Скандальное паломничество иеромонаха Илиодора в Вольск

Другие публикации астраханской исследовательницы Яны Анатольевны Седовой о скандально известном церковном и общественном деятеле предреволюционной поры иеромонахе-расстриге Илиодоре (Сергее Михайловиче Труфанове): «Непонятая фигура»; «Детство и юность Илиодора (Труфанова)»; «Преподавательская и проповедническая деятельность иеромонаха Илиодора (Труфанова)»; «Царицынское стояние» иеромонаха Илиодора (Труфанова); «Вклад иеромонаха Илиодора (Труфанова) в создание Почаевского отдела Союза русского народа»; «Незадачливый «серый кардинал» II Государственной думы»; «Иеромонах Илиодор на IV Всероссийском съезде Объединенного русского народа»; «Изгнание иеромонаха Илиодора из Почаева», «Конфликт полицмейстера Бочарова и иеромонаха Илиодора»; «Конфликт епископа Гермогена (Долганева) и губернатора гр.С.С.Татищева»; «О скорейшем переводе названного иеромонаха из Саратовской епархии...», «Отстаивая о.Илиодора, преосв. Гермоген отстаивал независимость Церкви…»; «Отец, а не обвинитель…»; «Единственная встреча»

Краткое паломничество иеромонаха Илиодора в Вольск не составляет такого важного эпизода его биографии, как его грандиозное путешествие в Саров. Однако прежде, чем говорить о саровском паломничестве, следует обратить внимание на вольское, послужившее к нему прологом.

В июне 1911 г. пришла весть о том, что чудотворная икона Божией Матери Смоленская Седмиезерная покидает пределы Саратовской епархии и возвращается в Казань. Это была та самая икона, которая находилась в илиодоровском монастыре во время его «осады» весной того же года, когда она, по убеждению преосв.Гермогена, «совершила великое чудо». Преосвященный пригласил о.Илиодора с паствой прибыть в Вольск на проводы святыни[1].

Первоначально предполагалось, что о.Илиодор задержится и, возможно, даже проводит икону в Седмиозерскую пустынь вместе с преосвященным. Однако ввиду предстоявшего визита в Царицын важных гостей – члена Государственной думы В.М.Пуришкевича и старца Григория Распутина – пришлось сократить продолжительность паломничества. О.Илиодор отдал распоряжения, как встречать гостей в его отсутствие: Пуришкевича пригласить в монастырь прочесть лекцию, а Григория в монастыре и разместить.

После вечерни 12 июня иеромонах предложил всем желающим поехать с ним в Вольск. Набралось около трехсот человек, в основном женщин. Были приобретены билеты на пароход «Святослав» общества «Кавказ и Меркурий».

Днем 14 июня в Саратов была отправлена елейная телеграмма: «Дорогой владыка, великим торжеством, полным крестным ходом сегодня меркурьевским [пароходом] выехало четыреста человек [в] Вольск проводить икону Царицы Небесной. Послушник иеромонах Илиодор»[2].

Толпа отъезжавших и провожающих богомольцев собралась на пристани. Торжественно принеся иконы, хоругви и союзнические знамена, погрузили их на пароход. Сам иеромонах стоял на нижних мостках парохода, беседуя с провожающими. Высыпав на верхнюю палубу, классные (т.е. из I и II класса с дорогими билетами) пассажиры во все глаза смотрели на это любопытное зрелище.

Беда началась, как и в печальный день 10 августа 1908 г., с улыбки. Кто-то из этой прилично одетой публики усмехнулся, слушая разговор священника и его паствы. Обнаружив этот факт, о.Илиодор выкрикнул по адресу насмешника: «У этого человека души нет»[3].

Там же наверху стоял господин в форменной фуражке, П.И.Лакстигаль. Он служил штурманом 1-го разряда на другом пароходе, а здесь находился в качестве пассажира. Услышав замечание о.Илиодора, Лакстигаль вслух сказал окружающим: «Да он по всей вероятности сумасшедший!»[4].

И тут все увидели нового Илиодора.

- Как, я сумасшедший?! – возмутился иеромонах. - Взять его![5].

К кому он обращался? Скорее всего, к полицейским чинам, дежурившим при нем целым отрядом в составе помощника пристава, околоточного и городовых. В таких случаях о.Илиодор и раньше обращался за защитой к полиции, поскольку законы Российской империи ограждали достоинство и священника, и вообще господствующей церкви.

Справедливо или нет, илиодоровцы приняли этот приказ на свой счет и вместе с полицейскими чинами ринулись на пароход искать нечестивца.

О.Илиодор тем временем продолжал изливать свое возмущение, обвиняя дерзкого пассажира в хулиганстве и называя его дьяволом в человеческом обличии, недостойным носить на себе царской короны. «А ты что - прицепил кокарду и думаешь, что все можешь сделать?..» - кричал священник[6].

Лакстигаль ретировался с палубы от греха подальше, но о.Илиодор не успокоился. «Не пущу пароход до тех пор, пока вы не ссадите здесь этого человека... – кричал он. - Слышите ли – не пущу!..». Толпа вторила своему пастырю, причем доставалось всем классным пассажирам: «ослы», «дьяволы», «конские морды», «чревоугодники», «калмыки» и т.п. Раздавались крики, что всех безбожников следует побросать в Волгу[7].

Лакстигаль попытался укрыться под защиту капитана, которому заявил, что иеромонах Илиодор к нему пристает. Капитан предложил не обращать на это внимания.

Но вскоре оба они осознали серьезность положения. Во-первых, явилась полиция. Во-вторых, если верить газетным сведениям, на пароходе начался переполох: илиодоровцы будто бы врывались в каюты, разыскивая неприятеля[8].

Наконец общими усилиями Лакстигаль был обнаружен и доставлен в пароходную конторку под вопли илиодоровцев: «Разорвать его в клочки!.. Бросить в Волгу!..»[9]. Туда же проследовал оскорбленный иеромонах. Извинений оскорбителя он не принял, возразив, что в его лице оскорблена вся православная вера.

Был составлен протокол. Затем по настоянию администрации парохода Лакстигаль остался на берегу.

Вернувшись из конторки победителем, о.Илиодор произнес речь для остальных классных пассажиров, продолжавших наблюдать за ним с верхней палубы. По его мнению, они вели себя самым безбожным образом. «Когда несли на пароход православные святыни, так вы и лба перекрестить не желали. … Такие люди не люди, а дьяволы. И у них не человеческие лица, а морды. Кто не молится, у того не лицо, а морда».

К этим «мордам» о.Илиодор обратился со следующим предупреждением: «Я советую вам вести себя прилично. Если же вы сами не захотите этого сделать, то я заставлю вас быть приличными. А то что это за безобразие! В православном государстве русским православным людям не дают Богу молиться. Над ними зубоскалят. Над ними издеваются. Вы над попами не шутите: в их руках весь народ. Что вы – деньги имеете, да кокарды носите, так и не желаете обращать на нас внимания? Если вам не нравится наша православная вера, то уходите от нас хотя к калмыкам, а над нами не издевайтесь. Мы с вами скандалить не хотим, а если только еще раз затронете, то пеняйте сами на себя. В клубах тех игроков, которые не исполняют клубных правил, - выкидывают из клуба, а вы тем более должны быть выкинуты из лона православной церкви. Мы свою веру в обиду не дадим»[10].

В другом документе сохранилась еще более скандальная фраза из той же речи: «Если кто еще будет вести себя неприлично по отношению ко мне, смеяться и кощунствовать, того я прикажу своему народу выкинуть за борт...»[11].

Таким образом, пароход был задержан почти на час, что позволило капитану и группе классных пассажиров составить акт о задержке, возложив всю ответственность на иеромонаха. Благодаря петербургским газетам дело заинтересовало вице-директора Департамента полиции Н.П.Харламова и стало темой очередного его запроса саратовскому губернатору[12].

Инцидент с Лакстигалем чрезвычайно характерен, знаменуя собой начало нового периода в биографии о.Илиодора. Лозунг «взять его!» отныне прочно вошел в лексикон иеромонаха, а его речь к классным пассажирам оказалась программной. Отныне он неуклонно придерживался правила: не давать себя в обиду.

Вечером следующего дня в Саратове состоялись торжественные проводы преосв.Гермогена в Вольск. Для паломничества был нанят пароход «Удачный». Под колокольный звон всех церквей духовенство и миряне проследовали крестными ходами от нового и старого соборов на купеческую пристань, где находились преосвященный и группа его паломников, небольшая, сравнительно с илиодоровской, - всего несколько десятков. После краткого напутственного молебна пришлось отложить отправление, чтобы дождаться прибытия «Святослава» с о.Илиодором на борту. Наконец показался пароход. Сойдя на берег, о.Илиодор вместе с саратовским духовенством проводил преосвященного и его спутников. «Удачный» тронулся в путь под церковные песнопения. Через час отправился и «Святослав».

За ночь «Святослав» обогнал «Удачного» и первым прибыл в Вольск около 6 часов утра 16 июня. По словам газет, сойдя с парохода и поднявшись на гору, о.Илиодор, у которого по пути произошло еще несколько мелких стычек с классными пассажирами, обернулся к ним и крикнул: «Сыны дьявола, я проклинаю вас!..»[13]. Во всяком случае, несомненно, что он прибыл в Вольск в самом скверном настроении.

Вместе со своей паствой о.Илиодор расположился на Набережной улице против Купеческой пристани, дожидаясь прибытия владыки на «Удачном». Ждать пришлось до 9 часов. Сойдя на берег, преосвященный был встречен сонмом духовенства во главе с преосвященным Досифеем, епископом Вольским. Крестный ход отправился в викариатный собор.

По пути о.Илиодор, озираясь, ужасался местным нравам. При виде святынь вольцы не крестились, на соборной площади шел базар, что контрастировало с пустотой в самом соборе и вокруг него. Прямо на ходу иеромонах сыпал поучениями: «нужно креститься, когда несут иконы». Репортер записал даже такую фразу: «Что это вольцы, дураки, что ли: видят иконы и не крестятся!». У собора, дождавшись окончания проповеди преосв.Гермогена, о.Илиодор во всеуслышание крикнул: «Народу-то, народу-то, глазом не окинешь; дрянь город!»[14].

Однако к концу богослужения, совершенного преосв.Досифеем, храм оказался переполнен. Между прочим, явилась местная аристократия – дамы в шляпках и, более того, в новомодных шароварах вместо юбок.

В проповеди о.Илиодор противопоставил собравшееся простонародье отсутствующим интеллигентам. Еще недавно, во время смуты, они были впереди и, размахивая красными тряпками, вели за собой народ «на убийство». А сейчас в храме их нет. Интеллигенция стыдится молиться и носить иконы[15]. «Где же те, которые кричали: "мы с народом! мы за народ! Мы добра желаем темной массе" и т.д. Где же они? Почему они в религиозном деле оставили народ? Посмотрите кругом: несут иконы крестьяне, и нет ни одного из "тех"…».

Однако мысль проповедника была нарушена видом расфуфыренных дам, которые протиснулись вперед толпы. С высоких материй о.Илиодор переключился на шляпки, «которые на этот раз можно бы и оставить дома», и на особенно возмутившие его шаровары: «Вот до чего дошел русский народ! Жиды выдумывают, они перенимают, а отец с матерью распоясывайся. Но, православные, до самой моей смерти не пущу в храм женщину в "штанах", где бы ни служил, а к себе в монастырь в особенности».

Вскоре о.Илиодор обнаружил, что некоторые дамы разглядывают его в лорнеты и бинокли. «Это еще что? – закричал он. - Вы в театр, что ли, пришли? Зачем наставляете на меня какие-то "рогульки"? Ведь только в театрах смотрят в "рогульки", чтобы лучше рассмотреть артиста, а я не артист. Я не могу говорить в храме, когда на меня пялятся в "рогульки"!». Оборвав речь, он в сильном волнении ушел в алтарь[16].

После богослужения о.Илиодор с паствой отправился на постоялый двор. Проходя мимо дома купца старообрядца В.К.Брусянцева, он обнаружил, что на балконе стоит дама (оказавшаяся супругой хозяина) и смотрит на него в бинокль. «Вот дура, - воскликнул о.Илиодор, - смотрит на пастыря в бинокль!» и погрозил своей палкой[17].

К вящему негодованию иеромонаха, устроить для паломников обед никто не догадался.

Вечером они вернулись в собор, на площади перед которым должна была состояться архиерейская служба. О.Илиодор по-хозяйски навел порядок, увидав, что народ толпится у двери. Царицынские паломницы не отставали от своего пастыря, бесцеремонно лезли к местным дамам:

- Вы бы, барыни, сняли свои шляпки!

- А что?

- Да батюшка Илиодор не любит!

- А нам-то что, мы пришли не его глядеть, а икону провожать.

- Смотрите, он у нас нервный такой![18].

Вызывающее поведение паломниц кончилось столкновением с полицейскими чинами и арестом одной из них. В дальнейшем медицинским освидетельствованием она была признана сумасшедшей и помещена в саратовскую психиатрическую лечебницу.

После богослужения оба преосвященных с паломниками отбыли на пароходе «Удачный» в Казань, а о.Илиодору со своей паствой предстояло вернуться в Царицын. В ожидании своего парохода они устроились против Волжской пристани, ниже бульвара. Поглазеть на знаменитого иеромонаха собралась публика.

Тут о.Илиодор дал волю своему гневу, браня Вольск за плохой прием и грозя небесной карой. Прогнал подошедших было женщин в шляпках. Затем по чьей-то просьбе рассказал о своей недавней аудиенции, предварительно удалив из собрания всех подозрительных лиц. Жаль, не было при себе царских подарков!

Около полуночи о.Илиодор и его спутники сели на пароход «Граф Строганов», следовавший вниз по Волге.

Таким образом, иеромонах провел в Вольске всего один день. За это время он ухитрился произнести 6 проповедей, надорвав голос. Слишком бурное даже по меркам о.Илиодора красноречие объясняли его желанием произвести впечатление на местных старообрядцев[19].

Как только три сотни илиодоровцев направились в ночной тьме на пароход, неся с собой иконы, хоругви и союзнические знамена и распевая богослужебные песнопения, пассажиры «Строганова» поняли, что начинаются приключения.

Один полковник, наблюдавший за паломниками с верхней палубы, не снял фуражку при виде икон, за что получил замечание от сопровождавшего о.Илиодора священника (вероятно, о.Михаила Егорова, по остроте языка не уступавшего своему другу).

Сам иеромонах, поднявшись на палубу около I класса, дирижировал оттуда пением, причем прикрикнул на одного пассажира: «Ты, что, дурак, не поешь?»[20].

Спавшие пассажиры были разбужены. Кто-то подошел с просьбой «хоть немного перестать петь», потому что в III классе едут больные дети.

По одним сведениям, пение умолкло лишь после отправления парохода, по другим – продолжалось почти всю ночь и возобновилось с 6 часов утра.

Наутро пароход прибыл в Саратов, где стоял с 7 часов утра до 1 часу дня. На это время о.Илиодор отправил своих паломников в город пить чай. Сам же он по предложению прибывшего на пристань эконома архиерейского дома о.Иоанна Вострикова намеревался съездить в монастырский скит. Но тут подошел служащий парохода и предложил о.Илиодору перейти в освобождающуюся каюту I класса.

Иеромонах в сопровождении еще трех священников – о.о.Вострикова, Карманова и Егорова – пошел к каюте. Она оказалась еще занята. В ожидании все четверо расположились в узком 2-аршинном коридоре.

Мимо проходили пассажиры. Среди них оказалась молодая девушка лет 20-ти. Поравнявшись с группой священников, она вдруг остановилась и взглянула прямо в лицо о.Илиодору. Он прочел в ее взгляде что-то опасное для себя как для монаха. «Она нагло, бесстыдно, вызывающе заглянула мне в глаза»[21]. Стоявший рядом о.Востриков откровенно потом заявил, что девушка «состроила глазки», причем именно о.Илиодору, а не кому-то из стоящих с ним рядом[22].

Газеты потом ее оправдывали. Одни писали, будто группа священников мешала ей пройти, и она «молча взглянула на лица загородивших ей выход, как бы прося их посторониться»[23]. На самом деле проход был свободен, о.Илиодор стоял вплотную к стене, и остальные пассажиры прошли беспрепятственно. Другая газета объясняла, что девушка пришла посмотреть на знаменитого иеромонаха[24]. Однако же на него многие ходили посмотреть, но это не вызывало у него такого болезненного отношения, как сейчас.

Заметно смутившись, он тут же опомнился и уже вслед оскорбительнице заметил:

- Стыдно для барышень заглядывать мужчине в глаза[25].

Через минуту в коридоре появилась мать девушки.

- Почему на вас не смотреть, - заявила эта дама, - вы такая интересная личность, потом, дочь моя заглянула вам в глаза как священнику, а не как мужчине[26].

О.Илиодор принялся объяснять, что при встрече со священником надо брать благословение, а не смотреть, к тому же таким явно «нехорошим» взглядом.

Этого поучения дама, чьи нервы были порядком расшатаны ночным пением илиодоровских паломников, не снесла и начала кричать, называя собеседника «нахалом», а его паломниц – «уличными девчонками».

Оскорбленный за себя и за паству, о.Илиодор тоже перешел на крик:

- Мама, какая ты бесстыдница, какой ты дурной пример подаешь своей дочери![27].

Дама наступала на него и жестикулировала. Как ни странно, ей удалось взять верх в этой перебранке. О.Илиодор постучал было посохом по полу, потребовал замолчать, но потом притих.

К спору понемногу присоединялись новые участники. Один из священников упрекнул барыню за ругань. Та возразила:

- Его в письме к моему мужу так назвал архиепископ Антоний, я могу письмо показать; меня в Петербурге все знают, а он - нахал, я ему покажу[28].

Важная, значит, была барыня! Но священники тоже оказались не робкого десятка. Они заметили ей, что зато «сам наш Царь-батюшка теперь о.Илиодора знает как полезного и честного служителя Церкви Христовой»[29]. На что искушенная в петербургских сплетнях дама ответила:

- Знаю я, по каким причинам Царь так относится к Илиодору, - и продолжала старую песню: - он нахал. Я ему покажу...[30].

Даму поддержали другие классные пассажиры:

- Вы нахал, учи́те толпу, а не нас, ступайте туда, безобразник, негодяй! – громко кричал один из них. - А еще священник, - нахал![31].

В конце концов о.Илиодор, поручив о.Михаилу обратиться к полиции, скрылся в свою новую каюту, под дверью которой происходил этот скандал.

Шум в коридоре еще некоторое время продолжался. Барыня и ее сторонники продолжали кричать.

- Вот так духовенство, - негодовал кто-то, - полицию зовет, ничего, я пойду в свидетели, они негодяи, хотят нас учить, негодяи[32].

Впрочем, и сама дама потребовала составить протокол, что было тут же исполнено явившимся приставом. Он опросил всех свидетелей, включая иеромонаха. Выяснилось, между прочим, что дама, М.П,Георгиевская, является супругой члена училищного совета Св.Синода, так что ее апелляция к мнению преосв.Антония представляет исторический интерес.

Сойдя на берег, дама отправилась прямиком к саратовскому губернатору. П.П.Стремоухов предложил ей пересесть на другой пароход, но она отказалась. О.Илиодору доложили, что по возвращении она передавала следующие слова губернатора: «Я рад, что так случилось. Мне надоел Илиодор. Он теперь себе голову сломает»[33]. Оба участника той беседы отказывались от этих слов, однако о.Илиодор был настолько уверен в их подлинности, что дважды передавал их должностным лицам[34].

До сих пор иеромонаху, на которого вылили целый ушат оскорблений за невинное замечание, можно было только сочувствовать. Но, просидев несколько часов в своей каюте, он изобрел план мести, перед которым меркнет поведение Георгиевской.

За полтора часа до отправления о.Илиодор пригласил к себе агента общества «Кавказ и Меркурий» Н.Н.Первова и в присутствии все тех же троих священников попросил высадить с парохода Георгиевскую и пятерых лиц, давших показания в ее пользу, указывая, что в противном случае не может поручиться за действия своих паломников. Кроме того, о.Илиодор отметил, что, опасаясь быть выброшенным за борт обозленными пассажирами, не покинет свою каюту.

Первов и капитан парохода обратились к полицмейстеру Н.П.Дьяконову. Тот спешно прибыл на пристань. Узнав, в чем дело, он командировал на пароход десять стражников, которые были поставлены у каждого выхода на балконе I и II классов. Таким образом, безопасность пассажиров была обеспечена, а несуразное требование о.Илиодора отвергнуто.

Он, однако, не терял надежды добиться своего. Перед отправлением парохода он телеграфировал обер-прокурору Св.Синода В.К.Саблеру, очень точно пересказав ход конфликта, за одним исключением: вместо эпизода с девушкой причиной спора было названо возмущение Георгиевской «пением церковных [и] царских гимнов». Таким образом конфликт из личного превратился в идеологический. «Владимир Карлович, - писал далее о.Илиодор, - возмущение достигло крайнего предела. Оскорбителей веры [и] Царя непременно нужно высадить. Посодействуйте высадить их [в] Камышине, всех шесть человек»[35].

Каким-то путем о.Илиодор известил и преосв.Гермогена, очевидно, присовокупив ту же просьбу. Узнав о происшедшем, владыка обратился за содействием к камышинскому исправнику Рогачеву, прося его высадить всех оскорбителей, которые «не могут быть терпимы на пароходе», «дабы не вызвать столкновения с простым народом»[36].

Тем временем пароход, задержавшись в Саратове на полчаса, готовился к отправлению. После второго свистка раздосадованный о.Илиодор вышел на балкон и объявил своим паломникам: «Не пойте здесь, а также во время пути на этом безбожном пароходе. Не пойте на основании заповеди Христовой: "Не мечите бисера перед свиньями"»[37].

Эта фраза дала «Царицынскому вестнику» повод написать, будто иеромонах прямо назвал классных пассажиров «жирными свиньями»[38].

День прошел спокойно. Исчерпав запас громов и молний, обе стороны как-то ухитрились сосуществовать на одной палубе. Нашествия незваных гостей с другой палубы не произошло.

К вечеру о.Илиодор, по-видимому, сменил гнев на милость. В 10 часов он начал служить молебен. Все паломники стояли с зажженными свечами, как было принято на илиодоровском подворье. Капитан протестовал против свеч, угрожавших, по его мнению, пожаром, но не преуспел. Молебен продолжался до 1 часу ночи.

Стоянка в Камышине прошла в полной тишине. Почти все пассажиры спали. Высажен никто не был, а исправник даже не явился на борт парохода.

Столкновение между Георгиевской и о.Илиодором породило два дела. Одно из них было вызвано жалобой уязвленной дамы на имя саратовского губернатора. Второе инициировано полицией по 38 ст. Уст. о наказ. против обоих за нарушение общественной тишины в публичном месте.

Все были уверены, что есть и третье дело, по жалобе самого о.Илиодора. Но, по-видимому, это ошибка: после печальной памяти заседания Царицынского уездного съезда 17 декабря 1910 г. иеромонах дал торжественный зарок не обращаться в суд.

Тем временем Стремоухов нашел огласку настоящего эпизода нежелательной. Поэтому о.Илиодору следовало сломать себе голову на чем-нибудь другом, а покамест губернатор приостановил передачу полицейского дела мировому судье и обратился за содействием к обер-прокурору Св.Синода, прося его убедить обе стороны не доводить свои личные жалобы до суда[39]. Саблер исполнил эту просьбу. Дело было успешно замято.

Докладывая его Столыпину, Стремоухов не преминул подчеркнуть, что преосв.Гермоген и тут оказался солидарен со своим протеже в вопросе о высадке неугодных последнему пассажиров[40].

Действительно, еп.Гермоген с самого начала оказался всецело на стороне о.Илиодора, а после выяснения обстоятельств дела еще более убедился в своей правоте. «Назначенное мною расследование всего происшедшего на пароходе с ясностью показало, что наша "передовая интеллигенция", неверующая и даже явно язычествующая, по всякому поводу готова яростно наброситься на служителя Церкви со всевозможными оскорблениями и вместе с тем нагло и подло оклеветать его»[41]. В обстоятельном докладе Саблеру преосвященный подробно обосновал этот тезис, однако обошел стороной вопрос о высадке пассажиров.

Между тем именно этот мотив представляет наибольший интерес в событиях вольского паломничества. Если влиятельную Георгиевскую не тронули, то Лакстигаль оказался высажен с парохода по требованию о.Илиодора. Иеромонах вообразил себя хозяином положения, властным карать и миловать. Его обращения к пароходной администрации и отчасти даже к полиции – это не просьбы частного лица, а распоряжения, отданные нижестоящим чинам.

Только что в Нижнем Новгороде о.Илиодор молился в скромном приходском храме, смиренно опустив глаза, только что в Петербурге уклонился от искушения славой, - а уже 16-17 июня устроил ряд скандалов в Вольске и на пароходах. По-видимому, щедро изливавшиеся на «простого иерея-инока» Высочайшие милости вскружили ему голову.

Судя по датам, радикальная перемена в его поведении связана не собственно с Высочайшей аудиенцией, а с предполагавшимся повышением по службе. Как только газеты написали, что о.Илиодор наверняка получит митру, так он и начал шуметь и распоряжаться, очевидно, предполагая, что без пяти минут архимандрит имеет право на подобное поведение.

С другой стороны, явившееся после нескольких лет полицейских преследований Высочайшее благоволение породило в о.Илиодоре сознание своей безопасности, вскоре переросшее в чувство безнаказанности. «Теперь нам хорошо, батюшка и в теле прибавился. Он взял верх, что хочет, то и может делать. Запрета ему нет никакого», - объясняла одна простодушная старуха-богомолка с илиодоровского подворья[42].

Наконец, еще одно обстоятельство подстрекнуло эту горячую голову. О.Илиодор впервые отправился в сравнительно дальний путь во главе своей паствы, словно полководец во главе войска. Ежеминутно ощущая преданность этой толпы, он вырастал в собственных глазах. «Если кто еще будет вести себя неприлично по отношению ко мне, смеяться и кощунствовать, того я прикажу своему народу выкинуть за борт...».

Итак, самое интересное в вольском паломничестве – это попытки о.Илиодора карать неугодных ему лиц. Прочие выходки иеромонаха, так шокировавшие вольцев, вполне в его духе и могли удивить только тех, кому они были в новинку.

Достаточно только вспомнить события, произошедшие годом ранее (28 июня 1910 г.) на царицынском Французском заводе, когда о.Илиодор, увидав местных жителей на рынке в воскресное утро, будучи в облачении и с крестом в руках пошел по базару с криками, «что все жители завода не православные, пьяницы, безбожники и будут прокляты, и махал крестом в разные стороны»[43]. Это была ожившая гравюра Доре, изображавшая изгнание торговцев из храма. Правда, о.Илиодор не опрокидывал столов и не рассыпал денег, но зато сами покупатели, улепетывая от неистового монаха, разлили много горшков с молоком. И даже борьба его прихожанок с чужими шляпками имела место уже тогда.

Таким образом, всякая встреча илиодоровской дружины с внешним миром была чревата принуждением этого мира к благочестию. Привыкший к обществу своих смиренных богомольцев, о.Илиодор искренно недоумевал, встречая обычных малоцерковных людей. И, конечно, не скрывал своего недоумения.

После вольской поездки он сам почувствовал, что хватил лишку. Два дня по приезде он не служил и не проповедовал. Виной тому был не только надорванный голос, но и внутреннее смятение: «Илиодор так расстроен поездкой и происшедшими с ним по дороге инцидентами с интеллигентной публикой, что боится в своих речах быть слишком резким и хочет сначала успокоиться»[44].

Успокоиться не удалось. И самодурство, и неприязнь к внешнему нецерковному миру окончательно проявились в следующем паломничестве, самом крупном и знаменитом, - в Саров.