича [52].
Наконец, в тех списках «Сказания», где в качестве союзника Мамая предстает Ягайло, он не раз именуется «Ягайло Ольгердовичем», и не исключено, что переписчики, которым было хорошо известно имя Ольгерда (Ягайло, как уже говорилось, был знаком Руси гораздо меньше), приняв слово «Ягайло» за некую добавку к знакомому имени, превратили отчество в имя.
Впрочем, если уж говорить о неверных сведениях в «Сказании», к таковым можно отнести, как видим, только одну эту замену Ягайло на Ольгерда (ибо сведения «Сказания» о Киприане всецело достоверны, а Владимирская икона вполне могла на время появиться в 1380 году в Москве).
Весьма существенно, что о союзнике Мамая «Ольгерде» - то есть, в действительности, о Ягайло Ольгердовиче - в «Сказании» сообщено: «...он почитает закон латыньский» - то есть католицизм. Правда, Ягайло официально принял католичество уже после Куликовской битвы, но склонялся он к этому с самого начала своего правления.
Как писал В. Т. Пашуто, посвятивший много лет изучению истории Великого княжества Литовского, Ягайло сразу же после прихода к власти в 1377 году, «видя неуспех восточной политики Ольгерда, твердо решил добиваться ее поддержки католическими державами и папством ценою принятия христианства[53]» (католического).
И вот что необходимо принять во внимание. Выше было показа-но, что папа Климент VI (1342-1352) во второй половине 1340-х годов, то есть за четыре десятилетия до Куликовской битвы, «направлял» одновременно действия и западных соседей Руси, и итальянцев в Крыму; это была единая политика на всем протяжении не раз упоминавшейся «линии» между Западом и Евразией.
Во время Куликовской битвы на папском престоле находился Урбан VI (1378-1389), который, как сообщает Б. Я. Рамм, издал буллу, предписывающую «магистру Ордена доминиканцев назначить специального инквизитора «для Руси и Валахии» (область между Карпатами и Дунаем.- В.К.).В булле подчеркивается право и обязанность инквизитора, пользуясь всеми средствами, какими инквизиция располагает, искоренять «заблуждения» на Руси... Тот же папа предложил насильственно обращать в католичество русских на землях, подвластных Литве, Польше и т.п., применяя со всей строгостью принудительные меры вплоть до телесных наказаний[54]». Точно известно, что сразу же после того, как Ягайло стал Великим князем Литовским, он завязывает отношения с папой Урбаном VI и направляет своего брата и единомышленника Скиргайло (в 1378 году) в Польшу для встречи с представителями Рима.
Прямых сведений о «направляющих» указаниях Урбана VI в адрескрымских итальянцев не имеется, однако союзничество Ягайло и нахолившегося в Крыму, на расстоянии 1300 км (по прямой) от Вильно, Мамая едва ли обошлось без папской «координации» усилий на севере и на юге (которая, как мы точно знаем, имела место ранее, при Клименте VI).
В «Сказании о Мамаевом побоище» в качестве единственного «посредника» между Ягайло и Мамаем представлен рязанский князь Олег. Находясь поблизости от тогдашней литовской границы, Олег мог играть роль определенного связующего звена между двумя союзниками, но едва ли он был способен «устроить» сам этот союз, в результате которого, как сообщается в «Сказании», «поиде к Мамаю на помощь... великий князь Ягайло Литовский с своею силою: литвою, и жмоти (жмудью), и ляхи, и немцы». За этим явственно видны направляющие действия папства (не раз описанные выше), которое в то же время воздействовало и на Мамая - через крымских итальянцев.
Ягайло, как известно, немного не поспел привести свои войска на Куликово поле. Но он шел с запада туда же, куда и Мамай с юга. И теперь следует подвести определенные итоги вышеизложенному. Как было показано, генуэзская Кафа с конца XIII и до середины XIV векапостоянно подвергалась нападениям золотоордынских войск, но после убийства хана Джанибека (1357 г.) они прекращаются, и нет никаких сообщений о подобных нападениях вплоть до Куликовской битвы. Естественно прийти к выводу, что любимец нового хана Бердибека, Мамай, давно находившийся в Крыму, кардинально изменил политику в отношении пришельцев из Италии. Уже в 1357 году генуэзцы, которые в течение предыдущих почти ста лет своего присутствия в Крыму владели только одной Кафой, основывают свою колонию в Чембало (Балаклава, недалеко от нынешнего Севастополя) и начинают воздвигать здесь неприступную цитадель. В 1365 году они овладевают Солдайей (Судаком), где создается монументальная крепость, а затем - в период не позднее 1374 года - их «консульства» размещаются, как сообщено в трактате видного исследователя средневекового Крыма А. Л. Якобсона, в Горзоне (Херсонесе, ныне в пределах Севастополя), Ялите (Ялте), Пертинике (Партените, вблизи Гурзуфа), Луске (Алуште), Воспоро (Керчи) - то есть на протяжении всего побережья Крыма[55]!
Некоторые историки утверждали, что это решительнейшее расширение генуэзских владений было обусловлено начавшейся после убийства хана Бердибека смутой в Золотой Орде, которая теперь-де уже не могла сопротивляться натиску генуэзцев. Однако, во-первых, Чембало оказалось в их руках еще при Бердибеке (который высоко вознес Мамая), а во-вторых, как явствует из цитированных выше армянских «памятных записей», обладавший мощной военной силой Мамай властвовал в Крыму и в 1365 году, когда генуэзцы завладели Солдайей (Судаком), и позднее.
И едва ли можно усомниться в том, что Мамай, в отличие от золотоордынских правителей, находился в теснейшем союзе с генуэзцами, и, в частности, его зафиксированные в приведенной выше армянской записи «сборы» в 1365 году в очередной поход на Золотую Орду проходили, по всей вероятности, при активной поддержке генуэзцев; как пишет в своем исследовании Г. М. Прохоров, «с генуэзцами он (Мамай.- В. К.) мог расплачиваться землями своих крымских владений[56]».
Но, как уже говорилось, неоднократные попытки Мамая захватить власть в Золотой Орде оказались тщетными. И тогда его направили на Русь.
М. Н. Тихомиров доказал, что «итальянцы, «фряги» русских источников, появляются в Москве и на севере Руси уже в первой половине XIV в., как показывает грамота Дмитрия Донского. Великий князь ссылается на старый порядок, «пошлину», существовавшую еще при его деде Иване Калите, следовательно, до 1340 г. Великий князь жалует «Печорою» некоего Андрея Фрязина и его дядю Матвея. Обоих «фрязинов» привлекли на далекий север, в Печору, вероятно, поиски дорогих и ходовых товаров средневековья: пушнины, моржовых клыков и ловчих птиц[57]».
Отдельные купцы,- к тому же, конечно, покупавшие у великого князя за большую плату «лицензии»,- разумеется, не представляли для Руси никакой опасности. Но появление их даже и на дальнем русском Севере свидетельствует о стратегической «устремленности» крымских «фрягов».
Выше цитировалось сообщение «Сказания» о том, что Мамай шел на Москву, дабы изгнать русских князей и сесть на их место. Ханы Золотой Орды никогда не имели подобных намерений, и цель эта была поставлена, надо думать, генуэзцами.
Все это объясняет главную «загадку»: почему Русь только один раз за почти два с половиной столетия «монгольской эпохи» вышла в широкое поле для смертельной схватки?.. В связи с этим нельзя не упомянуть, что преподобный Сергий Радонежский за какое-то время до Куликовской битвы отказался благословить великого князя на войну с Мамаем. В одной из рукописей жития величайшего русского святого приведено его прямое возражение Дмитрию Ивановичу: «...пошлина (исконный порядок, установление) твоя држит (удерживает, препятствует), покорятися ордынскому царю должно[58]». Нет оснований сомневаться, что преп. Сергий действительно сказал так. Однако, по всей вероятности, слова эти были произнесены за достаточно длительное время перед Куликовской битвой, когда, надо думать, в Троицкой обители еще не знали со всей ясностью, что представляет собой в действительности Мамай, и видели в нем «традиционного» хана Золотой Орды, «царя».
Накануне же Куликовской битвы Сергий Радонежский сказал совсем иное: «Подобает ти, господине, пещися о врученном от Бога христоименитому стаду. Пойди противу безбожных, и Богу помогающи ти, победиши».
В связи с этим весьма многозначительно то место из «Сказания», в котором сообщается о реакции рязанского князя Олега на выступление Дмитрия Ивановича против Мамая. Я стремился на протяжении своей работы цитировать «Сказание» в подлиннике, полагая, что древнерусская речь понятна и без перевода. Но эпизод с Олегом сложен по своему языку, и потому даю его в переводе М. Н. Тихомирова.
Узнав о решении Московского князя, Олег говорит: «Я раньше думал, что не следует русским князьям противиться восточному царю. А ныне как понять? Откуда такая помощь Дмитрию Ивановичу?..» И бояре его (Олега.- В. К.) сказали ему: «...в вотчине великого князя близ Москвы живет монах, Сергием зовут, очень прозорливый. Тот вооружил его и дал ему пособников из своих монахов[59]»
Уже говорилось, что Куликовская битва имела всемирное значение. Об этом провозглашено в «Задонщине» (близкий текст есть и в списках «Сказания»). После победы Руси, утверждается здесь, «шибла понеслась слава к Железным Вратам и к Караначи (Орнач, Ургенч), к Риму и к Кафе по морю, и к Торнаву и оттоле ко Царьграду». Таким образом, указаны три «направления» пути славы: на восток - к Дербенту (Железные Ворота) и Ургенчу (столице Хорезма), которые входили тогда в «монгольский мир», на запад, в католический мир - к Риму через Кафу (связывание Кафы с папским Римом многозначительно), и на православный юг - через древнюю болгарскую столицу Тырново к Константинополю.
Кто-либо может подумать, что утверждение о столь широком распространении «славы» представляет собой только торжественную риторику - и глубоко ошибется, ибо весть о разгроме Мамая достигла и намного более дальних городов, нежели названные в «Задонщине». Так, об этом писал в расположенном в 1500 км к югу от Ургенча, уже недалеко от Индийского океана, городе Ширазе виднейший персидский историк конца XIV - начала XV века Низам-ад-дин Шами [60]. И на другом «направлении эта слава» достигла города, расположенного в 1500 км к югу от Константинополя: о разгроме Мамая сказано в трактате жившего в Каире выдающегося арабского историка Ибн Халдуна (1332-1406 [61]). Что же касается Константинополя, огромное значение Куликовской битвы сознавали там во всей полноте; это показано в уже упоминавшемся замечательном труде Г. М. Прохорова «Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы» (1978).
У нас нет прямых сведений о реакции Рима на великую битву, но выше приводилось суждение много работавшего в итальянских архивах С. П. Карпова о неизученных «богатствах» тамошних материалов, которых хватит «не одному поколению историков и архивистов». Впрочем, мы располагаем вполне достаточными для понимания существа дела сведениями из германской части католического мира. О Куликовской битве писал, например, ее современник монах-францисканец и хронист Дитмар Любекский, а позднее «обобщающую» характеристику в своем сочинении «Вандалия» дал ей виднейший германский историк XV века Альберт Кранц, который являлся «деканом духовного капитула» Гамбурга - то есть вторым лицом в католической иерархии этого германского города:
«В это время между русскими и татарами произошло величайшее в памяти людей сражение... Победители русские захватили немалую добычу...Но недолго русские радовались этой победе,потому что та-тары, соединившись с литовцами, устремились за русскими, уже возвращавшимися назад, и добычу, которую потеряли, отняли и многих из русских, повергнув, убили. Было это в 1381 г. (ошибка на один год.- В. К.) после рождения Христа. В это время в Любеке собрался съезд и сходка всех городов общества, которое называется Ганза [62]».
Сведения о битве и были получены, очевидно, от ганзейских купцов, торговавших с Новгородом, о чем убедительно писал С. Н. Азбелев, специально изучавший вопрос о роли новгородцев в Куликовской битве.
В сообщении Альберта Кранца, доказывает С. Н. Азбелев, речь идет «о нападении литовского войска на новгородский отряд, возвращавшийся... в Новгород вдоль литовского рубежа. Весьма возможно, что справедливо и дополнительное указание Кранца, который пишет, что в этом нападении участвовали также и татары: часть бежавших с Куликова поля татар могла присоединиться к литовским отрядам... Сохранилась запись Епифания Премудрого, датированная 20 сентября 1380 г. (т. е. через 12 дней после Куликовской битвы): «...весть приде, яко литва грядут с агаряны» (т. е. с татарами)... однако столкновение с новгородцами, очевидно, исчерпало военный потенциал литовского войска [63]».
Германская «информация» о великой битве особенно существенна в том отношении, что иерарх католической церкви Альберт Кранц явно недоволен победой русских в «величайшем в памяти людей» (по его определению) сражении и не без злорадства сообщает о мести победителям, стремясь, к тому же, преувеличить ее действительные масштабы и значение.
Между тем в монгольском мире (например, в упомянутой ширазской хронике), не говоря уже о византийском, православном мире, разгром Мамая был воспринят совсем по-иному. И тут нельзя не вспомнить суждения о смысле Куликовской битвы, принадлежащие С. М. Соловьеву.
В своей знаменитой «Истории...» он писал, что «такой битвы, как Куликовская, еще не бывало прежде на Руси; от подобных битв давно уже отвыкла Европа. Побоища подобного рода происходили... в начале так называемых средних веков... во время страшных столкновений между европейскими и азиатскими народами... Куликовская победа... была знаком торжества Европы над Азиею...» Она должна была «решить великий в истории человечества вопрос - которой из этих частей света восторжествовать над другою? Таково всемирно-историческое значение Куликовской битвы [64]».
В этом несомненно ложном истолковании всемирно-исторического значения (опять-таки - несомненного!) Куликовской битвы выразилось, во-первых, мощное воздействие идеологии Запада (С. М. Соловьев, в сущности, преподносит Европу в качестве безусловного воплощения добра, а Азию - как бы «абсолютного зла»), и, во-вторых, недостаточная изученность реальной истории XIV века. Многочисленнейшие отдельные факты и, шире, тенденции этой истории, представленные на предыдущих страницах, опровергают господствующее до сих пор понимание Куликовской битвы как противоборства Руси с Золотой Ордой или - в глобальном смысле - Европы с Азией.
Мамаева Орда, конечно, имела азиатское происхождение, но всецело оторвавшийся и отчужденный от монгольского государства Мамай вступил в теснейший союз с генуэзцами Кафы, то есть с авангардной силой Запада, и стал выполнять его волю, его «задания», включился в ту политику, или, вернее, геополитику, которую Запад, руководимый папством, осуществлял в XIV столетии на всем протяжении «линии», отделявшей его от православной цивилизации.
В повестях и сказаниях конца XIV - начала XVI века не раз с полной определенностью утверждается, что Мамай имел целью сокрушение Православия, что он шел на Русь, дабы «разорити Православную Веру и оскверънити Святые Церкви и всему Христианству хощеть покорену от него быти».
Особенно примечательно в этом отношении одно место из «Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского» (ввиду архаичности текста цитирую перевод М. А. Салминой): «Мамай же, подстрекаемый лукавыми советниками, которые христианской веры держались, а сами творили дела нечестивых (о том, кто же были эти «советники», стоит поразмыслить...- В. К.), сказал князьям и вельможам своим: «Захвачу землю Русскую, и церкви христианские разорю[65]...».
Золотая Орда вовсе не преследовала подобную цель; более того, XIV-XV века были периодом высочайшего расцвета Православия на Руси, что доказывается, например, в известном сочинении «Святые Древней Руси» Георгия Федотова - хотя этот автор, будучи принципиальным «западником», крайне негативно относился к Золотой Орде.
И еще одно. В знаменитом сборнике Владимира Даля «Пословицы русского народа» содержится (даже в двух вариантах) пословица: «Много нам бед наделали - хан крымский да папа римский» (издание 1957 г., с. 348; см. также с. 144). Объединение, сближение столь далеких друг от друга, казалось бы, не имеющих ничего общего источников «бед» было бы не очень логично, если бы не имела места та историческая реальность, о которой идет речь и которая запечатлелась так или иначе в сказаниях о Куликовской битве, где связаны, соединены хозяин Крыма Мамай, «фряжская» Кафа и Рим. Я отнюдь не утверждаю, что приведенная пословица непосредственно «отразила» реальность 1380 года, но все же считаю возможным усматривать в ней связь и с этой реальностью, след своего рода исторической прапамяти о ней.
В свете всего вышеизложенного становится всецело ясной «загадка», о которой мы говорили в самом начале: почему Русь почти полтора столетия не вступала в противоборство с Золотой Ордой, а против Мамая вышла на бой столь решительно. Точно так же ясно и позднейшее - столетнее - «покорство» Руси Золотой Орде.
Но, как уже отмечалось, набег Тохтамыша на Москву через два года после Куликовской битвы вроде бы категорически противоречит предлагаемому пониманию исторической ситуации. И господствует представление, что этот набег был своего рода местью за поражение Мамая и актом восстановления якобы утраченной Золотой Ордой власти над Русью, хотя два описанных выше русских посольства к Тохтамышу - осенью 1380 года, сразу после битвы, и в начале 1381 года, после окончательного разгрома Мамая самим Тохтамышем - свидетельствуют, что Москва вовсе не имела намерения разорвать свои вассальные отношения с Золотой Ордой.
Пути к пониманию существа дела достаточно четко намечены в уже упомянутом исследовании И. Б. Грекова «Восточная Европа и упадок Золотой Орды» (1975), где показано, что Куликовская победа коренным образом изменила все соотношение сил.
Дмитрий Донской стал после нее, писал исследователь, «наиболее могущественной политической фигурой Восточной Европы», что особенно очевидно выразилось в событиях в Великом княжестве Литовском: «Если накануне битвы лишь отдельные литовско-русские князья (речь идет о Гедиминовичах, правивших на землях с русским, точнее, с западнорусским населением.-В.К.) сотрудничали с Москвой... то после победы на Куликовом поле заметно сократилось число активных сторонников Ягайло в Литовской Руси, а вместе с тем резко увеличился круг явных союзников Дмитрия Донского из среды феодалов, православного духовенства и горожан Литовско-Русского государства [66]».
Особенно существенно, что активным сторонником прочного со-юза с Москвой явился князь Кейстут (сын Гедимина, дядя Ягайло), о чем подробно говорится и в книге И. Б. Грекова, и в развивающем эти ее идеи тщательном исследовании украинского историка Ф. М. Шабульдо «Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовской (Киев, 1987), который пишет, в частности:
«В октябре 1381 г. князь Кейстут, опираясь на поддержку группировавшихся вокруг него русских и литовских феодалов, захватил Вильно и отстранил от власти Ягайло, дискредитировавшего себя союзом с Мамаем. Став великим князем литовским, Кейстут проводил политику сближения с Московским великим княжеством» (с. 132).
Если ранее Русь постоянно ослаблял непрекращавшийся натиск со стороны Литвы, то после Куликовской победы Москва обрела возможность стать объединяющим центром Восточной Европы в целом. Очень характерно, что ближайшим сподвижником Дмитрия Ивановича стал тогда литовский князь Остей - внук того самого Ольгерда, который многократно предпринимал агрессивные походы на Москву; и особенно знаменательно, что именно Остею Дмитрий Иванович - который, как сказано в летописи, сам «не подъя рукы на царя» - поручил возглавить оборону Москвы во время набега Тохтамыша!
Выразившееся в обрисованных только что фактах небывалое до того возвышение роли Москвы, надо думать, глубоко обеспокоило искушенного в политических делах Тохтамыша, и он счел необходимым нанести жестокий удар по Москве, опасаясь дальнейшего расширения ее политической роли и роста ее могущества. Почти одновременно с набегом Тохтамыша, в том же августе 1382 года, Ягайло в Литве сумел свергнуть и убить союзника Москвы Кейстута...
И то и другое являло собой, конечно, поражение Москвы; однако плоды победы на Кулцковом поле, во всем ее охарактеризованном выше значении и смысле, эти поражения не перечеркивали. Московская Русь обрела в этой победе незыблемую основу грядущей великой мировой державы, что стало выявляться уже при Иване III. Это было бы, конечно, невозможно, если бы Дмитрий Иванович выходил на Куликово поле, чтобы не платить большую дань Мамаю (а именно так, увы, толкуют причину столкновения многие нынешние историки).
Стоит в связи с этим сказать, что сам поэтический образ Куликовской битвы в «Сказании о Мамаевом побоище» представляет ее как грандиозное, прямо-таки «геологическое» потрясение. Накануне битвы - воистину прекрасное природное бытие: «...осень же бе тогда долга, и днем летним еще сияющим и теплота бысть и тихость»; однако на рассвете 8 сентября «земля гремит, а ту грозу подает на восток до моря, назапад же паки до Дуная. Поле же то Куликово пригибающися, вострепета лузи (луга) и болота, реки и езера из мест своих выступиша..» Слово здесь как бы само по себе воплотило осознание великого значения битвы...
Окончание следует
Примечания:
[22] Тойнби А. Дж. Цит. соч., с. 144, 145.
[23] Винтер Е. Россия в политике папской курии в XIV в.- В кн.: Вопросы истории религии и атеизма. Сб. статей. VI.- М., 1958, с. 291-292, 294, 296-297.
[24] Византийский временник. Т. 1 (XXVI).- М., 1947, с. 213.
[25] См.: Григорьев В. Обзор политической истории хазаров- СПб., 1835, с. 26, 34. Следует напомнить, что основная территория Крыма была в свое время частью Хазарского каганата. Во время его разгрома (в 960-х годах) князь Святослав миновал в своем походе Крым, и местное население продолжало называть себя «хазарами» - как оно, очевидно, и «представилось» прибывшим в Крым итальянцам, которые усвоили это название: для них Крым был «Газарией». И римские папы в своих буллах настаивали на крещении именно «газар», понимая под ними основное население Крыма.
[26] Тунманн. Крымское ханство.- Симферополь, 1991, с. 35.
[27] Византия. Средиземноморье. Славянский мир.- М., 1991, с. 33, 34.
[28] Итоги и задачи изучения внешней политики России.- М., 1981, с. 55.
[29] Гейд В. Итальянские колонии на побережье Черного и Азовского морей.- Симферополь, 1915, с. 47.
[30] Барсамов Н. Феодосия. Историко-краеведческий очерк.- Симферополь, 1957, с. 31-32.
[31] Рамм Б. Я. Папство и РусьвХ-XV веках-М.-Л., 1959, с. 211-212.
[32] Пашуто В. Т. Возрождение Великороссии и судьбы восточных славян.- В кн.: Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства.-М., 1982, с. 25.
[33] Карпов С. П. Путями средневековых мореходов. Черноморская навигация Венецианской республики в XIII-XV вв.- М., 1994.
[34] Секиринский С. А. Очерки истории Сурожа IX-XV веков-Симферополь, 1955, с. 28.
[35] Микаелян В. А. На Крымской земле. История армянских поселений в Крыму.- Ереван, 1974, с. 72.
[36] См. об этом: Очерки истории СССР. Период феодализма IX-XV вв. Ч. II, с. 446; Якобсон А. Л. Средневековый Крым.- М.- Л., 1964. с. 176.
[37] Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Золотая Орда и ее падение.- М-Л., 1950, с. 88.
[38] Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 1 -- СПб., 1884, с. 162.
[39] Гейд В. Цит. соч., с. 48.
[40] Карпов С. П. Источники по истории Причерноморья и Древней Руси в итальянских архивах.- Вестник Московского университета. Сер. 8. История.- 1994, № 1, с. 5.
[41] Полубояринова М. Д. Русские люди в Золотой Орде.- М., 1978, с. 25.
[42] Гейденштейн Рейнгольд. Записки о Московской войне (1578-1582) - СПб., 1889, с. 195.
[43] Надинский П. Н. Очерки по истории Крыма. Ч. 1.- Симферополь, 1951, с. 59,61.
[44] Тихомиров М. Н. Древняя Москва (XIII-XV вв.).- М., 1947 с. 93-94.
[45] Гумилев Л. Н. Год рождения 1380...- «Декоративное искусство», 1979, № 8, с. 34-37; он же: Эпоха Куликовской битвы.- «Огонек», 1980, № 36, с. 16- 17; он же: Древняя Русь и Великая Степь.- М., 1989. с. 617-640.
[46] Прохоров Г. М. Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы-Л.,1978, с. 5.
[47] Карпов С. П. Цит. соч., с. 10.
[48] См.: Соловьев Михаил. У Дона Великого. Историческая повесть о Куликовской битве.- М., 1983, с. 146 и Рабинович М. Не сразу Москва строилась- М 1982, с. 34.
[49] Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Цит. соч., с. 292.
[50] Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в Х1У-ХУ веках- М., 1960, с. 610.
[51] Сказания и повести о Куликовской битве.-Л., 1982, с. 347.
[52] Шабульдо Ф. М. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского-Киев, 1987, с. 118-129
[53] Пашуто В. Т. Цит. соч., с. 41.
[54] Рамм Б. Я. Цит. соч., с. 214.
[55] Якобсон А. Л. Цит. соч., с. 173.
[56] Прохоров Г. М. Цит. соч., с. 108.
[57] Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией- М., 1969, с. 32-33.
[58] Тихонравов Н. Древние жития Сергия Радонежского. Т. 1.-М., 1892, с. 137.
[59] Повести о Куликовской битве.-М., 1959, с. 258.
[60] Тизенгаузен В. Г. Цит. соч.. Т. II, с. 109.
[61] Там же, Т. 1, с. 389.
[62] См.: Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище».- В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла.- М-Л., 1966, с. 508.
[63] Азбелев С. Н. Историзм былин и специфика фольклора- Л., 1982, с. 162-163.
[64] Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. II-М., 1960, с. 287.
[65] Памятники литературы Древней Руси. XIV- середина ХУ века-М., 1981, с. 211.
[66] Греков И. Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды (на рубеже Х1У-ХУ вв.).- М., 1975, с. 137.
Источник: История Руси и русского слова. Кожинов В.В.
1. Re: Истинный смысл и значение Куликовской битвы. Часть 3