- Не хочу гречку, дед!
- Надо, брат.
- Не люблю-у! - дошкольник Ванька сморщил капризную мордашку.
В окно дышит сливами поздний август, где-то тарахтит трактор, прозрачный воздух пахнет дымком и жирной воронежской пашней. Лето в деревне почти закончилось, а разом с ним почти закончилось и детство - скоро в первый класс.
Дед набулькал из баклажки молока, поставил кружку перед внуком:
- Ты вот что, прихлебывай, а я тебе пока кое-что расскажу. Значит так, послали как-то Тёркина в разведку...
- Опять в разведку? Ты уже говорил про разведку!
- Это про другую разведку. Вот послушай: собрался, значит, Тёркин, идет себе, идет...
В кармане дедовых штанов задрожал мобильник.
- Сейчас, обожди-ка, тетя Лена твоя звонит.
Дед заткнул свободное ухо и зашумел в трубку:
- Да! Подъезжаешь? Ну, давай. Ждем. Завтракаем, - и сунул телефон обратно.
- Тетя Лена уже на ближних подступах, а ты всё с кашей!
У парнишки намокли глаза:
- Уже?
- Уже.
В прошлом году, когда у Вани не стало матери, его отец, разменявший пятый десяток, женился на молодой-красивой. Ваня звал ее тетей Леной. Дед тоже в шутку звал свою новую длинноногую невестку тетей Леной.
- Ну, ты дальше-то слушай: идет, значит, Тёркин, песенку насвистывает, а тут из-за куста - немцы! «Хальт! Хенде хох!» Сцапали, значит, нашего бойца и думают, как бы его покрепче проучить. Гадали, гадали, тут один и говорит: «Я есть придумать страшный пытка! Дафай этот рус отведем на кухня и заставим гречневый каша жрайт!» Другой обрадовался: «Дафай! Только надо положить побольше масло, чтобы рус совсем испугальса!»
Внук работает ложкой, не моргнет. Дед с трудом прячет смех в бороду и продолжает:
- Вот. Привели, значит, они Василия Тёркина на свою фашистскую кухню, набузовали ему ведро каши, вручили воттакущую ложку и заставили лопать. Ну, наш-то бывалый, и не такие ужасы видал, ест. Ест он себе, ест, полведра уж отъел, больше не может, но знает: надо лопать, иначе врагов не одолеть. А тут немцы возьми и зачем-то отвернись! Тёркин - хвать ведро и остатки себе за пазуху высыпал. Всё, говорит, капут вашей гречке, съел! - и салфеткой, главное, утирается. Немцы переглянулись, удивились, меж собой лопочут: «У нас еще, - говорят, - ни один рус эта пытка не вынес, а ты вынес!? Тебя за это надо расстреляйт!» И повели Тёркина расстреливать. Привели в лесок, поставили спиной к березе, автоматы на него нацелили...
За окном квакнула сигнализация, скрипнула калитка, Шарик громыхнул своей цепью и трусливо тявкнул. В дверном проеме обозначилась темная, высокая Ванина мачеха.
- Доброе утро! - по жилищу пополз томящий запах тяжелых духов.
- Доброе. Мы тут кашу мучаем. С нами завтракать? - дед подтянул к столу табуретку для своей новой родственницы.
- Что? - вынула наушник Лена. - Нет. Собирайте ребенка, я пока здесь... - она примостилась на тумбочку. - Здесь пока... подожду.
Гостья провела пальцем по экрану мобильника, и ее лицо позеленело.
Августовский ветерок донес откуда-то коровье мычание, заколыхал на окошке тюль.
- Дед, - прошептал ребенок, озираясь, - дед, я не хочу уезжать, - его широкие глазенки заблестели.
«Дед, - прошептал мальчик, - я не хочу в город...» - и его глазенки заблестели
- Знаю, - вздохнул дед. - Знаю. Но ведь мы же договорились не реветь? Закончишь первый класс и опять приедешь. А Мурка тебе пока котенка принесет. И на рыбалку опять ходить будем, и на пасеку, в лес...
- Черного?
- Чего?
- Котенка черного? - захлюпал внук. - С белыми лапками? С белым га... галстучко-ом?
- Тише, что ты! Конечно, с галстучком! - дед покосился на зеленолицую невестку. - Ты лучше послушай, что дальше-то было: вот приводят немцы нашего Тёркина на расстрел, прицелились, а он им и говорит: «Гляньте-ка, фашисты, какие арбузы в этом году уродились на сосне!» - и пальцем вверх тычет. Враги головы-то задрали, а Василию Тёркину того и надо! Он кашу из-за пазухи достает и в морды им швыряет. Наглухо залепил. А они-то не поймут: «Што такой?!» Ничего не видят, руками перед собой шарят. «Эй, Ганс, ты что-нибудь фидишь?» - «Найн, Фриц, нишего не фижу. А ты?» - «И я нихьт!» Ходят они, о деревья лбами сослепу бьются, каски звенят. А Тёркин над ними хохочет! «Что, решили русского солдата кашей напугать!?» Дал им Тёркин пинка, автоматы поотбирал и пошел обратно к своим. Руки в брюки, идет-посвистывает, хохочет...
Ванька отставил пустую кружку, облизал ложку. Дед потрепал едока по макушке:
- Ну, боец! Прямо как Тёркин! Беги теперь с Шариком попрощайся.
Внук утерся рукавом, просунулся между косяком и пахучей отцовой женой, юркнул на крыльцо.
Тетя Лена оторвалась от телефона, привстала:
- Готов? Едем?
- Обожди, - дед выставил ладонь. - Присядь, потолкуем.
Лена нехотя снова примостилась на свою тумбочку:
- Мы уже всё обсудили, Пал Иваныч, точка. Николай ваш запретил мне с вами на эту тему...
- Ага, - вздохнул дед, - запретил.
Помолчал, рассматривая стол.
- Как там его скупка чермета? Как бизнес вообще?
- Нормально всё, работает.
- Вот и я про то, - буркнул дед. - Работает. Ваня там будет целыми днями один? А у меня бы здесь рос под приглядом. У нас и воздух, и тишина, и приятели ему...
- Я ничего не решаю, - Лена убрала мобильник в сумочку. - Дело как бы не мое, но в городе хотя бы школа не колхозная. И вообще... У вас, - она обвела жилище чистыми глазами, - даже компа нет?
- Чего нет, того нет. Обходимся, - успокоил хозяин. - А что до школы, так меня именно в этой школе выучили. И Николая твоего тоже. И Ванечку я бы здесь выучил.
Дед встал, поглядел за окошко, где возле красной Лениной машины внук тискал лохматого беспородного Шарика, а тот отчаянно бил по траве хвостом.
- Выучил бы.
- А потом, что, в родной колхоз на трактор? - съязвила невестка.
- Хоть бы и так! - разозлился дед. - А, по-вашему, лучше пусть в городе телефонами торгует? Металлолом скупает, как папа?.. Трактором попрекают! А я всю жизнь на тракторе! Хлебом вас, кто, не мой, что ли, трактор кормит, а?
- Я хлеб не ем, - спокойно возразила невестка.
- Да я не про тебя, не сердись, дочка, - смягчился дед. - Сама рассуди: что парню в нынешнем городе делать? Ну, ладно, пока маленький, усадите за комп, чтоб не мешал. А вырастет? Если б, как раньше: там тебе и авиазавод, и экскаваторный, и шинный, и «Электросигнал» - знай живи-работай. И отдохнуть тебе: что парки, что театры, зелень, пляжи... Когда четверть века тому наш Николай в город перебирался, мы же с матерью радовались! Когда он на инженера выучился, нам соседи завидовали! Мы же им гордились: в лучшем городе, такой нужный человек: всё у нас на первом месте, по-людски! - дед просиял. - А теперь что?
- Что?
- Что! - скривился дед. - По ящику вон сказали, что наш город опять на первом месте: единственный, говорят, в Европе «миллионник», в котором нет трамвая. Был, а теперь нет. В войну, как только немца прогнали, - был! А теперь нет! И больше никогда не будет! И трамвая внук не увидит! Что же там за малина?
Деда понесло: «Миллион человек, а ничего не производят, даже впечатлений! Мусор только...»
Деда понесло:
- Миллион человек, ничего не производят, даже впечатлений! Мусор только... Одни барыжат, другие штаны просиживают, бумагу пачкают. Солнца не видят, лишь бы урвать, лишь бы раз в год в Турции бобов пожрать, в соленой воде пофоткаться. Вот для этого-то, думаю, Бог людей создавал? Мне если случится в город, я потом хвораю. Насмотрюсь там... Грязь, вонь, гул. Ходят все потухшие, ждут пятницы, нализаться-забыться. Мертвый муравейник. Сами себя там задушили, по кругу зеленые ползаете, не заметили, как умерли.
- Зачем вы меня оскорбляете? - обиделась Лена.
- Да не в этом дело, - выдохнул дед. - Я не про тебя, я про Ваньку. Тебе Ванька не родной, своих не хочешь, душа не болит. А мне каково? Бывает, в ясную пору с моего крыльца мегаполис ваш на горизонте, рукой подать. Вот гляжу: тянется эта серая полоса от сих до сих, насколько глаз берет. Если ветер оттуда, то будто бы дух с помойки. Там, думаю, хлопчик мой сидит, в этаком смраде, один сидит, ненужный. Сидит, за компьютером тупеет или на секции дрыгается - жизни не видит. Оставили б его мне, а? Я бы его живым человеком воспитал, живым.
- А у вас - жизнь?! - ухмыльнулась невестка.
Дверь распахнулась, ничего перед собой не замечая, влетел Ванюха с горящими глазами:
- Дед! Димка с Вовкой идут рыбачить! Уже червей нарыли! Можно мне... - он запнулся, огляделся, вспомнил, что его забирают, и погас.
- Нельзя, - отрезала тетя Лена и поднялась. - И так засиделись. Мне к двенадцати на эпиляцию. Хватай свои шмотки, едем.
Ваня поглядел на деда, тот пожал плечами, указал внуку на его собранный тугой рюкзачок...
...А у крыльца всё кипело: двое Ванькиных ровесников заглядывали в красную машину. Один утверждал:
- Под триста выжмет!
Другой совал ему в нос кулак и нисколько не сомневался:
- Не выжмет.
Вот-вот должна была случиться драка, но некстати квакнула сигнализация, машина сверкнула фарами, и всё прекратилось, не начавшись. Пацаны подобрали с земли свои удочки и уставились на Ванюху:
- Уезжаешь?
- Ага. На будущее лето опять приеду.
- Давай, Ванек, будем ждать.
Ванька перепрощался со всеми, тетя Лена усадила его на заднее сиденье, приказала пристегнуться, захлопнула дверь. Потом повернулась к деду:
- Николай сказал не говорить, а я скажу. На тот год Ваня не приедет. Николай купил дом в Германии, мы туда перебираемся. Он сам вам позвонит, а я ничего не говорила. Ок?
- Ок, - машинально повторил оторопевший дед.
«Ваня больше в деревню не приедет. Николай купил дом в Германии, мы туда перебираемся»
Хлопнула дверца, машина бесшумно развернулась и запылила по-над оврагом. Дед сквозь набежавший туман смотрел вслед, красное пятно дрожало и плыло волнами. Сквозь затонированное стекло внука не разглядеть, но он наверняка машет деду рукой, он не может иначе...
Так и было: Ванька махал рукой деду, махал друзьям и лохматому беспородному Шарику, который высунул красный язык. Махал рукой жизни, откуда уносит его красное пятно; жизни, которая останется лишь в светлой памяти... Может быть, когда-нибудь потом, во сне, в чужом немецком воздухе померещится ему знакомое, родное, забытое: будто из далекого августа повеяло жирным воронежским черноземом, или это в утреннее окно потянуло с туманного сенокоса... Повеет чем-то, чему ни один немец в жизни своей не подберет названия; повеет издалека, из той поры, когда всё шло как у людей. У людей, которые пашут землю, рожают детей, дышат, любят, живут... грустят, поют, смеются, плачут, созидают, совершают великие открытия... Господи, было ли это?
Впрочем, не стоит о жизни. По мнению тети Лены, ребенку полагается смотреть мультики. Тетя Лена уговаривает ребенка не реветь, передает ему свой планшет:
- Там кнопочку зеленую видишь, «Ок»? Нажимай, будет мультик про человека-паука.
Ваня всхлипывает:
- А про Василия Тёркина будет?
- Василия Тёркина не существует.
- А человек-паук, что ли, существует?
- Нажимай «Ок» и не хнычь.
Но Ваня хнычет. Ему отчего-то кажется, что дед за этот «ок» не похвалил бы. И Василий Тёркин не похвалил бы. Одни враги бы только и обрадовались.
Машина выбежала на асфальт, и перед ней во весь горизонт протянулась бескрайняя серая громадина - город, где совсем недавно позвякивал в зелени трамвай и в парках пели соловьи. Город, который во время оно сотворил непобедимый Русский флот. Непокоренный город-боец, который, истерзанный, бил и гнал фрица; город, который не сломался, сдюжил, отстроил себя заново и стал еще краше. Веселый город тружеников и песенников, который выпускал в небо сверхзвуковые лайнеры. Город, где по кристально-голубым водам рукотворного моря проносились под Чернавским мостом быстроходные «Ракеты», а в заводях били фонтаны... Город, где ничего не осталось. Город, которому снится, что он всё еще жив...
