Серафиме Петровне родственники, уехавшие в отпуск на юг, оставили кота на «передержку». Но до чего же ей не нравится это корявое слово.
«Пере, пере» – как вспомнишь, тут же выплывают «перестрелка», «перемога», «перестройка»… будь она неладна, с её, недавно отправившимся на встречу с Богом, прорабом.
Вот слово «Персик» - совсем другое дело. Насыщенное словно каким-то красочным избытком, осязаемой полновесностью.
Серафима Петровна, - хотя и на пенсии уже, но пенсионерка работающая и женщина - хоть куда…
Это о таких, наверное, пели в своё время:
- Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!
Так вот, следуя последней московской моде, с какой-то благой целью она приобрела скандинавские палки для ходьбы, и каждый вечер, усиливая темп, совершала пешие прогулки вокруг ближнего озера. Она бы безмятежно продолжала бы совершать их и дальше, но как-то раз старый сосед, друг и собутыльник её покойного мужа, язва и всезнайка, Иван Гордеевич, к тому же активный член местного литобъединения, соседку ошарашил:.
- Серафима, - обратился он к ней, - а ведь бегом от смерти не убежишь. А знакомо ли тебе такое стихотворение Шарля Бодлера:
- И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.
Серафима Петровна намёк поняла, но будучи человеком дотошным, решила проверить в интернете достоверность сказанного Иваном Гордеевичем.
Оказалось, что никакой это не Шарль Бодлер, а наш отечественный Фёдор Иванович Тютчев. Когда же наш Иван Гордеевич был обличён в незнании поэзии, он, не смущаясь, произнёс:
- Простите меня, я жалею старушек,
Но это единственный мой недостаток, -
Это настоящий Тютчев. И снова он сплутовал, старый пень, но может он, как говорит сегодня молодёжь, просто «прикалывался».
Но не Иван Гордеевич, а кот Персик - герой нашего рассказа, о нём мы и продолжим наше повествование…
Август этого года выдался таким жарким, как никогда. Пекло нещадно.
А у Серафимы Петровны, как на беду, ещё перегорел день и ночь работающий вентилятор.
По совету «Яндекса», который «знает всё», она завесила окна мокрыми простынями, надеясь получить хоть какую-то передышку от зноя.
Всё живое во время беды и нужды льнёт к своему «старшему брату» - человеку. Не был исключением и Персик. Он одним прыжком вскочил на постель к Серафиме Петровне и прижался к её тёплому боку, хотя коты предпочитают всегда ложиться в ноги хозяев.
Персик, тесно прижавшийся к хозяйке, стал вылизывать свою блестящую роскошную шёрстку, искоса глядя на Серафиму Петровну.
Затем он вытянулся, спрятав хвост между лап – верный признак кошачьего уныния.
- Скучает, - подумала Серафима Петровна, - ласки хочет, - и погладила его по тёплой и рыжей бархатистой шубке.
- Нет, всё-таки в людях много хорошего осталось, - подумал кот и
в ответ благодарно, коротко и отрывисто замурчал. Серафиме Петровне не впервой было иметь дело с котами, и ранее со своими – тоже. И она прекрасно понимала и смысл и оттенки смыслов кошачьих голосов.
- Знаю тебя со всеми твоими повадками, - говорила о Персике про себя Серафима Петровна , - сейчас тебе тяжело, ты печален, но стоит мне прийти с работы домой, то тут же начинаешь тереться об ноги; я понимаю, что этим ты выражаешь свои особые умилительные чувства.
Если ты сильно дёргаешь и бьёшь хвостом – значит, тебе что-то не нравится; если же держишь хвост трубой - это знак того, что ты всем доволен, и у тебя ни к миру , ни ко мне нет претензий.
- А когда мы были с тобой на даче, а ты выгибал спинку и у тебя стояла дыбом шерсть, - это означало, что ты чувствовал опасность и был готов защищать свою территорию от наглого и враждебного соседа.
А ещё ты был щедрым и доблестным охотником; помнишь, сколько грызунов приносил к нам на крылечко в доказательство того, что ты добытчик?
А потом ты отходил в сторонку и прямо стоящие твои ушки означали, что ты занят собой и тебе ни до кого нет дела. Когда тебе надоедало заниматься «самосозерцанием», ты перекатывался на спинку, и я понимала, что это знак полной преданности мне и предложение поиграться. А сейчас я жду от тебя твоего мурлыкания, знака твоего хорошего настроения и благодарности за мою ласку. Далее Серафима Петровна гладила кота по голове и продолжала уже вслух так:
- Я к тебе-то давно уже привыкла. А может и полюбила немного; наверное, пойду-ка я налью тебе молока в миску. Тут Персик вскинул на неё свои замечательные светло-зелёные глаза, - вы не поверите, такие же , как и у хозяйки, - и замурлыкала ещё громче.
- Ты меня тоже, наверное, немного любишь?! И что с того, что нас не взяли на море; меня, немолодую тётю и тебя, пусть и молодого красавца, но хлопотного в дальней дороге… Но мы так нужны друг другу!
- Жалко, что ты не умеешь говорить, но ты всё, как человек, понимаешь, по крайней мере понимаешь самое главное.
Тут Персик навострил ушки.
- Сказал бы ты мне, Персик, что я тебя дорога, - то ли в шутку, т о ли всерьёз произнесла привыкшая уже к одиночеству Серафима Петровна.
Тут кот, сидевший уже на сквозняке у отворённой двери на балкон, мягко и неслышно подошёл к Серафиме Петровне и дважды лизнул её усталую руку. ..
Одна живая душа поняла другую душу. Может, это и есть любовь, завещанная свыше всему сущему?!
И разве этого мало для счастья?
