Светлой памяти Галины Ивановны Раевской
24 сентября - полгода со дня ее кончины
Часть 3
«Жить будете долго и счастливо...»
Во всех испытаниях духовной опорой моих родных оставалась христианская вера. Как рассказывала бабушка, когда во время блокады Ленинграда она трудилась на оборонных работах, то при начале обстрела или взрывах люди прятались, кто куда, забивались в какие-нибудь углы или воронки, а вокруг нее сразу набивалась толпа женщин, которые кричали: «Старуха, молись!» (Бабушке было тогда сорок пять. - И.Р.) И она молилась, читала Отче наш, Богородицу, Живый в помощи Вышнего. «Громче, громче!» - просили ее. Они считали, что в нее снаряд не попадет, Бог сбережет...
Бабушка переживала от того, что в войну выходных дней не давали, за прогул можно было попасть под военный трибунал, и на церковную службу ей было никак не сходить. Но очень хотелось ей побывать на пасхальном богослужении. Тогда в своих молитвах бабушка попросила Господа: «Пошли мне болезнь, но нетяжкую». И вот, когда она на работе разматывала бабину каленой проволоки, то поранила руку. Пошла кровь, потом - небольшое нагноение, и ей дали на несколько дней больничный прямо на Пасху. Она немного подлечилась и попала в храм на праздник. «Уж как я радовалась, как возглашала со всеми «Христос Воскресе!», - рассказывала она.
Приходится сказать, что партийное руководство жило в тяжелые военные годы не так, как весь народ. Бабушка с мамой жили неподалеку от райкома партии, и когда в первую блокадную зиму стало совсем тяжело, бабушка уже не вставала с кровати, дедушка умер в госпитале, моя мама пошла туда обменять оставшиеся в доме ценности на продукты. За крупу, за хлеб отдавали золотые вещи, старинные картины - все это ничего не стоило. Ценились только еда и лекарства, особенно пенициллин. Мама рассказывала, что в райкоме у нее взяли только папины золотые часы в обмен на буханку черного хлеба, кусок белого и маленький кусочек сыра...
* * *
После войны, наверное, в 1945 году, после окончания техникума, мама поступила в институт работников пищевой промышленности на вечернее отделение, продолжая работать заведующей крупной столовой на оборонном предприятии. И вот на последнем курсе института мама сказала бабушке, что не может больше учиться, не хочет заканчивать этот институт. «Как же так, Галя, ты же почти дипломированный специалист...». Мама отвечала, что ненавидит свою работу: пищевая отрасль - это постоянное воровство, обман, малообразованные хищные люди, приходится ходить на работу с отвращением. «А куда же ты хочешь?» - «В медицинский». Бабушка стала возражать: придется же начинать учиться заново, специализация там с первого курса, а мама только-только стала чуть больше зарабатывать... Жили тяжело, бабушка была подсобной рабочей на работах по восстановлению разрушенного после войны города.
Решение приняли такое. Тогда уже был хорошо известен старец Серафим Вырицкий, к которому отовсюду ехали за советом и исповедью. Бабушка говорит маме: ты не можешь поехать, а я возьму отпрошусь с работы и поеду к батюшке, посижу, дождусь его, опишу ситуацию, спрошу совета. Только ты обещай мне, что как он скажет, так мы и поступим; скажет - оставаться в институте, ты останешься».
И бабушка поехала в Вырицу. Дорога была долгая, нелегкая. Добралась на электричке до Пушкина, оттуда ходил паровоз-«подкидыш». Потом еще пешком четыре-пять километров. Пришла бабушка к старцу. Он был уже парализованный, лежал в кровати. К нему приезжали толпы людей, потерявших родных, близких, братьев, сестер во время войны. Бабушка дождалась очереди, зашла к о.Серафиму, рассказала что и как. Вот, мол, дочка заканчивает институт, но не нравится ей работа, хочет бросать, а положение в семье очень тяжелое. Старец говорит: «Да-да, я все знаю, передай дочке: пусть заканчивает институт. Сейчас не нравится, потом понравится». Бабушка говорит, что встреча продолжалась минуты три, очередь была большая, сразу заходил следующий человек. Бабушка вернулась в город, передала маме слова старца, рассказала, что батюшка благословил: институт заканчивать.
И мама, скрепя сердце, смирилась. Она всегда мечтала быть врачом, видела в себе силы быть хорошим лекарем, помогать людям. Но война изменила все планы... Она закончила институт, и через некоторое время, конечно, по промыслу Божиему, ей предложили работать в техникуме работников пищевой промышленности, она стала заниматься преподавательской деятельностью.
Мама преподавала предмет товароведение и говорила, что всю жизнь любила свою работу. Она тщательно готовилась к лекциям, ходила в Публичную библиотеку, доставала необходимые материалы. Потом она стала завучем, позже - директором техникума, а затем - директором курсов повышения квалификации, продолжая заниматься преподавательской деятельностью. И всегда шла на работу как на праздник. Денег больших никогда не зарабатывала, но главное - освободилась от той среды, где процветали обман и бескультурье и воровство. Все вышло по слову старца.
А бабушка после войны, когда закончились восстановительные работы, поступила на службу в только что отрывшийся храм. Сталин тогда не закрыл ни один храм, который был открыт немцами, более того, открылись и другие церкви (потом их Хрущев закрывал), например, Троицкий собор Александро-Невской лавры в Ленинграде. Было некое послабление по отношению к Церкви, видно, Сталин воспринимал войну как кару Божию.
Открылся и храм Смоленской иконы Божией Матери на Смоленском кладбище, туда бабушка и пошла алтарницей, до глубокой старости работала там. Потом настоятель, протоиерей Василий Раевский (дядя моего папы), на свой страх и риск открыл часовню Ксении Блаженной, бабушка трудилась и там. (В хрущевское время часовню вновь закрыли).
...Однажды мама заболела дизентерией, и после выздоровления попала в санаторий в Ригу на две или три недели. Это был первый отпуск в ее жизни... Послевоенная Рига - европейский город - совсем другая жизнь, мама - еще молодая девушка... В санатории она познакомилась с молодым человеком и влюбилась в него. Когда вернулась домой, то сказала бабушке, что выходит замуж. «За кого, Галя?» Мама все рассказала. Ее избранником оказался юноша из еврейской семьи.
Бабуля всегда говорила, что евреи - Богом избранный народ, из них выходят прекрасные музыканты, врачи, юристы... Но евреи живут большими семьями, вся жизнь на виду, и утаить свою православную веру будет невозможно: «Ты не сможешь ее исповедовать, волей или неволей тебе придется принять веру или неверие своего мужа. Но это совершенно противоположно нашим религиозным убеждениям, пойми. Мы славим Христа, они же Его не признают. Ты понимаешь, что не сможешь ходить в церковь, что потеряешь меня, а я - тебя, подумай об этом. Я уверена, что он очень хороший человек, но ты пойми, что ради любви должна будешь поступиться верой, своими убеждениями. Подумай, Галя, но знай: я приму любое твое решение».
Мама попала в очень тяжелую ситуацию, можно сказать, пережила личную трагедию. Обдумав и взвесив слова бабушки, она приняла решение отказать молодому человеку. Надо сказать, что с его стороны был сильный напор, он уже закончил университет, писал кандидатскую, делал успешную карьеру, обещал маме безбедную жизнь... Бабушка рассказывала, что это решение далось маме непросто, ведь это была ее первая любовь... Бабушка чувствовала свою вину и обратилась за советом к отцу Василию Раевскому, настоятелю своего храма. Рассказал о страданиях дочери, о том, что ощущает свою вину, спросила, нет ли у батюшки на примете какого-нибудь подходящего верующего молодого человека. «А что же тут кого-то искать, у меня племянник Сережа только что вернулся из армии, вот и познакомим их».
Отец Василий взял билеты в Мариинский театр, Сергей с Галиной пошли на оперу «Евгений Онегин». Надо сказать, что мои будущие родители сразу понравились друг другу, и через некоторое время решили пожениться, но сначала мама предложила поехать к старцу Серафиму за благословением. Была зима, дни короткие, пока они добрались до Вырицы, уже стало смеркаться, а в очереди к старцу было еще 40-50 человек. Тут вышла из домика матушка и говорит, что старец больше сегодня никого не примет, последнего человека и все.
Народ зашумел, но сразу не разошелся, топтался в надежде: может, что еще получится... И тут выбегает опять матушка и спрашивает: «Где здесь молодые, где они?» Все друг на друга оглядываются, оказывается, молодые в этой очереди только Сергей с Галиной. Зашли они к старцу, он сразу с порога говорит им: «Благословляю-благословляю, жить будете долго, счастливо, в радости...»
Так началась их совместная жизнь. Как говорила мама, прожили они всю жизнь душа в душу, в любви и согласии. Папа тоже был человеком глубоко верующим, из большой священнической семьи. Мои родители вырастили троих сыновей.
Я считаю, что религиозное воспитание в семье лежит в большей степени на женщине: с малых лет она учит детей креститься, молиться. Всегда вспоминаю напутствия моей мамы (мы ведь тоже жили в советское время), она мне говорила: «Ванечка, наша вера - это определенная тайна, о которой мы никому не должны рассказывать, ни друзьям, ни знакомым, никому. (Ведь дети все сразу разбалтывали, выдавали своих родителей. - И.Р.) Не обращай внимания, что другие не молятся, в церковь не ходят, в Бога не верят. Они просто этого не знают, не их это вина. А мы, как катакомбные христиане, должны беречь и сохранять свою веру в тайне».
Вспоминаю детство, особенно переходный возраст, когда появляется нигилизм, отрицание всех авторитетов. Особенно учитывая, что живешь в богоборческие времена, когда говорят, что Бога нет, веруют только идиоты и старухи...
И всегда со стороны мамы было такое ненавязчивое побуждение, в чем-то даже некоторое насилие. Мама исподволь старалась укрепить нас, говорила, когда приближался какой-то праздник, что надо на всенощную сходить, надо причаститься, в посту - попоститься, в кино, театр не ходить, телевизор не смотреть и т.д.
И я считаю, что детей надо подчас и заставлять, хотя им хочется гулять, отдыхать. Это материнское воспитание сыграло в нашей жизни важную роль.
Помню, как в первом классе мама зашивала крестик мне в форму. Были постоянные медосмотры, бесконечные прививки, часто приходилось снимать крестик, прятать его в кулачке. А если проверяли: подстрижены ли ногти, я показывал сначала левую руку, потом за спиной перекладывал крестик с веревочкой и показывал правую. Когда дома я рассказал об этом маме с бабушкой, они мне стали зашивать крестик в воротничок школьной формы. И все время мама поддерживала нас, убеждала, что мы живем правильно.
«Претерпевший же до конца спасется...»
Наша семья хранила христианскую веру, но понятно, что вокруг в 60-70-е годы, когда я учился в школе, царило воинствующее безбожие. В этой связи вспоминается такой случай.
Однажды в Великий пост бабушка привела меня на раннюю службу в Никольский собор. Тогда приходили тысячи исповедников, нижний храм был набит битком. Батюшка исповедовал на клиросе, я стоял сбоку, справа у алтаря. И надо же было такому случиться: меня заметила бабушка одной моей соученицы, верующая старушка. Пришла она домой и говорит: «Доченька, вот ты не отпускаешь Танечку со мной в храм исповедоваться и причаститься, а вот Ваню Раевского родители пускают с бабушкой...» Рассказала, конечно, из добрых побуждений, но ее дочь была идейной коммунисткой, на следующий день она прибежала в школу и написала целую петицию: как, мол, так - в советской школе учится мальчик, который ходит в церковь, и мало того, что ходит, так еще исповедуется и причащается... И заканчивалась жалоба требованием оградить детей от тлетворного воздействия такого мальчика, который во времена Гагарина и Хрущева верит в такое мракобесие...
После этого случая я стал ходить уже в алтарь Никольского собора, который очень просторен, как полноценный храм. В то время здесь собирались мужчины - цвет ленинградской интеллигенции: преподаватели, академики, профессора, артисты, музыканты... Они ходили только в алтарь, чтобы их не увидели в храме. Женщинам, конечно, приходилось идти в храм. И моя мама, молодая женщина, надевала старое черное пальто до полу, такое же платье, платок повязывала так, что была видна только часть лица, и забивалась в самый дальний угол Никольского собора...
И вот когда весной моя матушка долго и тяжело умирала, мне захотелось пойти в Никольский собор, помолиться свт.Николаю Чудотворцу, пройти на мамино место, у Владимирской иконы Божией Матери, куда я иногда пробирался к ней мальчишкой после елеопомазания. Побуду там с мамочкой, а потом возвращаюсь в алтарь, где мы с папой прислоняли лоб ко лбу, мужчины-то не выходили в храм на елеопомазание...
Матушку, конечно, знали некоторые прихожанки, спрашивали: «Что за горе у тебя, Галечка, что ты так горько плачешь?..» А это у мамы было такое истовое моление Богу. Не могу похвастаться такой идущей из глубины сердца слезной молитвой. Это дар мало кому доступен...
Вспоминаю, что когда летом мама надевала короткую юбку, то на ее ногах становились видны мозоли от коленопреклоненных молитв. И ее мама, моя бабушка, тоже была такая же молитвенница.
Когда мама была преподавателем и директором курсов повышения квалификации работников общественного питания, ее вызывали в Управление по общественному питанию и интересовались: «Галина Ивановна, вы возглавляете коллектив, но не являетесь членом партии?..» Нельзя было ответить, что не желаешь быть коммунисткой, приходилось говорить, что еще не готова... Но поскольку она работала с полной отдачей, не жалея себя, ее ценили и прощали за это недоразумение. И бабушка, и мама всегда учили: любую работу, на какую бы ни послал Господь, надо исполнять с полной отдачей, честно, и тогда любой труд будет приносить радость. Мама работала именно так и поэтому была незаменима. И на производстве, и в техникуме ее всегда уговаривали вступить в комсомол и в партию, объясняя, что это надо для карьерного роста. Но она всегда уклонялась от этих разговоров и так и не вступила ни в комсомол, ни в партию. Зато была человеком честным и добрым, имела твердый жизненный стержень. Его основой, конечно, было воспитание, полученное от моей бабушки, и, естественно, православная вера, которую она пронесла через всю свою жизнь.
Когда открылась церковь Владимирской иконы Божией Матери, мама стала ее прихожанкой. Она вышла на пенсию и часто бывала на богослужениях; гонения на веру в те годы прекратились. Я, уже будучи здесь старостой, не понимал ее нового служения и часто ругал за то, что она «пристает» к людям в храме. Если в храм заходила какая-нибудь молоденькая девушка без платочка, мама старалась опередить ретивых бабулек, которые могли на нее наброситься. Подходила и ласково говорила: «Вы только не пугайтесь и не обижайтесь, но в церковь все же надо приходить с покрытой головой, а то вы будете раздражать прихожан. Захватите с собой в следующий раз платочек или шарфик»...
Или бывает, зайдет человек в храм и переминается с ноги на ногу, не может решиться сделать следующий шаг. Ведь в начале 1990-х годов переступить порог церкви для многих являлось подвигом. Еще сильны были пережитки атеизма, безбожного воспитания, кто-то имел страх перед ретивыми прихожанками, кто-то перед покойниками, которых привозят на отпевание, мало ли что... О таких и заботилась моя мама.
Бывало, видит, стоит в растерянности посредине церкви девушка, в руках - свечка. Мама к ней: «Милая моя, ну что такое?» - «Вот, не знаю, куда свечку поставить...» - «А что у тебя случилось?» - «Да вот мама болеет (или ребенок)...» Тогда моя матушка все ей расскажет, объяснит, как молиться, как вести себя в храме.
Мама помогала в воцерковлении людям, в первый раз зашедшим в церковь. Писала для них от руки молитвы на отдельных листочках: «Отче наш», «Богородице Дево...», тогда ведь еще не было духовной литературы, молитвословы только-только начинали издаваться.
Теперь мне радостно встречать этих людей прихожанами в нашем соборе. После кончины мамы мне даже показали один такой ветхий листочек с молитвой, написанной рукой мамы. После отпевания матушки одна прихожанка показала мне его со словами: «Вот ношу с собой молитву вашей мамочки, с этого листочка началось мое воцерковление...»
Но двадцать лет назад я ругал маму, говорил: «Что ты мешаешь людям молиться?», а она отвечала, что о.Владимир Фоменко благословил ее на катехизаторское служение...
Видимо, сказывался ее многолетний педагогический опыт, умение и желание наставлять и учить людей. Она говорила, что ни разу на нее никто не обиделся, когда она спрашивала, надо ли помочь; если человек отказывался, отходила и все.
Хочется сказать про то поколение, к которому принадлежала моя матушка. Сейчас люди совсем другие. Они не хуже, просто другие. А те люди пронесли свою веру через годы, когда за это по головке не гладили, когда президенты и премьеры еще не стояли в храме со свечками и не восстанавливали храмы. В то тяжелейшее время верить в Бога, не отречься от Церкви было в определенном смысле подвигом. Эти бабушки, которые учили молитвы без молитвословов, на слух, выучили нередко что-то и неправильно, эти старушки, подчас и не могущие объяснить словами, во что они верят, имели искреннюю, можно сказать, детскую веру. (Есть прекрасный рассказ у Л.Толстого о том, как он искренне верил в Бога в детстве, как явно ощущал присутствие Духа Святого.) И эти бабушки советского периода, «белые платочки», как их часто называют, сохранили Русскую Православную Церковь. Мужчины, молодежь почти не ходили в церковь, и безбожники, атеисты, говорили о том, что когда поумирают старухи, они закроют все церкви. Но одни старушки умирали, а на смену им приходили новые... С возрастом человек мудреет.
* * *
Последние годы мама тяжело болела, перенесла два инсульта. Конечно, она уже не была той мамой, которую я знал всю жизнь. Многое для нее ушло на второй план. Она перестала читать художественную литературу, смотреть телевизор, стала читать книги только религиозного содержания, радость приносила ей только церковь, весь смысл жизни она видела лишь в вере... В летнюю жару у нее произошло два ишемических инсульта, парализовало сначала левую, а потом и правую часть. И в таком коматозном состоянии она находилась восемь месяцев...
На следующий день после первого инсульта я, конечно, пригласил батюшку, протоиерея Александра Глебова. Он исповедовал, причастил и соборовал ее. Правая часть тела была уже парализована, но когда мама молилась, она смогла поднять правую руку и дотянулась ею до лба, потом пыталась благословить меня... После этого ее правая рука больше не шевелилась. Поразило меня и отца Александра и то, что она, не имея уже возможности говорить, только мычать и пожимать плечами, жестами словно просила у меня прощения за то, что с нею произошло... Я отвечал ей: «Что ты, матушка, еще выздоровеешь»...
Но потом произошел третий инсульт. Конечно, нам, родственникам, было нелегко... Не знаю, чувствовала ли она еще что-то, мне кажется, что чувствовала. 22 марта, накануне дня Ангела мамы, я помазывал ее святой водой с могилы прп.Серафима Вырицкого. А 23-го объехал шесть или семь церквей, в которых любила молиться мама, был у Ксении блаженной, в Никольском и Преображенском соборах. Молился о том, чтобы Господь сократил ее мучения. И на следующее утро, в семь часов 24 марта, Господь прибрал ее.
...Вспоминаю свою бабушку, которая всегда говорила: «Молю Бога, чтобы Господь даровал мне такую смерть, чтобы не быть никому в тягость». Но, наверное, у каждого свой путь. Когда мы разговаривали на эту тему с мамой, она рассказала мне про католическую монахиню, одну из организаторов хосписного движения в Европе. Та посещала онкологических больных, помогала безнадежным людям и послужила примером для многих. Однажды, когда ее спросили: о чем вы просите Бога, ведь вы и так - человек святой жизни, подвижник, отрекшийся от себя ради служения больным людям? Она ответила, что молится о том, чтобы Господь не дал ей скоропостижную смерть. «Наблюдая за людьми, которые умирают от онкологии, я понимаю, как любит их Господь. Чаши весов с участью тяжело больных людей все время колеблются в ту или другую сторону, и за какие-то прегрешения Господь дает им возможность пройти круги ада на земле»...
Моя матушка считала, что люди, умершие от тяжелых заболеваний, становятся ангелами. Точно также и я надеюсь, что маме, прошедшей эти величайшие страдания на земле, уготовано Царствие Небесное. Мне очень хочется верить в это.
Иван Сергеевич Раевский, эконом СПб епархии, председатель приходского совета собора Владимирской иконы Божией Матери
Подготовили Марина и Даниил Михайловы
2. Re: «Претерпевший же до конца спасется...»
1. Царство Небесное, Вечная Память!