Пустынники Гор Кавказских

Часть 1

Часть 2

Часть 3

ГЛАВА 7. «…И ВЫЙДЕТ ХРАМ ИЗ СВЯТОЙ ГОРЫ…»

Утром просыпаюсь от уханья снежных настов при падении с кровли. Открываю окно через которое вместе со свежим воздухом врываются журчащие звуки ручья под названием Ахей, несущего свои воды в горную реку Бетага, впадающую в Бзыбь. Далее река устремляется к Чёрному морю.

Выхожу во двор и направляюсь к ручью. Пройти несколько десятков метров не попав под очередное падение снежного наста с вершин деревьев почти невозможно. Найдя безопасное место, созерцаю вершину горы Серебряная. В лучах утреннего солнца она ослепительна в своём снежном убранстве. Гора словно сплошь покрыта миллиардами бриллиантов и золотых слитков.

Журчание ручья наполненного талыми водами уносит моё сознание прочь. Подходит Даша и с восторгом созерцает неописуемую красоту заснеженного Кавказского хребта. Падение снежного наста возвращает нас на землю. Подойдя к ручью омываем свои лица в его водах. Радость переполняет нас. Выйдя на улицу, идём по тропинке к полю аэродрома и там понимаем что ни завтра, ни послезавтра вылететь нам не удастся. Всё поле засыпано глубоким снегом, а перевал сокрыт густым туманом. Даша обречённо вздыхает, ведь дома много незавершенных дел, да и команда архитекторов лишилась руководства.

Возвращаемся. У дома меня ждёт монах Харлампий, интересующийся скорым приездом митрополита Варсонофия в Абхазию. С интересом узнаю, что этот монах был участником строительства сгоревшего храма. Оказывается, этот храм изменил и его судьбу, он остался здесь.

Наташа везёт нас по осевшему от яркого солнца снежному насту, создавая две колеи. «Я здесь работаю и дорогоукладчиком»,- говорит она. Останавливаемся у дома тёти Нины, которая тут же выходит, неся две трёхлитровые бутыли с молоком. Наташа, поблагодарив, передает ей пустые. «Это вас надо благодарить, вы строите такой храм, и я последняя грешница своей малой помощью пытаюсь быть полезной вам. Может быть Господь и помянет меня во Царствии своем»,- говорит она.

«Наташенька, тут мне поросеночка зарезали, я хочу во Славу Божию тридцать килограммов мяса передать вам. Ведь рабочим вашим без мяса тяжело будет».

«Спаси Господи», - отвечает Наташа.

«Тётя Нина, мы вам заплатим. Мясо нам действительно нужно. Хотя через несколько дней начнется Великий пост, без мяса ребята не смогут».

«Нет, Наташа, денег земных мне не надо».

Поблагодарив тётю Нину, мы ставим бутыли в машину и едем на стройплощадку.

После обмеров территории под будущие строения часовни, дома причта и дома для батюшки Ионы, заходим в храм, Наташа с Дарьей читают акафист в честь св. Иоанна Предтечи. Стою рядом, вслушиваясь в слова молитвы. За эти дни пребывания на Псху я почувствовал себя настоящим членом православной общины. Ежедневные службы в храме, утренние и вечерние молитвенные правила, акафисты - все это делало свое доброе дело, постепенно ломая мою лень в молитвословии. Большой город остался где-то там, далеко за перевалами и хребтами, а здесь, втянувшись от безысходности в жизнь общины, я почувствовал всю мощь ее как единого организма и радость пребывания в ней. Не удивительно, что люди, оказавшиеся, казалось бы, случайно здесь, приехавшие потрудиться за деньги или во Славу Божию, оставляли свои негативные привычки и качества. Растворившись в строгом распорядке христианской жизни общины, наполненной трудом и молитвенной жизнью, многие переставали курить, сквернословить, а некоторые впервые начинали поститься.

После чтения акафиста, взяв с собой Андрея, подъезжаем к сельскому кладбищу. Оно совсем рядом с храмом. Стоя у свежей могилы, где упокоен новопреставленный раб Божий Александр, поминаем его. Да будет ему вечная память.

Во второй половине дня после трапезы Наташа предложила нам с Дашей поехать с монахом Иоанном к Святому источнику и окунуться в нем.

И вот мы на новеньком тракторе белорусского производства едем по занесенной снегом лесной тропе, прокладывая путь через сугробы. Монах доверил руль Даше и она с усердием и ответственностью ведет эту большую машину.

Сейчас пешком добраться к речке Святой почти невозможно. Тающий снег превратился в сплошное месиво, лишь сверху припорошенное пушистым снежком. Настает и мой черед порулить. Подъехав к ущелью, передаю руль Иоанну. Перед нами река, которую надо переехать. Переправившись через бурные потоки, и проехав по ее противоположной стороне, мы останавливаемся у святого источника. До сих пор погружаться зимой в источник мне доводилось лишь однажды. Это было в Грузии в Бодбийском монастыре святой Нины. Но там была купель со ступенями и махровые полотенца, выдаваемые монахиней после омовения.

Хотя в зимней реке я и не купался, решение принято. Раздевшись до плавок, растираюсь снегом и спускаюсь к реке, отогнав все сомнения прочь. Встав на камне, повернувшись в сторону деревянного креста, установленного на запруде из валунов, читаю молитву. Даша подбадривает меня. Захожу в ледяную воду, температура которой не превышает пяти градусов и трижды во имя Отца и Сына и Святаго Духа, погружаюсь в ее бурлящие потоки.

Холода не чувствуется. Необыкновенная легкость наполняет меня. Тело, лишенное силы притяжения, словно возносится над землей. В состоянии восторга возвращаюсь в кабину трактора. Даша остается для омовения в реке, а мы отъезжаем немного далее.

Но вот мы снова в кабине возвращаемся назад. Светлое состояние радости и чистоты переполняет нас. Едем в тишине, разум потерял свое значение. На наших лицах счастливые улыбки.

Проезжая большую поляну, с которой открывается чудесный вид на горные отроги, останавливаемся и выходим. Вершина горы Святая в лучах заходящего солнца блистает отраженным золотом.

Рядом со стволами могучих деревьев на образовавшихся в сугробах проталинах растут подснежники.

Мы, наслышанные о них лишь в песнях, впервые созерцаем белые цветы, растущие плотными группками на небольших оттаявших участках земли.

От покрытой снежным настом поляны идет пар. Природа дышит началом весны. Налюбовавшись пейзажем и цветами, возвращаемся в скит.

ГЛАВА 8. рассказ Василия Ананьевича

После вечерней службы едем на окраину села к Василию Ананьевичу, пригласившему нас в гости. Он встречает на пороге своего дома и приглашает к столу. «Сын мой Михаил пошел в лес на поиски коров. Несколько наших коров вечером не вернулись, скорее всего заблудились в лесу. Как бы чего не случилось, ведь там волки», - сообщил Василий Ананьевич. Он представил нас своей невестке, супруге Михаила, а также ее детям – двум девочкам лет двенадцати и четырнадцати и мальчику лет пяти. Мальчик присел со своим дедушкой, а девочки засуетились, накрывая на стол и помогая маме на кухне. Запахло ароматом свежеиспеченного хлеба, поставленного перед нами, и борщом, приготовленным на русской дровяной печи. Налив по рюмке крепкой домашней наливки на каких-то кореньях, он произнес тост за Дашу, чтобы она чаще приезжала на Псху. «Я помолился Богу и попросил у него нелетной погоды, так что ранее, чем через две недели вы не улетите» - сказал он. Даша пыталась объяснить, что в Москве очень много дел, на что Василий Ананьевич лукаво улыбнулся и ответил: «Вот посмотрите. Господь услышал мою молитву. Москва без вас немного обойдется, а мы без вас – нет, так что не переживайте, погоду я вам заказал нелетную».

Что удивительно – его слова подтвердились. Как не пыталась Даша молиться святому Спиридону Тримифунскому, а за нами прилетели лишь спустя две недели. Два дня назад иеромонах Василий нам предсказал такую же участь, поэтому я смиренно отнесся к этой неизбежности.

Мы попросили Василия Ананьевича рассказать о событиях из истории села. И он начал свой рассказ:

«Это было в 1922 году, когда в наше сокрытое в горах и лесах село пришли так называемые «зеленые». Это была банда из двадцати двух белогвардейских офицеров, чьи войска были разгромлены Красной Армией.

Их цель заключалась в истреблении коренного населения села, преимущественно мужчин и детей сознательного возраста мужского пола. Также подлежали уничтожению и женщины, противящиеся их злому замыслу.

Они планировали после зачистки села, притворившись коренным населением, скрыться от преследования Советской власти. Но в связи с тем, что вся мужская половина села имела оружие для охоты, было принято решение под каким-нибудь предлогом разоружить их. Некоторые офицеры вошли в доверие к местным жителям и разузнали, где и у кого оружие имеется.

Вскоре они разоружили все село. Их планы были раскрыты жителем с хутора Санчер. Его фамилия Козловский. Он скрыл свое оружие и после их ухода решил освободить село. Помощницей ему стала его жена. Когда карательный отряд приступил к уничтожению местных жителей, Козловский с женой подошли к офицерской заставе, находящейся рядом с тем местом на Святой речке, где вы вчера купались. Двое охранявших единственную дорогу из села офицеров были застрелены. На шум выстрелов пришли вскоре еще двое офицеров, которые также были убиты Козловским.

Найти этих партизан банде «зеленых» так и не удалось, ведь местному жителю каждое деревце, каждая кабанья тропа знакома.

Так по одиночке он истребил многих. И банда, поняв безнадежность своего положения, вскоре покинула село.

Многие жители села боялись мести «зеленых» и ушли тогда жить в селение на Красной Поляне.

Эту историю мне поведали моя мама и бабушка, ставшие очевидцами этих событий.

А вот монахи с Новоафонского Симона - Кананитского монастыря после закрытия Советской властью их обители, пришли сюда в 1920 году. Жители села были о них хорошего мнения.

Бабушка рассказывала, что в местечке Кириллова полянка на Санчере, была ими построенная церквушка. На один из больших церковных праздников мужики вернулись из храма, и как водится, хорошо выпили. Возвращаясь после службы, монах зашел к моему деду и говорит: «Погода портится, нужно сено убрать. Сено это как покойник, хоронить и убирать надо». Дедушка мой, ссылаясь на праздник, отказался идти в поле. «Давай нам вилы и грабли, мы с братией сами уберем его»- сказал монах.

До вечера сено было убрано, а ночью пошел дождь. Бабушка моя часто вспоминала это событие. А семья на Санчаре у нас была большая, одних детей душ десять было.

Старый дом в связи с усадкой грунта почти ушел в землю. Наш родственник, Волошин Игорь с семьей сильно беспокоились за то, как они переживут будущую зиму. Пришли монахи и говорят: «Ты приготовь четыре дубовых молодых ствола, навози камней, а мы дом и поднимем». Жители села не могли поверить в то, что тяжелый оштукатуренный дом можно поднять на новый фундамент. В назначенный день все жители села собрались у этого дома.

Монахи подвели стволы под углы дома, оперев их на толстые короткие бревна. Концы этих консолей они равномерно пригрузили камнями, выверив массу до грамма, чтобы не было перекоса.

Горизонтальный уровень поднявшегося на полутораметровую высоту дома они выставили при помощи малых камешков. Под нависающим домом монахи выложили фундамент из больших камней и опустили его на дубовую раму из балок. Жители села, зайдя в дом, были потрясены тем, что в результате такой операции штукатурка на стенах дома даже не потрескалась.

В те времена у нас был деревянный храм, рядом стояла кузница. Когда пришла новая власть, комиссары вынесли из храма все иконы и книги и сожгли их. Моя бабушка тайно, ночью собрала тогда золу и отнесла в речку Святая.

Храм был разобран на бревна и унесен активистами по своим дворам.

Вспоминается такой случай. В селе жили несколько братьев Якименко, они записались в комсомол и в Бога не верили. Один из них говорит своему брату: «Я слышал от людей, что в икону нельзя попасть из ружья или пистолета, какая-то сила якобы отводит пулю».

Они решили проверить. Повесили конфискованную у жительницы села икону на ствол дерева. Один из братьев взял в руки винтовку, прицелился и почти в упор выстрелил в икону Божией матери. Внезапно затвор ружья выбило и он попал прямо в глаз стрелявшему, поранив его. Братья сильно перепугались и больше не делали подобных экспериментов.

Гонения начались в тридцать третьем году. Жил здесь человек один, дед мой называл его «волк в овечьей шкуре». Он, подпаивая местных, входил к ним в доверие, а позже сдавал властям за сказанные нелестные слова о власти. Пришлось десять лет деду отсидеть в тюрьме.

Когда монахов в селе арестовали и перевозили в Сухуми, один пожилой больной священник совсем занемог. Его посадили на лошадь. Охранники, видя, что немощный старик не держится в седле, скинули его и застрелили, не потрудившись даже закопать тело. В ту ночь одной женщине снится сон: она видит знакомого иеромонаха, который, подойдя к ней, говорит, чтобы она похоронила его.

Утром она рассказала сон родственникам, которые успокоили ее, сказав, что батюшка сейчас уже в Сухуми, ведь вчера он был живой. Они сами проводили его с колонной арестованных монахов. В следующую ночь снится аналогичный сон, который она также проигнорировала. Лишь на третью ночь она задала в сновидении вопрос: «Где же находится само тело?». Монах поведал ей об этом, указав место. Утром она собрала жителей хутора и провела к тому месту. Тело было найдено и захоронено в селе.

Позже мы узнали, что все афонские монахи были посажены в трюм баржи и затоплены в Сухумской бухте. Вечная им память. Теперь они все святые мученики.

После этих трагических событий осталась в селе монахиня Александра со старичком, кто он – не знаем. На Санчаре могилка его находится. Сама матушка жила до девяноста лет и упокоена там же. Кресты на их могилах до сих пор стоят там, где у Козловских сейчас сенокос.

Также здесь остался иеромонах Иосиф Матвиенко. Не знаю, с афонцев он или нет. Тоже упокоен здесь.

Жил у нас в селе один мудрый и прозорливый человек. Фамилия его Козаренко. Как он все говорил – все так и случалось. Одному из своих сыновей он предрек трагически погибнуть, назвав точную дату. Другому сыну сказал: «Тебе смерть предстоит тогда-то, но может, ты и избежишь ее, но через двадцать лет умрешь». Сыновья посмеялись над отцом, не поверив в его пророчество. Через несколько дней утром он собрал своих домочадцев и сообщил, что сегодня он должен умереть. Сыновья с невестками посмеялись над этим, не поверив отцу. Они даже не исполнили его просьбу позвать священника Иосифа Матвиенко, чтобы причаститься перед смертью. «Ты что, отец, с ума сошел, что ли, ведь ты вполне еще крепок на вид» - говорили они. Но вскоре отца действительно оставили силы, и он сказал, что теперь священника звать не нужно, он уже вышел и идет ко мне, но живым уже не застанет. Зато панихиду отпоет вовремя. Так оно и случилось. Он умер до прихода священника. То, что он предрек своим сыновьям, также исполнилось.

Дар предвидения этот человек приобрел во Вторую мировую войну. Тогда его рота была окружена фашистами в Чехословакии. После неравного боя он был захвачен в плен и вместе со своими однополчанами расстрелян и сброшен в траншею. Тела убитых были засыпаны землей.

Но он выжил и выполз из-под окровавленных тел, зарытых в земле. Его, обессиленного и раненого, нашла местная девушка – чешка. До ухода немцев она скрывала его у себя в сарае. Они полюбили друг друга.

После окончания войны, когда пленным и депортированным разрешили вернуться в Россию, она решила ехать с русским солдатом.

Ее родители-католики, чтобы избежать пересудов и лишних проблем, инсценировали смерть своей дочери и ее похороны. Сами же они благословили ее на замужество с русским. Это она мне лично рассказывала. Так они и приехали к нам в село, и она устроилась на работу медсестрой. Она принимала роды у всех наших женщин, даже мои сыновья появились на свет при ее помощи.

Она приняла христианство, но любовь к органной музыке у нее была большая.

В город мы раньше ходили пешком. За перевалом у нас имелся балаган. Кто там останавливался, сколько продуктов съест столько и оставлял. Постель, посуда, вещи всегда были в целости. Сейчас в балагане ничего не оставить – все утащат.

Почту нам тогда раз в неделю приносили. Тогда к нам вела ныне забытая тропа в обход снежных лавин «элеваторов». На высоте 1500 метров снег под солнцем покрывается коркой. Человек идущий по склону как бы подрезает эту корку своей тропой. Если не успеешь перейти, то закрутит лавиной. Это и есть «элеватор». Бывало, гибли люди. Позже мы нашли обходную тропу.

Когда я был ещё маленьким у нас в доме жила монахиня Надежда. Мама моя была верующей женщиной и приютила эту странницу. Всем она тогда говорила, что это её родственница с Кубани. Позднее она переехала в Сухуми, где служила при храме.

Как-то раз моя мама приехав к ней увидела у храма толпу людей и среди неё высокого седовласого старца, ведущего духовную проповедь. Подойдя, она узнала, что это прозорливый старец, из его речей она узнала, что придет время, когда к горе Святая не будет никаких дорог. Оттуда уйдут все кроме верующих. Последняя литургия перед Концом Света будет отслужена именно там. И выйдет храм из Святой горы, все вошедшие в него обретут вечное спасение.

Моя мама поняла, что речь идёт о её селе Псху, так как гора Святая находится именно там.

Я помню, что от монахини Надежды у нас в доме на стене осталась фотография с иконы Божией Матери, а на обороте прикрепленная к ней фотография царской семьи Романовых.

И вот в наши дни, когда началась абхазско-грузинская война, все неверующие покинули село.

Тётка моя, отцова сестра имела двенадцать душ детей. Она жила у подножия Святой горы, там где купаются сейчас. Так вот она на Псху пришла к нам и сообщила, что постоянно слышит колокольный звон. Но в селе тогда колоколов не было. В селе бытует придание, что храм вошел в гору и там живет молитвенной жизнью святых, пребывающих в нем.

Как-то на Благовещение, мы дети не пошли в школу, не потому что собирались в храм, а потому что была хорошая причина увильнуть от учебы. Как раньше говорили старики: «На праздник работать нельзя. В это время птичка гнезда не вьёт, женщина косу не плетёт, и никаких работ нет». Мы лазили с пацанами в это время на Святую гору. Там мы нашли пещеру, а в ней чемодан темного цвета. В нем оказались богослужебные книги. На Санчаре, я также нашёл чемодан с книгами и отдал его дедушке.

Рядом с нами жила тётя Ксения. У неё были иконы, которые достались ей от священника Горбачёва.

Работала она тогда поваром в оленеводческом хозяйстве рядом с озером Рица, на Авадхаре. Когда туда приезжали большие люди она готовила им еду. Как-то раз к ним в хозяйство приехал на охоту глава Советского Союза товарищ Сталин. Прогуливаясь по территории он зашёл на кухню к тёте Ксении. Увидев, вождя народов она спохватилась, быстро накрыла висящую на стене икону. Сталин успокоил её, сказав: «Не надо прятать икону, если молишься и веришь в Бога, то молись». Позднее эту икону у неё украли.

Василий Ананьевич поведал нам, как он оказался проводником у Председателя Совета Министров ещё мы узнали от него, что он трудился в аэропорту, а так же в геологической экспедиции и даже был секретарём комсомольской организации. Этот последний пост довел его до тяжёлой депрессии и он собирался даже наложить на себя руки. Но Господь уберёг его от самоубийства и привёл к вере православной.

Мы прощаемся с гостеприимными хозяевами. Провожать нас выходит внучка Кристина и её мама. Даша расспрашивает девочку о её учёбе. Кристина рассказывает, что учится она в четвёртом классе. На все предметы у них один учитель. В свободное от уроков время она помогает маме и папе, а ещё пишет стихи. Мы просим прочитать что-нибудь из написанного. Смущённая девочка некоторое время колеблется, но вскоре приносит школьную тетрадь и с искренним чувством читает:

Я помню спальню и лампаду,

Игрушки, тёплую кровать.

И милый, кроткий голос твой.

Ангел хранитель над тобой.

Бывало, раздевает мама,

И полушёпотом бранит.

А сладкий сон глаза туманит,

К её плечу меня клонит

Мы изумлены. Девочка десяти лет, живущая так далеко от цивилизации, обучаемая в школе одним учителем, ведущим все предметы, это чудо.

Я фотографирую стихи на камеру и выключаю диктофон. Выйдя во двор Кристина ведёт нас к своим коровам в хлев. «Это Калинка, а это Красулька», - показывает она своих любимиц. Часть коров заблудилась в лесу. И её папа ещё не вернулся с поисков. Мы прощаемся. Садимся в машину и от Василия Ананьевича получаем в подарок по двухлитровой банке мёда.

ГЛАВА 9. МОНАХ ИОАНН

На следующий день после трапезы монах Иоанн предлагает нам с Дашей пойти в его лесную келью на Решелье, как называет он это местечко. Мы с радостью принимаем это предложение, тем более что книга «В горах Кавказа» которую мы читаем, обязывает и зовет нас на горные лесные тропы. Нам выдают удобные сапоги, ветровки от дождя и снега, фонарики и мы, перейдя через ручей, пробегающий по границе заднего двора скита, направляемся в сторону хребта Серебряный навстречу уходящему солнцу. Подходим к глубокому ущелью, поросшему высокими деревьями, и завороженно созерцаем суровый вид противоположного отвесного склона, нависающий над грохочущей рекой Баул.

Спускаясь вдоль ущелья по горной тропе, встречаем монаха Харлампия. Иноки, сделав земляные поклоны и затем, упав на колени, приветствуют друг друга: «Прости меня, отче», - говорит один. «Бог простит, и меня брат прости», - смиренно отвечает другой.

После короткого делового разговора продолжаем свой путь.

«С монахом Харлампием мы познакомились ещё при строительстве первого храма», - говорит Иоанн. «Этот храм был построен рядом со строящимся сейчас. После пожара остался один крест. Когда привезли на вертолете отца Виссариона, нашего управляющего епархией, он сказал что храм надо строить там, куда указал недавно найденный крест от сгоревшего храма. Он освятил это место и сейчас по Воле Божией которую нам открыл старец Иона, стоит великолепный новый храм. Кстати, первый и второй храмы были разработаны Сергеем Гончаровым». Дарья, удивленная таким открытием, подробно расспрашивает монаха об этой истории.

«Отца Александра Коблова, бывшего тогда простым мирянином приехавшим в Абхазию, я тогда не знал. Жил я в Одессе и часто ходил в Успенский мужской монастырь к старцу Ионе, там и познакомился с рабой Божией Тамарой, сейчас она монахиня с именем Иона.

Это она мне рассказала об абхазском селе Псху и о намерении построить там православный храм. Она спросила меня, хочу ли я поехать возводить этот храм на что я дал согласие. Тогда я ещё не был монахом.

На строительстве храма мне и довелось познакомиться с Александром, Харлампием и другими соработниками. Кстати сказать, хоть и прискорбно, что храм сгорел, но труды наши не были напрасными. Сам процесс строительства изменил нас в лучшую сторону, мы сплотились в единую команду, стремящуюся стяжать спасение на небесах нашим трудом во Славу Божию.

Мы строили храм не только на земле, но и в наших душах, а это не менее важно. Позже я принял постриг у старца Ионы и стал монахом.

Когда мы узнали о строительстве второго храма, то с великой радостью собрались для его возведения. Если бы вы знали, сколько людей спаслось на строительстве дома Божия, сколько было чудес исцелений. Люди полностью меняли свою духовную природу. Правда, сказать посчастливилось попасть сюда немногим, без благословения старца Ионы здесь не примут».

Спустившись к руслу реки, идем вдоль неё по необыкновенным местам, напоминающим сюжеты из сказок. С огромных деревьев, покрытых лишайником, свисают лианы. Длинные тени от стволов ложатся на покрытый мягким мхом каменистый берег. То там, то здесь лежат упавшие стволы деревьев, в одном из которых мы обнаруживаем пчелиное гнездо. Подходим к могучему стволу с выгоревшим от удара молнии дуплом. Зайдя в него фотографируемся. Из крон деревьев раздаются звуки неведомых птиц. Где-то в отдалении кукует кукушка. Кажется, вот-вот мы попадем на сказочную поляну с избушкой на курьих ножках, где живёт Баба Яга.

Но вот сквозь ветви прибрежного кустарника появляется подвесной мост, протянутый через реку на стальных тросах. Зайдя на его шаткую основу и пройдя на середину, я останавливаюсь. С восторгом созерцаю и слушаю могучую реку несущую свои воды с горных ледников к Чёрному морю. Перейдя на противоположный берег, поднимаемся по тропе местами исчезающей. Иоанн показывает нам особые приметы указывающие направление тропы, но нам, городским жителям, найти обратный путь по выступам скалы, поваленным деревьям и даже по зарубкам на стволах не удастся.

Тропа становится все круче и круче, приходится хвататься за ветви рододендрона, лавровишни и мелких деревьев, а порою придерживаться и за скальные выступы. Иоанн, жалея нас, чаще останавливается, позволяя нам перевести дух. Много сил отнимает ходьба по глинистым оползням или осыпи мелкого щебня.

Осыпи образуются при разрушении так называемых камней трескунов. Эти камни постепенно разрываются под палящим солнцем на мелкие частички и затем сплошным потоком сползают к подножию горы.

Иоанн указывает на свисающий с деревьев вьющийся плющ и рассказывает нам о том, что самый вкусный мёд из цветков плюща. Он ободряет нас тем, что скоро мы поднимемся в хутор.

И вот мы на большой поляне среди скал, поросших ореховыми деревьями и дубами. Это хутор Ригзда. Вершины скал освещены заходящим солнцем. Хотя сам хутор уже и погрузился в тень, но отраженный от снежных вершин свет ровно и мягко освещает поляну, на которой мы видим несколько полуразрушенных строений и один побелённый известью жилой домик.

«Это келья отца Феодосия, здесь же и находится домовая церковь», - говорит Иоанн.

Переходим по мостику небольшой ручеёк, пробегающий перед глинобитным домом. Зайдя на крыльцо, с подвешенными на балке, тремя небольшими колоколами монах произносит: «Молитвами святых, Отец наш Господи Иисусе Христе Сын Божий помилуй нас». Через несколько секунд слышится ответ: «аминь», и на крыльцо выходит иеромонах Феодосий.

Монахи по чину приветствуют друг друга, мы с Дарьей берем благословение и заходим в аскетично - скромное жилище. Ничего лишнего, только лавка, полки для свято – отеческих книг, накрытый скатертью стол с лампадой и дощатая кровать. Вся мебель выполнена руками монаха. Отец Феодосий возжег лампады, перекрестился и стал читать акафист Богородице.

Попрощавшись с батюшкой и попросив его святых молитв, идем дальше в гору. Перейдя ручей с небольшим водопадом, вскоре оказываемся на Верхней Ригзде. Этот хутор, расположившийся так же на обширной поляне между скал, предстал перед нами своим единственным, добротно построенным двухэтажным домом. Первый этаж служит для хозяйственных нужд. Поднимаемся по скрипучим ступенькам на второй этаж. Дверь открывается и из неё появляется монах Иов. Он несколько смущен, так как гостей сегодня не ждал. Правда ещё вчера, будучи у Натальи на Псху, он приглашал нас к себе в гости, но мы и не предполагали, что побываем здесь. Он приглашает нас в дом. В просторном помещении с русской печью и лежанкой разместились у одной стены ульи для пчел бидоны и другая тара, а у другой – бельевой шкаф, ручной работы гардероб и стол с лавками. Монах, угостив ароматным чаем на травах, рассказывает нам о своей пустыннической суровой, полной лишений и опасностей жизни, которую он бы ни на что не променял.

Слова инока полны оптимизма и утончённого юмора, он верит в то, что избрал правильный путь.

Строительство храма, на которое он также подвизался, укрепили в нём веру во спасение, которое он стяжает не только молитвой, но и трудом физическим.

Иов рассказывает нам, что этот дом принадлежит игумену Петру Пиголю, который сейчас в Москве, но собирается скоро приехать. Сам монах находится у батюшки Петра на послушании, присматривая за домом. Отец Петр ранее был настоятелем Ново-Афонского мужского монастыря, который он с братией полностью отремонтировали и благоукрасили. Именно при его игуменстве монастырь стал домом Божиим, а не местом греховных развлечений, ведь при советской власти в соборном храме располагалась дискотека.

Я вспомнил, что когда в 1984 году оказался с группой туристов в Ново – Афонском монастыре, то был поражён тем, во что превратили храм. На фресках стен зияли надписи типа «здесь был Вася» или нацарапанные гвоздём непристойные словечки.

По углам висели огромные музыкальные колонки и динамики. Сам разграбленный монастырь был отдан под турбазу, в кельях которого проживали туристы.

С отцом Петром лет пять назад нас познакомил мой друг из ОВЦС Валентин Радаев. Тогда игумен Петр занимал должность ректора Иоанно-Богословского института, а служил в московском Высоко-Петровском мужском монастыре.

В кельи монастыря и состоялась наша встреча. Батюшка был приятно удивлен тем, что другом моим является Александр Коблов, которого он весьма уважает за его труды в Абхазии.

В словах игумена об этой земле, о пустыннической жизни я почувствовал его ностальгию о прошедшем. Московская действительность тяготила его. Он тогда рассказал о своем намерении построить скит в центральной полосе России и уединиться с братией на молитвенное служение и труды физические. Но, как часто бывает, смиренный человек, стремящийся к уединению угоден Господу на другом поприще. Божией волей он был назначен заместителем Председателя Синодального отдела Религиозного образования и Катехизации.

Монах Иов приглашает нас в соседнюю комнату, которая служит одновременно ризницей, спальней и библиотекой. По стенам на полках разместилось большое количество богослужебных и свято – отеческих книг, чьи переплеты вызывают большое уважение. «Это книги из старого Ново – Афонского монастыря. Наш батюшка собирал их по всей Абхазии и в монастырских хранилищах и вывез их сюда во время грузино-абхазской войны.

Каждый год батюшка приезжает к нам. Летом мы ждем его снова». Монах Иов берёт с полочки один из красиво иллюстрированных журналов. «Этот журнал «К свету» редактором и автором, которого является отец Петр, выпускался регулярно Ново – Афонским монастырём».

Беря журнал в руки, я потрясён странными совпадениями. Ещё вчера держал в руках один из номеров этого журнала, в котором описана история села Псху, связанная с Ново – Афонскими монахами. Этот журнал мы попросили на день у сестер матушки Серафимы, живущих в селе. Для меня стало откровением, что автором этого журнала написанного высокодуховно и профессионально, является игумен Пётр Пиголь. И вот теперь довелось побывать в его келье. Я был бы еще более удивлен, если бы узнал что, приехав в Москву мне, ректором Иоанно-Богословского Университета будет предложена должность заведующего создаваемой кафедры «Архитектура».

Каким-то чудесным и непостижимым образом судьба ведет меня одними тропами с такими достойнейшими людьми, как игумен Петр, игумен Ефрем книгу которого «В горах Кавказа» я тогда читал, отцом Александром Кобловым и другими. Вот сейчас, вспоминая эти события, я чувствую некую сопричастность к общему делу описания пустыннической и приходской жизни подвизавшихся в Абхазских горах.

Прощаемся с монахом Иовом и направляемся вслед за Иоанном в сторону его уединенной сокрытой в горах кельи. Тропинок никаких нет, но монах идет бодрым уверенным шагом. Мы, доверяя проводнику, плетемся сзади, пробираясь сквозь колючий кустарник и ветви деревьев иногда хлещущих нас по лицам. Лишь когда лес погрузился во тьму мы, спустившись с крутой горы, подошли к келье Иоанна, расположившейся на небольшой поляне над отвесным берегом горной реки.

Луч фонарика осветил ограду, выполненную из ветвей деревьев, связанных проволокой, за которой виднелся навес для ульев и маленький побелённый известью домик с двумя крохотными оконцами. Кровля его, так же как и навеса на столбах, покрыта дранкой. Зайдя в калитку, монах подводит нас к деревянному кресту и говорит: «Здесь упокоен инок, живший в этой келье. Да будет ему вечная и благая память». Подходя к деревьям, он продолжает: «здесь на участке в основном растут фруктовые деревья. Это груша, ещё одна, это черешня, а это яблоня. Много ореховых деревьев».

Войдя в домик, состоящий из деревянной прихожей и одной комнатки, монах зажигает свечи, молится и целует иконы, лежащие на полке-аналое, мы так же прикладываемся к иконам.

«Это икона Тихвинской Божией матери, а эта моя постригальная икона Иоанна Предтечи. Когда везли эти иконы из Одессы в Абхазию пограничники не пропускали нас. Тогда мы стали петь Богородничную молитву. Когда пропели пятьдесят раз, нас пропустили и шофер, который хотел нас бросить, повез дальше, всё больше и больше удивляясь тому, что на всем пути нас ни разу не останавливали. А тогда без досмотра на дорогах проехать было почти невозможно. Матерь Божия нас на своих руках перенесла. А этот крест мне благословил батюшка Иона. К сожалению, сейчас я всё реже и реже поднимаюсь к своей келье - это связано со строительством храма, я же старший по скиту».

Монах тяжело вздыхает, вспоминая свое прошлое уединенное пустынножительство.

Я рассматриваю помещение, имеющее небольшую дровяную печь, столик с табуретками, дощатую кровать и полки с книгами. Вся мебель сделана руками инока. Иоанн угощает нас необыкновенно вкусным мёдом и горячим чаем, принесённым в термосе.

«Эту келью я назвал в честь своей любимой Одесской улицы Ришелье. Никому из паломников и туристов я её не показывал».

Иоанн, на минуту задумавшись, сказал мне: «А оставайся у нас. В Москве, там для православных жизни почти нет. Ты всё-таки член нашего прихода». Я поблагодарил монаха, сказав, что всё может быть, но сейчас я нахожусь на послушании у митрополита Варсонофия и обязан выполнять его благословение. Иоанн сказал: «Эту келью я хотел бы передать тебе, она всегда будет ожидать тебя, так что если надумаешь, то милости просим».

Монах просит нас помочь набрать мёд из алюминиевого бака в бидон. Густой мед, застывший от минусовой температуры, с трудом прорезанный ножом, медленно наполняет тару.

Даша с интересом расспрашивает об искусстве пчеловодства. Иоанн рассказывает и показывает рамки с ожидающими цветения пчёлами, соты с мёдом, приспособления для сгона мёда в виде центрифуги и прочие предметы пчеловода. Пробуем мёд в сотах, восторгу нет предела.

Прощаемся с кельей и выходим в темноту ночи. Путь предстоит не лёгкий. Идём по другой тропе, ведущей по крутому берегу реки. Дорога усложняется ещё и тем, что местами выпал небольшой снег. Даша, поскользнувшись на осыпи, вывихнула ногу. Слава Богу, всё обошлось, спасибо Иоанну, который вправил сустав. Прихрамывая, с палочкой в руках, она превозмогая боль пошла за нами. Представить страшно, если она не смогла бы двигаться. Пробираемся сквозь кустарник, делая частые остановки. Спустившись к руслу реки, переходим её вброд и выходим на ранее пройденную тропу. Идти стало легче, этому способствует непрестанная молитва, произносимая мною про себя. Идём в тишине под шелест падающих крупных снежинок. Луч фонаря освещает лишь тропу, проторённую Иоанном. Останавливаясь, созерцаю заснеженные вершины елей. На лицо ложатся и тают снежинки. Вспоминаю сюжеты из ожидающей нас для прочтения книги «В горах Кавказа» и благодарю Господа и, конечно, монаха Иоанна за то, что позволил нам воочию увидеть и прочувствовать своими ногами её содержание. Проходим через подвесной мост дубовую рощу и поднимаемся на плато. Вдалеке виден огонёк, это наш скит. Нас там уже заждались.

Собака даёт знак о нашем приходе. Наташа радостно встречает на пороге, расспрашивая о причине нашей задержки. Она с сестрами волновалась. Мы снимаем свои сапоги, умывшись и помолясь, усаживаемся за вечернюю трапезу. Сегодня блюда необыкновенно вкусны, ведь мы надышались горным воздухом, находились как никогда раньше и сильно проголодались.

ГЛАВА 10. Необыкновенная судьба

С искренней радостью она встречает нас: «Ой, Дашенька, Сережа, я так рада дорогим гостям, пойдемте в дом. Правда, у меня там как в пещере, но мне большего не надо».

С затянутых облаками и туманом небес, идет крупный дождь, разъедая вчерашний снег. Мы проходим по размокшему снегу, меся ногами хлюпающую грязь. Заходим в дом состоящий из трех помещений, в одном из которых находится хранилище для овощей, в другом – садовые инструменты, посуда, необходимая для дойки и кормления коров, и прочая утварь.

Мы располагаемся в третьем, точнее в прихожей, пол которой покрыт неокрашенными, потемневшими от времени досками. В нетопленном помещении прохладно. Единственной достопримечательностью дома является печь с лежанкой и духовкой для выпечки хлеба. Тетя Нина ища для нас местечко, где и на что можно присесть, второпях раздвигает всякую утварь. Стульев в доме не оказалось. Единственную скамейку я предложил Даше, а сам устроился на досочке, расположив её на ведре с кормом для коров. Такого аскетизма я не встречал ни в одном из домов.

Тетя Нина виновато объясняет нам: «Я привыкла жить в землянках, пещерах и даже в дуплах деревьев, поэтому мне ни чего и не надо. Печь я топлю только для выпечки хлеба, а так оденусь потеплее и хорошо. Я восемьдесят пять лет прожила и никогда не плакала за грехи, никогда. Но жизнь Ксении Блаженной, её служение Господу, открыли мне глаза».

Тетя Нина рассказывает фрагменты из жития блаженной Ксении Петербургской. Я тогда не знал, почему эта святая так близка ей. Лишь около года спустя, случайно прочитав житие святой, я вспомнил рассказанную тетей Ниной историю её собственной жизни, и понял главное. Их жизненные пути во многом похожи.

Тетя Нина спрашивает: «А вы из самой Москвы?» и удивившись, что это так, продолжает: «Вы так не похожи на москвичей, вы наши, у вас души светлые».

Я, смущённый таким замечанием, вдруг вспомнил, что такие же слова нам с Дашей недавно сказала женщина, присутствовавшая на освящении креста под будущий храм во Владикавказе. Сейчас, по молитвам духовника патриархи, старца Илия, нами выполнен проект, а сам храм успешно строится. «Да, что же дальше будет, если нас уже не принимают за москвичей» - подумал я с улыбкой.

Тетя Нина достала с полки, зачитанное до дыр, видавшее виды печатное издание. «Эта книжица, мне особо дорога, в ней изложены основы веры, да она так и называется «Основы веры». Она прошла с нами весь путь наших скитаний и мытарств в этой жизни, она учила нас и оберегала в трудную минуту. Её мне дал брат Иоанн, за которым мы, его чада, шли около сорока лет, скитаясь по горам и лесам, гонимые врагами веры православной.

Я помню текст почти наизусть, но мне хотелось бы, чтобы вы почитали её для меня. Дашенька, прочти вот отсюда». И Даша с трепетом в голосе начинает: «Человек есть существо во времени рожденное, совершенен Бог…».

Тетя Нина, иногда останавливает Дашу и поясняет некоторые сложные для нашего современного разума старорусские церковные фразы и предложения.

Было несколько странно видеть то, что эта пожилая женщина, в старых резиновых мужских сапогах и поношенной телогрейке, по своим духовным знаниям и хоризме, ни чуть не уступала миссионеру-богослову.

Я позже узнал, что вечерами некоторые жители села приходят к ней не только за советом, но и за духовной пищей.

Мы с Дашей просим рассказать тетю Нину, о её нелегкой жизни, на что она улыбается и говорит: «Это сейчас жизнь нелегкая, а тогда я была счастлива тем, что мы были одним целым, единой силой семьёй, состоящей из десяти человек нашей духовной команды. Мы, как нам казалось, делали очень важное и спасительное дело. Сорок лет, живя в лесах и пещерах, гонимые властями и обществом, мы выходили в города и села для того, чтобы нести слово Божие людям, живущим в безбожном обществе. Я с радостью расскажу вам о нашей жизни странников и изгоев общества». И она начинает рассказ.

«Родилась я в Воронежской области. Отец мой был священником, он же и крестил меня. В тридцать шестом году, во время гонения церковнослужителей, он был арестован и этапирован в Сибирь. Мне тогда было очень мало лет. Остались у моей мамы двое сыновей и я, самая младшая из всех, двое дочерей умерли до моего рождения. Жили мы очень бедно, а в войну с фашистами и вовсе голодали. Мой брат Ефим пошел в лес собирать щавель и подорвался на бомбе, разнесло в клочья. Время было трудное. А нам было еще тяжелее, так как отец мой священник. После ареста отца, все его духовные книги были сожжены сотрудниками НКВД, а я очень любила читать.

Жила недалеко от нас женщина по имени Акулина. Она была прихожанкой храма, где служил мой отец. Я часто ходила к ней и брала что-нибудь почитать из книг. Как-то раз я увидела у неё книгу «Толкование Евангелия от святого Иоанна Златоуста». Я попросила прочитать, а Акулина меня отговаривает: «Эта книга для взрослых, а не для маленьких девочек». Но всё же я настояла, сказав, что не уйду, буду стоять на коленях у её иконы Спасителя в терновом венце, пока не получу книгу.

Эта книга стала для меня началом пути к Богу. После амнистии вернулся из Сибири, совсем больной, мой отец. Он долго плакал, сокрушаясь в том, что все эти долгие годы в заключении не смог участвовать в моем воспитании. Вскоре он умер от туберкулёза.

Я духовные книги любила безумно. Как только возьму у той женщины книгу и несу в школу. Во время урока труда или физкультуры мы с девчатами ходили за школьный гараж. Читаем мы про святых мучениц и плачем. Помню, как-то читали мы про священномученницу Варвару, а школьная уборщица, подслушав нас, доложила директору школы. Он вызвал меня и строго предупредил, чтобы я не читала «вредных» книжек, а ходила на все уроки. Я не слушала его и продолжала носить книги. Он терпел меня с четвертого до восьмого класса. Затем вызывает и раздраженно спрашивает, указывая на крестик: «Это что такое?» - я отвечаю: «Крестик». «Тебе не стыдно?» – Нет, не стыдно, я не воровала. «А ну сними его, иначе тебя исключу из школы». Я молчу, мне все же жалко расставаться с девчатами. Он спрашивает: «Ты знаешь, что такое агитация?» – Нет, говорю. «Это то, что ты сделала со своим классом, вбив в их мозги, чуждую социализму, религию. Я исключаю тебя из школы. Вон отсюда».

Я захожу прощаться со своими девчатами и забрать портфель. Они спрашивают: «Ну что, как директор?» Я отвечаю: «Все, меня исключили». Девчата очень переживали тогда.

Через несколько дней пришел из заключения мой духовный отец Иоанн. Я иду к нему, слезы текут, а он спрашивает: «Что ты детка слезы льешь?». Я и говорю, что исключена из школы, на что он радостно улыбнулся и сказал: «Слава Богу, мы теперь благодарственный молебен отслужим». Он надевает поручни, наливает святую воду в чашу и начинает молитвенно благодарить и славить Господа, что меня исключили.

Мама моя правда очень переживала: «Ну что ты, не могла скрыть от всех своё убеждение. Даже сняв крестик, ни чего с тобой не случилось бы». Девчонки мою маму тогда утешили, сказав, что им надо учиться у меня, а не в безбожной школе.

Вскоре приехали милиционеры с пистолетами в кобурах. Мне подсовывают бумагу, где что-то написано, и говорят: «Подпишись здесь в том, что ты отказываешься от Бога, а мы тебя отдадим в техникум. Выучишься на бухгалтера и будешь нормально и счастливо жить». Я им отвечаю: «Заберите эту бумагу, ничего я подписывать не буду и от Бога не отрекусь». Мать мне шепчет на ухо: «Подпишись, а то посадят в тюрьму:.

Меня поставили на учет в милиции и обещали, что когда я стану совершеннолетней, меня посадят в тюрьму. Моя мама, боясь последствий, посоветовала мне переехать в деревню к бабушке. Книжки мои она все спрятала. Когда я уехала, пришли из милиции за мной, хотели посадить в лагерь для несовершеннолетних. Мама сказала, что отправила меня учиться в Воронеж на модистку. Найти меня им не удалось, так как я уже жила в селе.

Я не хотела быть в тягость своей бабушке и решила уйти в монашки. Как-то раз остановилась у нас группа паломников, едущих в Почаевскую лавру. Я напросилась взять меня с собой.

И вот с группой паломников, собрав свои вещи и немного денег, оставленных мне отцом, я отправилась на Украину, в Почаевскую лавру. Прибыв туда, я была очарована красотой монастырской службы и великолепием храмов. Первые несколько дней я проживала в паломнической гостинице, а затем пришлось искать ночлег на лавочках парка или на автобусной остановке. На территории монастыря ночевать можно было только в гостинице, а оставшиеся деньги мне нужно было экономить.

Исповедавшись у отца Всеволода, я рассказала ему о своем желании посвятить свою жизнь Господу. Он сначала отговаривал меня, но обещал помочь.

Я так полюбила монастырь, что не хотела ехать на ночлег в городской парк, да и милиция часто прогоняла оттуда. Наступавшие осенние холода заставляли думать о другом жилье.

За трапезной, в хозяйственном дворе, находилось множество деревянных ящиков от овощей сложенных друг на друга. Я решила построить из них жилье. Стараясь не привлекать внимание, начала строительство своего убежища. Не меняя внешнего вида складированных ящиков, я оставила маленький проход, ведущий к стене, у которой они стояли. Раздвинув ящики, я создала крохотное помещение, которое закрыла старыми синтетическими клеёнками, выброшенными из трапезной. Внутреннюю часть утеплила соломой и разным тряпьем, найденным на помойке.

Началась зима. Одев на себя все теплые вещи и укрывшись с головой под кусок брезента, я переживала холодные ночи, чтобы, дождавшись утра, идти на службу.

В середине зимы отец Всеволод помог мне устроиться на работу в трапезной и поселил меня с трудницами.

В лавре находилась духовная семинария, там училось много молодых ребят. Я очень нравилась одному из них. Один священник, отец Всеволод, как-то подводит этого молодого парня ко мне и начинает знакомить. Когда поняла, что он собирается сосватать нас, я сказала, что не за этим пришла в монастырь и не желаю иметь других отношений с мужчинами, кроме духовных.

На следующий день отец Всеволод снова заводит со мной разговор на эту тему. Я тогда поссорилась с ним.

В ту зиму выпал хороший снег и нам, трудницам, раздали лопаты для уборки снега. Мне досталась поломанная лопата. Долго я с ней маялась, пытаясь загребать снег. Девчата мне говорят: «Ты сходи к отцу Всеволоду, он бывший столяр и поможет тебе исправить лопату. Я в начале не хотела идти, но все же смирилась. Подхожу к батюшке и говорю: «Отец Всеволод, не могу я этой лопатой трудиться, замучила она меня, дурные слова в голову лезут и матюками вырываются из уст. Хожу исповедуюсь, а они все равно повторяются. Помогите, пожалуйста, почините лопату». Он мне отвечает: «С большой радостью помогу тебе, пусть буду всю ночь трудиться, а сделаю тебе новую лопату». Прихожу я на следующее утро к батюшке, он мне дает искусно сделанную лопату и спрашивает: «Ну что, помирились, простила ты мне все?», а я отвечаю: «Простила, но не все». А он: «Дай мне адрес твоей тёти, я ей напишу, и она вышлет тебе одежду, твоя совсем износилась». «Нет, не нужна мне одежда. Вы принесете мне красивую одежду, а потом покажете семинаристу и скажете, что вот она какая хорошенькая девочка». «Ну значит ты меня не простила» - с улыбкой ответил батюшка.

Вскоре мы с ним помирились. Как-то летом он, распределяя работу для трудников, спрашивает меня: «Тебе что больше нравится огурцы или помидоры?». Я говорю, что помидоры. Он мне дает хлеба, соли и говорит: «Я направляю тебя в монастырские парники, там поешь помидоров». Я была счастлива.

Ой, а как пели монахи. Как запоют втроем: тенор, альт и бас, да еще отец Даниил начнет вести службу, ни одна душа без слёз не могла стоять в храме.

Вскоре отец Всеволод сказал, что договорился с игуменией монастыря, расположенного недалеко от лавры, которая готова поговорить со мной о возможном приёме в монастырь.

Выслушав и узнав, что у меня нет паспорта, игуменья отказала. Батюшка посоветовал зайти к прозорливому старцу, духовнику женского монастыря. Отстояв большую очередь из прихожан, вошла в небольшую келью, где сидел седовласый старец, от которого исходила необыкновенная любовь и благодать. Я рассказала ему о своей прежней жизни: о том, как попала в Почаев и о том, как сегодня получила отказ игумении. Выслушав мой длинный рассказ он встал, накрыл меня епитрахилью, и отпустив грехи, сказал: «Твоя прежняя жизнь была подготовкой к монашескому служению. Твоя настоящая жизнь и есть иноческий крест, тяготы которого ты несёшь ежедневно. В монастырь приходят ищущие путь к Богу люди, желающие побороться со своими страстями. Что может тебе дать монастырь, не много, ведь ты прошла через ежедневные лишения и тяготы, преобретя куда больший опыт.

Пребывание в монастыре может даже навредить тебе и твоей воле. Твой путь уникален, а там ты можешь облениться, так как келейный уют не твой удел. Ты уже несешь монашеский труд в миру. Я благословляю тебя на это и советую ехать в Абхазию. Там, среди пустынников, живущих в горах, ты обретешь свой путь и понесешь веру Христову. Такова Воля Божья.

Старец дал мне денег на дорогу и адрес в Сухуми, где поначалу я смогу остановиться. Весной этого же года я приехала в Абхазию.

Некоторое время жила у одной благочестивой прихожанки, которая, прикрывая меня от властей, заявила, что я её родственница. В кафедральном соборе Благовещения Пресвятой Богородицы в Сухуми, в который ходила на службу, я познакомилась с очень интересной женщиной. Она рассказала, что они, преследуемые властями за веру Православную, несут слово Божие, проповедуя и скитаясь без документов и печатей, как было завещено их духовником, а также их руководителем, братом Иоанном, который сжег свой паспорт в костре.

Я заинтересовалась их подвижнической жизнью и вскоре познакомилась с их группой. Тогда их было девять человек, которых собрал брат Иоанн, недавно вернувшийся с фронта Великой Отечественной войны. Спустя месяц, попросилась принять меня в их группу. Так я и оказалась среди них.

Мы, понимая, что нужно готовить к зиме и пищу и кров, подыскали в Каманах, это недалеко от Сухума в горах, большую пещеру. Туда мы носили пожертвованную нам муку и зерно. В город идем, всех святых поминаем, чтобы нас не остановила милиция за неимением паспорта.

В начале мы ночевали на автобусных остановках, затем поселились в лесу над рекой Келасури. Никогда не болели, а ведь спать приходилось даже на снегу. Брат Иоанн никогда не унывал и мы также не падали духом. Нашли мы как-то небольшую пещеру, там свиньи жили. Блох полно. Разожгли факелы и обработали от них пещеру. Построили печь, вывели трубу и начали жить. Грибы и ягоды собираем, в город иногда спускаемся помолиться в храм, что-нибудь из еды нам и пожертвуют.

Через некоторое время к нам в пещеру пришел мужчина – сван, сваны это такая горная народность. В пещере, как оказалось, жили его свиньи, которых мы изгнали.

Он спросил: «Что вы здесь делаете и где мои свиньи?». На что мы ответили, что собираем грибы. Он конечно не поверил: «Какие грибы, ведь уже выпал снег». Когда он ушел, брат Иоанн сказал, что срочно нужно уходить, так как сван приведет милицию.

И вот мы разутые, так как не было у нас даже обуви, в рваном тряпье пошли в Каманы, в ту пещеру, в которую мы еще летом нанесли муки и зерна.

Прийдя туда, мы обнаружили, что вся мука, которую мы оставили в бумажных пакетах, намокла и почернела. А мы пришли мокрые, а тут случился мороз. Брат Иоанн принёс с собой печку-буржуйку, растопил её, а нам велел раздеваться и сушить свое барахло. Из части ненужного тряпья он сшил занавеску и закрыл ею вход в пещеру.

Затем мы спекли из пропавшей, заплесневелой муки лепешки. Попробовали, а они горькие. Мы не стали их есть, а Валентин, ему лет тридцать, поев их, отравился, слава Богу, выздоровел.

Спали мы на сумках своих, прямо на камнях. Чтобы следить за печкой, один из нас поочерёдно читал акафист.

Иоанн был очень мужественным, ему постоянно нужно было заботиться о нас, где жить, что есть, как укрыться от преследования милицией. Однажды он принес нам резной деревянный крестик и сказал, что мы будем вырезать такие сами. Приобретя некоторые инструменты, мы занялись резьбой по дереву.

Вначале наши крестики получались неудачными, особенно долго не удавалось изобразить волосы на распятии Господа Иисуса Христа. Никто не хотел покупать их. Вскоре мы научились делать тонкую резьбу и крестики наши начали раскупать при храме в Сухуми, в начале за двадцать, а затем по тридцать копеек. Мы не переставали радоваться успехам своего труда, ведь теперь на вырученные средства могли купить и хлеб и горох, который стоил по тридцать пять копеек, и масло, килограмм которого стоил чуть больше рубля. Придём в церковь, причастимся, продадим крестики, купим продукты и радуемся. Бежим в лес к своему очагу в пещере или на поляне, тоже радуемся. Так вот и жили.

Одежду собирали на помойках, обувь тоже. Отрежем голенище от старых сапог и носим как калоши. По одежде нас сразу определяли кто мы такие, поэтому избегали встречи с властями и милицией. Если кто-то из наших идет в город, мы молимся за него. «Спаси Господи, чтоб его не поймали». Придёт обратно, мы обнимаем его: «Слава Богу, пришел, живой».

Мы каждый день купались в горних реках, а зимой температура воды всего около четырех градусов. Ни кто не болел. Больше всего мы боялись, чтобы по дыму из пещеры нас не выследили, поэтому очень осторожно топили печь.

Проживая в пещере на Киласури, нас взял под свою защиту лесник. Когда приходила милиция и спрашивала, есть ли посторонние на этом лесном участке, он говорил: «Есть». «А кто они такие?» - «Да просто верующие трудяги». «А паспорта у них есть?» - «Да, есть, у меня в доме лежат». Он тогда приглашал их к себе домой и угощал вином и жарил поросёнка. На прощание давал им меда со своей пасеки. Так и решалась проблема. Милиция на нас уже смотрела сквозь пальцы. «А это с Киласури, да пусть живут себе там, вреда от них все равно нет».

На Киласури раньше было греческое поселение, затем греки ушли и там остались брошенные сады, в которых росли гранаты, хурма, орехи, груши, яблоки, мандарины. Как-то раз в сухумском храме подошел ко мне молодой человек и, указав на икону, спросил: «Эта икона Иоанна Крестителя?» - «Нет, святого Пантелеимона», отвечаю я. Он поставил перед образом святого свечку и спрашивает: «А ты не знаешь, где здесь святые родники есть, я хотел бы побывать и омыться в водах… Я страдаю от эпилепсии, иногда случается паралич, поэтому хочу исцелиться в святых источниках».

Я сказала, что мы часто посещаем эти места и вскоре собираемся снова побывать там. Он попросился пойти туда вместе с нами. Я сказала, что нас десять человек, и об этом нужно спросить в общине.

Так мы и познакомились. Его звали Атар. Брат Иоанн разрешил ему идти с нами. Вскоре Атар со своей мамой встретились с нами, и мы отправились через Гумисту. Увидев речку, Атар спросил: «Впадают в неё воды святых источников?» – «Да, впадают, но до источников в Каманах ещё нужно идти». «Ну раз впадают, тогда я здесь исцелюсь».

Искупавшись в реке, он трижды восторженным голосом прокричал: «Я исцелился! Я исцелился! Я исцелился!». Как он это почувствовал, наверное, духом почуял, и с этого момента действительно приступов у него больше не было. Интересно, что он, тогда учившийся на врача в институте, поверил на столько в силу Божию, что действительно выздоровел. Мать его тогда у реки испугалась, говорит, чокнулся умом мой сынок. Когда мы поздно вечером пришли в Каманы, то решили остановиться на ночлег в заброшенном домике с глиняным, как в хлеву, полом. Ни мебели, ни посуды там не было. Атар когда вошел в этот домик обрадовался и говорит: «Здесь как в раю, мне здесь так нравится, что и домой идти не хочется». Он начал расспрашивать о нашей жизни. Его не смущали горести и трудности, с которыми мы ежедневно сталкивались. Услышав о том, что наша община отказалась от паспортов, уничтожив их в огне, сказал, что он хочет так же жить и с радостью сожжет свой паспорт.

Его мать после таких слов подумала, что сын точно сошёл с ума. Она, под предлогом того, что ей нужно срочно позвонить брату, ушла в город. Сын отказался идти с ней, сказав, что вернется завтра.

Когда мать ушла, Атар сказал: «Братом моей матери является начальник районной милиции, и она решила сдать нас всех. Мы всё же решили побыть здесь до утра. Атар несколько раз погружался в источник святого Василиска и сильно замёрз.

Он попросил разжечь костер, на что мы ответили, что нас сразу обнаружит местная сельская милиция и отправят в районное отделение на освидетельствование личности, так как у нас нет документов. Мы обложили Атарчика мхом, и одели в свои одежды, лишь тогда он согрелся.

Ранним утром мы поднялись в село Каманы, расположенное вдоль реки Гумисты. Здесь очень красиво и вид на ущелье и горы, необыкновенный. Каманы – одно из самых почитаемых, благодатных и намоленных мест в Абхазии. Здесь мы посетили древнейший храм святителя Иоанна Златоустого, построенного в девятом веке. Там же находится каменный саркофаг. Где до перевоза в Рим после смерти, покоилось тело святителя. Побывали мы и на месте третьего обретения главы Иоанна Крестителя, расположенном в нескольких километрах от храма в скальном гроте.

Вечером, посадив Атара на рейсовый автобус, идущий в город, мы простились с ним.

Через некоторое время мы узнали, что мать Атара, по совету своего брата, отправила сына в сумасшедший дом для принудительного лечения.

Но все же сердце матери победило разум и она забрала его оттуда. Атар начал ходить в храм на службу. Исповедовался, причащался, а затем и полностью перешел в нашу общину.

Он умер недавно, перед грузино-абхазской войной, попав в аварию. Тогда он вместе со священником отправился на машине в город, их автомобиль столкнулся с грузовой машиной в горах. Священник не пострадал, а Атар сильно повредил легкие и прожил недолго. Он сказал нам тогда, что на то воля Божия и он должен покинуть этот мир. Он всегда радовал нас, а теперь мы скорбим о его утрате.

В нашей общине было четыре мужчины: брат Иоанн, Валентин, Атарчик и еще Иоанн из Москвы, а из женщин: Клавдия, Ефросинья, Евгения, Евдокия, Елена и я.

Мы раньше такие дела проделывали, что спать спокойно властям не давали. От руки, через копировочную бумагу, писали листовки. На них писали, что человеку, которому будет даровано Царствие небесное, нельзя иметь паспорт, вступать в комсомол и коммунистическую партию, но кто это всё прошел, нужно покаяться, креститься и стать верующим во Христа. Там же мы писали выдержки из Евангелие о спасении через веру. Мы ездили по разным городам, тогда еще Советского Союза, и тайно расклеивали или раздавали листовки.

Как-то раз в Москве, раздав листовки у храма святителя Николая, в Кузнецкой слободе, я пошла по переулку. За мной, одетый во все чёрное, шёл молодой человек. Долго шел, затем остановил меня и потребовал документы. Я ответила, что оставила дома, да и вообще в храм с собой их не ношу. «А где же ты живешь?» - спросил он. Какая вам разница где я живу, что вы ко мне привязались? Тут подошел трамвай, я заскочила в него и дверь сразу закрылась. Подъехала к метро «Бауманская», еду на эскалаторе, а этот мужчина бежит по ступенькам за мной. Видимо путь к метро он проделал на такси. Подбегая ко мне, он упал и покатился вниз, сильно ударившись.

Народу было много, я в толпе и затерялась и на первой электричке уехала.

А вот когда в Абхазию приехали, был такой случай. Мы с братом Иоанном ехали в автобусе с Нового Афона до Сухуми. Все наши дожидались в пещере. Мы с Иоанном читаем Иисусову молитву, когда подходит мужчина, грубо рукой поднимает мою голову за подбородок и очень громко говорит: «Смотрите, какая красивая, а ведь она монашка, она занимается антисоветской агитацией, рассказывая советскому человеку о каких-то богах». Брат Иоанн, отведя его руку, говорит: «Что вы пристали к бедной девушке, как вам не стыдно?». «Ах и ты с ней» - воскликнул он. Народу в автобусе было много и все они искрение сочувствовали нам. Видя, что народ не на его стороне, мужчина пошёл к кабине водителя. Когда мы въехали в город и проезжали управление милиции, мужчина потребовал у водителя остановить машину: «Мне нужно этих двоих сдать в милицию». Сам он вышел из автобуса, потребовав дожидаться его и не выпускать нас. Водитель вдогонку сказал, что он работает по графику, и у него нет времени ждать его. Шофер закрыл дверь и уехал, быстро набирая скорость.

Вы представляете, как мы тогда молились. Языки просохли, слюна не глоталась, а мы все твердим: «Господи, сохрани нас, Господи, сохрани». Вскоре смотрим сзади за нами, на большой скорости мчится милицейская машина и мотоцикл. Брызги из-под колёс от грязи летят во все стороны. Они обгоняют автобус и останавливаются перед ним. Водитель, затормозив, открывает двери. Мы выскакиваем и со всех ног бежим через парк от милиции, ели спаслись.

Уже в Каманах сидим под камнем и думаем, как пробраться к нашим на Новый Афон. Решили идти пешком. А затем наших таким же путем и выводили.

Тогда с нами девочка была, лет десяти, дочка Евфросинии. Мы идем, а она все хнычет: «Я есть хочу». Накормим её, а она: «Я пить хочу». Вот и пришлось нам, взяв две стеклянные банки, лезть на гору, чуть не погибли. Банку разбили, а другую все же наполнили водой.

Мы снова начали жить в Каманских пещерах, занимаясь переписыванием и распространением листовок.

Как-то раз, находясь в Грузии, мы с братом Иоанном и Галиной зашли в храм Божьей матери. В этом маленьком храме на окраине Тбилиси служба идет только по понедельникам.

Мы там сильно задержались. Народу было мало, а листовок заготовили много. К Иоанну подходит милиционер в штатском и грубо говорит: «Вы главарь банды». Он хватает брата Иоанна за руку и пытается выкрутить её за спину. Галочка набрасывается на милиционера, пытаясь высвободить руку. Тут нас окружают другие милиционеры, также в штатской одежде, и уводят в отделение. Начальник милиции на допросе сказал, что лет по пятнадцать нам обеспечит. Слава Богу, получили по три года. Меня отвезли дальше всех, в тюрьму города Потьма. Иоанна посадили в Абхазии в Ачамчире, а Галочку отправили в Грузинскую колонию, так как она была грузинкой.

Мне досталась очень вредная бригадирша, бывшая уголовница по фамилии Колдунова. Она меня сильно не любила. Нам поручили шить брезентовые рукавицы. Нужно было выполнить определенный план, а я привыкла бегать по горам, не могла долго сидеть за швейной машинкой.

Она меня все время ругала за невыполнение плана, лишая всяких мелких благ, которые возможны в колонии. Нитки она давала мне гнилые.

Когда шло следствие, меня держали в тюрьме три месяца. Шел допрос за допросом. Следователю я говорю: «Ну что такого, писала я листовки и раздавала их, ну посадите меня за это». А следователь мне: «Нет, я тебя сажать не хочу, нравишься ты мне очень. Ты откажись от своих убеждений, и я возьму тебя к себе на работу писарем. У тебя хороший почерк». Я ответила, что пусть лучше я отсижу в тюрьме, а работать у вас не буду.

А потом на свидание в тюрьме пришел один человек и говорит: «Я выкуплю тебя, и ты будешь моей, ты мне очень нравишься. Хочу на тебе жениться». Я ему прокричала: «Да воскреснет Бог, да расточатся враги его. Никогда не пойду за тебя замуж».

В камере, где я находилась, самой неприятной для меня являлась так называемая чайная церемония. Заключенные женщины заваривали целую пачку чая на литровую банку. Кипятили её на сжигаемой вате, вытаскиваемой из матрацев. Затем этот бесовский напиток пили по глотку, пуская банку по кругу, и курили сигареты. Пили и курили и так без остановки. Дым страшный, дышать нечем. Ой, мама родная, как будто бы в ад попала, из тюрьмы, со всем своим телом, прямо в ад. Мои просьбы и увещевания, перестать курить, не имели ни какого воздействия, пока мне не стало плохо.

Меня переселили в другую камеру к «корпусной» по имени Кито. Она грузинка по национальности. Кито жаловалась, что её печень всё время болит. Я ей говорю: «Давай Иисусову молитву почитаем, хотя бы один час, и ты сразу почувствуешь пользу». А она мне: «Я не знаю на русском языке эту молитву». «Давай по-грузински» – говорю я и начинаю, а она за мной вторит. Через час она почувствовала себя здоровой. Кито меня так полюбила, что когда меня обыскивали и пытались снять крест, она вступилась за меня.

Рядом со мной сидела Мишина Люда, из Москвы. Её за хулиганство посадили. Она вышла замуж, без венца конечно, так просто. Вскоре муж её бросил. Люда была сиротой, и вот теперь одна осталась, в общежитии где жила как-то, она разрыдалась, слёзы льются, а тут соседка приходит с ночной смены. Зайдя к ней, соседка потребовала не шуметь и не мешать спать другим. Людочка с горяча, взяла сковородку и просто замахнулась на неё, прокричав: «Моя комната, хочу и плачу». Соседка вызвала милицию, вот и засудили Людмилу.

Так вот, сидит она рядом со мной в мастерской и говорит: «Нина, ну расскажи мне что-нибудь о Боге». Я ей отвечаю: «Ты хочешь, чтобы мне добавили срок? Ведь я и так здесь сижу за это. На свободу выйдем, я тебе все расскажу». Но она меня всё же уговорила, я ей немножечко рассказала. Вскоре она и пить и курить перестала, ходит и молитву про себя произносит: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня грешную».

Однажды ко мне вечером подходит «отрядная» Елизавета, она отвечала за отряд и относилась ко мне хорошо, и говорит: «Нина, ты что наделала, Лида, по своей простоте, рассказала замполиту о том, что уверовала в Бога благодаря тебе. Теперь тебе добавят срок, вызовут в Москву на пересуд, и добавят, так он и сказал».

Утром меня вызывает замполит и говорит: «Костромина, у тебя здесь подружки есть?» – Есть, говорю. «А ты им рассказываешь про Бога?» – Конечно, рассказываю, говорю. «А Лиде Мишиной ты тоже рассказывала о Боге?» – Да, рассказала. «А ты понимаешь, что я замполит, а не ты, и я должен её воспитывать?» – Почему же когда вы занимались её воспитанием, она и пила и курила, а сейчас нет? – Спросила я. «А ты знаешь, что я тебе срок добавлю» – Вот и хорошо, я тогда вовсе не буду бояться всем говорить о Боге, и вообще я не хочу выходить на свободу. Мне здесь нравится. На свободе я плохо питалась и жила в лесу или пещере, а теперь меня хорошо кормят, и живу я в тепле и уюте.

Пораженный моим отношением к свободе, он отправил меня в карцер и вызвал на допрос Лиду. Ей он повелел идти в клуб, убрать помещение и протереть портрет Ленина. Она ответила: «Я там не была и не пачкала портрет этого покойника». Он говорит: «Тогда ты мне кабинет помой», на что она отвечает: «Ты верующих притесняешь и не даешь им молиться, за что я тебе буду кабинет убирать». Она такая смелая была, молодая, ей всего двадцать лет стукнуло, а он такой маленький, толстый и противный. «Ах, ты и это не будешь делать, так я тебя…». Он достал наручники и закрыл на нё запястьях. Лида стоит и с улыбкой на лице читает молитву: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня грешную». «Ты и этого не боишься?» – вскричал он. «Это вы меня, безоружную слабую женщину, боитесь».

Он посадил её в СИЗО. Там она возблагодарила Господа о данной ей силе духа. А потом я узнала, как замполит догадался о моей проповеди о Боге. Лида написала письмо своей тете, в котором писала: «Моя дорогая тетя, как я благодарна Господу, что попала в тюрьму, здесь я узнала от своей подруги, Татьяны, о Боге. Тетя, миленькая, повенчайся со своим мужем, так как ваш брак без венца Божьего неправедный и является грехом». Замполит прочитал её письмо.

Через день он снова вызывает нас и говорит: «Я срок вам добавлю». Я ему: «Как Господь даст, а не ты». На следующий день он тяжело заболел и слег в больницу. А в это время «отрядная» наша, Елизавета, набирала женскую бригаду для работы вне зоны, в этом случае заключение заменяется отработкой на стройке оставшегося срока. Пока замполит болел, она меня выпихнула туда.

Там я познакомилась с Валей, по фамилии Коча, тоже сиротой из Москвы. Она раньше училась в Болгарии и вышла замуж за верующего болгарина. Возвращаясь на родину, она позвонила бабушке и попросила встретить. Этот разговор был прослушан спецслужбами, и её на вокзале встретила не бабушка, а милиция. Обыскав её, они конфисковали вещи, которых она привезла не мало. Состоялся суд, и ей дали восемь лет за контрабанду. И вот, находясь в заключении, она пишет письма мужу, там у неё ребёнок остался, а письма все перехватывает Особый отдел. Она грустная ходит и часто плачет. Я ей говорю: «Что ты такая печальная ходишь? Для верующего человека это радость, а ты нос повесила. Давай я тебя святой водой окроплю». «Ниночка, если бы ты знала, что у меря такое горе, мне как спекулянтке, восемь лет дали». Я ей отвечаю: «Знаешь что, давай мы три дня не будем ни есть, не пить, а будем святителю Николаю молиться, выпустят все равно».

Так мы три дня и проголодали с молитвой на устах. На третий день нас вызывают к себе и говорят, чтобы мы забирали вещи свои и готовились к отъезду. Валя мне говорит: «Если нам дадут хлеб и селёдку, то повезут далеко, если только хлеб – близко». Смотрим, хлеб дают. Нас довезли под конвоем до города Потьма и закрыли в камере. Утром приходит надзорный, и спрашивает: «Кто такая Коча?». «Я» - говорит Валя. «Ваш муж разыскал вас, идите, вы свободны». Мы с ней распрощались со слезами на глазах. Мне также сообщили, чтобы я собиралась на вольную отработку в Курск. «Идите, ваш поезд стоит на пероне» - сказал мне конвойный.

Вообще, зла я ни на кого из наших тюремщиков не держала, даже если и били меня. Помню, после очередных побоев я почувствовала, что потеряла память, молитву «Верую» не могу дочитать до конца. Начну: «Верую во единого Бога Отца вседержителя, Творца…», а дальше не помню. Что такое не пойму. Я расплакалась и взмолилась: «Господи, что же такое, если я «Верую» позабыла». Но вскоре память ко мне вернулась.

Работая на стройке, мы начали переписываться с Валей, переехавшей к мужу в Болгарию. Она мне писала: «Нина, брось ты эту безбожную страну, приезжай к нам, в Болгарию, мы тебе поможем здесь обосноваться».

Работая на стройке также были свои радости. У нас прораб был еврей. Он на все праздники отпускал меня в храм на службу. «Иди, все равно ты не пьешь, а значит, вернешься вовремя. Только тебе надо будет отработать в ночь». Я спрашиваю, а что мне нужно будет делать? «Ночью привезут асфальт, нужно его укладывать». И я шла в ночную смену. Мужчины старались взять мою работу на себя, помогая мне.

Я очень радовалась. Прораб, по окончании срока сказал: «Жаль с тобой расставаться, мало тебе сроку дали».

В 1971 году я освободилась. Когда мы встретились с нашими, обнялись и долго плакали от радости.

Брат Иоанн вместо трех лет был досрочно освобожден через полтора года. Он в тюрьме многих привел к вере. Один заключенный, после освобождения, отдал своего сына учиться на священника. Когда он стал батюшкой, то часто приезжал к нам в пещеры. Он все удивлялся: «Как вы тут живете? Давайте я заберу вас к себе».

Тамарочка отсидела всего год и была досрочно освобождена с условием трудовой отработки на стройке в течении года.

А как мы все встретились – это отдельная история. Мы условились еще несколько лет назад, предполагая, что нас могут арестовать, о том, что будем держать связь друг с другом через одну женщину из Сухуми. Когда я вернулась, то оставила у нее записку для своих, где писала: «Где вы, голубчики? Я уже свободна». Они вскоре написали ответ: «Приходи на Гумисту, как дойдешь до родников, то трижды крикнешь». Так мы и встретились, обнялись и плакали от радости.

Как-то раз из Сочи приехала к нам одна женщина – паломница со своим сыном. Он тогда только выучился на врача. Ему я очень понравилась, и он предложил выйти за него замуж. Я отказала, на что он ответил, что если сама не пойду, то выкрадет меня. Я ему тогда ответила: «Как тебе Бог даст». И вот, когда он уехал, я пошла собирать каштаны на Киласури. В тот день выпал первый снег и я, поскользнувшись, понеслась по склону вниз. Пятьсот метров меня крутило и ломало. Крестик, четки, сапоги все послетало. Одежда разодралась в клочья. Я потеряла сознание. Нашли меня беспамятную брат Иоанн с лесником. Очнулась, а Иоанн плачет: «Что же ты наделала?». Я не пойму в чем дело, боли не чувствую. Смотрю, кровь с лица течет и не останавливается. Иоанн спрашивает: «А ты можешь дойти до Киласури?» -«Дойду». Только когда дошла, почувствовала адскую боль и потеряла сознание. У меня была порвана губа, выбиты зубы, перебит и порван нос, а также поврежден шейный позвоночник и кости. Все тело было в ссадинах и гематомах. Мой порванный нос и губу залили йодом, заклеили пластырем и уложили меня обогреваться возле костра.

Утром, на телеге с лошадями приехали греки, чтобы увезти меня в сопровождении Иоанна в наш балаганчик. В больницу нам нельзя было появляться. Греки испугались, укладывая меня в телегу, такая была страшная и окровавленная. Уже в балаганчике брат Иоанн наложил мне несколько швов на раны, но для моего носа, это было уже поздно, так как плоть уже отмерла. Так я лишилась своего носа и своей девичьей красоты. Два месяца я боролась за жизнь, но все же вылечилась.

Вскоре приехал тот самый врач, обещавший жениться. Когда увидел меня, испугался и сказал: «Ни за что я тебя такую страшную не возьму в жены, надо было сразу соглашаться». Я ему в ответ: «Слава Богу, что он сберег меня от греха жить с безбожником. Мой дом – это лес, а семья- моя община». Крепкая я была, поэтому и выжила.

Мы раньше ни чем не болели, купались в ледяных реках, растирались снегом, часто спали на снегу. Растелим клеенку прямо на снег, ляжем на нее и укроемся другой клеенкой. Все радовались от души. Никогда не скорбили ни о чем, что есть нечего, что одеться и обуться не во что.

Как-то раз мы в лесу нашли груши, так обрадовались. Иван, что из Москвы, полез на высокое дерево и упал. Расшиб себе ногу, стопа распухла, а идти то надо. Брат Иоанн и говорит Ивану, чтобы тот обождал нас здесь, а мы сходим в город и на помойке найдем какой-нибудь сапог или валенок, чтобы сделать ему обувь на распухшую ногу. Идти по лесным горам, усеянными колючками и острыми камнями, с раздутой ногой просто невозможно.

Мы пошли. У какого-то селения, возле Киласури, нас встретили дети и пригласили зайти к ним домой. Родителей там не было, они ушли на работу. Увидев на стене бумажные портреты с изображением Сталина и Ленина, брат Иоанн рассказал детям, что эти люди являются гонителями православной веры и есть антихристы. Он разорвал эти изображения.

Когда мы ушли, в дом вернулся хозяин. Дети ему и говорят: «Папа, только что к нам заходили странники и порвали портреты с вождями».

Их папа расспросил, куда мы пошли, и отправился нас искать. Вскоре у окраины города, где мы нашли старую, нужного размера обувь, он нас разыскал.

Подойдя к нам, он распахнул рубаху, показав нам на своей груди наколки с профилем Сталина и Ленина, и сказал: «Видите, кто я, зачем вы порвали портреты вождей? Сейчас я вас сдам в милицию». Мы отвечаем: «Как Бог даст». Когда он пошел за милицией, мы скрылись в горах, где, переобув ушибленного Ивана, отправились к себе в пещеру.

Брат Иоани такой мужественный был, терпеливый, ведь он еще на фронте Великой Отечественной войны набрался большого опыта связанного с выживанием.

Помню в сухумском храме служил отец Арсений, как-то раз он собрал нас и говорит: «Как вы собираетесь жить? У вас ни одной копеечки денег нет, жилья нет». Мы отвечаем: «Ничего, Господь нас не оставит».

У него дочь была, она нас сильно любила. Как приедем в храм, она бежит к алтарю и кричит: «Папа, папа, дай просфорочек, лесные люди пришли, дай им просфорочек, они голодные». И отец Арсений нес нам просфорки. Нас тогда называли «лесные люди».

На зиму мы ничего кроме грибов не заготавливали. Найдем старые дырявые ведра, заклепаем дырки и засаливаем в них грибы.

Поздними вечерами в пещере, одни из нас вырезали крестики, другие изучали догматы. Только выучишь, а они снова забываются, надо повторять. Заповедей сколько? – Десять. – А какие бывают заповеди? И мы учим: «Аз осмь Господь Бог…» и так далее. Блаженств сколько? – Девять. А блаженств Духа Святого сколько? – Семь. – А какие они? – Дар мудрости, дар разума, дар знания и благочестия, дар крепости и совета, дар страха Божия. А от этих получаются девять даров: любовь, радость, крепость, воздержание, милосердие и т.д.

Зубрим все это, пока не выучим. Я радовалась и никогда не плакала. Даже в тюрьме сидела и думала, что не буду здесь рассказывать о Боге, чтобы срок не добавили. Тоска на душе страшная. А потом не удержусь да расскажу. На душе радость такая, что летать хочется от счастья. Начальник тюрьмы вызывает и кричит: «Я тебе срок добавлю», а я ему: «Добавляй».

Перезимовав в своей пещере, в Абхазии, мы в начале лета уходили миссионерствовать в Москву, Сергеев Посад, Тулу, Рязань, Воронеж, Липецк и другие города. Поймать нас не могли. Поймали лишь в Дирубийском храме на окраине Тбилиси, я уже рассказывала об этом.

И вот мы, десять человек, оборванные, без копейки денег, документов, но все же счастливые, в очередной раз идем в Москву пешком. Иногда, если посчастливится, кто-нибудь подвозил нас на кузове грузовика до ближайшего колхоза или города. Идем и проповедуем с полными портфелями листовок, заготовленных еще зимой. В листовках было написано, что в коммунистическую партию, комсомол и пионеры вступать нельзя. Кто вступил, нужно покаяться.

Также нужно креститься и ходить в храм на исповедь. Брак должен быть осуществлен не в ЗАГСе, а только повенчавшись в церкви. Писали также и другое, необходимое для воцерковления.

Пришли мы в Москву, ночевать негде. Брат Иоанн говорит: «Пойдемте ночевать на Новодевичье кладбище». А тут дождик начал моросить. Смотрим, на одной могилке захороненного генерала, лежит хорошая клеёночка. Брат Иоани говорит: «Зачем умершему клеёночка, давайте её возьмем и накроемся ею». Я говорю: «А не будет ли это грехом?». «Завтра пойдем и покаемся» - ответил Иоанн. Так мы, укрывшись клеёнкой, заночевали прямо на кладбище. Утром, припрятав клеёнку в трубе, мы пошли на исповедь. Когда вернулись, чтобы взять её, она оказалась изрезанной на полоски. Видимо это Господь так вразумил нас, а ведь мы её очень хорошо спрятали. В тот день с нами на кладбище ночевала Лариса, она еще год назад пришла к вере после проповеди брата Иоанна. Лариса сама из Орла, хотела выучиться на художника. Приехав в Москву, пошла работать на почту, готовясь к поступлению в институт. От работы ей выделили комнату в общежитии. В общежитии мы не могли остановиться, поэтому пошли на кладбище.

Так вот, идем мы обратно с Новодевичьего кладбища на автобус, а нас догоняет милиционер. «Кто вы такие? Предъявите ваши документы».

Мы объясняем, что пришли помянуть своих усопших родственников, а документы мы никогда не берём с собой, тем более на кладбище. «А что у тебя в портфеле?» - обратился он к Ларисе. Она прижала портфель, в котором находились листовки, и смело ответила, с улыбкой посмотрев на милиционера: «Бомбы». Он говорит: «А ну дай сюда». Она отвечает: «Взорвемся, мне жалко тебя, не могу дать». Он попытался вырвать портфель. Тут подъехал троллейбус и мы, заскочив в него, оттеснив милиционера, уехали.

А вот помню такой случай, это было зимой на Новом Афоне. У Иверской горы, рядом с источником Симона Канонита, мы сделали навес, присыпав его снегом, сделав рукотворную пещерку, и там начали жить. Утром ходим в храм помолиться, днем идем купаться в источнике Симона Канонита. Перемещаясь в ту и эту сторону, мы протоптали тропинку. Как-то раз к нам приходит группа туристов, заметивших нашу тропу, а мы как раз читали «Жития святых».

Они и спрашивают: «А что вы здесь делаете и кто вы». Мы и отвечаем, что сами туристы, но деньги кончились, поэтому остановились здесь. Сейчас почитаем книги и уйдем».

Мы знали, что они расскажут о встрече с нами, и нас будет искать милиция. Пришлось в тот же день через горы пойти на Гумисту. Целый день шли, устали страшно, есть хочется, а нечего. Искупались в холодном роднике, усталости и голода как не бывало.

Поселились мы в пещере. Через несколько дней приходит милиция: «Вы кто такие?» - говорим: «Отдыхающие». Милиционеры нам не поверили и пошли в глубь пещеры, чтобы обыскать её. А мы в это время потихоньку вышли и скрылись в самшитовой роще.

Брат Иоани повел нас в гору, где мы спрятались за камнями. Милиционеры долго искали нас, бегая по лесу, но так и не нашли. Поздно вечером мы вернулись в пещеру. Все наши съестные запасы были варварски уничтожены: мука высыпана в грязь, вещи сожжены.

Оставаться здесь было нельзя, и мы в ту же ночь покинули пещеру. Так вот и жили, прятались как зайцы, но не унывали. Каштан, груш наберём и счастливы. Единственные деньги, которые мы имели, это от изготовления крестиков. Раньше можно было посылочку отправить. Наполним мы коробочку крестиками и отправим в храм того города, где заранее договаривались о продаже.

В Воронеже больше всего брали наши крестики. Там люди очень добрые. Там даже незнакомые люди увидят нас и спрашивают: «А где вы будете ночевать? А деньги на дорогу до храма есть?». Так вот они и денег дадут, и одежду, и ночлег предложат.

Хорошие там были люди, сейчас не знаю какие. Вот пошлем мы посылку с крестиками, а они нам высылают валенки, шерстяные носки, варежки, одежду.

А вот как-то раз приехала к нам женщина из Краснодарского края и привезла целый мешок добротной прочной одежды: платья, рубашки, брюки и другие вещи. Она сказала, что её послал прозорливый старец, поручив ей разыскать «лесных людей», которые живут без паспортов, и передать им эти вещи.

Раньше не только люди, но и цены были другие. На один рубль можно было купить семь буханок хлеба. Очень радостно и весело жили.

С монахами-пустынниками, живущими в горах, мы дружили. Там же на Киласури жил отец Рафаил Берестов, отец Паиссий, отец Мордарий, он потом ослеп, не знаю, жив ли он сейчас.

Наместник Сухумско-Абхазкой епархии митрополит Илья, сейчас являющийся Патриархом Грузии, нам тоже помогал. Мы старались быть на всех его службах.

Хочу рассказать еще один случай. Как-то раз мы пришли в Тбилиси, идем оборванные, грязные ну кто нас возьмет на ночлег. А уже темнело. Одна женщина, Александра, фамилия её Мамацашвили, пожалела нас и взяла на ночлег. А полы у нее в доме паркетные, она ходит за нами и тряпкой вытирает их. «Чем же я вас десять человек накормлю?», смущенно и виновато спрашивает она. Брат Иоанн её успокаивает: «Да у нас все есть, соли дай и все».

Потом она нас так полюбила, что вскоре совсем к нам ушла, а мы тогда жили в горах, рядом с Тбилиси. Как-то она спрашивает меня: Нина, покажешь, где вы живете?». «Хорошо, пойдем» - говорю, а идти далеченько, там, от Мцхета, дорога есть к монастырю святого Шио Мгвинского. Этот святой, живший в шестом веке, является одним из самых почитаемых в грузинской церкви. Он основал монашество в Грузии. Там, рядом с источником святого Шио, мы устроили себе балаганчик, закрепив на четырех колышках целлофановую пленку. На земле была постелена трава, в уголочки поставили иконки и ни чего больше. Ей там очень понравилось, правда ночью спать она мне не дала. Сплю, а она будит меня и спрашивает: «Нина, а что там за деревьями, какие-то огоньки светятся?». «Волки» - говорю. Там действительно волки подошли. Я опять заснула, Александра будит меня и испуганно говорит: «Нина, так они нас съесть могут?». «Пусть едят, спи и не мешай другим». Только заснула, а она: «Нина, смотри, а огоньки приближаются». Тяжелая была ночь.

Александра тогда еще губы красила, потом бросила. Потом кто-то пришел к нам в балаган, когда нас не было, и иконки украл, вещи тоже. Пришлось уходить из этого места. И после этого мы попали в тюрьму, а эти бедняжечки остались без нас. Трудно им было без брата Иоанна. Они вырыли яму, накрыли хворостом и там жили, недалеко от монастыря святого Шио. Выходить боялись, питались одной травой. Когда брата Иоанна отпустили из тюрьмы, они встретились снова в Мцхетском храме.

Один раз в морозный зимний день мы нашли пустой колодец и решили в нем остановиться на ночлег. Покрыли сверху хворостом, залезли туда, а теплей все равно не стало. Евгения простыла, кашляет. Брат Иоанн говорит: «Пойдемте в дом к Илье, этот хороший человек предлагал как-то свой кров». Приходим к Илье, а у него в доме включен телевизор. Брат Иоанн сразу назад, на улицу. Илья, понявший причину, выключил телевизор и попросил нас вернуться. Предложил поесть, а брат Иоанн: «Не буду, у вас телевизор». Деньги начал давать, брат Иоанн не берет. Спать предложил в комнатах, Иоанн снова отказался, сказав: «Если позволишь, мы в коридоре заночуем». Пришла двоюродная сестра Ильи и говорит: «У меня телевизора нет, пойдемте ко мне». Мы и пошли. Баню нам сделала, накупала, накормила, и спать уложила.

Когда мы жили в пещерах, нам много унижений пришлось претерпеть от сванов, это такая народность, живущая в основном в Грузии. Они частенько заходили к нам, иногда с оружием. Под дулом пистолета или ружья они отбирали все, что им было нужно. Иногда даже били.

Самые спокойные времена для нас наступили, когда мы жили рядом с лесником, взявшим нас под опеку. Там мы даже спасались от Всесоюзной переписи населения, которая была в 1979 году. Узнав о предстоящей переписи, мы оставили свою пещеру, так как боялись, что нас найдут, и ушли, заметая следы метлой. В лесу построили маленькую, но тепленькую келейку. Взяли с собой муки и орехов, и целый месяц жили там.

Когда вернулись в пещеру, к нам пришел председатель колхоза и удивленно спросил: «Я к вам два раза поднимался, где вы были все это время? Ни следов ваших, ни вещей в пещере я не нашел». Мы ответили, что ходили в лес за грибами.

Позже, мы по просьбе лесника, прикрывающего нас перед администрацией села, начали разводить свиней. Каштанов у нас много росло, так что пищи для них было вдоволь. Мы им только кукурузу и воду давали. Выращенных свиней забирал колхоз, давая нам муку, зерно, овощи. Был у нас тогда и ослик свой. Радостная тогда жизнь была.

Иоанн был нам как отец родной, мудрый, мужественный и терпеливый. Бывало, идем, а кто-нибудь из наших взмолится: «Брат Иоанн, не могу идти, устала, ноги подкашиваются, есть хочу. Был бы у нас хотя бы кусочек хлебушка». А он и отвечает: «Не волнуйся, сейчас нам Господь что-нибудь пошлет». Идем, идем и вдруг перед нами целая поляна черемши. А её поешь, и уже кушать не хочется, она очень калорийная и питательная.

Одно время мы жили у перевала Курджимова, это недалеко от Красной поляны, если ехать в Сочи. Там мы построили два балаганчика, в одном жили женщины, в другом находился брат Иоанн.

Как-то раз, когда мы легли спать, в дверцу нашего балаганчика постучали. Спросили кто, нам очень грубо кто-то прокричал: «Открывайте, ваши документы». Мы говорим: «Какие документы ночью, приходите утром». Посыпались удары ногами в дверь: «Быстро откройте, милиция». Мы отвечаем, что ночью ни кому не откроем. Из другого балаганчика раздался голос брата Иоанна, осуждающего незваных гостей. Они тут же окружили жилище брата и начали взламывать дверь. Мы, чтобы отвлечь нападавших, выскочили из балаганчика, а они погнались за нами. Пока эти злые люди искали нас среди кустарника, мы заскочили в балаган брата Иоанна и закрыли за собой дверь.

Они снова начали выбивать дверь. Хорошо, что балаган наш был крепко построен. Ударом приклада ружья было разбито стекло единственного маленького оконца, на подоконнике которого лежало евангелие. Один из мужчин взял святое писание и сказал: «Я сожгу его». Другой начал отговаривать его: «Не надо, одумайся, Бог накажет». Но тот всё же сжег евангелие.

Мы услышали, что уходя они решили утром, взяв подмогу, арестовать нас. Ранним утром мы покинули нашу поляну.

Вскоре мы узнали, что один из нападавших милиционеров, сжегший евангелие, застрелился. Женщина, работавшая в милиции уборщицей, рассказала нам, что этот милиционер ненавидел всех пустынников, а нас, странников, в особенности.

Перед тем, как идти к нам он заявил своим коллегам, что намерен перестрелять нас в лесу как собак: «Ни у тех, ни у этих нет паспорта, значит они такие же бродячие псы, от которых нужно очищать не только город, но и лес». Эта женщина рассказала, что в начале у этого милиционера случилось какое-то помешательство, личность в нем начала раздваиваться. Затем он взял пистолет и начал стрелять в своей комнате по подушкам, считая, что убивает нас. Последний выстрел он сделал себе в висок. Так Господь покарал богоборца.

В горах, где мы жили, находились селения не только абхазцев, но и греков и грузин. Там, общаясь в основном с детьми, я научилась понимать и немного говорить на этих языках. Особенно мне нравились молитвы на греческом. Послушайте, как красиво они звучат: «Кире Иесусе Христе офелос эрейсон эмен тин Амарталон». А вот как греки поют Христос воскресе: «Христос анесте...»

Хотя мы странствовали и жили в разных местах, но всегда возвращались в лесничество на Киласури. Здесь нас ни кто не преследовал. Милиция иногда останавливала, но узнав, что мы с лесного хозяйства, отпускала: «А, это киласурские труженики, о вас Лаврентий хорошо отзывается, ну идите к себе. Передайте привет своему благодетелю».

Лаврентий, сван по национальности, отвечал за киласурское лесничество. Мы с ним жили хорошо и дружно. Ему мы помогали выращивать кукурузу. Он никогда даже матом не ругался. Наша Клавочка, помню, говорит ему: «Мы тебе помогать собирать кукурузу не будем» – «Почему?» – «Потому, что ты не молишься. Ану, давай молись с нами» – «Так я по-русски молитву не знаю» – «Так давай молиться по-грузински». И он начал с нами регулярно молиться.

К нам часто на Киласури заходил отец Рафаил Берестов. У нас тогда козы были, и мы его угощали молоком. Он очень красивые иконы писал. Перед тем, как уехать на Валаам, где его избрали духовником монастыря, он зашел попрощаться.

У нас как раз отец Паиссий находился, были и другие монахи. Отец Рафаил захотел остаться у нас на пару дней, я и говорю: «Батюшка, так где же вас разместить, места у нас больше нет, только с козочками в сарае и осталось». А он улыбается и говорит: «Я козочек люблю и с радостью останусь на ночлег у них». Помню, доит он козу, а она брыкается. Надоил пол кружечки и говорит: «Значит мне столько и надо». Паиссий смеётся.

Когда в 1992 году грузины напали на Абхазию, и началась война, многие грузины и сваны ушли через Сванетию в Грузию, чтобы не пострадать от абхазцев, мстивших за нападение. Лаврентий остался. Он сказал нам: «Ну куда я пойду, я старый, здесь мой дом, новый уже не построю».

Когда в село пришли чеченские боевики под командованием Шамиля Басаева, Лаврентия выволокли из дома и отрезали голову, лишь за то, что его сочли за грузина.

Мы в то время спрятались в горах, конечно мы слышали стрельбу, видели зарево от пожаров, но ничего о происходящем не знали. В тот день, когда убили нашего лесника, мне снился сон. Вижу Лаврентия, почему-то молодого, красивого. Он подходит ко мне и говорит: «Нина, а ты знаешь, где голова моя лежит? Возле реки Киласури. Хочешь, я тебе её принесу?». АК я отвечаю: «Нет не надо её приносить». Я, проснувшись, рассказала брату Иоанну о увиденном во сне. Он говорит мне: «Нина, сходи в село и посмотри, может быть Лаврентию можно чем-то помочь». Я и пошла. Село, в котором ранее проживали грузины и сваны, было сожжено. На улице лежали убитые и обгоревшие трупы людей. Дошла до церкви, это местечко называется Екатериновка, вдруг слышу голос: «Подождите, подождите». Смотрю, пожилая женщина идет ко мне. Я её узнала, её дом был рядом с домом Лаврентия.

Она мне рассказала, что ему чечены отрезали голову и бросили в реку. Я тогда пошла и отслужила по покойнику панихиду. Тело мы нашли и похоронили по-христиански, предав земле.

Мы войну эту пережили спокойно, а вот девчонки наши, которые имели грузинскую фамилию, вынуждены были переехать в Грузию. Александра Мамацашвили, Тамарочка, Галина покинули нас. Долго плакали расставаясь, ведь сорок лет мы, как библейский Моисей со своим народом, скитались, по пустыне, по горам и лесам. Мы так любили друг друга, а тут судьба заставила нас расстаться.

А в том же 1992 году мы оставили Киласури, и ушли через Гадаутский перевал на Псху. Там, недалеко от села, на Санчара, в пихтовом лесу мы сделали себе новое жилище.

Вокруг пихты, под углом, сходящимся к стволу, мы установили стропила из молодых елей и обшили их дощечками от старых ящиков. Всю эту конструкцию, похожую на шалаш, покрыли рубероидом. Стены утеплили мхом. Внутри установили печку-буржуйку с трубой. Хотя там и было тепло даже в морозные зимы, а вот во время дождя, вода по стволу дерева все равно лилась к нам.

Здесь мы жили до 2009 года. Отец Александр Коблов, тогда еще будучи мирянином, часто заходил к нам и даже фотографировал. У него есть фотография, где я с собакой стою рядом с балаганчиком. Я Александра очень люблю, он очень хороший.

Вскоре мы обзавелись коровами, которых выращивали на продажу. Их было восемь голов.

А сколько раз нас обманывали. Я плакала тогда не за себя, а за брата Иоанна. Он столько трудился, заботясь о коровах, а их обманным путем забрали. Как-то я не удержалась и сказала одному нехорошему человеку: «Зачем ты обманул Иоанна, ведь он совсем старый, еле ноги перемещает, ухаживая за коровами, а ты его обманул. Ладно, пускай меня ты обманул, я еще в силах потрудиться». А он мне в ответ: «Не приходи больше, а то застрелю как собаку». На том самом месте, где были произнесены эти слова, он вскоре был зарезан ножом.

Я люблю так жить, как написано в святых писаниях, а иначе лучше не жить. Только душу спасти надо, больше ничего не надо. На Страшный Суд придем, будет страшно. Всех нас ждет Печать, но в начале будет Мировая война, придёт Антихрист. Всем верующим нужно будет собираться и уходить в недоступные места. Но это нужно делать по душе, чтобы единый дух был в общине, тогда с Божией помощью, спасемся. Я благодарю за все брата Иоанна, как он нас всех научил жить. Он говорил: «Не ропщите ни на кого и ни на что, даже на холод. Крепок мороз, да сладок рай».

Брат Иоанн плакал за грехи свои и наши. На наш вопрос отчего он плачет, он говорил: «Я ведь на фронте был, может кого-то застрелил, грех то какой». А я вот думала про себя: на фронте не была, аборты не делала. Гордость фарисейская, ведь фарисей я, самый настоящий. Я не плакала за грехи. Меня сейчас скорбь берет за это. В письменах пишется, взять хотя бы Иоанна Лествичника, где он пишет, как осужденные на ад плачут и рыдают. Но мы ведь все сейчас осужденники, а за грехи свои плакать не желаем. Грешников таких нет как мы. В грехе цареубийства повинны все. Затем пионеры, комсомол, телевизоры, паспорта, глобализация. Все это грех. Даже если мы от кого-нибудь услышали новость, услышанную из экрана телевизора, это тоже грех. Все это нас затягивает и затягивает. Мы хотим вырваться, да сил нет. Я также как собаки на цепи, скулю, вырваться хочу, да не могу.

Года три назад, зимой, сгорел наш балаган под пихтой. Брат Иоанн как ребеночек стал. Я печку натопила, поесть приготовила, накормила его и говорю: «Ты полежи, отдохни, не трогай ничего». Сама ушла в село.

Я сама виновата, с одной женщиной мы долго болтали. А брат Иоанн пождал, пождал меня, ему видимо жарко стало, и он решил угли в печи залить водой. Он вышел из балагана и нашел стоявшее неподалеку ведро с соляркой. Зрение у него было уже плохое. Вернувшись обратно, он вылил солярку в топку. Печь мгновенно воспламенилась, и балаган загорелся.

Я как раз с копной сена возвращаюсь, смотрю, дым идет с нашей поляны. Подхожу, а балаган наш полностью сгорел, но трупа внутри не вижу. Смотрю, следы идут по снегу к лесу, а там с виноватым видом стоит брат Иоанн и плачет. Я его утешаю: «Чего же ты в прятки играешь, ничего страшного не произошло, найдем новое жилище».

Так оно и вышло. Священник отец Арсений нас пожалел, «Нина» -говорит: «Давай домик купим, я помогу, у меня пять тысяч долларов есть». Остальную сумму принесла батюшке, Катерина. Она корову продала и принесла деньги. Отец Арсений не хотел брать, но она уговорила. Так дом и купили, правда документов мы не оформляли.

Я так думала, поживу здесь, пока брат Иоанн жив, он такой слабенький, замерзает. А он же на фронте был контуженный. Иоанн всё тосковал по лесу, по горам. Сидит бывало у окна, слезы льются, и говорит: «Нина, я не умею и не хочу жить в доме, давай уйдем отсюда в лес. Там наш дом».

Умер брат Иоанн два года назад на восемьдесят четвертом году жизни. Похоронили мы его на сельском кладбище. «Вечная ему память» - сказала тетя Нина перекрестясь и замолчала. После продолжительной скорбной паузы, тетя Нина встрепенулась, её глаза оживились какой-то светлой мыслью, и она продолжила: «Вы думаете я здесь все время сидеть буду, нет, как только снег стает я корову и котелок с собой возьму и в лес. Попила молока даже без хлеба и сыта, а если пост, то и голодной переживу. Спать я ложусь с коровой. Она такая теплая и никогда не встанет, чтобы на тебя не наступить. Костёр большой разведу, чтобы волки ночью не подошли и спим спокойно.

Как-то раз коров гоню из леса, вдруг они остановились. Я их окликаю, чтобы дальше шли, а они стоят. Смотрю, впереди бревно лежит, а за ним семь волков. волчица, являющаяся, вожаком в стае, стоит упершись передними лапами о бревно и смотрит на нас. Я стала кричать на них. Волчица видимо поменяла свой замысел и увела стаю.

А про медведей кому не расскажу, все хохочут и считают, что я не правду говорю. Я гнала коров, уже вечерело. Почти до села дошла, как моя бурая коровка, тогда она еще тёлочкой была, увидела медведя. Буренка издала странный для коров, очень низкий протяжный звук: «ээээээ», и прыгнув, как горный козёл, побежала на медведя. Медведь в припрыжку побежал от неё. Вторая моя корова, постояв несколько секунд, тоже побежала в лес за бурой.

Я решила идти домой, подумав, что коровки вернутся домой раньше меня, пойдя наискосок. Прихожу домой, их нет. Пошла к Клаве и говорю ей, что мои коровы побежали за медведем, а она мне: «Да ты в своем уме, ведь коровы всегда боятся медведей, а ты говоришь еще, что они погнались за ним. Он одним ударом перешибет хребет корове, а вторым разорвет пополам. Так что попрощася с ними». С нами рядом находился местный житель, армянин, так он сказал: «Нет, если медведь испугался, он уже никогда не нападет на эту корову». Рано утром, все грязные, приходят мои беглецы, где-то по болотам бегали.

А вот этой осенью мои коровы заметили на противоположном береге горной речушки, медведя, поедавшего дикие груши, которые упали с дерева. Буренки, перейдя ручей, бросились за медведем, а тот от них галопом. Я из с виду потеряла, боялась за них, но вскоре они вернулись.

Я очень благодарна Наташеньке, она прислала ко мне плотников и они мне сделали сарай для моих коров, а то хоть на улице держи».

Мы с Дашей слушаем интереснейший рассказ, в котором заключена вся жизнь, являющая собой тяжелый подвижный труд группы людей, объединенных одной целью. И эта цель – спасение души. За окном, сквозь пелену туманна, видна снежная вершина горы Серебрянная. По металлической крыше все так же, как и несколько часов назад, когда мы зашли в этот дом, стучат капли дождя. Корова, видимо услышавшая похвалу в свой адрес, протяжно мычит, зовя хозяйку к себе в хлев. Воробьи, укрывшиеся под навесом крыши, чирикают о грядущей весне.

«Как я рада вас видеть, Дашенька, Сережа. На душе у меня такая радость, что я вас отпускать не хочу. Посидите у меня еще» - говорит тетя Нина, почувствовавшая нашу неловкость за отнятое у нее время. Она берет с самодельной тумбочки, застеленной кухонной клеенкой, резную икону, обрамленную рамкой. «Эту икону подарила мама брата Иоанна, благословляя его на странничество. На ней изображено успение Пресвятой Богородицы. Посмотрите, как искусно вырезаны фигурки Иисуса Христа, Богородицы, святых ангелов. Все сорок лет наших скитаний она сопровождала и берегла нас. Посмотрите, какие сострадательные лица. Это моя самая дорогая реликвия. Икона вырезана из кипариса, понюхайте, как она пахнет».

Мы с Дашей прикладываемся к иконе. Тетя Нина показывает нам резной крестик: «А это я сама вырезала из можжевела. Спасибо брату Иоанну, что научил нас вырезать крестики». Крестик действительно интересен, чувствуется самобытная рука мастера-самоучки и дух этих святых мест. Несколько грубоватый с точки зрения профессионалов, вырезанное распятие, говорит об отсутствии нужных инструментов, но в целом крестик завораживает энергетикой вложенного в него усердия веры и любви.

«Да, к сожалению инструментов, для резьбы кроме складного ножичка и бритвы у меня нет и не было, поэтому резьба грубоватая, особенно тяжело лик Христа изобразить».

Вспомнив, что я взял с собой скальпель со вставными лезвиями, говорю, что завтра подарю ей его, а в следующий приезд обязательно привезу инструменты для резьбы по дереву. Тетя Нина по детски радостно улыбается и благодарит меня.

Я прошу тетю Нину рассказать о дальнейших судьбах её соратников, где они сейчас?

«Здесь я осталась одна. Александра Мамацашвили уехала к сыну в Москву. Аннушка наша армянинка, сделала себе документы и уехала жить в Иерусалим. Атарчик, после аварии недолго прожил, мама его тоже умерла. Нона Адамашвили, сестра Атара, сейчас живет как странница. Она за это время успела неудачно выйти замуж. Муж её сильно притеснял, не давая молиться. Теперь она в Грузии несет слово Божие на грузинском языке. Ефросинья, Евгения, Клавдия умерли. Валентин тоже умер. Царствие им небесное, да будет им светлая и благая память. Вот если бы Мишину Люду нашли в Москве. Мы с ней в одной тюрьме сидели и освободились в 1971 году, ей тогда двадцать лет было».

Я прошу тетю Нину рассказать что-нибудь из истории села Псху, о монахах, пустынниках, о местных жителях.

«У нас на Санчаре жил благочестивый мужчина по имени Петр. Он всегда принимал монахов и помогал им. Так вот, у него икона Матери Божией обновилась и засияла. Когда местные власти узнали о таком чуде, то повелели ему говорить, что икону просто отреставрировали. Петр отказался лгать своим односельчанам. Его арестовали, долго мучили и вместе с еще одним жителем, тоже по имени Петр, расстреляли на месте, где сейчас находится дом отца Александра, отданный под храм. Их могилки сейчас находятся на Санчаре. Там же расстреливали и монахов.

Очевидцы рассказывали, как им сказали выкопать яму, они смиренно выкопали. Затем им повелели стать возле ямы. Монахи попросились помолиться перед смертью. Когда началась молитва, был дан приказ одному из солдат совершить расправу. Солдат поднял оружие и начал стрелять. Но ни одна из пуль не попала в монахов. Солдат в испуге бросил ружье и сказал, что никогда больше не будет стрелять в монахов. Командир расстрельной команды отдал приказ другому солдату совершить расправу. Тот уже не промахнулся. Всех расстрелял.

А вот там где сейчас построен гостиничный домик, были расстреляны монахиня Рафаила и её послушница Иппатия. Я их всех сейчас поминаю, читая псалтырь.

Здесь в те времена было много скорбей и смертей, но об этом лучше расспросить у местных старожилов. А лучше всего об этих временах написал игумен Петр Пиголь в журнале «К свету». Он от начала грузино-абхазской войны был игуменом Новоафонского Симоно-Кананитского монастыря, а также был редактором этого журнала. Он очень хорошо описал и изучил, используя архивы монастыря и НКВД, а также истории очевидцев тех событий. Этот журнал можно попросить почитать у сестер матушки Серафимы».

«Дорогие вы мои, хочу вам показать, из чего я делаю четки». Тетя Нина подходит к подоконнику, на котором стоит горшок с каким-то непонятным растением, похожим на маленький кустик с белыми круглыми ягодками с фиолетовым оттенком. «Из этих ягод, которые христиане называют «слезы Богородицы», я и делаю четки. Это растение по преданию росло на Голгофе, когда распяли Иисуса Христа». Тетя Нина показывает нам готовые четки из высушенных ягод, размером с вишневую косточку.

Я вспоминаю, что это кустарниковое растение называется Базиликом священным, является самым священным в Индии. Там оно называется Туласи. Из его ягод делают бусы и четки для верующих индуистов.

«Это моя драгоценность» – продолжает тетя Нина. «Посмотрите, в этой бусинке не надо даже отверстия делать. Я к вашему следующему приезду такие же четки сделаю.

Я вам хочу еще показать эти камешки». Тетя Нина подходит к тумбочке, на которой стоит резная икона брата Иоанна, а рядом лежат три камня, размером с кулак. Кроваво-красный цвет сколотой части камня и темная, словно запеченное мясо, его наружная оболочка нас с Дашей приводит в изумление.

«Эти камешки со святого источника, где вы купались. Красный цвет на их поверхности – это кровь. Здесь еще до войны были обезглавлены или расстреляны многие невинные люди.

Некоторые в наше время не верили в это чудо, считая, что это осадок ртути или какого либо другого химического элемента. Недавно в химической лаборатории был проведен анализ этого налета на камнях источника. действительно – это оказалась кровь, причем многих.

Как-то раз к нам из Воронежа приехала женщина по имени Александра. Она искупалась в святом источнике, взяла с собой красный камень и увезла домой. Там со временем красный цвет сошел. Александра, подумав, что вся благодать сошла, решила выкинуть его, но передумала и положила его, как гнет на засоленные в бочке огурцы. Её огурцы, которые были ничем не лучше других, вдруг стали пользоваться огромным успехом и славой. Жители Воронежа приходили и просили ее дать огурчика, так как даже у болящих людей проходили боли, хоть головные, хоть желудочные или какие либо иные.

Кстати говоря, если перенести камень из Святого источника в другую воду, он теряет красный цвет, а если взять с собой немного воды из «Святого» и положить камень в неё, то он хоть тысячу лет не потеряет свой цвет. Вы можете его увезти с собой в Москву, только наберите воды из источника, кровь не будет сходить с камня.

Вокруг горы «Святая», четырнадцать разных источников, в которых по разному себя чувствуешь при купании. Некоторые боль исцеляют, некоторые радость душе дают, а в иных слёзы на глаза наворачиваются, плакать и рыдать хочется.

А вот икона Святителя Спиридона Тримифунтского, я очень люблю этого святого».

Мы с Дашей подходим к иконе, подвешенной в углу дома, и крестимся.

«Сергей, разве так нужно креститься?» - восклицает тетя Нина. «Нужно сотворять крест, плотно прижимая троеперстие ко лбу, к пупку, а затем широким движением к плечам. Сила тогда будет и здоровье.

По кресту на Страшном суде и принимать будут. Кто небрежно крестится, небрежной жизнью живет. По кресту можно определить верующего от неверующего. И обязательно нужно произносить: «Во имя Отца и Сына и Святаго духа, аминь. Персты нужно прижимать к телу так, чтобы оно чувствовало, потому, что в этой молитве сила».

Даша просит рассказать тетю Нину о догматах в христианстве. «Догматы – это непререкаемые истины веры, данные через божественное откровение. Вот в этой растрёпанной, пожелтевшей от времени книжице, которая прошла с нами вместе, сорок лет, содержатся истины веры, сформулированные Церковью на Вселенских Соборах. Она называется «Символ веры».

Вы знаете, сколько раз родился Христос» – спрашивает тетя Нина нас. Мы пожимаем плечами. «Христос родился два раза, один привечно от Отца, другой – от Богородицы.

Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой, как это понять? Они в трех лицах, но он один. Это как у нас, есть душа, дух и тело, но мы одни. Без духа душа мертва, без души тело мертво.

Я мертвая душа, засохшая. Я семьдесят пять лет прожила и ни разу не плакала за грехи, вы представляете? Вот землю высушите, попробуйте ее отмочить. Дождь даже пройдет, а вода сверху остается, не впитывает земля ее. Как собака на привязи плачет, а толку от жизни такой, так и я.

Сейчас Господь послал мне слезы, теперь я плачу, но что толку от моих слез, мне нет прощенья за грехи мои».

«Да» – подумалось мне тогда: «Насколько я грешен, если эта пожилая женщина, всю жизнь положившая служению Господу, лишая себя не только комфорта и нормальной пищи, но и семьи, детей, жизни в обществе, и вот она считает себя последней грешницей. Я вспомнил недавний рассказ Натальи о тете Нине, утверждающей, что она так и осталась девственницей. Эта мисионерствующая странница во истину является образцом монахини в миру.

У меня возникает искушение задать ей некорректный вопрос, и я по своей духовной немощи и глупости спрашиваю: «Тетя Нина, а как вы боролись с промыслами физической близости. Неужели среди вас не случалось простых человеческих отношений, ведь все вы были молоды, да и жили на природе, а не в городских общежитиях».

«Сергей, миленький, если ты будешь под таким страхом жить, какие тебе мужчины и женщины. Мы жили как братья и сестры, в дружбе, уважении и христианской любви».

Я предлагаю тете Нине принять от нас некоторую сумму денег, на что она отвечает: «Мне ничего не надо, у меня все есть, а вам в Москве без них не прожить, вот книжки для меня дороже всего на свете».

Даша записывает название нужных книг, а я видя на тете Нине мужские сапоги сорок четвертого размера, обещаю к следующему приезду подарить ей женские резиновые сапожки и инструмент для резьбы по дереву. «Спасибо вам, я с радостью приму ваши подарки, но мне ничего не надо кроме спасения души».

Со двора раздался трубный глас буренки, призывающий свою хозяйку навестить её. Мы, восприняли этот глас, как возможность покинуть гостеприимную хозяйку, потратившую на нас несколько часов своего времени, прощаемся с тетей Ниной.

«А хотите, я вам покажу своих коровок» - говорит тетя Нина. Выйдя во двор мы осторожно по дощечкам, уложенными в огородной грязи, пробираемся к хлеву. Дождь уже прошел. Во все свое птичье горло щебечут птицы, радуясь приходу весны. Скрипучая дверь впускает нас в свои пределы. Раздается радостное мычание буренок, от которых пахнет чем-то знакомым с детства. Тогда мне доводилось, будучи в селе у родни, бывать в хлеву.

«Вот та самая буренка, которая гоняла медведей в лесу, её назвали Чайкой. Она раньше была беленькой, а потом потемнела. А вот этот черненький бычок, его зовут Соловей. А эту вот буренку зовут Милка, от нее этот маленький теленочек. Его я еще не назвала. Они меня все любят и отходить не хотят. Передайте большое спасибо Наташеньке, это благодаря ей построили этот хлев, сарай и забор. Спасибо и вам, что зашли и выслушали рассказ о моей жизни. Мне теперь на душе как-то радостно и светло. Заходите завтра».

Мы прощаемся с тетей Ниной, обнимаясь по христиански и обещаем завтра зайти.

Еще дважды нам довелось побывать у неё и услышать еще много интересных сюжетов из жизни их общины.