Ложный пророк

Ниже мы помещаем статью 1908 года (Впервые опубликована[1]: Волынские Епархиальные Ведомости.- 1908.- №12.- С. 239-243 (часть неоф.)) одного из известных русских архипастырей, митрополита (тогда - архиепископа Волынского и Житомирского) Антония (Храповицкого) (1863-1936).

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по изд.: Антоний (Храповицкий), архиеп. Полное собрание сочинений. В 3-х т. Изд. 2-е. Том III. - СПб.: Издание И.Л. Тузова, 1911. - С. 184-189) подготовил доктор исторических наук, профессор А. Д. Каплин. Курсив в тексте - авторский. Цитаты, ссылки и сокращения оставлены без изменений. Постраничные ссылки заменены концевыми. Подзаголовок - составителя.

 + + +

Гораздо отраднее для сердца говорить о ближнем хорошо, нежели худо, особенно в том случае, если приходится говорить о человеке, с которым делил задушевные беседы; но если ложные похвалы его личности поддерживают собою целую систему ложных убеждений, то надо обличить эту ложь.

Я видался много раз с В. С. Соловьевым от 1886 до 1895 года, да и после, до самой его смерти не прерывал знакомства с ним. Это был высоко одаренный человек с разнообразными познаниями, с недюжинным талантом поэтическим и с крупным талантом философским. Но он вовсе не был аскетом и вовсе не был человеком искренним. Слишком ранняя знаменитость, - с 23 лет от роду, нравственно извратила его точно так же, как и нескольких близких мне духовных лиц, семейных и монашествующих. Потребность огромной восторгающейся аудитории есть своего рода алкоголизм, и он почти всегда соединяется впоследствии с алкоголизмом запойным, что и случилось с бедным Владимиром Сергеевичем еще в молодости. Он был форменный алкоголик, и в этом заключалась причина его недолгой жизни.

Драпируясь с 25-летнего возраста во внешность Иоанна Крестителя (по известной картине Иванова), Соловьев распространял слухи о своем девстве, о невкушении им мяса и пр., но все это продолжалось до его первого падения и затем сменилось самым разнузданным препровождением времени, хотя бедный философ и продолжал поддерживать слухи о своей святости.

Впоследствии, когда нравы публики стали свободнее, наш писатель, уже окончательно распустившийся, довольно безцеремонно описал свое падение в рассказе: «В вагоне» («Вестник Европы»). Падение талантливого философа шло, конечно, постепенно. Если проследить его постоянное уклонение в сторону то одного, то другого учения, наряду с выражениями скептицизма и цинизма, с осмеиванием всего, пред чем он преклонялся в молодости, то читатель легко увидит, что именно тщеславие и чувственность были регуляторами его неустойчивой, хотя повторяю, сильной творческой мысли.

Сперва славянофил - последователь Киреевского, Соловьев начинает склоняться к полонофильству, (на что повлияла одна женщина полька), к юдофильству и космополитизму, затем далее воспевает папизм, прямо защищает непогрешимость папы в изданной за границей на французском языке брошюре. В это же время он перемигивается с дарвинизмом и революцией, а по временам допускает крайне циничные выходки против всякой вообще этики («греши и не кайся» и т. п. афоризмы автора).

Собственно начало нравственных уклонений нашего писателя очень скоро последовало за зенитом его учебной славы. Его лекции в 70-х годах привлекали в университет тысячную толпу слушателей, но русская лень не давала ему возможности набирать материала более, чем на 5 - 6 лекций в году, так что некрологи Соловьева совершенно напрасно называют его профессором петербургского университета, лишенного кафедры за свои убеждения. Профессором он никогда не был, а был автором нескольких публичных лекций в году на университетской кафедре. Не имея усердия трудиться над составлением целого курса науки, В. С. Соловьев еще в молодости решился на один весьма неодобрительный шаг. Он предложил столичной публике ряд «чтений о Богочеловечестве», правда, довольно туманных, но тем более пикантных в глазах нашей не мудрой аудитории. Посещать, а затем превозносить эти лекции и устно, и печатно было признаком хорошего тона, и до настоящего времени почитатели покойного философа называют их шедевром его ученого творчества. Однако, увы, эти чтения представляют плагиат с Шеллинга, о чем неоднократно упоминалось в духовных журналах еще в прошлом столетии, но таковых журналов (единственно осведомленных в области наук философских) наши публицисты не читают, да если и прочитали бы, то все равно сделают вид, что не читали, потому что ведь из них едва ли десятый желает знать и говорить истину, а девять из десяти остерегаются лишь такой неправды, за которую можно «оскандалиться».

Та же погоня за славой, которая толкнула талантливого философа на первый плагиат, перегоняла его из лагеря в лагерь, чтобы «угождать всем людям без изъятья». Однако наш мыслитель был всегда настолько хитер, что в каждой статейке оставлял себе маленькую лазейку, чтобы безнаказанно выбежать из своего лагеря, когда понадобится, - конечно, при помощи лжи, иногда вовсе безцеремонной. Так напр., издавая одною рукой апологию папской непогрешимости, он писал и печатал заявления, что никогда не принимал и не примет католичества (см. его два письма к архимандриту Антонию). В это время он был уже тайным униатом, т. е. исповедывал все католические догматы, принадлежал к римско-католической церкви, но на началах унии, т. е. с сохранением восточного обряда.

С 1891 года, или ранее, его духовник о. Варнава (в Гефсиманском ските близ Троице-Сергиевой лавре) отказался его исповедывать («исповедуйся у своих ксендзов»), но Соловьев об этом также тщательно умалчивает, как и о своем служении Бахусу, которое свело его безвременно в могилу.

Отступники всегда вооружаются на тех, кто по преимуществу служит для них живым укором. Поэтому Соловьев с особою резкостью и без сохранения какой-либо исторической правды поносил наших славянофилов, идеи которых создали его первоначальную славу в России. Ведь обе диссертации Соловьева («Кризис западной философии» и «Критика отвлеченных начал») есть ни что иное, как распространение статей И. В. Киреевского о западной философии. Итак, понося славянофилов, Соловьев старался свести это возвышенное учение о христианской культуре, о культуре моральной, в противовес правовой, - на один политический панславизм и, издеваясь над ним, противопоставлял ему ожидаемый панмонголизм.

Это слово было в полном ходу 15 лет тому назад, а для того, чтобы пускать его в ход, не надо было быть пророком, как выражено в статье в № 383 нашей газеты[2]. Еще в 1896 г. я переслал академику Васильеву трактат китайского миссионера Иннокентия Ольховского о вооружении Китая, о панмонголизме и неизбежности скорой и страшной войны России с Китаем. Война эта, разыгравшаяся в 1900 году, не оказалась столь страшной, но и Соловьев в своем «пророческом» стихотворении разумел не Японию, а Китай, и явился таким же пророком, как и мы с вами, если заявим, что в феврале наступят оттепели, в марте покажется травка, а летом, вероятно повторится холера.

Правда Соловьев не прочь был внушать своим почитателям, будто он существо сверхъестественное и, пропагандируя учение (один из первых в России) нравственного нигилиста Нитцше, он иногда шептал своим друзьям, что очень боится мести диавола за изданную им книжку «Антихрист», книжку действительно весьма талантливую, близкую по содержанию к святоотеческим толкованиям на Апокалипсис, но отравленную ядом латинской унии и весьма оскорбительно и несправедливо определяющую сущность православия, только как привязанность к старине.

Одною из талантливейших книг по русской философии нужно признать том Соловьева - «Оправдание добра», где автор сообщает науке собственные, весьма свежие философские интуиции и дает блестящие характеристики целым философским направлениям, целым эпохам и культурам.

Однако, имея столько действительных талантов, автор глубоко унизил их желанием представить собою и такие совершенства, коих у него не было, т. е. своим постоянным ломанием, ложью и притворством. Газеты сообщают, будто эти качества не оставляли его и на смертном одре. Он говорил тогда своим близким: «не давайте мне засыпать, я еще должен молиться о спасении евреев» и при этом читал на «еврейском языке псалмы». Мы имеем основательные причины сомневаться в знании Соловьевым псалмов даже на славянском языке, а по-еврейски он умел только разбирать буквы и обходиться кое-как с учебным словарем. Но, видимо, желание, «выдавать себя за кого-то великого» (Деян. VIII, 9) не оставляло его, как Симона Волхва, и тогда, когда пришел час вознести последнее моление к Божественному милосердию за свою заблудшую душу. Впрочем, все-таки он исповедался и причастился.

Что же? спросите вы, - наш великий Соловьев был, по вашему, жалкий фигляр? Нет, отвечу я, но прежде всего прославлять его стала наша журналистика только лет за 10 до его смерти, когда он начал уже исписываться, но за то стал безцеремонно якшаться с революционерами и оплевывать свою родину. А чем можно больше угодить нашей публике, как не этим последним? Вспомните литературный вечер в «Бесах» Достоевского и речь помешанного профессора. - Соловьев - не фигляр, это - человек высокого таланта, несомненной учености, но он никогда не отдавался серьезно, всею душой своим убеждениям, а потому часто менял их, или вернее сказать, никогда не имел твердых убеждений. Это барин - озорник, как мне недавно удачно характеризовал один художник Льва Толстого. Барин озорник, который то в меланхолию ударится, то в флирт, то вообразит себя пророком, то революционером - а ренское винцо подбадривает фантазию, дамочки - еще более, и так промотает человек свою жизнь, а о вечности подумать серьезно не успеет.

Известная басня Крылова: «Писатель и разбойник» красноречиво описывает вредное влияние литературных фантазеров, тем более вредное, чем сильнее умом был его виновник.

Таково и влияние Соловьева. Вся плеяда наших профессиональных лжецов: братьев Трубецких, Розановых, Петровых, Семеновых, вся эта на перебой лгущая компания - плоды соловьевской декаденщины и, по большей части, его ученики и приятели. Пользуясь безпросветным невежеством русского общества в христианском учении, в Библии и истории Церкви, они допускают самые невероятные вещи. Розанов выдумывает несуществующие тексты в Библии, Трубецкой С. преспокойно «скатал» свою нелепую диссертацию о Логосе с двух противоречащих друг другу немецких книг, Мережковский и Розанов вкупе проповедуют заповеди Моисея, особенно седьмую, без отрицательной частицы не, и все вместе изображают собою современных николаитов или хлыстов самого низшего разбора.

На днях мне попалось в «Revue des Eglises» письмо Мережковского, где он доказывает, что наши революционеры, не веруя во Христа, оказывают Ему гораздо большую услугу, чем все верующие.

И увы, именно Соловьев со своим извращенным словом и мыслью приблизил такое господство нашей позорной литературной эпохи, когда заинтересовать читателей, кроме эротомании, возможно только тем, что плести самую невозможную гиль: доказывать целомудрие проституции, честность грабежей, патриотизм изменников японофилов, законность лжи и клеветы и т. п.

Напротив, те высокие идеи исправления полуязыческой европейской культуры началом моральным, этой действительной заслуги Соловьева, за которую Бог простит ему половину его грехов, остались не только не оцененными его младшими современниками и последователями, но даже и не замеченными.

Примечания: