Это заключительная часть воспоминаний о настоятеле храма Рождества Христова в Измайлове митрофорном протоиерее Леониде Ролдугине. 9 января исполнилось 40 дней, как батюшка отошел ко Господу. Настоятеля вспоминает Алексей Александрович Герасимов, староста храма Рождества Христова в Измайлове, который на протяжении нескольких последних лет являлся «правой рукой» отца Леонида практически во всех делах, касающихся жизни храма.
Протоиерей Леонид Ролдугин в алтаре храма Рождества Христова в Измайлове на престольный праздник Иерусалимской иконы Божией Матери 25 октября 2022 года
С отцом Леонидом для меня сугубо связаны две иконы.
Во время своей последней болезни батюшка вдруг позвонил из больницы и сказал, что у него есть предложение. 1 января все празднуют Новый год, у нас стараются придать благочестие этому празднику, а мы забываем, что это день памяти нашего русского святого – Ильи Муромца. И, учитывая нынешнюю сложную обстановку, было бы очень уместно сугубо ему молиться. Отец Леонид предложил написать аналойную икону и 1 января совершать в храме службу в честь этого святого. Я спросил у него, какой должна быть икона, ведь Илья Муромец прославлен в лике преподобных. Батюшка ответил: «Напишите его как воина». Такое вот последнее благословение отца-настоятеля.
Я заказал икону, мы согласовали с ним эскиз. А появилась она уже в те тяжелые дни, когда батюшка начал отходить. Мы с отцом Евгением (протоиерей Евгений Зуев, священник храма Рождества Христова в Измайлове. – Прим. ред.) приехали его причащать, привезли этот образ с собой. Отец Леонид на него посмотрел (он уже не говорил) и только глазами и мимикой показал: да. Перекреститься ему было очень тяжело, но ему помогали, и он перекрестился. Крестился он, кстати, до последнего; было видно, что вся внутренность его просила осенить себя крестом… Он попросил приложиться к иконе, губы у него были еще живые, до этого он причащался… Батюшка приложился, и мы почему-то у него спросили: «Оставить ее здесь?» Перед ним как раз был шкаф с полочками, где стояла икона святого мученика Леонида, которая прежде всегда была в храме, а к нему домой попала буквально недавно, когда наши батюшки вместе ездили его соборовать. Справа от нее место было свободно. Мы поставили новонаписанную икону туда, и получилось, что перед этим образом он преставился. Теперь эта икона хранится у нас в алтаре.
Икона преподобного Илии Муромца, написанная по благословению отца ЛеонидаВторой образ, связанный для меня с батюшкой, – священномученика Петра (Полянского).
Про священномученика Петра я, конечно, немножко знал и прежде, а когда у меня был курс по истории Русской Православной Церкви ХХ века, то познакомился с ним заново и подробно, и меня тронула история его позднего рукоположения. Он принял священство почти в 60 лет и стал священномучеником, московский святителем, держателем московского престола! Я поделился с отцом Леонидом какими-то внутренними переживаниями по этому поводу, а он вдруг говорит:
– Подожди…
Встал, открыл стол и достал большой гвоздь:
– Это мы со Святейшим Патриархом Алексием ездили в поселение Хэ, где в ссылке был священномученик Петр.
И подарил мне этот гвоздь… Я спросил у него: «Может быть, мне написать его икону?» Батюшка сказал:
– Да, напиши и вмонтируй этот гвоздь в нее…
Я у него благословился – и теперь у меня есть такая икона.
Со старостой храма Рождества Христова в Измайлове Алексеем Александровичем Герасимовым
В батюшке меня всегда поражала его образованность. Его глубоко сущностные познания в литературе, поэзии, музыке, изобразительном искусстве, философии, истории были действительно поразительны. Он живо интересовался и произведениями искусства, и их творцами. В его голове выстраивались живые взаимосвязи между ними. История человечества и история искусств складывались у него в голове в единую взаимосвязанную картину, и весь этот мир существовал как-то цельно.
Всё у него было целостно, всё – фрагменты единой картины мироздания. Так мыслить и существовать способны немногие люди. Мы всё воспринимает какими-то мазками. Вот, например, живешь в ближнем Подмосковье, ездишь по делам в Москву – и Москва существует для тебя как набор станций метро. Выныриваешь из-под земли, осматриваешься, потом заныриваешь обратно. Так же можно и мир изучать: вынырнул – посмотрел, еще что-то выбрал – посмотрел, а цельной картины не получается. Кажется, что у тебя есть какое-то мировоззрение, а на самом деле это не мировоззрение, а набор каких-то отдельных знаний. У батюшки было совершенно иначе.
При этом он никогда в разговоре не выпячивал своей необыкновенности. Иногда, разговаривая с ним, хотелось показаться умным, а он вдруг ответит что-то простое, и думаешь: «Как же так, я что-то умное сказал, а он не понял глубину моей мысли» (смеется). А потом совершенно неожиданно услышишь вдруг от него на эту тему что-то такое, что ты даже близко не мог себе представить…
Иногда казалось: батюшка, откуда вы вообще это знаете? Он обладал удивительными знаниями из областей, вообще не связанных с его деятельностью. Например, из точных наук. Откуда он их получил? Даже если взять только художественную литературу, чтобы всё это прочитать, жизни бы не хватило! При том, что у него всегда была такая занятость… В семинарии? Там была своя программа, такая, что он знал потом воскресный Октоих наизусть. Когда? Я все хотел у него об этом спросить, но не спросил. Может быть, зашло это в него каким-то чудом. Сам образ его мысли был, конечно, необыкновенен, и я им восхищался.
Он постоянно читал. У меня дома библиотека довольно сложной богословской литературы, которую я пытался читать по молодости. И он в последние годы жизни всю эту библиотеку перечитал. Брал книжки – через неделю возвращал. Он их не пролистывал, там даже заметки его остались. То есть даже в 80-летнем возрасте он продолжал выстраивать эту картину мироздания в своей голове. Батюшка говорил: «Меня мучает один вопрос: когда я на том свете окажусь, там книжки будут? Как же я без книжек-то?»
Отец Леонид с дочерью Екатериной Леонидовной Рыжовой (слева), старостой храма Алексеем Александровичем Герасимовым и духовным чадом Еленой Ивановной Авдеевой
С отцом Леонидом можно было порадоваться о чем-то вместе, это очень сближало. Бог дал ему очень глубокое чувство красоты. И реагировал он на нее, с одной стороны, ярко и глубоко, а с другой стороны – очень просто. Его радовали какие-то простые вещи. Например, он любил дорогу по Сиреневому бульвару. Я как-то пытался возить его по другому пути, чтобы выходило побыстрее. Он, будучи очень деликатным и скромным, никогда не возражал, но было понятно, что ему некомфортно. Дорога по Сиреневому бульвару – его дорога. Каждый природный уголок этого бульвара был для него важен в его сезонных изменениях. Он знал, допустим, что между 3-й Парковой улицей и Сиреневым бульваром растут лиственницы, клены. Он ехал и радовался им.
Отец Леонид имел вкус в сочетании с глубокой образованностью и скромностью. Все это преобразовывалось в его внутреннем мире в какую-то особую красоту, которая выражалась в его собственной личности. Он сам по себе был очень красивым. Можно рассказывать про его глубокий красивый взгляд, как он всегда красиво и просто одевался, как красивы были его движения, как красиво он говорил и писал. В нем не было ничего напыщенного, все было просто… просто и красиво. Каждый жест – не отточен, а просто наполнен какой-то красотой. Бог дал ему самому видеть и понимать красоту и творить ее в богослужении. Красота – одно из имен Божиих…
В том, что отец Леонид зрил Бога, у меня нет никаких сомнений. Я не знаю, каким образом это было, но что он созерцал Его красоту, я точно уверен. И сейчас он видит ее уже без фильтров (смеется). Без этого туманного стекла, в реальности. И свои любимые книжки он читает не текстами, написанными человеческими руками, а в Книге Жизни. Не так, как их видит человек, а как их видит Бог. Думаю, что чтение при нем – и чтение это уже совсем другого качества.
