Дело было в Ленинграде в 1926 году. Два совсем еще молодых человека - одному не исполнилось и двадцати лет, второму чуть больше восемнадцати, - возвращаясь домой из кино, решили написать книгу. О себе, о своих сверстниках и педагогах той необычной школы, которую они недавно закончили. Звали их Григорий Белых и Алексей Еремеев. Они запаслись крупой, чаем, папиросами и на два с лишним месяца уединились от всего мира в крохотной комнатке коммунальной квартиры, всецело погрузившись в сочинительство. В книге было, по намеченному плану, 32 главы: по 16 каждому. Мало ли какие идеи, порой самые фантастические, не увлекают молодых, скажет читатель. И будет прав. Но уже в следующем году имена, вернее, псевдонимы этих писателей стали вдруг широко известны. Больше того, об их произведении заговорили как о целом явлении новой советской литературы.
Итак, речь идет о книге «Республика Шкид», авторами которой значились Григорий Черных (такой псевдоним взял себе Г. Белых) и Леонид Пантелеев (А. Еремеев). Когда они оставили свою рукопись в издательстве, то думали, что читать ее будут долго, да и еще не известно, какое решение вынесут о ее судьбе. Но, на счастье юных авторов, их творение живо заинтересовало С. Маршака, Е. Шварца и еще нескольких писателей, стоявших у истоков новой детской и юношеской литературы. А после выхода книги ее не просто оценил, но и неоднократно отмечал важное ее значение Максим Горький. Вот один из его отзывов об авторах и их произведении:
- Это не вундеркинды, а удивительные ребята, сумевшие написать преоригинальную книгу, живую, веселую, жуткую. Фигуру заведующего школой они изобразили монументально. Не преувеличиваю.
С последним замечанием классика можно и не согласиться. Да, все герои книги ярки, они запоминаются, так как показаны в самых разных ситуациях и обстоятельствах. Но книга тем и увлекательна, что она напрочь лишена духа монументальности, который был, скорее, присущ самому «великому пролетарскому писателю». Не стал исключением и Виктор Николаевич Сорока-Росинский (в книге ВикНикСор), заведующий школой с им же самим придуманным необыкновенным названием «Школа социально-индивидуального воспитания имени Достоевского для трудновоспитуемых».
Собственно, его, педагога-подвижника, и собранный им коллектив очень не равнодушных, а преданных нелегкому делу учителей в школе тюремного типа, можно назвать истинными вдохновителями «Республики Шкид». Без них не было бы ни книги, ни воспитанников, нашедших свою дорогу в жизнь. А обстояло дело поначалу совсем не монументально, о чем говорится сразу в первой главе, принадлежащей перу Григория Белых:
- День начинался часов в одиннадцать утра, когда растрепанная кухарка вносила в спальню вчерашний обед и чай.
Не вставая с кровати, принимались за шамовку.
Воробей, потягиваясь на кровати, грозно покрикивал тоненьким голосом на Гогу:
- Подай суп! Принеси кашу!
Гога беспрекословно выполнял приказания, бегая по спальне, за что милостиво получал в награду папироску.
Шамовки было много, несмотря на то что в городе, за стенами школы, сидели еще на карточках с "осьмушками". Происходило это оттого, что в детдоме было пятнадцать человек, а пайков получали на сорок. Это позволяло первым обитателям Шкиды вести сытную и даже роскошную жизнь.
Уроков в первые дни не было, поэтому вставали лениво, часам к двенадцати, потом сразу одевались и уходили из школы на улицу.
Часть ребят под руководством Гоги шла "крохоборствовать", собирать окурки, другая часть просто гуляла по окрестным улицам, попутно заглядывая и на рынок, где, между прочим, прихватывала с лотков зазевавшихся торговцев незначительные вещицы, вроде ножей, ложек, книг, пирожков, яблок и т. д.
К обеду Шкида в полном составе собиралась в спальне и ждала, когда принесут котлы с супом и кашей. Столовой еще не было, обедали там же, где и спали, удобно устраиваясь на койках.
Сытость располагала к покою. Как молодые свинки, перекатывались питомцы по койкам и вели ленивые разговоры.
"Крохоборы" разбирали мерзлые "чинаши", тщательно отдирая бумагу от табака и распределяя по сортам. Махорку клали к махорке, табак к табаку. Потом эта сырая, промерзлая масса раскладывалась на бумаге и начиналась сушка.
Сушили после вечернего чая, когда с наступлением зимних сумерек появлялась уборщица и, громыхая кочергой и заслонками, затапливала печку.
Серенький, скучный день проходил тускло, и поэтому поминутно брызгающая красными искрами печка с веселыми язычками пламени всегда собирала вокруг себя всю школу. Усевшись в кружок, ребята рассказывали друг другу свои похождения, и тут же на краю печки сушился табак - самая дорогая валюта школы.
Полумрак, теплота, догорающие в печке поленья будили в ребятах новые мысли. Затихали. Каждый думал о своем. Тогда Воробей доставал свою балалайку и затягивал тоскующим голосом любимую песню:
По
приютам я с детства скитался,
Не имея родного угла.
Ах, зачем я на свет появился,
Ах, зачем меня мать родила...
Да и характеристики своим педагогам вчерашние беспризорники и правонарушители давали не церемонясь:
Один - студент, преподаватель гимнастики, получивший кличку Батька. Другой - хрупкий естествовед, влюбленный в книжки Кайгородова о цветах, мягкий и простодушный человек, потомок петербургских немцев-аптекарей. Прежде всего "ненормальный" питомник не принял его трудно выговариваемого имени. Герберта Людвиговича сперва переделали в Герб Людовича, потом сократили до Герб Людыча, потом любовно и просто стали звать Верблюдычем и наконец окончательно закрепили за ним имя Верблюд.
Самое удивительное, что двум совершенно не искушенным в литературном мастерстве совсем юным авторам удалось ярко, выпукло и незаштампованно показать механизм воспитания трудных детей и подростков с помощью созданной ВикНикСором методики вовлечения ребят в необычную игру-реальность самоуправления в созданной ими же республике. И это стало пусковым механизмом увлечения творчеством для каждого воспитанника. В школе выходил чуть ли не десяток рукописных газет и журналов, ставились спектакли, устраивалась лотерея, где призами были «будильник onemechnimus» и «техсантиметровый бюст Толстого в натуральную величину». И, главное, пробуждался интерес к учебе и будущей созидательной жизни.
Когда сегодня перечитываешь эту книгу, то понимаешь весь идиотизм нынешней системы «оказания образовательных услуг» с ее бездушным, по существу, отношением к ученикам. Важны только баллы, полученные за верно выбранные ответы, а сам юный человек оказывается за пределами педагогического процесса. Тогда из юных преступников и потенциальных бандитов старались и делали людей, а сейчас иной раз школьники вроде бы самых обычных «образовательных учреждений» становятся психами-убийцами. И чтобы там ни говорили о 20-х годах прошлого века, они стали временем не только ломки старых порядков России, но и временем удивительных поисков и открытий, временем созидания, когда зарождался новый мир, в основе которого лежал вовсе не меркантильный материальный интерес.
Тогда реально заработали мощнейшие социальные лифты, слова о том, что «кто был никем, тот станет всем» становились реальностью. Ведь тот же Григорий Белых был человеком самого настоящего дна жизни, выросший в тех самых, описанных Достоевским, петербургских домах-колодцах. Сын матери-прачки и рано умершего отца, по определению, не мог попасть на иную, более высокую ступень социальной лестницы. И вдруг он стал известным писателем, хотя и продолжал жить в том же доме, где родился и где вместе со своим соавтором совершил прыжок в большую литературу.
Кстати сказать, о доме своем он напишет в начале 30-х годов повесть «Дом веселых нищих». А потом в его судьбе этот же дом, вернее, сосед по коммуналке и родственник одновременно сыграет роковую роль. Но об этом чуть позже.
По очень раннему литературному старту во многом схож с Григорием Белых и его одногодок, также рожденный в 1906 году, Михаил Лоскутов. Хотя он появился на свет не в Питере, а в семье курского инженера-железнодорожника, но тоже выпустил свою первую книжку рассказов и очерков «Конец Мещанского переулка» в Ленинграде в 1928 году. И тоже он стал известен как автор детских и юношеских журналов. Позже его увлекла Средняя Азия, выходили его книги об автопробегах их Москвы в Кара-Кумы, о жизни в этих экзотических местах, где шла тогда еще борьба с басмачами.
И что удивительно, практически все журналистские и литературные работы Лоскутова с интересом читаются и сегодня. А ведь то, что создано писателем и выдержало испытание временем, когда прошло более восьми десятков лет, можно смело назвать настоящей литературой. Без скидок на возраст автора и обстоятельства создания произведений. Впрочем, еще в конце 50-х годов прошлого века об этом отлично написал один из классиков нашей литературы Константин Паустовский:
- В тридцатых годах мы особенно много ездили по стране, зимой же, возвратившись в Москву, жили очень дружным и веселым содружеством...
Миша Лоскутов появился в этом шумном собрании писателей тихо и молчаливо. Это был очень спокойный, застенчивый, но чуть насмешливый человек.
Он обладал талантом немногословного юмора. Но прежде всего и больше всего он был талантливым, "чертовски талантливым" писателем.
Проиллюстрирую слова Паустовского небольшим фрагментом из «Рассказа о говорящей собаке» Лоскутова, где описывается, как в некий городок Нижний Таратайск, что на реке Бородайке приехал с гастролями всемирно известный маг и волшебник доктор Каррабелиус, гвоздем программы которого было представление «впервые в Европе и Америке номера восточной школы психодрессировки животных - Говорящая Собака». И собака у доктора и правда была говорящая, что она и продемонстрировала на первом представлении. А на следующем представлении:
- И тут, как рассказывают свидетели, началось нечто необыкновенное. Из-под скамейки вдруг вылезла полуслепаяБейбулаткас белой свалявшейся шерстью и на трёх ногах приковыляла к своему хозяину.
Хмуро и гордо она посмотрела одним своим глазом на собравшихся.
-- Поговори с собачкой! -- сказал старичок.
Собака посмотрела на сцену.
-- А ну её к свиньям! -- вдруг сказала она. -- Чего мне с ней разговаривать?
Тут уже остолбенел доктор кинологии Каррабелиус. Вытаращив глаза, он смотрел на белого лохматого пса-дворняжку.
-- Мы их забьём, этих сеттер-шнельклепсов? Правда? -- спросил старичок Бейбулата.
-- Ясное дело, забьём, Сидор Поликарпович. Это нам раз плюнуть! -- отвечал пёс. -- Мы ещё не так сумеем разговаривать!
Но собака доктора Каррабелиуса не растерялась.
-- Ну, кто ещё кого забьёт! Мы посмотрим! -- закричала она.
Публика опять вскочила. Одни мчались к выходу, другие лезли на сцену, третьи орали какие-то слова. Тем временем две собаки стояли друг против друга и выкрикивали друг другу разные глупости. Это продолжалось до тех пор, пока старичок не увёл свою собачку, а доктор свою. Оставшаяся публика не могла успокоиться. Владельцы собак в первом ряду запели песню таратайцев, и её подхватили задние.
Скажу честно, Лоскутов один из самых светлых и каких-то простых, абсолютно без литературной наигранности писателей, которых мне приходилось читать. И еще раз сошлюсь на Паустовского:
- Лоскутов не успел написать и сотой части того, что задумал и мог бы написать. Он погиб преждевременно и трагически.
Его книги говорят не только о том, что мы потеряли большого писателя, не только о том, как богата талантами наша страна, но и о том, как надо крепко беречь каждого талантливого человека.
А теперь процитирую последние строки, написанные Михаилом Лоскутовым, уже приговоренным к расстрелу, из Бутырской тюрьмы с просьбой о помиловании:
- О моих книгах и моем творчестве порядочно писали. Писал обо мне М. Горький в специальном письме в Детгиз. Стыдно и очень неприятно мне писать это самому о себе. Я никогда об этом не говорил и не проталкивал себе дорогу, оставаясь в тени. Но мне хочется сказать, что меня считали способным.
Но следствие физической силой заставило меня принять вину. И суд повторил в приговоре, не прочитав дело. Мне чудовищно непонятно, что суд судил меня 3 минуты, ничего не выслушав. Он признал подготовкой террора один разговор примерно: «Как это бывают террористами и могли ли мы ими быть?»
Всю кровь сердца я отдал бы, я сгорел бы на любой работе, если бы меня помиловали - в лагерях, в тюрьмах или где угодно.
Но приговор был приведен в исполнение. И столь же трагическая судьба постигла одного из авторов «Республики Шкид» Григория Белых. Желая получить комнату писателя в коммуналке, муж его сестры написал донос в НКВД, что его родственник хранит в своем письменном столе крамольные частушки, которые записывает в особую тетрадку. И вот последние строки писателя, адресованные своему другу и соавтору из тюремной больницы:
- Алексей, у меня странное такое впечатление, что я пишу, а меня волокут наверх санитары, отчего и строчки дрожат. Все кончено...
Через три дня он умер, не дожив несколько дней до 32-х лет. Было это в августе 1938 года.
Двух писателей, о которых шла речь, сбили, можно сказать, на взлете. Были перечеркнуты мечты, планы, сама жизнь.
Сегодня часто звучат мнения о том, что в конце 30-х годов массовые репрессии были необходимы, что они покарали исключительно тех, кто двадцатью годами ранее вверг страну в безжалостное пламя революции и затем гражданской войны. В этом есть какой-то резон. Но ведь вместе с водой выплеснули и невинного ребенка, рожденного для новой жизни. Вот о чем нельзя забывать. И нельзя огульно оценивать наше прошлое в нем как хорошее и светлое, так и темное и ужасное. Настораживает та злоба и даже ненависть, что копится в нынешнем обществе и выплескивается пока, слава Богу, лишь в информационном пространстве, особенно в Интернете под прикрытием анонимности. А от злобы, даже родственников и знакомых, как раз и гибли безвинные люди.
Александр Горбатов, шеф-редактор информбюро «Восток-центр»
