Один из авторов сборника RT «Поэzия русского лета» Дмитрий Артис вернулся из зоны СВО, куда ушёл добровольцем в конце 2022 года. До этого он никогда не принимал участия в боевых действиях, хотя и служил когда-то в армии. О своих впечатлениях и о том, что послужило толчком к такому поступку, Дмитрий Артис рассказал в интервью RT.
- © Фото из личного архива
— Почему вы решили пойти добровольцем на СВО?
— Тут ответ простой: почему кто-то должен идти, а я должен оставаться дома? Видимо, ответственность перед страной, друзьями, детьми, перед Отечеством и предками сыграла решающую роль. Что тут говорить, я по-другому и не мог. Когда нужно было быть дома, говорить и писать о том, что у нас происходит, я сидел дома и говорил. Выходил к людям, писал, общался. Когда началась мобилизация, а также небольшие проблемы, с ней связанные, нужно было как-то показать людям, что защищать Отечество — это не значит зарабатывать деньги. Это значит идти и защищать его. Встать грудью, прикрыть. Это был вполне осознанный и спокойный шаг с мой стороны.
— Сложным ли оказался весь организационный процесс для вас?
— Это было большое захватывающее приключение. Я сначала пытался уйти через военкомат. Там, в силу моего возраста, мне предложили пойти поваром или кладовщиком. При этом нужно было ещё собрать огромное количество справок, обойти поликлинику. По моим прикидкам, это заняло бы у меня примерно полгода.
Поэтому я поехал к «музыкантам», попытался через них, но не получилось. Я очень расстроился, у меня началась внутренняя паника, что я вообще не могу своей стране помочь. Но потом мне предложили через «Ахмат» попасть на СВО. 17 декабря 2022 года я приехал в Грозный, а 19-го я уже был там, где должен быть каждый, — на линии соприкосновения. Первые два месяца мы были на Донецком направлении, а потом наш полк перекинули на Запорожье.
— Вы написали очень много стихов, посвящённых и конфликту в Донбассе, и непосредственно спецоперации на Украине. Насколько те эмоции, которые вы вложили в эти стихи, отличались от тех, что вы испытали сами?
— Есть небольшое отличие, когда ты пишешь, предполагая, как это всё происходит, и когда ты пишешь, когда находишься внутри. И отличия, конечно, есть в нюансах, деталях.
Теперь я понимаю, что мои стихи, написанные до участия в спецоперации, — они по энергетике, по внутренней составляющей были чуть с надрывом, с пафосом. А те, что написаны там, — они уже с другой интонацией. Они более камерные, спокойные.
— До этого вы в боевых действиях участия не принимали, но в армии служили. Насколько вам было тяжело во всех смыслах освоиться в новой для вас, непривычной ситуации?
— Мне было легко. Это, наверное, глупо звучит, но мне было гораздо легче находиться там, чем здесь. Когда уже спецоперация началась, мне здесь, в мирной жизни, было тяжело, ведь я знал, что там стоят наши парни. Оказавшись там, я почувствовал себя в своей тарелке. Конечно, были трудности, это же не пионерский лагерь.
— Что запомнилось больше всего?
— Наш первый переезд, когда ты только-только покушал «мамины» домашние пирожки, а потом вдруг ты на следующий день оказываешься в КамАЗе и 14 часов едешь непонятно куда. Нам никогда не говорили, куда мы едем. Мы понимали, где мы находимся, только когда приезжали. Ну вы представляете, что такое зимой в КамАЗе, который забит полностью нашими парнями с обмундированием, где не протиснуться, не выйти никак, ехать 14 часов? Вот этот первый день остался в памяти. И последний, конечно, когда у нас забрали оружие, собрали и отправили домой.
— У вас позывной был Огогош. Почему?
— Наверное, от бравады. Я ещё о-го-го! Многие сначала не понимали, что такое Огогош. Но потом вроде как-то привыкли. Это такая ирония была и над собой, и над той ситуацией, в которую ты попадаешь. Потому что без улыбки совершенно невозможно. Без улыбки очень тяжело.
- © Фото из личного архива
— Военную поэзию читают на передовой? Она нужна? Вы что-то тоже читали?
— Конечно, читают. Так придёшь вечерком в блиндаж, а мне там Пионер, позывной такой был у сослуживца, говорит: «Ну что, поэт, почитай чего-нибудь». И ты читаешь, а они слушают, открыв рты. Я читал много. Мы говорили и о литературе, и о поэзии, вспоминали поэтов прошлой эпохи тоже.
— Какая-то переоценка жизни, людей, ценностей у вас произошла?
— Переоценка произошла у меня 24 февраля. Потому что те люди, которых я знал долгие годы, вдруг оказались не очень хорошими людьми, не теми. В огромной своей массе. Люди начали выкристаллизовываться.
В то же время вокруг меня появилось очень много хороших, честных, благородных людей. Что ни случается, всё к лучшему, как говорят. Я вдруг начал лучше понимать и видеть людей. Я знаю, кто плохой и кто хороший, на кого я могу положиться, а кому доверять нельзя и никогда не стоило.
— И наверное, пребывание на линии соприкосновения усилило вашу переоценку, которая произошла 24 февраля?
— Там концентрация хороших людей намного выше. Конечно, везде попадаются всякие. Но концентрация хороших, порядочных, благородных, чистых, светлых людей намного больше. Там нет вот этого: я иду стрелять, таких-то убивать. Люди идут защищать. Они встают грудью на защиту своей семьи, своего дома, своего Отечества. Это очень благородные люди, они светлые. Это потрясающе. Я их называл всех поэтами. Потому что, несмотря на то, что они стихов не писали, это действительно поэты — в высоком смысле этого слова. И поэзия действительно сейчас существует на линии соприкосновения. Настоящая поэзия.
