Зимняя ночь распростерла свои синие крылья над деревней, мирно дремавшей на высоком берегу реки. Укутанные по самые окна в пушистые сугробы домишки уперлись в небо вертикальными столбиками дыма из тонких карандашей труб, выводя волшебные узоры вокруг звезд. Почти нигде в окнах не горел свет. Редко-редко, и скорее для порядка или от лени, перебрехивались друг с другом дворовые псы. В лунном свете поблескивали укатанные за день детскими санками горки, спускавшиеся прямо к закованной льдом реке, а над рекой застыл диковинной аркой мост. Вокруг деревни без конца и без края расстилался лес, нахохлившийся и распушившийся от мороза островерхими елями, да могучими кедрами. В лесной тишине потрескивали, поскрипывали, покряхтывали от лютой стужи деревья. Изредка соскальзывала и мягко ухала вниз тяжелая снежная варежка с еловой лапы. Но не было слышно ни птичьего щебета, ни звериного рыка - лес крепко спал. И только высоко в небе, если хорошенько прислушаться, можно было расслышать, как тоненько, хрустально позванивают на морозе звезды. И вдруг эту зимнюю живую тишину разорвал крик.
- А-а-а-а-а! - человеческий голос дрожал, вибрировал от ужаса и боли, - а-а-а! Помогите!!
Тишина застыла на секунду, а потом взорвалась разом многоголосым собачьим лаем. Мохнатые сторожа хрипели, пытаясь сорваться с цепи и броситься туда, где продолжал кричать попавший в беду человек. В окнах домов начали одно за одним зажигаться окна, захлопали двери. Деревня вскинулась ото сна и тревожно заворочалась в сугробах. Не прошло и пяти минут, а по заснеженным улицам замелькали желтые, острые лучи карманных фонариков, заскрипели торопливые шаги. Люди выходили из своих уютных, тихих домов.
- Эй, сосед, где кричали то?
- Да где-то за кузницей, кажись!
Вскоре несколько человек в ватниках и тулупах, в мохнатых шапках, собрались возле крайнего дома, освещая своими фонарями лежащего на снегу.
- Да это же Ломоть! - воскликнул тот, кто первым узнал пострадавшего и склонился над ним.
- А чего это темное такое? - поинтересовался второй, освещая лучом фонаря темное пятно, растекавшееся вокруг ног несчастного соседа. - Кровь? Кровь!..
- Ой, убили, Ломтя то! Убили!! - взвизгнул панически женский голос.
- Да замолкни ты, дура-баба! - прикрикнул мужской голос. - Живой он. Видишь? Дышит...
- Надо фельдшерицу звать, перевязать его. - Посоветовал другой мужской голос.
- Да за что ж его, бедного?! - запричатал женский голос и уже было ясно, что вот-вот сорвется в рыдания и вопли.
- Беги-ка ты за фельдшерицей быстро! - скомандовал первый мужской голос,- Да скажи, что б свой чемодан захватила. Перевязать его надо.
- А? Угу! - женщина, в тулупе и накинутом на голову пуховом платке похожая на темный сугроб, заметалась было, побежав с перепугу не в ту сторону, но быстро собралась и кинулась обратно по улице к дому фельдшерицы.
Мужики рассматривали лежащего на снегу в луже крови Ломтя: кто-то близко склонился над ним, светя себе фонариком, кто-то топтался в растерянности сзади.
- Кто ж его так порвал то?
- Неужто волки?
- Не может быть!
- С чего бы это волкам в деревню заходить? В лесу зверья полно. Волк, он же не дурак!
Человек, лежащий на снегу, пошевелился и застонал. Столпившиеся вокруг сразу бросились его поднимать.
- А-а-а-! Больно! - закричал раненый. - Нога моя, нога!
Из левой ноги и правда обильно текла кровь, в свете фонарей видно было как из разорванной штанины на бедре торчат какие-то кровавые ошметки. Кто-то из мужиков отвернулся, пытаясь скрыть от соседей выражение отвращения на лице, кто-то, наоборот, склонился еще ближе, что бы лучше было видно.
- Зубами просто кусок мяса вырвал! - констатировал тот, что склонился над пострадавшем. - Да и бок вон когтями подрал, и спину... На волка не похоже.
- Ну, где же эта фельдшерица? - заволновался тот, что отвернулся в сторону от неприятного зрелища.
Вскоре к ним, мелко семеня ногами в большущих, не по размеру, валенках, подбежала женщина в наброшенной на плечи шубе и с чемоданчиком в руках, на боку которого темнел крест.
- Что тут у вас? - спросила фельдшер, расталкивая мужчин. Она опустила чемодан на снег и склонилась над раненым. - Так, мужики, надо его в избу. Поднимайте и несите! Не здесь же перевязывать.
И двое мужчин с усилием приподняли стонущего Ломтя и понесли в дом. Фельдшер, зябко кутаясь в шубу, и, подхватив свой чемодан, поспешила за ними.
На улице остались двое. Они топтались на месте, рассматривая окровавленный снег под ногами.
- Думаешь, волк? - спросил один, вглядываясь в желтый круг света.
- Нет, Кузнец, на волка не похоже.
- Медведь?
- Да Бог с тобой! Какой медведь? Надо на следы посмотреть, - он стал медленно отходить в сторону леса, освещая фонариком снег. Второй остался стоять на месте.
- Ну, ты - Охотник, тебе виднее!
Охотник вернулся через несколько минут и выключил свой фонарь.
- Снег высокий, четких следов нет. Только большие вмятины на снегу. Уходил большими прыжками, как кот.
- Кот? - встрепенулся его собеседник.
- Очень большой кот.
- Рысь? - Но Охотник отрицательно помотал головой.
- Больше, чем рысь.
- Тигр что ли? - совсем растерялся Кузнец.
- Ну, откуда тигры в нашей тайге, Кузнец? - усмехнулся Охотник и успокаивающе похлопал собеседника по плечу,- Меня настораживает то, что собаки его не учуяли... Пойдем-ка, посмотрим, как там наш Ломоть? Жив ли? Помер ли?
И они направились в дом, куда унесли пострадавшего.
Известие о том, что на Ломтя напал неизвестный зверь, разнеслось по деревне быстрее ветра. С утра уже все обсуждали новость. Мужики спорили, волк это был или не волк; женщины, под видом "навестить болезного", приходили в дом Ломтя, несли гостинцы, а спустя полчаса делились сплетнями с другими кумушками.
- Ой, бедняга, Ломоть,- сокрушенно качали головами, - полноги ему откусило!
- Да что ты врешь то! Не полноги, а полспины!
- Почти всю шкуру с него содрали! - округляя глаза, делилась с соседками жена Кузнеца, - Собственными глазами видела! Жалко-то как его!
- А чё ему будет? - вскидывалась в ответ подруга, - он же весь проспиртованный. Алкаш, он и есть алкаш! На этих пьянчугах, как на собаке все заживает.
- Все равно, жалко...
Ломоть в деревне был уважаемой и популярной личностью. Гордиться ему было чем! Во-первых, он с женой гнали лучший самогон в деревне, равных которому по крепости и аромату не было. Во-вторых, вся мужская половина населения деревни давно признала за Ломтем первенство в соревновании "кто больше выпьет?" и сильно уважала его за то, что он при этом умудрялся еще держаться на ногах! А популярность ему обеспечивала жена, женщина строгая, и даже суровая. Вся деревня с веселым интересом наблюдала за тем, как разъяренная Терентьевна бегает по домам в поисках своего загулявшего благоверного. А потом спорили, отходит его скалкой по хребтине или нет? Мужики потом с удовольствием подкалывали побитого и присмиревшего Ломтя, а бабы поддакивали, пряча в кулачки улыбки, Терентьевне, которая в очередной раз грозилась выгнать выпивоху из дома.
Раненый герой отлеживался в своей избе, постигая все выгоды своего положения. Со страдальческим выражением лица и без зазрения совести он просил благоверную налить ему стопочку "для обезболивания" и, что удивительно, несмотря на недовольное ворчание жены, неизменно получал "лекарство".
Охотник, живший на другом конце деревни, долго и нудно выспрашивал пострадавшего, не помнит ли он, кто на него напал? Но Ломоть был тогда слегка навеселе, поэтому вспомнил только, как нечто огромное набросилось на него и, если бы не зимняя одежда, точно разорвало бы на части! Ломоть рисовал в своем воображении ужасную картину и острая жалость к самому себе пронизывала всю его душу. И душа начинала болеть, а, значит, снова требовалось обезболивание. Поэтому Ломоть был готов рассказывать о случившемся всем и каждому в отдельности по нескольку раз в день.
После обеда, находясь в сытом и утомленным всеобщим вниманием состоянии, Ломоть только было собрался вздремнуть, угнездив пораненую ногу на подушке и укрыв ее одеялом, как в сенях послышался шум, возня, недовольный голос супруги.
- И ходют, и ходют... Валенки скидавай! Ишь, снега натаскал в дом! Давай сюда шапку, непутевый!
Чей тихий голос ей отвечал, было не разобрать. Но через несколько минут дверь заскрипела на давно не мазаных петлях, и в комнату вошел соседский парнишка, смущенно улыбаясь.
- Привет, дядя Ломоть! Как ты? Я вот тебе гостинцы принес... - вихрастый, с бледными зимними веснушками на курносом круглом лице, паренек протянул в сторону больного аккуратно завернутый в шерстяной платок кулек с гостинцами.
- А, Прошка? Гостинцы, говоришь, принес? Это хорошо. А какие гостинцы?
- Бабушка Агафья сегодня пирожки испекла. Еще теплые. - Гость неуверенно топтался на пороге.
- Да ты проходи, проходи! - Оживился Ломоть, приподнимаясь с подушки, - А пирожки с чем?
- С капустой.
- А-а-а-а, с капустой... - разочарованно протянул Ломоть. Сосед, прихрамывая на правую ногу, прошел к кровати и сел на стул возле больного.
- Пирожки очень вкусные! Ты же знаешь, бабушка вкуснее всех печет. Она сказала, что пирожки эти лечебные: съешь и быстро поправишься!
- Ой, Проша, не помогут мне твои пирожки! Меня же этот Зверь так истерзал, что, еще не известно, останусь ли жив... Он на меня сзади неожиданно накинулся! И в ногу как вцепится! - Прошкины голубые глаза стали совсем круглыми и, как показалось Ломтю, наполнились слезами. Ох, добрая душа у этого хромоножки, сострадательная!
- А как же Черныш? Почему он не залаял, не предупредил хозяина об опасности?
- А ты у него спроси, у дармоеда! - воскликнул Ломоть, чуть не забыв про больную ногу. - Я видел, как он выскочил из будки мне навстречу, пасть было раскрыл, но тут же захлопнул ее и обратно в будку, поджав хвост! Вот такой у меня сторож! Правильно жена говорила, надо было этого дармоеда щенком еще утопить, а не кормить-поить себе в убыток.
- Да, ладно, Ломоть, не злись на собаку. Все будет хорошо, ты скоро поправишься. А зверя этого ты сам не видел?
- Нет. Со спины набросился. Да и темно было, не разглядел я.
- Хочешь, я тебе бабушкиных лекарственных трав принесу?
- Нет, Проша, не надо. Меня наша фельдшерица лечит всякими уколами да таблетками. Антибиотиками мой организм травит. Так что травкам твоим делать нечего. Ты лучше лечебных пирожков еще приноси. Вот они скорее помогут.
Сосед радостно заулыбался, как будто вылечить пострадавшего было его непременной заботой.
- Хорошо, Ломоть, обязательно еще пирожков принесу! - и засобирался домой.
После его ухода в комнату вошла Терентьевна, высокая худая баба с вечно злым выражением лица.
- Ушел хромоногий дурень? - поинтересовалась она.
- Ушел.
- А что принес?
- Пирожки. С капустой... Нет что бы с мясом, а то капуста!..
- Да откуда ж у них мясо то?! - усмехнулась жена, - У них мясо только кот ест, и то когда сам поймает.
Прошка, с трудом ковыляя по узким снежным тропкам между домами, вернулся на свой двор. Небольшой лохматый пёсик приветствовал его радостным лаем у калитки.
- Привет, привет, прохиндей! - ласково потрепал его за загривок и захромал к крыльцу неказистой избенки.
Прошка был сиротой и деревенским дурачком. В раннем детстве потеряв мать, он рос с замкнутым, нелюдимым отцом-лесником, который большую часть времени пропадал в лесу и не имел особой возможности присматривать за сыном. Вот и ногу он сломал от недосмотра родительского. Дело было осенью, в распутицу, в город увезти пострадавшего мальчонку не было никакой возможности, поэтому лечением занималась местная фельдшерица в меру своих сил. А когда сломанная кость срослась, оказалось, что больная нога стала значительно короче здоровой. С тех пор к нему и привязалось прозвище Хромоножка. Из-за физического недостатка местная ребятня не принимала Прошку в свои игры, дразнила его. Он сначала обижался, плакал, растирая грязными кулачками серые потеки по щекам, а потом привык, перестал обращать внимание. Большую часть времени проводил в одиночестве или возился с домашним зверьем, а когда подрос, увлекся бессмысленным и бесполезным, но забавным делом, стал вырезать из дерева всякие фигурки. Так из куска полена через несколько дней появлялся старичок-лесовичок с длиннющей бородой и в смешной шляпе, похожей на шляпку мухомора; из кривой палки получалась волшебная ящерица с короной на голове; из елового корня возникали ёжик или лягушонок, а из обычной щепки настоящий корабль или ладья. Деревенские ребята, что еще не достигли школьного возраста, очень любили наблюдать, как из рук Хромоножки чудесным образом появляются сказочные герои и даже пытались помогать мастерить что-нибудь попроще. Их мамаши, хоть и не одобряли глупого занятия, не возражали, ведь дети присмотрены и заняты, и под ногами у родителей не путаются. Да и от новых бесплатных игрушек, что раздаривал направо и налево щедрый мастер, никто не отказывался. К семнадцати годам Прошка не только резал из дерева детские игрушки, но и мастерил из бересты удивительные, кружевные коробочки, шкатулки, мог сделать большую красивую брошь или серьги, украсив кусок бересты бусиной или прозрачным камушком. А эти игрушки уже понравились местным модницам. Ведь известно, какой бы экономной не была хозяйка, а как увидит красивую безделушку, не выдержит, купит. Но глупый Прошка продолжал раздаривать свои поделки, пока умная и дальновидная жена Кузнеца, Марьяна, не предложила ему выгодную сделку. Прошка мастерил берестяные украшения и деревянные игрушки, а Марьяна с мужем, выбираясь в город, продавали их там. Ну, а прибыль делили пополам... Хотя, только недалекий Прошка был уверен, что прибыль делят пополам и радовался каждой копейке, как ребенок! А уж пополам или не совсем пополам делила вырученные деньги хитрая Марьянка, кто ж проверит?! Да и трудно удержаться и не обвести вокруг пальца такого дурачка.
А Прошка точно был дурачком. Два года назад в деревне разгорелся скандал: в многодетной семье Бочки и его жены женился старший сын. В их доме места даже тараканам не хватало, не то чтобы нового члена семьи селить, а строить новый дом денег, как всегда, не было. Вот и обратились Бочка со своей супружницей к Старосте с просьбой помочь. Но где же Староста, будь он хоть семи пядей во лбу, возьмет свободный дом в деревне? Но решение подсказала бочкина жена, толстая и крикливая, вечно воюющая со своими многочисленными чадами, за что и носила прозвище Наседка. Она предложила выселить из дома бабку Агафью, одинокую больную ногами старуху, которая почти совсем ходить не могла. Естественно добрые люди возразили, что бабка не одинокая, у нее есть, вернее, были два сына, которые уж лет двадцать как уехали в большой город, да так и сгинули там, ни слуху, ни духу от них больше не было. Но за бабку заступиться было некому. Долго судили-рядили, взвешивали все "за" и "против", но, в конце концов, пришли к выводу, что не будет ничего плохого, если бабушка Агафья переедет жить в дом недавно осиротевшего Прошки Хромоножки. А что? Старуха ему по дому помогать будет, а он и за водой на колодец сходить может, и на огороде что-то сделает, а то и в лес за грибами-ягодами, да на реку за рыбой сходит. А бабкин дом молодой семье, чтобы растили-воспитывали будущее потомство. И дурачок-Прошка согласился! Мог бы себе денежную компенсацию потребовать или ещё каких благ от Бочки, но ума не хватило. Забрал он к себе плачущую старуху с одним мешком нехитрых пожиток, да еще и успокаивал, что, мол, никто ее теперь не обидит, а он помогать во всем будет.
С тех пор они жили одним домом. Агафья, мучаясь с больными коленями, только по избе и передвигалась: от печки до стола, от стола до лавки, но еду готовила. А Прошка, сильно припадая на правую ногу, таскал ведра с водой, хозяйничал на огороде, да во дворе. А вечерами у них собиралась местная детвора смотреть, как Прошка из дерева режет фигурки, да слушать сказки от бабушки Агафьи. А сказочницей она была знатной!
В тот вечер, вернувшись от Ломтя, Прошка вошел в сени и, снимая старенький потертый тулуп, прислушался: есть ли кто в избе? Приоткрыв тяжелую низкую дверь, всунул вихрастую голову в комнату. За столом, в полумраке свечей сидели местные ребятишки и внимательно слушали сказки бабушка Агафьи. Кто-то положил уставшую голову на сложенные на столе руки и смотрел снизу вверх на сказительницу, кто-то так заслушался, что забыл закрыть рот, кто-то боязливо прижался к соседу, спрятав нос за его плечо. А голос бабушки, преображенный волшебным повествованием, плыл над старым деревянным столом, заплывал в темные углы, зависал над русской печью, струится над детскими головками, словно прозрачный и таинственный дымок от заплывающих воском свечей.
- Сел Иван-царевич на серого волка и поскакал за Василисой Прекрасной в Тридесятое царство к Кащею Бессмертному. Скакал он лесами темными, полями некошенными, горами высокими, глубокими ущельями...
И ребячьи кулачки сжимались, словно крепко-накрепко вцепляясь в жесткую серую шерсть на волчьем загривке, голубые или серые глазки щурились, всматриваясь в таинственную темноту дремучего леса, а маленькие сердечки тревожно бились от предчувствия опасности. Прохор осторожно прикрыл за собой дверь и на цыпочках, чтобы не отвлекать слушателей, прошел к старому сундуку, на котором лежал, свернувшись калачиком, серый полосатый одноглазый кот с порванным в бою с соседскими котами ухом. Кот поднял круглую голову и недовольно сверкнул на хозяина единственным зеленым глазом, видать, тоже слушал сказку. Прошка примостился с краю на сундуке и погладил кота. В ответ на немудреную ласку раздалось утробное урчание. Самая старшая за столом девочка лет восьми с торчащими в разные стороны тоненькими косичками бросила взгляд на Прошку и улыбнулась. Прохор поднес палец к губам, призывая не мешать бабушке. Девочка кивнула в ответ.
- Так Иван-царевич и победил Кащея, и спас Василису, и увез её домой к маме и папе. Вот и сказке конец, - завершила свой рассказ бабушка Агафья и тут же раздались недовольные возгласы.
- У-у-у-у! Еще хочу!..
- А еще одну сказку!
- Завтра, ребятки, завтра! Уже поздно. Всем пора по домам. А то мамки ваши беспокоиться начнут, - попыталась уговорить ребятню бабушка.
- Не пойду домой!- упрямо возразил пятилетний малыш, насупив белесые бровки,- Еще одну сказку! Ну, пожалуйста! А то я плакать буду!
- Не надо плакать, Ванюша, - бабка погладила мальчика по золотой кудрявой голове и улыбнулась,- а сказку я тебе расскажу во сне.
- Как это?
- Очень просто! Ты придешь домой, ляжешь спать и во сне увидишь сказку.
- Про Кащея?
- Да, про Кащея и Ивана-царевича.
- Обещаешь?
- Обещаю.
Малыш кивнул, соглашаясь на новое предложение, и пошел следом за другими детьми одеваться.
- Прошенька, - обратилась старушка к Хромоножке, - ты проводи ребяток по домам, а то темно уже.
- Хорошо, бабушка, провожу, доставлю каждого до дома, сдам с рук на руки родителям.
Через несколько минут маленькая компания, громко обсуждая подвиги Ивана-царевича, кубарем скатилась с крыльца и отправилась по своим домам.
- Проша, давай я с тобой ребят провожу, а потом пойду домой? - спросила Прохора старшая девочка.
- Давай.
Так они проводили друг за другом всех детей и повернули обратно, потому как девочка жила в соседнем с Прошкой дворе. Синие зимние сумерки сгущались, контуры домов, сараев, заборов постепенно размывались, растворялись, сливались с подступающей со всех сторон ночной темнотой. Хромой паренек и девочка медленно шли по зимней улице. Из окон домов на утоптанный снег ложились бледно желтые квадратики света.
- Проша, скажи, а о чем ты мечтаешь? - спросила девочка.
- Мечтаю? О разном... Мечтаю доделать сережки с голубыми бусинами. Помнишь, я тебе показывал?
- Нет, я о другом!.. У тебя есть настоящая мечта? Большая, как небо! - Девочка остановилась и широко развела руками в пушистых вязаных рукавичках,- и далекая, как звезда?!
Прохор тоже остановился и внимательно посмотрел на девочку. В чертах ее лица с острым носиком и круглыми карими глазками действительно было что-то от юркой маленькой птички. Она и голову слегка наклоняла вправо, когда разговаривала.
- Конечно, есть, Синичка,- ответил Проша и, взяв девочку за рукав белой кроличьей шубки, повел дальше.- Я даже могу показать тебе свою мечту.
- Правда?! - обрадовалась Синичка.
- А ты никому не расскажешь? Ты же знаешь, если разболтаешь, надо мной всей деревней смеяться будут, пальцем начнут показывать, всякими словами обзывать начнут.
- Что ты, Проша, я никому не скажу! - и девочка истово перекрестилась.
- Ну, хорошо, я тебе верю. Тогда завтра утром, если мороз не слишком лютовать будет, я тебе покажу свою мечту, - согласился Прохор.
- С утра? Мы куда-то пойдем? - любопытство искорками засверкало в круглых карих глазках Синички.
- Пойдем, пойдем! Приходи, как солнце над крышей сарая поднимется, тогда и пойдем.
- А далеко?
- Нет. Не очень далеко.
- А я знаю это место? - продолжала приставать с расспросами девочка.
- Мы уже пришли, Синичка! Вот твой дом.
Девочка с грустью посмотрела на окна родного дома и вздохнула. Впереди была долгая зимняя ночь, полная борьбы с собственным любопытством. Они распрощались у калитки и пошли каждый к себе домой.
Ясный зимний день сиял белым расплывчатым оком солнца в высоком небе, искрился бриллиантовыми россыпями в бескрайних снежных полях, весело скрипел под ногами сухим морозным снегом идущих в строну от деревни путников. Проша и Синичка, болтая обо всем на свете, не торопясь шагали по высокому берегу реки. Там, внизу, под ледяным панцирем тихо спала могучая река. Скованная зимним тяжелым сном где-то в мутной зеленой глуби она уже ждала и предчувствовала, как однажды, долгим весенним днем, наконец, глубоко вздохнет и расколется, пойдет глубокими кривыми трещинами лед, и устремятся темные воды навстречу шумным лесным ручьям, и сольются в радостном весеннем половодье. Но пока еще в мире царила Зима и, покорная её воле, река спала.
Путники подошли к невысокому холму, на вершине которого громоздились развалины старинной церкви.
- Я думал, идти вверх будет трудно, - сказал Прошка, - а смотри-ка, недавно тут снежную крепость строили и весь снег утоптали!
Действительно, на полпути к вершине холма располагались еще одни развалины, но уже рукотворные, из снежных глыб. Судя по высоте стен, много сил и времени вложила местная ребятня в постройку потешного городка! Не один день катали снежные кругляши, бережно укладывали их друг на друга, устраивали "бойницы", что бы лучше было видно противника, и, как пушечные ядра, складывали горками снежки. А само сражение с воинственными криками, девчачьим визгом, хохотом, разметало часть укреплений, истощило запасы снежков, но разогрело, разрумянило детские щеки и наполнило радостью и весельем души.
Девочка и ее старший товарищ поднялись на вершину холма. Мороз высветлил, выбелил, сделал седыми старые кирпичные стены. Под тонкой пленкой инея уже трудно было определить по остаткам штукатурки, какого цвета были стены когда-то. Высокая, наполовину обрушившаяся колокольня обреченно смотрела в белёсое небо, а на ее сколотой, обглоданной дождями и ветрами, вершине зябко тянула вверх тонкие голые веточки невесть как выросшая там березка. Полуразрушенная крыша еще топорщила темные скособоченные ребра, и все эти заброшенные древние развалины напоминали скелет доисторического ящера.
- Вот мы и пришли, - сказал Прохор и остановился.
- Так это же старая церковь! Я здесь сто раз бывала, - воскликнула Синичка, с недоумением глядя на своего спутника. - И где же здесь может быть твоя мечта?
- Сейчас покажу.
К удивлению девочки, двери этой развалюхи оказались наглухо заколоченными. Кому понадобилось крест накрест сколачивать высокие двустворчатые двери неструганными досками, уже тоже потемневшими от времени, если не представляло особого труда влезть внутрь через многочисленные проемы арочных окон? Они стали осторожно двигаться вдоль стены, огибая топорщившиеся жесткими лысыми ветками кусты. На некоторых окнах чудом сохранились остатки чугунных кованых решеток, хотя от деревянных рам и, тем более, стекол, давно и следа не осталось.
Прошка отодвинул рукой ветки ивняка и посторонился, пропуская поближе к окну девочку.
- Смотри,- почему то шепотом произнес он, - во-о-о-н туда, вверху, в правом углу.
Синичка вытянула тонкую шейку, привстала на цыпочки, оперлась руками в рукавичках на бурые кирпичи нижней части окна и ...вдруг увидела! На стене в углу церкви, почти под крышей, полустертый временем и стихиями вдруг проступил сквозь седину инея рисунок... Женщина в длинном, до пола, синем плаще, с младенцем на руках, вокруг нее люди, тоже в длинных одеждах, один седобородый старик, преклонив колена перед женщиной, молитвенно простер к ней руки. А глаза у женщины такие, что девочка ахнула и закрыла рот рукой в рукавичке. Глаза у нее были живые!.. Они смотрели на нее, Синичку, с состраданием и нежностью. Время сделало блеклыми краски, осыпало штукатурку то там, то здесь, но не смогло уничтожить тонкость и благородство линий рисунка, легкость складок одежд, напряженность поз. Видимо, большой мастер держал в своих руках кисть, когда писал, если даже теперь его рисунок мог вызвать в душе случайного зрителя такие чувства!
- Проша, я здесь была сто раз, а ее не видела! Как же так? - Девочка обернулась к своему спутнику.
- И я здесь бывал сотни раз, приходили сюда с соседскими мальчишками играть на развалинах, а увидел не сразу. - В глазах Прохора что-то изменилось, появился удивительный тихий свет, какого раньше Синичка у своего друга не замечала,- Ты же знаешь, я тебе рассказывал, мама моя умерла, когда я был еще совсем маленьким. И я не помнил ее, не помнил ее лицо, ее глаза. Я пытался представить, нарисовать ее образ в воображении, но ничего не получалось и было очень грустно, как будто, если бы удалось, она снова появилась бы в моей жизни. А однажды, мне было лет семь, мы пришли сюда с ребятами и стали играть в войну. Прятались за стенами, швыряли друг в друга камнями, "стреляли" из палок как из ружей... Я поднял голову и увидел ее, эту картину... Почему я сразу решил, что это моя мама? Что эта женщина на картине похожа на нее? Не знаю. Но мне безумно захотелось рассмотреть ее поближе, вглядеться в ее глаза. И я полез на крышу... И свалился, конечно, сломал ногу. С тех пор меня прозвали Хромоножкой. Ну, ты же знаешь.
Синичка кивнула и снова подняла взор к картине. Она пыталась запомнить каждый жест, выражение лиц, каждую складку одежд.
- Проша, а какая у тебя мечта? Ты мечтаешь, что бы она ожила? - спросила девочка.
- Нет, что ты! Это невозможно. Хотя моя мечта, скорей всего, тоже несбыточная, - и паренек печально вздохнул, - Мечта моя, Синичка, как ты и говорила, большая, как небо, и далекая, как звезда! Я мечтаю восстановить этот храм, заново покрыть крышей, оштукатурить стены, на колокольне повесить колокол, что бы он звонил по праздникам... И мечтаю восстановить эти росписи на стенах. Они называются фрески, я в книжке вычитал, чтобы не только мне и тебе было видно, а всем, что тут изображено. Вот такая у меня мечта.
Они отошли от стены и смотрели на развалины снежной крепости, на простирающуюся внизу ледяную реку, на звонкий от мороза и солнца лес, на весело дымящую трубами домов недалекую деревню.
- А почему ты решил, что мечта твоя несбыточная? - спросила Синичка.
- А как она может сбыться? Одному человеку это не под силу.
- Одному не под силу, точно. Крышу одному не покрыть. Тут помощники нужны. Надо помощников найти и мечта твоя осуществиться. А вот картины восстановить... Это только ты можешь, сам!
- Вот смотрю я на тебя и удивляюсь, - Прохор с улыбкой положил руку на плечо девочки,- вроде еще маленькая, а говоришь, как большая.
- А я и есть большая! - воскликнула Синичка, сердито дернув плечом, - Это только ты меня маленькой считаешь!
- Ну, не обижайся, пожалуйста, конечно большая... почти, - в голосе его появились примирительные нотки, - А насчет картин... Что бы их восстановить, учиться нужно.
- Так ты же и так здорово рисуешь, вон какие игрушки из дерева режешь, украшения из бересты делаешь!
- Я же самоучка, Синичка, а тут надо по-настоящему уметь.
- Так научись!
- Да я бы и хотел. Но надо в город ехать учиться. А на кого я бабушку оставлю? Она же из дома не выходит. Ей без моей помощи не справиться.
- Тогда потерпи еще несколько лет, я подрасту и стану бабушке Агафье помогать, а ты поедешь в город учиться!
Прохор с удивлением смотрел на Синичку: из-под меховой шапочки выбились темные пряди волос, остренький носик покраснел от мороза, на круглых щеках горел румянец, а в карих глазах сверкала решимость. Вот такая у него, хоть и невелика еще ростом, зато боевая и решительная подруга!
- Пойдем, Синичка, пора домой возвращаться,- сказал он и захромал вниз к подножию холма, девочка поспешила за ним, бросив быстрый прощальный взгляд на старую церковь, словно давая обещание еще вернуться.
Вечером, когда уже почти стемнело, Серый, один из сыновей Бочки, и его трое дружков собрались на краю деревни. 13-летние подростки прятались за стеной баньки, принадлежавшей Кузнецу, не от злого стылого ветра, а от посторонних глаз, что бы никто не увидел, чем они занимаются.
Серый, как самый старший и опытный, достал спички из кармана ватника и выверенным движением прикурил сигарету. В темноте зажегся красный сигнальный огонек. Двое других, таких же как Серый, мальчишек, переминаясь с ноги на ногу, нетерпеливо ожидали своей очереди перекурить. Третий, младше всех по возрасту, меньше всех ростом, с завистью наблюдал за старшими, как один за другим они подносили ко рту сигаретку и крошечный огонёк разгорался с новой силой, а изо рта вырывался фонтанчик дыма. Серый, как самый крутой, продемонстрировал, как надо выпускать дым колечками! Зрители не скрывали зависти и одобрительными возгласами "круто!", " во даёт!", подтвердили его превосходство.
- А мне дадите? - подал голос младший мальчишка. Серый криво усмехнулся.
- Да ты ж сопляк, Тошка, мал ещё!
- А вот и не мал! - возразил Тошка, недовольно нахмурившись.
- Подрасти сперва, а потом проси! - встал на сторону лидера один из старших. Но Тошка и не думал отступать.
- Ну и не надо! У меня у самого есть! - Он вытащил из кармана мятую пачку из под сигарет и выудил оттуда случайно забытую там, немного помятую, но готовую к употреблению сигарету. Остальные пацаны с интересом уставились на него.
- Ты где это взял? - спросил Серый, - У бати спёр?
- Угу! - подтвердил Тошка и протянул свой трофей. Маленький красный огонёк на мгновение спрятался в кулаке у Серого, а потом раздвоился, засветился двойной багровой звездочкой во тьме.
- Ну, ты молодец, раз у отца спёр, не сдрейфил,- одобрил Серый, - значит и впрямь не мал уже. Ладно, кури! Смотри, затягивайся аккуратно, а то закашляешься.
Предупреждение не помогло: Тошка ухватил губами тонкую бумажную трубочку и резко втянул в себя воздух. Едкий противный дым рванул легкие и мальчишка сразу закашлялся, с радостью передав сигарету следующему. Ну и гадость это курево, подумал про себя Тошка, но, едва откашлявшись, распрямил плечи и гордо глянул на сотоварищей. Серый снисходительно улыбался.
- Ничё, в первый раз у всех так бывает! - и дружески похлопал младшего по плечу. - Ну, раз уж ты теперь с нами, то надо тебе кликуху придумать.
- Давай,- обрадовался Тошка. Ему очень хотелось быть наравне со старшими, а у всех старших были клички.
- Будешь ты у нас... Соплёй! - изрек Серый и пацаны весело заржали. Тошка на секунду обиделся, но потом предложил сделку.
- А если я сопру у бати новую пачку сигарет, целую, и вам принесу? Все равно меня Соплёй называть будете?
- Целую пачку? - Серый оценивающе посмотрел на дерзкого новобранца,- Если целую, то конечно не Соплёй. Мы тебя тогда будем называть... - Он задумчиво, пытаясь подобрать подходящее прозвище, перевел взгляд за спины друзей, в темноту... И вдруг его взгляд остановился, глаза округлились, рот раскрылся от удивления, рука, с зажатым между пальцами окурком, медленно поднялась вверх, указывая куда-то... Взгляды остальных последовали за красным огоньком... В темноте сверкали два огромных кошачьих глаза. Из страшной пасти вырывался морозный пар, в лунном свете сверкали белые клыки... Послышался низкий, угрожающий звериный рык.
- Мама...- пробормотал Серый и, выронив окурок, с криком "Тикайте братцы", рванул за угол бани. Пацаны посмотрели друг на друга, и с воплями бросились врассыпную.
Серый почувствовал, как его сердце сделало кувырок и стремительно скатилось в пятки, а затем, так же быстро подскочило вверх и застряло в горле, мешая дышать. Он одним диким прыжком перескочил высоченный забор Кузнецова участка и, петляя как заяц, уходящий от погони, понёсся через огороды, явственно слыша за собой топот огромных тяжелых лап и хриплое дыхание преследователя. Он проскочил кузню, сарай, перемахнул еще один, уже не такой высокий забор и, спотыкаясь о какой-то валявшийся под ногами хлам, почти теряя сознание от ужаса, вломился в чужой дом.
Задыхаясь от сумасшедшего бега, он захлопнул входную дверь, задвинул щеколду и, пробежав пару шагов по сеням, распахнул вторую дверь в жилую часть дома. В комнате был полумрак, за столом сидела старуха в перемотанных изолентой, с треснутым стеклом очках, и что-то вязала спицами. Рядом с ней, низко склонив голову, сидел над книгой паренек. Когда дверь внезапно распахнулась, они одновременно подняли глаза на незванного гостя. Пацан закрыл дверь и, хрипло дыша, обессиленно опустился на лавку у входа.
- Серый? - удивленно произнес Прошка. Тот стащил с головы шапку и мокрые от пота пряди давно не стриженых волос прилипли ко лбу.
- Там... Там... - только и мог выдавить из себя мальчишка, судорожно хватая ртом воздух. Его начала бить крупная дрожь.
- Что случилось, Серый? - Проша отложил книгу и, припадая на правую ногу, подошел к гостю. - Ты от кого так бежишь?
- Мы его видели!.. - Наконец связно произнес Серый, - Там, за Кузнецовой баней, не окраине... Мы с пацанами видели его...
- Кого, его? - продолжал допрашивать ничего не понимающий Прошка.
- Зверя! - воскликнул Серый с тоской и отчаянием в голосе, превозмогая животный страх.- Там был этот зверь! Глаза вот такие! Клыки во-о-от такие! Когти во-о-о-от такие! А шерсть у него... белая, с серебряным отливом и... светится как будто...
При этих словах старуха, что все еще сидела за столом, отложила в сторону свое вязание, сняла очки и переспросила:
- Как ты сказал? Шерсть с серебряным отливом?
- Да, как серебро. Тигр - не тигр, пантера - не пантера. А такой шкуры я никогда не видел.
Бабка неуклюже выбралась из-за стола.
- Ты, Проша, налил бы ему попить чайку горячего, а то, вона как его трясёт от страха. Да, ты проходи, проходи, Сережа, садись за стол.
Хозяева засуетились возле незваного гостя. Через несколько минут на столе перед Серым уже стояла кружка с чаем и блюдо с пирожками.
- Ешь, милый, ешь! - уговаривала бабка, подставляя поближе к пацану баночку с медом. Тот немного успокоился, отдышался, лицо его раскраснелось, глаза блестели нездоровым блеском, а рука, попытавшаяся поднять кружку с чаем, так сильно дрожала, что он вынужден был поставить кружку обратно.
- Я думал, он меня догонит и сожрет. - Честно признался Серый. - Это он порвал Ломтя? Да?
- Выходит, что он. - Лицо старухи было странно озабоченным, а вовсе не испуганным. - Значит, Лунный Зверь - это не сказка.
Проша удивленно взглянул на бабушку и спросил:
- Что, бабушка?
- Лунный Зверь. - Оба парня уставились на старуху. - Мне еще в детстве мой дед рассказывал сказку про Лунного Зверя. Этот Зверь жил на Луне. Глаза у него были как изумруды, клыки как алмазы, когти как железо, а шерсть как серебро. Он любил гулять по ночам по звездному небу. И вот однажды, зима выдалась очень холодной, морозы так лютовали, что Млечный путь замерз, покрылся льдом и Лунный Зверь поскользнулся, гуляя, да и не удержался, не помогли и железные когти, и упал он на Землю, прямо в наши леса. С тех пор Лунный Зверь иногда попадается на глаза некоторым охотникам.
Серый посмотрел на Прохора и толкнул его локтем.
- Что она несет? Какие тут сказки? Я же говорю, он меня чуть не убил! И Ломтя чуть не убил!
- А я и говорю, что это не сказка,- услышала его шепот бабушка, - Лунный Зверь пришел к нам, ребятки. И пришел не с добром.
Наутро вся деревня гудела как растревоженный улей. Из дома в дом ходили люди и обсуждали случившееся с четырьмя мальчишками. Вспомнили и дедовы сказки о Лунном Звере, но никто, конечно, в сказки не верил. Охотник сказал, что это, скорее всего, просто большая дикая кошка редкого окраса. Мамаши строго-настрого запретили чадам шляться по деревне в неурочное время.
Разлившейся по всем улицам, по всем домам, страх, как опара в бочке, медленно поднимался, рос и, наконец, вспучился мутным пузырем общественного недовольства властью. И выразила общее недовольство Наседка, мать Серого. В полдень её замотанная в серый свалявшейся пуховый платок голова неожиданно просунулась в дверь избы, где жил Староста.
- О, на месте власть наша! - удовлетворенно констатировала Наседка, распахивая дверь и решительно входя в комнату, не дожидаясь приглашения. Староста, до этого момента с аппетитом обедавший, отложил ложку и, продолжая жевать, уставился на толстую неряшливую тетку. - Сидит, ест, а детей наших убивают!
- Угомонись, соседка,- попытался Староста сразу остудить воинственный пыл Наседки, но не тут-то было. Разгневанная многодетная мать уперла руки в бока и нависла над столом, задев толстым животом и опрокинув чашку со сметаной. Староста посмотрел, как медленно растекается по столу белая блестящая лужица и стал так же медленно вставать из-за стола.
- Что стряслось? - произнес Староста.
- А то ты не знаешь? Ломтя чуть не задрал насмерть зверюга, теперь на детей покушается. А ты не знаешь?
- Но не задрал ведь! И дети не пострадали вроде.
- Вроде!! - Замечание так возмутило Наседку, что она с силой хлопнула по столу обеими ладонями сразу, так, что подскочили все чашки-тарелки. - Чудом не пострадали дети! А если бы пострадали, я бы тебя, дармоеда, убила собственными руками!
- Ты что себе позволяешь?- попытался возмутиться Староста, но под полным угрозы взглядом проглотил свое возмущение.
- Мы тебя зачем выбирали всей деревней? Что б за порядком следил! Что б в деревне жить было спокойно! А кому, скажите пожалуйста, теперь спокойно? Одному тебе, дармоеду?!
- Ну, тихо, тихо! - примирительно замахал руками на Наседку Староста,- Разберёмся!
- Когда разберёмся? Когда эта тварь убьет кого-нибудь?
- Да не кричи ты так! Криком делу не поможешь.
- Я, если надо, не криком, так ружьем помогу! И сначала тебя пристрелю, а потом эту зверюгу!
Староста сел на место. Человек он был важный и солидный, с виду, и очень гордился своей выборной должностью. Ему нравилось просто прогуливаться по деревне выпятив грудь колесом и ловя ухом возгласы "Вон власть наша пошла!", или ставить витиеватую подпись на какой-нибудь разрешительной бумажке, вволю помурыжив и поунижав просителя, нравилось чувствовать свое превосходство над другими. Но у власти был один, но очень важный недостаток: изредка приходилось брать на себя ответственность. Вот и теперь отвертеться не представлялось никакой возможности.
- Что ты предлагаешь? - спросил он визитершу.
- Это я-то должна предлагать? - усмехнулась Наседка, обнажив в улыбке зияющие пустоты между зубами. - Это ты - власть, ты и должён предлагать.
- А я, как власть, должен учитывать мнение народа. Вот я мнение у тебя как у народа, и спрашиваю.
Наседка перевела дух, расслабилась, усталым жестом стянула с головы свой платок и уселась на стул напротив хозяина дома.
- Мужиков надо собирать, да ружья доставать и ловить этого зверя.
- Вот и я говорю: ловить зверя надо! - веско подтвердил Староста.
Через полчаса в его избе собрались все взрослые мужики, потолковали и решили, во-первых, запретить детям выходить из дому в неурочное время, во-вторых, всем достать охотничьи ружья (а ружья были в каждом доме), в-третьих, женщин по вечерам на улицу сопровождать вооруженным мужчинам и, в-четвертых, установить дежурство по ночам по два человека на каждую улицу. Ходить искать неуловимого зверя в бескрайнем лесу порешили бессмысленным, а устроить ему достойную встречу в деревне, а он наверняка снова придет в деревню, посчитали уместным.
К вечеру накал страха в деревне снизился, а охотничьи ружья, вытащенные из чуланов, прибавили жителям уверенности в себе. Прошка, подгоняемый Агафьей, тоже достал старое отцовское ружье, которым он и пользоваться-то толком не умел.
Вечером Марьяна надумала ставить пироги, но собираясь просеивать муку, вдруг выяснила, что старое сито совсем прохудилось, и годилось только на свалку. Хозяйка Марьяна была справная и запасливая, поэтому еще летом, увидев, что срок службы старого сита подходит к концу, уговорила мужа купить новое впрок.
Она отложила кухонное полотенце в сторону и внимательно осмотрела все полки в поисках сита, но на полках сита не было. Куда ж я его могла положить? Думала Марьяна, открывая дверцы буфета. Но и там сито не обнаружилось.
- Вот дурья башка! - воскликнула молодая хозяйка, хлопнув себя по лбу, - Я ж его в сарайку положила!
Она быстро накинула расписную шаль на голову (подарок мужа! Дорогой, между прочим!), полушубок на плечи и, всунув ноги в валенки, выбежала на улицу. Дыхание от стужи мигом перехватило, и мороз острыми зубками вцепился в голые пальцы, ухватил кончик носа.
- Бррр, ну и холодина! - пробормотала Марьяна, добежав до сарайки. Как и в доме, в сарае царил полный порядок, поэтому необходимое сито нашлось быстро. Поплотнее запахнув полушубок, женщина закрыла дверь на висячий замок и быстрым шагом направилась обратно в дом, где ждало уютное печное тепло. До крыльца оставалось несколько шагов, когда она вдруг замедлила шаг и... остановилась. Марьяна и сама не смогла бы объяснить: каким образом почувствовала чей-то взгляд в спину. Словно что-то жесткое и холодное уперлось ей между лопаток и по спине побежали мурашки. Еще не повернувшись, она уже знала, что, вернее, кого, увидит. Медленно, превозмогая острое желание спрятаться куда угодно, хоть под землю, она повернула голову...
Зверь стоял в десяти шагах от нее. Зеленые глаза сверкали в темноте адскими искорками, округлые уши чутко прислушивались к звукам готовящейся ко сну деревни, большие мягкие лапы уверенно стояли прямо посреди дорожки, ведущей к крыльцу дома, а мех, чудесный белый пушистый мех, в лунном холодном свете отливал серебром. И во всей его позе не было ни малейшего желания напасть. Зверь просто стоял и смотрел на женщину. Но от этого взгляда ноги ее задрожали, а к горлу подкатил ком, придушив рвущийся наружу крик.
Длинный толстый хвост, свободно свисавший над землей, вдруг качнулся из стороны в сторону и, словно опомнившись, Марьяна бросилась к крыльцу, выронив сито из рук. Она вскочила в сени, захлопнула дверь, задвинула засов и прислонилась к двери спиной. Холодный липкий ужас окатил ее волной пота с головы до пят. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. За дверью послышались шаги, и в сени выглянул Кузнец, муж Марьяны.
- Ты чего? - спросил он. Женщина оторвала себя с усилием от двери и бросилась к мужу на грудь.
- Он пришел, пришел за нами! Он нашел нас!
- О чем ты? Что случилось? - Кузнец не узнавал свою спокойную, расчетливую умницу-супругу.
- Лунный зверь! - выдохнула Марьяна с ужасом. И Кузнец изменился в лице.
- Где? - Бросил он, отстраняя жену и хватаясь за предусмотрительно уложенное на полку над дверью заряженное ружье.
- На дорожке у дома... Не ходи, он убьет тебя! Он же за тобой пришел!
Но Кузнец, даже не одев полушубка, распахнул входную дверь и выскочил в ночь. Марьяна закрыла лицо руками, чувствуя как горячая влага течет по щекам, затекает между пальцами, жжет ладони. Все ее существо обратилось в слух. Вот сейчас раздастся выстрел и свирепый звериный вой, или человеческий крик. Но глухая зимняя ночь была нема.
Через невыносимо долгие минуты дверь снова распахнулась с тревожным вскриком и Кузнец, с ружьем в руке, вернулся в дом.
- Ушел, будто и не было его.
- Он приходил предупредить меня,- сказала Марьяна, с трудом переводя дух,- Он не собирался меня убивать.
- Ну, что ты мелешь! - Воскликнул Кузнец, прижимая к себе жену и чувствуя, как сильно бьется ее сердце. - Это всего лишь зверь, он не может думать, как человек! Не придумывай и не накручивай себя!
- Нет, я знаю, я уверенна... Он знает, что это ты, что это мы с тобой...Он выследил нас и теперь будет мстить! - Нарастающая паника электрическим током пробегала по телу рыдающей женщины и невольно передавалась мужчине.
- Ну, мы еще посмотрим, кто кого! - пытался взбодрить себя Кузнец, но получилось плохо, и весь ужас неизбежного стал вырастать перед его мысленным взором как снежная лавина, несущаяся с горы.
- А если он задумал убить детей?! - воскликнула Марьяна и перестала дрожать. Страшная мысль вдруг перекрыла панику и высушила слезы. - Конечно, ему же дети нужны, не мы!!
- Не говори так! - сдавленно прошептал Кузнец.
- Я знаю, что надо делать! - твердо произнесла Марьяна, и в глазах ее появился горячечный отчаянный блеск.- Мы пойдем и все расскажем людям!
- Ты с ума сошла! Меня ж в тюрьму посадят! - возразил муж.
- Уж лучше тюрьма, чем смерть от зубов этого чудовища. И потом, повинную голову, говорят, меч не сечет! Мы во всем признаемся, покаемся, отдадим деньги, и нас простят. Вот увидишь, народ у нас добрый! Самое главное, защитят наших детей!
Странное это было собрание: все жители деревни, кроме несовершеннолетних детей и дряхлых стариков, которые в силу своего возраста не могли нести ответственность, собрались в старом, давно ждущем хотя бы небольшого ремонта, деревенском Доме культуры. Культурой там давно уже не пахло, хотя те, кто постарше, еще помнили, как бегали туда на танцы или смотреть кино по воскресеньям, да и всякие отчетно-перевыборные собрания проходили именно там, в большом зале с деревянной сценой. Был когда-то в деревне и собственный фольклорный ансамбль, который, к сожалению многих, умер вместе с его бессменным руководителем - старым учителем истории из сельской школы. Теперь дом, как бельмо на глазу деревни, белел обшарпанной штукатуркой стен, косил треснутыми стеклами в окнах, да, словно выпавшими зубами во рту, прогнившими ступенями крыльца, напоминал отжившего свое старика. Крыша протекала и серо-рыжие разводы на потолке дополняли убогую картину. Надо бы было Дом культуры давно отремонтировать, перекрыть крышу, да покрасить стены, заменить кое-какие половицы, да обновить крыльцо. Но денег, как всегда, не хватало, всегда находились более важные причины для трат, а энтузиастов отремонтировать все за свой счет не находилось. Еще бы! Кто же захочет тратить свои личные, кровные денежки на общественные нужды?! Своя, честно или не совсем честно заработанная копейка должна идти в свое хозяйство. А вкладываться в общее - ищите дураков!
Вот и пришлось жителям деревни, срочно собранным Старостой по какой-то очень важной причине, ворча и чертыхаясь, брезгливо стряхивать пыль, да рассаживаться на сломанные стулья. Из щелей в окнах сильно сквозило, от печей, предусмотрительно растопленных, исходил сухой жар и волны тепла и холода, как слоеный пирог, не смешиваясь, текли по головам и спинам людей.
На сцене установили стол, покрыв его завалявшемся в кладовке куском старого выцветшего красного ситца. Для чего нужна была эта тряпка, никто уже и не помнил, но прикрыть заляпанную клеем и разноцветными красками столешницу, вполне сгодился. На стол поставили графин с водой и пустой стакан, за столом поставили стул, предварительно проверив, не качаются ли у него ножки. На стул с важным видом ответственного лица сел Староста.
Он властным взглядом оглядел тихо ворчащую человеческую массу в зале. Каждое лицо ему было знакомо, все были очень разные, но выражение плохо сдерживаемой тревоги в глазах объединяло всех, делало молодых и не очень молодых, толстых и худых, возмущенных и спокойных, неуловимо похожими друг на друга. Староста распрямил спину и выпятил вперед лохматую бороду, ибо сейчас именно от него зависело будущее деревни.
Он медленно поднялся из-за стола и гул голосов в зале мгновенно стих.
- Уважаемые граждане, сельчане, - начал он басом, что, как ему казалось, прибавляло ему солидности, - я велел вам всем собраться здесь по не терпящему промедления поводу.
- Говори проще, а то не все поймут! - послышалось с галерки. Староста нахмурил брови.
- Как все вы знаете, недавно в деревне случилась беда, - продолжал Староста грозно сверкая глазами, дабы отбить охоту у некоторых перебивать начальство, - Неизвестный зверь напал и поранил нашего соседа, Ломтя.
- Не просто поранил, а чуть не убил! - громко поправил сам Ломоть, приковылявший на костылях в сопровождении супруги и бережно усаженный в первый ряд с краю на самый крепкий и надежный стул.
- А спустя пару дней напугавший детей, - продолжал Староста. - А вчера вечером это животное объявилось во дворе дома Кузнеца. Его видела Марьяна...
Испуганный вздох дуновением ветра пролетел по всем рядам. Народ стал переглядываться и шептаться.
- Да Марьянка то вроде жива. Я её сегодня на улице видела! - донесся женский голос из середины зала.
- Слава Богу, Марьяна тоже не пострадала, - веско заключил Староста, - Но именно она и её муж просили меня собрать вас всех, потому что у них есть важное сообщение.
- Какое еще сообщение? - стало доноситься с разных сторон. Народ заволновался, зашумел. Староста постучал карандашом по стакану, слабый звон утонул в гуле голосов.
- Тихо! - пришлось повысить голос председателю собрания, - Они сейчас сами нам все объяснят.
Из первого ряда поднялся и подошел к сцене Кузнец, комкая в руках меховую шапку, и повернулся лицом к залу. Односельчане, пожалуй, впервые видели этого самоуверенного и немного надменного человека таким растерянным. Семейство Кузнеца в деревне считалось одним из самых зажиточных. Хоть Кузнец вовсе и не был кузнецом, а прозвище ему перешло по наследству от отца, а тому от деда, бывшего настоящим деревенским кузнецом, он обладал умом и предприимчивостью, в чем его поддерживала жена. Кузнец не пил, умел работать и, что было еще важнее, умел находить общий язык с нужными людьми. Марьянка была не только хороша собой, но одевалась вызывающе модно и богато, чем вызывала зубовный скрежет деревенских кумушек, стоило ей пройти по улице. Эту семейку недолюбливали и, честно говоря, завидовали им, но отношений старались не портить.
Кузнец долго молчал, подбирая слова и пытаясь задавить рвущуюся сквозь страх и неуверенность собственную гордость. Наконец опустил шапку и поднял глаза на односельчан.
- Я пришел покаяться, люди... В том, что этот Зверь пришел к нам в деревню, виноват я.
Зал зашумел, заволновался, по рядам , как рябь по воде перед грозой, пошли шепотки, приглушенные возгласы, народ стал переглядываться.
- В прошлом месяце я случайно на охоте обнаружил логово Зверя с его двумя детенышами. Зверя не было, а мех детенышей был такой редкостной красоты, что я не удержался и подстрелил их. Шкурки выделал и продал коммерсантам, которые заезжали к нам.
- Вот дает! - послышались удивленные и возмущенные возгласы.
- Это тем самым коммерсантам, что из города приезжали на прошлой неделе шкурки у меня закупать? - Спросил Охотник.
- Тем самым, - подтвердил Кузнец и опустил глаза в пол.
- В браконьеры, значит, записался! - возмущенно констатировал Охотник. - А знаешь, какое за это наказание полагается?
- Да очень его штрафы пугают! - донесся голос из зала.
- Может зверь то этот в Красную книгу занесен! - воскликнул кто-то в дальнем углу.
- Да плевать ему на Красную книгу! - возразили в третьем ряду, - Что вы, Кузнеца не знаете? Ему ж главное деньжат срубить, да побольше!
- Точно! Еще тот ворюга!
- Коммерсант хренов!- Зал возмущенно и осуждающе шумел.
- Постойте! - вдруг воскликнул и стал неуклюже подниматься на костыли Ломоть, - Люди добрые, это что ж получается? Из-за его жадности я здоровье потерял?! Так что ли?!
- Да, - подскочила к мужу Терентьевна, - Кто ему компенсацию выплатит? А, Кузнец? За ущерб здоровью полагается! А если инвалидом человек останется? Пособие полагается пожизненно! Ты пособие выплачивать будешь?!
Гул в зале нарастал. Каждый считал необходимым высказать свое мнение вслух, да погромче. Все без исключения были возмущены преступлением Кузнеца, досталось и его жене. Все ж знают, что муж в семье голова, а жена - шея. Наверняка с ее подачи так поступил злоумышленник! Долго скрываемая зависть к богатым соседям наконец прорвалась гнойным нарывом. Припомнили Кузнецу и Марьяне все прошлые грехи, а может что и придумали сгоряча. Стали гадать, сколько же деньжищ отвалили коммерсанты за шкурки редкого зверя? Наверное, целое состояние!
- А нам теперь без кормильца как жить?! - плакалась Терентьевна,- Компенсацию бы надо.
- Да какой он у тебя кормилец? - встряла Наседка, усмехаясь, - Самого кормить надобно, дармоеда! Так что, не велика потеря!
Терентьевна стала наливаться кровью, как спелый помидор. Тучи в зале сгущались, вот уже послышались первые раскаты грома. Но тут не выдержала и бросилась к стоящему у сцены мужу Марьяна.
- Люди добрые! - воскликнула она, - Ну, о чем вы? Какие деньги?!
- Как какие? - отозвалась Терентьевна, - Пособие за утрату кормильца.
- Да отдадим мы вам все наши деньги! Не в деньгах же дело!
- Так мы вам и поверили! - усмехнулся кто-то.
- Одноразовой компенсации нам мало! - топнула ногой Терентьевна, а Ломоть согласно закивал головой.
- А в чем, если не в деньгах? - поинтересовался до сих пор молчавший Староста.
- Неужели вы не понимаете? - Марьяна прижала руки к груди и обвела горящим взглядом весь зал. Голос ее дрогнул. - Зверь пришел мстить людям за своих детенышей. Он не успокоиться, пока не убьет!
На минуту в зале повисла тревожная тишина. Марьяне показалось, что она слышит, как скрипят мозги у односельчан, обдумывающих ее слова.
- И что теперь нам делать?- донесся немного растерянный голос из середины зала.
- Да, Марьяна, что ты предлагаешь? - ввернул свой вопрос Староста, стараясь все-таки вести собрание.
- Зверь этот хитер и коварен и ненавидит людей лютой ненавистью,- продолжила Марьяна, - он будет из ночи в ночь, изо дня в день приходить в деревню и выслеживать жертву. Мы с вами будем прятаться по домам, дети наши перестанут гулять на улице и ходить в школу, соседи перестанут ходить друг к другу в гости, мужики, в ожидании встречи со зверем, не будут выпускать из рук свои ружья, пока кто-нибудь из-за переполняющего всех страха не начнет палить куда попало и не подстрелит кого-нибудь случайно. Постепенно мы все станем сходить с ума, а зверь будет ждать... И однажды все равно убьёт кого-то!
Зал оторопело молчал, потому что в словах этой женщины была правда. Все уже почувствовали, что нервное напряжение последних дней слишком сильно. Кто-то перестал спать по ночам, у кого-то пропал аппетит, кто-то уже не выпускает детей гулять на улицу, кто-то сам уже старается не выходить из дома без особой надобности. А что же будет дальше?..
- Она права! - В конце зала поднялась немолодая женщина в цветастом шерстяном платке, - Мы так долго не выдержим! А вооруженные мужики, не дай Бог ссора какая, перестреляют друг друга точно!
- Или начнут пить по-чёрному! - поддержала ее соседка по ряду.
- А как же дети без свежего воздуху? - воскликнула другая соседка.
- Надо как-то прекращать это безобразие! - донесся мужской голос.
- Как?? Подскажи, коли знаешь!
- Знал бы, подсказал... Может Староста знает? Он же у нас власть!
И многие десятки глаз, полных тревоги и надежды, обратились к Старосте. Ему было приятно, что в сложную минуту народ обращается к нему, значит уважает! Он выпрямил спину, многозначительно откашлялся и... обратился к Марьяне.
- А что ты предлагаешь, Марьяна?
- Не знаю... - Женщина растерянно опустила глаза, как будто между щелями грязных плохо крашеных досок пола затерялась подсказка. - Это прозвучит жестоко, но, если зверь всё равно найдет себе жертву, то может мы сами эту жертву выберем?...
Зал загудел многоголосым хором, возмущенные и осуждающие возгласы одних сельчан заглушались испуганными и обрадованными найденным решением другими голосами. Единства не было.
- Самим своего деревенского выдать зверю на растерзание?! С ума сошла?! - кричал один.
- А что, думаешь лучше сидеть и ждать, когда эта зверюга тебя самого сожрёт?! - вопрошал другой.
- Да поймать зверя надо и дело с концом!
- Пробовали, не вышло!
- Зверь то сидит и ждет, когда мы его поймаем! Ха-ха!
- Его даже собаки наши бояться. Говорят, зверь этот не обычный, а заговоренный какой-то. Просто так его не подстрелить. - Добавив в голос таинственности произнесла пожилая женщина.
- Может серебряной пулей? - криво усмехаясь, поинтересовался молодой парень.
- Деды наши еще про этого зверя с серебристым мехом рассказывали. Говорили, что он не от мира сего.
- Да сказки все это!
- Сказки? - не выдержал Ломоть,- А раны мои тоже сказки?! Я смотрю все у нас тут смельчаки и никто сам со зверем еще не встречался! Я согласен с Марьяной, надо кого-то из своих отдать зверю на растерзание. Да, это ужасно, но лучше пожертвовать одним, чем сидеть и ждать многих жертв.
Голоса несогласных с этим предложением постепенно стали затихать, растворяться в голосах тех, кто принял неизбежное решение.
- Ну, допустим, братцы, а кого же мы пожертвуем этому чудовищу? - спросил Охотник.
- Как кого? Того, кто заварил эту кашу. Конечно Кузнеца! - предложил кто-то с галерки. Кузнец сверкнул глазами, выискивая смельчака взглядом в море человеческих голов.
- Как Кузнеца? - встрепенулась Марьяна, - Люди добрые, пожалейте! Как же мы без кормильца?! У меня ведь двое деток малолетних!
- Двое у нее! И чего? - вскинулась Наседка, - А у меня десять деток!
- Во-во, давайте лучше кого-нибудь из отпрысков Бочки выберем! - осмелел прежний голос, только что предлагавший Кузнеца, - Их там так много, что никто и не заметит, одним больше, одним меньше!
- Я тебе не замечу! - Наседка грозно поднялась со своего места,- Я тебе сейчас зенки твои поганые повыцарапываю!
- Тихо, тихо! - осадил её муж,- На детей даже думать не моги! - рыкнул он на распоясавшегося наглеца и поднялся со стула. Его массивная фигура как гора возвышалась почти в середине зала. Он внимательно осмотрел всех сидящих в зале, как будто запоминая каждого, будет повод, припомнит. - Я вот что предлагаю, граждане... Все мы жители деревни, можно сказать, общество, и в этом нашем обществе есть люди незаменимые, полезные и не очень, а есть бесполезные. Так вот я предлагаю выбрать того, кто не станет большой потерей для нашей деревни. Бесполезного члена общества.
- И кто же у нас бесполезный? - поинтересовался кто-то из задних рядов.
- Я предлагаю выбрать Ломтя,- продолжал Бочка,- человек он сильно пьющий, толком нигде не работающий, да и инвалид почти, всё пособие за утрату здоровья требует. Кроме того, детей малолетних у Ломтя нет.
- Ах ты, гад! - вскочила Терентьевна со своего места и накинулась на Бочку, - Пьющий, говоришь? А чью тушу мы после Нового года впятером в бессознательном состоянии волокли домой? Не твою ли, а, Бочка? Все помнят, как ты напился! А кому нигде не работающий Ломоть летом помогал крыть крышу? Ты же сам его на помощь позвал, потому что с таким пузом, как у тебя, не влезть на крышу! И заплатил ему за три дня работы бутылку своего паршивого самогона!
- Почему это паршивого? - возмутилась Наседка, но никто не обратил на нее внимания.
- И никакой он не инвалид! - продолжала защищать своего мужа Терентьевна, тут же позабыв про вожделенное пособие, - Раны у него скоро заживут. Так фельдшер сказала. А ты, Бочка, подлый человек! Знать тебя больше не желаю! Что б ноги твоей у нашего крыльца не было! И за самогоном не шастай больше к нам!
- Ладно, ладно! - Замахал на нее руками Бочка, - Разошлась! Остынь!
- Граждане! - вмешался в ход собрания Староста. - Не ссорьтесь! Нам необходимо принять важное решение, а вы ругаетесь, как на базаре! Согласен с тобой, Терентьевна, муж твой не самый бесполезный человек в деревне. Но кого же нам выбрать?!
- Да вон бабку Агафью! - предложила Терентьевна, - Она и так старая, сама скоро помрет, да больная. Даже на собрание не смогла прийти. Не велика будет потеря!
Зал шумел как грозовой лес. Волны сомнений гнал то в одну сторону, то в другую ветер страха. Желающих решить проблему побыстрее и за чужой счет становилось все больше.
- Да вы что?! - послышался из дальнего угла зала растерянный голос. Все взгляды мгновенно обратились в его сторону. Прошка сидел с краю, у прохода и смотрел на все происходящее расширенными от ужаса глазами. - Не надо бабушку!
Староста, уловив в его голосе страх и растерянность, но никак не желание биться до последнего, встал со стула и спустился в зал, прошел по проходу и остановился возле последнего ряда. Прошка медленно встал, оглядывая испуганными глазами своих односельчан и дрожа, словно от высокой температуры. Его пальцы так сильно стискивали шапку, что побелели костяшки, тонкая шея жалобно выглядывала из растянутого ворота старого свитера.
- Люди, вы чего? - бормотал он, чувствуя, как вокруг него сгущается воздух, так что стало трудно дышать.
- Проша, - подошел к нему Староста, ощутив, что вот, настал момент поставить точку в споре. И эту точку поставит он, Староста, потому что он и есть Власть в деревне. - Пойми, Проша, мы ничего не имеем против бабушки Агафьи, но другого выхода нет. Это очень трудное решение! И наши сердца обливаются кровью от жалости, - он обвел взглядом зал и увидел одобрение во всех глазах односельчан. - Но надо спасти деревню, детей спасти!
- Но почему бабушка? - спросил хромоногий парнишка, и голос его был похож на жалобное блеяние.
- А кто тогда? Может ты? Ты у нас тоже, мягко говоря, не самый полезный член общества. Думаю, никто не будет возражать, если вместо Агафьи будешь ты. Никто не возражает? - И Староста обратился к залу.
- Нет, не возражаем.
- Пусть будет Хромоножка! - послышалось вокруг на разные голоса. Впервые за все собрание зал был един в своем мнении. А Прошка стоял и не мог разобрать ни слова, как будто прозрачная стена наглухо отделила его от остальных. Он видел, как открываются рты, как таращатся глаза, как поднимаются руки в каких-то непонятных жестах, но никак не мог расслышать ни слова. Что они говорят? О чем? Зачем?.. Староста взял его за локоть и несильно потряс.
- Проша, ты меня слышишь? - Прошка смотрел на него широко распахнутыми глазами и молчал, - Вы уж сами между собой с Агафьей разберитесь, кто из вас пойдет. Но завтра на рассвете мы придем к твоему дому и проводим тебя или ее до леса. Понял, Проша?
Прошка понял, что от него уже ничего не зависит и обреченно кивнул.
- Ну, вот и хорошо, - не скрывая облегчения произнес Староста и подтолкнул паренька к выходу из зала. - Собрание окончено, граждане односельчане. Расходитесь по домам.
Но зал продолжал сидеть на своих местах и молча наблюдал, как, тяжело припадая на одну ногу, худенький, нелепый в своем оторопелом молчании паренек ковыляет к выходу. Все замерли, со страхом ожидая, что вот сейчас, в последнюю минуту кто-то бросится в защиту Хромоножки и его бабушки и снова придется думать, искать выход, бояться за себя и своих близких, но никто не решился защитить Прошку, да и стоило ли? Ни на что не годный инвалид и впрямь был ни на что не годен, даже себя самого защитить не смог. Значит прав Староста. Решение принято и ничего менять не надо. Зал с облегчением выдохнул и загудел, обсуждая происшедшее, когда за Прошкой закрылась дверь.
Прохор вышел на улицу и не заметил, что солнца нет, а стылый ветер изменился и стал сырым, и с затянутого тучами неба падают редкие снежинки. Он медленно пошел в сторону дома в полном одиночестве и душа его, сжавшись в дрожащий комочек, ослепла и оглохла от боли, перестав ощущать собственное тело. Как могло случиться, что люди, с которыми ты вырос, пережил вместе с ними все горести и радости, доверял им, ел с ними один хлеб, вдруг в одночасье превратились в чужих? Обида жгучей влагой наполнила глаза, но Хромоножка махнул рукавом старого потертого тулупа по лицу и не дал слезам пролиться. Видно так он был устроен, что всегда всех оправдывал. Вот и теперь, едва одолев половину дороги до дома, уже размышлял над тем, что бы он сделал, если бы у него, как у других, были мать с отцом, братья и сестры? Стал бы он их защищать? Конечно, стал бы! Вот и другие стали... И не их вина, что за спиной Хромоножки не стоит семья, как стена, на которую в трудную минуту можно опереться. Они правы, что выбрали именно его. Про бабушку Агафью он даже не думал. Как то сразу решил, что в лес пойдет сам, один.
Он шел по улице и не замечал, что народ, вываливший толпой из Дома культуры, старается держаться от него подальше. Даже те, кто жил на одной с ним улице, не догоняли его, хотя шел он очень медленно. Люди старались задержаться с друзьями и родичами, о чём-то говорили, лишь бы не приближаться к хромоногому парню, что ковылял себе в сторону дома, словно в нем сидела опасная зараза.
Подойдя к дому Кузнеца, Прошка постучал к соседям. Дверь открыла Синичка. Веселые темные косички как всегда торчали в разные стороны, а в круглых карих глазах плясали озорные искорки.
- Привет, Проша! - с некоторым удивлением воскликнула девочка, она явно не ожидала его увидеть.
- Привет, Синичка. Я по делу.
- Заходи! - и радостно распахнула перед ним дверь.
Паренек вошел в сени, но дальше не пошел, топтался на месте, обдумывая то, что надо было сказать. Наконец решился.
- Синичка, мне больше некого просить о помощи, только тебя.
- Помощи? Ну, конечно, я тебе помогу! А какая помощь нужна?
- Я уеду... ненадолго... Присмотри за бабушкой. Ладно?
- Ой, ты в город собрался? Учиться на художника?! Как здорово! - девочка от радости чуть не запрыгала на месте. - Это ты правильно решил, тебе обязательно надо учиться! А за бабушкой я присмотрю, не волнуйся! Если надо, я ребят ей в помощь организую или взрослых попрошу. Ты не беспокойся за нее, - тараторила Синичка, не замечая тоски в глазах друга, не удивляясь его молчанию.
- Ну, ладно, я пошел... - пробормотал Прохор неживым голосом, а девочка вдруг вмиг стала серьезной и неожиданно взрослой.
- Проша, я скучать по тебе буду... - и ткнулась темной шелковистой головкой в его тулуп, крепко обхватив тоненькими рученками, - ты хоть иногда письма пиши... Обещаешь?
- Обещаю, - почти неслышно, пересохшими губами, прошептал Прохор, неловко погладив девочку по голове и вдруг оттолкнул её, развернулся на месте и бросился вон из сеней, судорожно втягивая в себя воздух, что бы не разрыдаться в голос.
На пороге столкнулся с Кузнецом и Марьяной. Те отстранились, пропуская его, не сказав ни слова. А когда хромой сосед скрылся за калиткой, вошли в дом, где их ждала дочка.
- Сколько раз я тебе говорила, не стоит с ним водиться! - строго произнесла мать,- Нашла себе товарища!
Самым трудным было не выдать себя перед бабушкой, поэтому Прошка пошел на хитрость и занялся работой: колол дрова, расчищал снег, носил воду из колодца. На бабкины расспросы отвечал неопределенно, так что она вскоре отстала, поглядывая на него с подозрением. Вымотавшись так, что от напряжения дрожали руки и ноги, он рано отправился спать, сославшись на усталость. Но сон не шел. Не помогло даже усыпляющее мурлыканье кота, свернувшегося клубком под боком у хозяина. Старинные часы-ходики, мерно помахивая маятником, отсчитывали последние часы его жизни. Тик-так, тик-так, тик-так... Темнота за окном постепенно стала редеть, наливаться оттенками синего, фиолетового, сиреневого. Вот уже проступили очертания сарая и, чуть вдалеке, дома Кузнеца. Синичка, милая, добрая, верная Синичка, думал Прошка, единственная надежда на помощь. Синичка не подведет, несмотря на юный возраст.
Когда в верхнем углу окна сквозь серое марево стали прорываться робкие розовые проблески, Прошка тихо встал, стараясь почти не дышать, и, обходя скрипучие половицы, на цыпочках выскользнул из комнаты. Дом, старый, родной дом, как будто понимая, оберегал парня, не выдал его ни скрипом двери, ни скрежетом замка, ни единым звуком, способным разбудить бабушку Агафью в это раннее, последнее утро. На крыльце в лицо сразу дунуло морозным ветром, перехватив дыхание. Лохматый сторож выполз из своей будки не лязгнув цепью и, сонно помахивая хвостом, подошел к хозяину и ткнулся мордой ему в колени. Прошка нагнулся и ласково почесал его за ухом. Пёс поднял на него темные, преданные, удивленные глаза, как будто спрашивая, с чего это в такую рань хозяин сегодня поднялся? И нужна ли его, собачья, помощь или можно еще поспать? Но, не получив ответа, остался стоять у крыльца, наблюдая, как хозяин выходит со двора за калитку.
На улице Прохора уже ждали четверо вооруженных ружьями мужиков. Кузнец курил, низко наклоняя голову в пушистой меховой шапке. Староста мерил шагами улицу от Прошкиного забора до соседнего и обратно, важно выпятив вперед бороду и заложив руки за спину. Ружье косо торчало за его спиной. Бочка с Охотником подпирали соседский забор. Когда калитка открылась, и на улицу вышел Прошка, на лицах его охранников отразилось облегчение. Каждый из них думал, что будет делать, если хромоногий парнишка передумает и не выйдет им навстречу? Как выкручиваться из положения? Но парень не подвел!
Прошка хотел сказать по привычке "Доброе утро", но разве это утро было добрым? И разве могли ему пожелать здоровья его сопровождающие? Поэтому обошлись молчаливыми кивками и, повернув направо, отправились по улице в сторону реки.
Прошка шёл и смотрел на крыши домов, которые поднимающийся рассвет раскрашивал в такие цвета, что дух захватывало! Вот по снежной шапке кузнецова дома поползли розовые волны, а внизу, под крышей еще густели сиреневые тени; печная труба куталась в сугроб, раскрашенный в зеленоватые оттенки, а маленькая снежная шапочка на кованом флюгере-флажке вдруг вспыхнула оранжевым... Край утреннего солнца показался над лесом, когда молча подошли к мосту. Деревня кончилась. Там, за мостом, лежал Лес. Прошка остановился и посмотрел на своих охранников.
- Дальше я сам. - Тихо сказал он.
- Ну, да... - пробормотал в ответ Охотник.
- Давай, Проша,- сказал Староста, - а мы тут постоим еще, подождем.
- Да я не сбегу! - слабая улыбка коснулась губ Прошки.
- Я знаю. - Ответил Староста.
На минуту повисло неловкое молчание. Потом Прошка повернулся и ступил на мост. А четверо вооруженных мужчин молча смотрели ему в след, как он, хромая, преодолевает последнее, что еще связывало его с его деревней.
- Надо было ему хоть нож дать,- пробормотал Охотник, наблюдая, как кривобокая фигурка спускается с моста.
- Ага, ты бы еще ему свое ружье отдал! - недобро ухмыльнулся Бочка.
- И это было бы правильно! - вскинулся на него Охотник, - А вдруг бы он убил Зверя?!
- Кто? Хромоножка? - язвительно усмехался толстяк,- Да у него кишка тонка убить кого-то!
Охотник опустил голову и сплюнул себе под ноги.
- Все равно жаль парня, пропадет почём зря.
- А что ж ты себя на его место не предложил? - ехидно поинтересовался Кузнец.
- На твое место, Кузнец. Это ведь твое место!- И в глазах Охотника заблестела сталь.
- Что-то ты подзадержался со своей жалостью! - еле сдерживая злобу, сквозь зубы процедил тот, но на прямой взгляд не ответил, отвел глаза.
- Ну, хватит! - Староста повысил голос, предчувствуя разгорающуюся ссору, которую надо было гасить в зачатке. - Хватит уже! Дело сделано. А сейчас мы пойдем к Кузнецу за деньгами.
- За какими деньгами? - Кузнец уставился на Старосту и его брови удивленно поползли вверх, на лоб.
- За теми, что ты выручил от продажи шкурок, а потом на собрании пообещал отдать за спасение себя и семьи.
- Я обещал? - искренне недоумевал Кузнец.
- Ты и твоя Марьянка! - Староста, выпятив грудь колесом, надвинулся на Кузнеца,- Не прикидывайся дурачком. Все слышали ваши обещания. Все?
- Все, все! - хором подтвердили Бочка с Охотником.
- Так что, давай денежки, а мы с их помощью, наконец, отремонтируем Дом культуры.
- Так кто ж ремонт среди зимы затевает? - пытался сопротивляться Кузнец, - Вот к лету и отдам деньги.
- Нет уж, знаю я тебя! Сегодня не можешь вспомнить свое вчерашнее обещание, а уж к лету и себя забудешь, лишь бы с деньгами не расставаться. Пошли!
И Староста решительно зашагал в сторону деревни. Следом за ним тронулись в путь и остальные.
Лес встретил Прошку звенящей, чистой тишиной. Сначала он шел по санной дороге, но потом свернул в сторону и углубился в чащу. По глубокому снегу идти было трудно, но он шел и шел туда, где стволы жались друг к другу сильнее, словно деревья, как деревенские кумушки, собрались вместе посплетничать. Могучие кедры свысока рассматривали незваного гостя, но узнавая своего, приветливо качали мохнатыми верхушками. Пушистые еловые лапы мягко гладили его по шапке, осыпая искрящимися в утреннем свете мириадами снежинок. Это был его Лес, с детства знакомый, добрый Лес. Эти деревья росли вместе с ним, эти опушки баловали его летом крупной спелой земляникой, а темные ельники щедро одаривали целыми семействами красноголовиков. Теплой солнечной осенью в зарослях лещины они с Синичкой собирали орехи, а по тайной, спрятанной между кустами тропке, ходили на болото за клюквой. Здесь весной, едва сходил снег, всю землю укрывал нежный пестрый ситец цветущих ветренниц, а в низинках звенели ручейки, соревнуясь с птичьими трелями. И на полянке, упав в спелую июльскую траву, он лежал и смотрел на пасущиеся в небесных полях стада облаков. И в этом родном Лесу, где, как ему казалось, он знал и любил каждую кочку на земле, каждую хвоинку на ветке, таилось Зло и Ненависть. Как Лес мог это допустить? Но Лес был не виноват, а виноваты были люди. Зачем они нарушили этот священный вековой покой?! Зачем осквернили кровью невинных зверёнышей эту щедрую землю?!
Прошка остановился и устало прислонился к сосновому стволу. Глупые вопросы лезли в голову, вопросы, на которые никто не мог дать ответ. А, значит, надо было перестать думать и просто идти вперед. Немного отдохнув, он снова двинулся в путь, в конце которого его ждал Лунный зверь с глазами как изумруды, с клыками как алмазы и серебристым мехом, в котором таился лунный свет.
Он шел долго-долго, то останавливаясь на отдых, то снова с усилием вытаскивая больную ногу из снега, двигался вперед и вперед пока не понял, что больше идти не может. Силы кончились. Густой темно зеленый ельник окружал небольшую опушку, посредине которой росла молодая сосна. Усталый путник опустился на снег возле нее. Разгоряченное движением тело гудело от усталости, спина и ноги болели. Вот тут я и буду его ждать, подумал Прошка, чувствуя затылком теплый шершавый ствол. Он прикрыл глаза, не в силах удерживать отяжелевшие веки. Но он не мог позволить себе вот так вот заснуть на снегу. Надо было как-то обустроить себе место, чтобы не замерзнуть сразу. Он заставил себя оторваться от уютной опоры и пойти наломать еловых веток, сделать из них что-то вроде тюфяка, наломать хвороста и развести небольшой костер. Он надеялся, что Лунный зверь, где бы он ни был в лесу, учует запах костра и придет из любопытства. Но спичек в коробке было совсем мало, да и были они какие-то слабые, легко ломались. На долго ли их хватит? Он усмехнулся собственной глупости: на таком морозе до утра он все равно не доживет. А там какая разница, сколько спичек в коробке?! Важно было одно, что бы Лунный зверь нашел его.
Солнце уперлось круглым боком в островерхие вершины деревьев. Его закатные лучи окрасили в золото сосновые стволы, оранжевые искорки, словно угольки из костра, быстро догорали, рассыпанные щедрой рукой в снегах. По краям опушки сгущались тени, а мороз крепчал. Прошка уже не чувствовал тепла от неровных язычков пламени, жадно лижущих сухие ветки. Холод подбирался к нему украдкой, долго приглядывался к нему, прислушивался к его дыханию, а потом незаметно заполз в голенища валенок, за обшлага рукавов старого тулупа, за воротник...
Когда солнце наполовину спряталось за зубчатой стеной леса, Прошка уже не чувствовал ног и кончиков пальцев, несмотря на то, что старательно сжимал руки в кулаки, не вытаскивая их из рукавиц. В его теле рождалась мелкая дрожь, накатывала волнами, сотрясала и отступала. А в голове разливался вязкий, мутный туман. Кончик носа онемел, а на скулах кожу стянуло, словно кто-то ее намазал клеем и клей высох. Он замерзал, но осознание неизбежного не только не пугало его, но было совершенно безразлично.
Угасал костер, седые угольки еще вспыхивали красным светом, но вяло и все реже, реже. Прошка свернулся колачиком и лег на бок на еловые ветки и сквозь полуприкрытые веки бездумно наблюдал, как изо рта вырывается маленькое белесое облачко и медленно поднимается вверх вдоль стволов деревьев, выше, выше, над мохнатыми кронами и летит над лесом туда, где застывшей в ледяном панцире змеей спит зимним сном большая река, а за рекой, на высоком берегу дымит трубами больших и маленьких домов и домишек его родная деревня, туда, где за деревней на холме развалины старой церкви, и в самом углу с потрескавшейся стены сквозь время, сквозь лихолетья и забвение, смотрят на него глаза, полные сострадания и любви... Мама, мамочка... Сколько же боли в этом взгляде! Не вини людей в том, что случилось, мама, это они не со зла, а от страха, от страха за себя, за своих близких. Лучше накрой их своим синим плащом от всех бед и напастей, защити и убереги слабых и неразумных. И пожалуйста, мамочка, помоги Лунному зверю, успокой боль души потерявшего деток своих, усмири ненависть к людям и помоги вернуться туда, где лунными ночами по звездным тропам гуляют его небесные собратья.
И дрогнул синий небесный свод и посыпались звезды вниз, прямо на крыши домов, потянулись за звездами хрустальные нити и связали млечную дорогу с дорогой деревенской, и потянулись к застывшей в морозных кружевах арке моста, а по мосту, ступая большими мягкими лапами, поднялся Лунный зверь, сверкнул изумрудными глазами и в один огромный прыжок оказался на небе и, как большой кот, длинным шершавым языком стал лакать из небесной реки звездное молоко и в каждой шерстинке на его шкуре прятался лунный свет.
Прошка плыл по небу на мягком теплом облаке и смотрел на Лунного зверя и чувствовал, как под его щекой облако вздыхает, то чуть приподнимая его, Прошку, то опуская немного вниз, а в глубине облака, под самым ухом что-то гулко и размеренно стучало тук-тук, тук-тук... Вот внизу его родной дом и собачья будка перед калиткой, а в доме тепло и уютно... Тук-тук, тук-так, тик-так, тик-так... Это ходики на стене, размахивая маятником, отрезают кусочки вечности. За столом при свечах старая бабушка с добрым лицом и деревенские ребятишки мал мала меньше... Бабушка рассказывает детям сказку... И сел Иван-царевич на серого волка и поскакал в Тридевятое царство к Кащею Бессмертному выручать Василису Прекрасную. Прошка крепко сжал пальцы, вцепившись в волчью шерсть... мягкую-мягкую, белую-белую, с серебристым отливом... Длинные серебристые шерстинки ласково льнули к щеке, щекотали нос, залезали в ноздри... Прошка чихнул и мгновенно проснулся.
Сколько же я проспал? Подумал он и растерянно уставился на зеленые еловые иголки перед самым своим носом. Он сел и посмотрел вокруг. Солнце уже вовсю сияло в небе белым холодным светом. Лес жил своей лесной жизнью, перекликаясь птичьими голосами в чащобах, шурша заиндевелыми ветвями на ветру. В нескольких шагах от него чернели угли давно потухшего костра, но холода Прошка не чувствовал. Рядом с ним на еловых ветках лежали его рукавицы, а голым рукам было тепло. Он встал и огляделся. На нетронутом снегу были видны большие звериные следы, а к зеленым хвоинкам в нескольких местах прицепились комочки бело-серебристой шерсти. Значит, Лунный зверь был здесь. Был и не тронул его, Прошку! Значит Прошка ему не нужен. Неужели он все-таки нацелился на Кузнеца? А если на его детей?! Сердце Прохора тревожно сжалось и забилось быстрее. Ведь Кузнец думает, что беда миновала его дом. Надо предупредить, предостеречь! И Прошка, схватив с хвойного ложа рукавицы, рванул обратно в деревню по своим же вчерашним следам.
На высоком берегу реки собрались местные деревенские. Их встревоженные взгляды были обращены в строну моста, а в голосах перемешались тревога и удивление.
- Смотри-ка, кто это там, на мосту? - спросила румяная от мороза, круглолицая тетка в пуховом платке, вглядываясь из-под руки вдаль.
- Похоже, Прошка Хромоножка, - неуверенно отвечал ей соседский дедок с неопрятной седой щетиной на задубевших от мороза щеках.
- Да не-е-е, не может быть.
- Точно, Хромоножка. - Подтвердила общее подозрение высокая костлявая девица с длинным носом, самоуверенно торчавшем из безразмерного шарфа, многократно окутавшего ее тощую шею.
- Так Прошка потому и Хромоножка, что хромает, а этот вона как, не бежит, а летит впрямь, - возразила румяная тетка.
И, правда, через мост бежал Прошка, худенький, неказистый соседский паренек... Бежал, торопливо и молодо отталкиваясь от хребтины моста сильными здоровыми ногами...
- Ну и дела-а-а...- пробормотал дед, почему-то стягивая с головы потертую ушанку и неловко, собрав корявые пальцы в щепоть, осеняя себя давно забытым крестным знамением.
