Предлагаем вниманию читателей последнюю главу книги нашего друга и постоянного автора Ранко Гойковича «Знаменитые сербы в Русской истории».
Ранее мы публиковали переводы следующих глав этой книги: «Семен Гаврилович Зорич в исторической судьбе Белой Руси», «Милорадовичи», «Иоанны Шевичи - дед и внук», «Герой Баязета Фёдор Эдуардович Штоквич», «Николай Антонинович Княжевич. Последний губернатор Тавриды», «Анна Якшич Глинская. Внучка Сербского воеводы, бабушка Грозного Русского Царя» , «Граф Савва Владиславич. Заслуги его в огромном славянском мире столь же огромны», «Марк Иванович Войнович. Потомок сербских витязей служит Русскому Флоту», «Святой Савва Псковский (Крыпецкий)», Святой Иоанн Шанхайский (Михаил Борисович Максимович) и «Деян Иванович Субботич».
«Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе; но в законе Господни воля eго, и в законе Его поучится день и нощь». (Пс. 1: 1; 2)
Особенности «второго» византийского влияния на Русь
Уже говоря о святом Савве Крыпецком, мы писали о наплыве представителей сербской духовной элиты в русские земли в дни падения Сербского царства, совпавшего по времени с эпохой подъёма и постепенного освобождения Руси от ига иноплеменных. Славянская письменность Афона в XIV веке носила ярко выраженную сербскую ноту, то вполне понятно, ведь это время максимальной мощи Сербского царства, когда Душан Сильный примерял на себя регалии «Царя Сербов и Ромеев», (т.е. фактически речь шла об «альтернативном Риме»). Следствием беспрецедентной политической мощи Царства Сербов и Ромеев стало, в том числе, и то, что существенно расширилась сфера применения сербско-славянского языка.
Говоря об идеях, распространявшихся с Афона, а также о военно-политической активности сербских властелинов, пытавшихся сформировать Царство Сербов и Ромеев в качестве альтернативы «Второму Риму», необходимо упомянуть о том, что в самой Византии того периода возобладало идейное течение, «которое пыталось представить Византию «эллинским» государством, а Константинополь - новыми «Афинами». Это появление светского национализма в константинопольской интеллектуальной элите, знаменовавшее конец Средних веков, политически выразилось в попытках церковной унии; и, таким образом, подчинившись латинскому богословию, они надеялись получить взамен шанс на культурное и политическое выживание.
Выступая против таких попыток, исихасты боролись за новые формы православной вселенскости. На Афоне монахи - греки, славяне, молдаване, сирийцы, грузины - были объединены общей духовной жизнью и общими духовными ценностями. Поэтому было неизбежно, что не только Константинопольский патриарх, но и Болгарский (свт. Евфимий), и Сербский архиепископ (свт. Савва), и митр. Киевский и всея Руси (свт. Киприан), избирались из их среды, насаждали во всём православном мире одну и ту же иерархию ценностей <...>.
В XIV и XV веках монашество с Афона распространилось на Балканах и в России. Носителями монашеского влияния были как путешествующие монахи, так и книги. Переводы на славянский язык делались на Афоне, в Константинополе, в Сербии, Болгарии и в России монахами, знавшими греческий.
Сам объём этого нового наплыва греческой духовной литературы привёл к тому, что историки стали говорить о «втором» византийском или южно-славянском влиянии на Россию (первое последовало немедленно за крещением Руси в 988 г.)» [1].
Что можно сказать о южнославянских подвижниках: Киприана одни считают болгаром, другие - сербом. Тексты его имеют несомненно «сербскую окраску», поэтому, даже если он и был уроженцем Болгарии, то сформировался как личность именно в пространстве сербской культуры, ибо только после его переводов в русском календаре появились сербские святители.
Григорий Цамблак (Семивлах) чаще всего преподносится в качестве представителя болгарской культуры, Тырновской школы. Однако, трудно поверить, что болгарин стал бы писать о Стефане Дечанском после разгрома болгарского войска у Вельбужды так, как писал Цамблак. Согласно Энциклопедии Брокгауза и Эфрона, Григорий Цамблак «по одним и тем же сочинениям причисляется к литературам русской, болгарской и сербской, происходил из знатного оболгарившегося влашского рода». Демонстрируемое этим южнославянским литератором знание деталей быта и особенностей природы Сербии говорит о том, что этот «представитель оболгаренного валашского рода» в культурном плане был «сербизирован».
Впрочем, говоря о «втором византийском влиянии», важно сделать акцент не на южнославянском происхождении носителей византийской культуры, а на том, что эти носители были иноками. И главным следствием того, что книжниками были монахи-славяне, стало то, что Русь получила от Византии не «эллинскую культуру», а тексты, запечатлевшие основы православного мировоззрения.
Человек, сформировавший Русскую Литературу XV века
Внёс свою лепту в благое дело и герой нашего повествования, Пахомий Логофет, которого на Руси чаще называли Пахомием Сербом. Этот сербский иеромонах пришел с Афона в Новгород где-то в 1430 году, а в 1440 году перебрался в Великое княжество Московское.
К сожалению, о жизни Пахомия до его прихода на Русь мы знаем очень мало, пожалуй, только то, что он был сербским монахом на Афоне. Можно предположить, что в молодости он жил или был как-то связан с Подунавьем, так как в его «Повести об убийстве Батыя» приводится множество деталей быта и описаний той местности. Возможно, прежде чем стать монахом, Пахомий служил начальником канцелярии у одного из сербских князей, но, может быть, слово «логофет» - «словослагатель» пристало к нему по какой-то иной причине.
Судя по всему, Пахомий прожил на Руси не менее 46 лет. В первом томе сборника материалов «Москва - Сербия, Белград - Россия», изданном совместно Архивом Сербии и Российским Федеральным Архивом, говорится, что Пахомия без преувеличения можно считать основателем литературы Руси того периода, так как он написал больше книг, чем все его современники вместе взятые.
Пахомий провел в Свято-Троицевой лавре около 20 лет, оставив в наследство множество написанных, переведенных и отредактированных рукописей. В летописях лавры сохранились записи, что великий серб отредактировал Псалтырь, а на некоторых страницах осталась его сокращенная подпись. Современники описывали его как «достойного монаха, благочестивого мужа, проводящего свою монашескую жизнь в благочестивых трудах».
«Всего им написано на Руси десять или одиннадцать житий (Варлама Хутынского, Сергия Радонежского, Никона Радонежского, митрополита Алексея, Кирилла Белозерского, Михаила и Федора Черниговских, Саввы Вишерского, новгородских архиепископов Евфимия II, Моисея и, возможно, Иоанна и Ионы, причём некоторые из них не в одной редакции), ряд похвальных слов и сказаний (на обретение мощей митрополита Алексея, не перенесение мощей митрополита Петра, на Покров Богородицы, празднику Знамения Богородицы в Новгороде, Варламу Хутынскому, Сергию Радонежскому, Клименту Римскому, о гибели Батыя), 14 служб и 21 канон (в основном - тем же лицам и праздникам).
Пахомий - один из плодовитейших писателей Древней Руси. Притом это - редкий в Древней Руси случай писателя-профессионала, работающего на заказ и получавшего за труд хорошие гонорары.
Так в Житии новгородского архиепископа Ионы, «довольно много говорится об отношениях Ионы как заказчика к «Пахомию Сербину, от Святыя горы пришелцу», - что он одаривал его «множеством сребра, куны же и соболми», прося «житие с похвалным словом и канон преподобному Варламу списати, еще же и великому Ануфрию, такоже последование бдению списати повеле, ...повеле же каноны и жития списати и еще блаженныя княгини Олги, ...и преподобному Саве, ...и преж его бывшему архиепископу блаженному Еуфимию, не пощадев имения множество истощевати...», просил написать и службу с каноном недавно скончавшемуся (1461 г.) московскому митрополиту Ионе, а кроме того, «много же понуждаше Пахомиа Иона, утешая его златом и соболми, да спишеть ему и еще канон преподобному Сергию...»». [8]
Составляя по заказу жития, слова и службы с канонами, Пахомий имел ввиду главным образом практические - церковно-служебные цели. Он хорошо владел стилем славянской богослужебной литературы и не имел ничего предосудительного в заимствованиях из чужих произведений, в повторениях самого себя, в создании своих редакций - путём небольшой переработки текста, мозаичного соединения и просто дополнения предисловием и послесловием чужих произведений». [2]
На долгие годы тексты Пахомия Логофета оставались важнейшими источниками знаний о житиях святых. Несомненна его заслуга в закладывании русской традиции агиографического канона, по которому в дальнейшем создавались тексты житий святых.
Язык текстов Пахомия Логофета - «за» и «против»
Тексты, вышедшие из-под пера Пахомия, строятся по чёткой схеме: Предисловие, основная часть, заключение.
В предисловиях говорится о важности прославления соответствующих праздников или святых, о которых пойдёт речь в тексте, о той трудности, которую представляет для пишущего это дело, и об обстоятельствах, извиняющих автора в сем непосильном начинании.
В риторических вступлениях, отступлениях, похвалах и т.д. язык Пахомия витиеват и искусственно усложнён. Причём это рафинирование языка может восприниматься и как попытку избежать просторечивых выражений, но и как проявление литературной слабости агиографа.
Митрополит Макарий (Булгаков) в своей фундаментально Истории Русской Церкви даёт такую оценку языку текстов Пахомия:
«И во всех этих предисловиях, как и вообще во всех его сочинениях, где только он рассуждает, а не повествует только, заметна скудость мысли, отсутствие изобретательности и повторение одного и того же; не видно ни силы ума, ни богатства познаний. Слог у Пахомия, когда он ведёт рассказ, большею частию прост и довольно понятен, хотя не везде правилен, но в приступах к житиям и похвальным словам, где обыкновенно излагаются общие мысли, напыщен, растянут, неточен и маловразумителен». [3]
Другие же исследователи утверждают, что витиеватость вступлений к житиям является просто проявлением того, что язык Пахомия в этих случаях «приближается к стилю гимнографической литературы - стихир, канонов и акафистов (с акафистами, в частности, его роднят многочисленные хайретизмы, т.е. обращения к прославляемым лицам, начинающиеся словом «радуйся»)». [2]
Основная часть текстов житий разделяется на типовые эпизоды: речь обычно начинается с родителей святого, прерывается размышлениями действующих лиц, комментируемых наставительными авторскими замечаниями и похвальными восклицаниями, а завершается перечислением чудес.
«В повествованиях язык Пахомия прост, ясен и деловит. Опираясь на большое количество устных преданий и предшествующих письменных произведений, иногда документов, жития Пахомия Серба богаты историко-литературным и историческим материалом и поэтому интересны как для историков литературы, так и для собственно историков. Новым элементом, привнесённым Пахомием в русскую агиографию (по оценке Г.Орлова), является пейзаж, оцениваемый автором эстетически. <...>
Но, разумеется, это ни в коей мере не сказывается на жанровой природе этих произведений, они не становятся от этого ни беллетристическими новеллами, ни биографиями тех, о ком в них идёт речь, но остаются вполне житиями». [2]
«В некоторых богослужебных произведениях Пахомия, до сих пор мало исследованных, встречается, по образцу византийской гимнографии, акростих, хотя и несколько своеобразный, образуемый не только первыми буквами, но также и слогами и целыми словами и распространяющийся не на все произведение, но лишь на его часть, на 7-ю, 8-ю и 9-ю песни канонов. Так, в службе Антонию Печерскому первые слова и слоги в тропарях этих песен составляют фразу: «Повелением святейшаго архиепископа Великаго Новаграда владыки Ионы благодарное сие пение принесеся Антонию Печерскому рукою многогрешнаго Пахомия иже от Святыя Горы», а в канонах Стефану Пермскому начальные слова, слоги и буквы тех же тропарей позволяют прочесть: «Повелением владыки Филофея епископа рукою многогрешнаго и непотребнаго раба Пахомия Сербина»». [8]
Что же касается сути сказанного, а не формы изложения, то основные претензии современных критиков сводятся к тому, что «из десяти житий и четырёх похвальных Слов, которые также содержания преимущественно исторического, только два жития и два Слова можно назвать творениями или произведениями самого Пахомия. А все прочие сочинения более чужие, которые он то переделал наскоро, то сократил и изменил, не везде удачно, то по местам целиком переписал, то дополнил иногда сказаниями об открытии мощей, о чудесах, а чаще своими предисловиями и заключениями». [3]
А автор статьи о Пахомии в Энциклопедии Брокгауза и Эфрона и вовсе рисует совершенно уничижительный портрет сербского литератора.
Однако, современник митрополита Макария (Булгакова), ректор Одесского Императорского Новороссийского Университета Иван Степанович Некрасов в магистерской диссертации, темой которой было исследование зарождения литературы в Северной Руси, а также в монографии, посвященной герою нашего повествования, с большой теплотой пишет о Пахомии Сербе. [4]
В своих исследованиях И. С. Некрасов поднимает методологическую проблему достоверности фактов. Учёный считал, что житие святого - это прежде всего литературный памятник, в котором в отличие от летописи, сохранились лишь отдельные факты. Пахомий не мог с такой доскональностью, как, например Епифаний, писать о подробностях русской жизни и русского патриотизма, так как он вырос в другой среде. Но что касается литературного качества его текстов, то он во многом превосходит описания современников.
Таким образом, говорить о плагиаторстве - применительно к трудам Пахомия - не корректно. Пахомий брал часто сырой материал и превращал его в тексты, пригодные для церковных богослужений, тем самым делая эти тексты доступными для общества.
Житие Кирилла Белозерского
Возможно, ярче всего талант Пахомия проявился в написании текста жития Кирилла Белозерского, одного из выдающихся русских подвижников XIV века.
Перед составлением текста Пахомий пошел в Белозерский монастырь, где еще жили монахи, помнившие благочестивого Кирилла. Поэтому в тексте, наполненном множеством деталей, слышится живая речь его современников. Житие Кирилла Белозерского - один из немногих текстов Пахомия, написанный по словам «самовидцев», а не скомпонованный путём редактирования существовавших текстов.
«Единственным письменным источником послужила ему в данном случае Духовная грамота Кирилла, включённая им в Житие с некоторыми пропусками и поправками.
Состоя из более чем сорока рассказов, Житие Кирилла представляет собой самое большое из произведений Пахомия и - несмотря на неизбежную для этого жанра стилизацию и типизацию лиц и событий - самое насыщенное конкретными историческими сведениями, обстоятельствами и именами. Здесь гораздо подробнее, чем в других житиях, говорится о молодости святого, о периодах его жизни, об окружавших его людях. <...>
«Пахомий сообщает, что Кирилл отказался от деревни, которую хотел подарить монастырю боярин по имени Роман Иванович. Пишет Пахомий так, наверное, потому, что вопрос о монастырском землевладении становился уже в его время болезненным: монастыри делались тогда до опасной степени богатыми земле- и селовладельцами. Для развития сельского хозяйства соответствующих краёв это было очень полезно, но для молитвенного духа и духовного авторитета иноков в народе - не всегда.
Вскоре после смерти Пахомия (1484 г.), в конце XV - начале XVI в., на Руси началась борьба монахов-нестяжателей, выступавших против права монастырей владеть сёлами, быть крепостниками, - и монахов-«иосифлян», последователей Иосифа Волоцкого, это право защищавшими.
Пахомий Серб приписал Кириллу Белозерскому размышление, приближающееся по взглядам будущих нестяжателей: «Аще села въсхощем владети и дръжати, болми будет в нас попечение, могущее братиамъ безмлъвие пресецати, и от нас будуть поселскиа и рядникы». («Если мы начнём владеть сёлами и управлять ими, то у нас будет больше попечений, нарушающих братьям безмолвие, и некоторые из нас вынуждены будут стать управляющими посёлков и подрядчиками»), - и вложил ему в уста такой ответ боярину: «Села же своя самъ имей, не бо суть нам потребна и полезна братии». («Сёлами же своими сам владей, ибо они нам не нужны и братии не полезны»).
Но, как свидетельствуют дошедшие до нас документы, Кирилл и получал в дар, и сам покупал сёла и деревни». [2]
Ключевский обращает внимание на то, что «сам Пахомий был равнодушен к этому вопросу, сколько можно заключать по другим его житиям; но биография Кирилла дает любопытное указание, что не одни белозерские «пустынники», но и часть братии богатого общежительного монастыря, каким был Кириллов во 2-ой половине XV в., была против монастырского землевладения и в этом смысле направляла перо биографа». [5]
Тексты Пахомия Связывали Новгород с Москвой, а Русь - с мировым Православием
Из истории того периода Руси мы знаем, что Новгород и Москва соперничали между собой, и «господин Великий Новгород» долго не хотел подчиняться власти «самодержавной Москвы». Этот спор иногда определялся перевесом в военной мощи княжеств. Пахомий, описывая жития и московских, и новгородских святителей, всегда на первый план выводил их общехристианскую любовь, а не «местный патриотизм». И это по-своему помогало объединять тогда еще разрозненную Русь.
В частности, работая над текстом Жития прп. Сергия Радонежского, Пахомий, как известно, использовал уже существующее на момент написания произведение - Житие, написанное Епифанием Премудрым в 1417-1418 гг. Однако, Пахомий посчитал необходимым удалить те места из Жития, которые позволяли судить об антимосковском настроении Епифания.
Русь XIV-XV веков сильно оскудела писательскими талантами. Кроме Нестора Летописца на юге и Епифания на севере, пожалуй, сложно назвать кого-то еще, оставившего след в литературе того периода.
В XVII веке тексты, которые Пахомий писал для совершения церковных служб, были отпечатаны и они по сей день используются русской православной церковью.
Из сербской литературы Пахомий привнес в русский язык «плетение словес», а, по мнению академика Ключевского, влияние Пахомия на русскую агиографию и гимнографию было столь сильно, что вплоть до времен митрополита Московского Макария (середина XVI века) это был господствующий стиль на Руси.
Пахомий занимался также переписыванием и переводом текстов, известны как минимум три таких сборника: сборник святого Симеона Нового Богослова, Псалтырь 1459 года и Палею Историческую. (Палея историческая - переводной памятник, излагающий библейскую историю от Сотворения Мира до времени царя Давида. В списках носит наименование «Книга бытиа небеси и земли». Источниками Палеи помимо собственно библейского текста явились апокрифы, Великий канон Андрея Критского, слова Иоанна Златоуста и Григория Богослова).
Конечно, по степени художественной выразительности труды Пахомия трудно сравнивать как с произведениями, воплощающими высоты Русской Литературы, так и с шедеврами письменности Древней Руси. Однако, ещё и ещё раз напоминаем, что агиографический канон, в рамках которого работал герой нашего повествования, существенно ограничивал возможности автора. «Церковно-славянский язык никогда не был разговорным. Он всегда был живым, но никогда не был разговорным. Он изначально создавался как язык книжный, как язык богослужебный». [6]
Обращаясь к читателю, Пахомий всегда руководствовался словами апостола Павла из Первого послания коринфянам: «...духовное нужно являть духовно». Это обусловило то, что на протяжении ряда лет произведения Пахомия Серба были среди самых любимых русским читателем текстов житийной литературы. Ведь несмотря на то, что Пахомий и не всегда до тонкостей владел фактическим материалом из жизни своих героев, но всё в его словах работало во имя благочестивого поучения.
«Запас русских церковных воспоминаний, накопившийся к половине XV в., надобно было ввести в церковную практику и в состав душеполезного чтения, обращавшегося в ограниченном кругу грамотного русского общества. Для этого надобно было облечь эти воспоминания в форму церковной службы, слова или жития, в те формы, в каких только и могли они привлечь внимание читающего общества, когда последнее еще не видело в них предмета не только для научного знания, но и для простого исторического любопытства. В этой стилистической переработке русского материала и состоит все литературное значение Пахомия». [5]
«Литературная история древнерусского жития вообще исчерпывается исключительно историей его стиля, и в развитии последнего Пахомию Логофету принадлежит весьма видное место. Его творения послужили образцами для последующих русских агиографов, создали новую литературную школу, последователи которой скоро даже обогнали своего основателя». [7]
Перевод и редактирование: Ольга Симонова, Павел Тихомиров
Литература
[1]. Прот. Иоанн Мейендорф. Рим-Константинополь-Москва. Исторические и богословские исследования. - М., 2005.
[2] Прохоров Г.М. Преподобные Кирилл, Ферапонт и Мартиниан Белоезерский. - СПб., 1994.
[3] Макарий (Булгаков) Митрополит Московский и Коломенский. История Русской Церкви. Книга четвёртая. Часть первая. История Русской Церкви в период постепенного перехода её к самостоятельности (1240-1589). - М., 1996.
[4] Некрасов Н.С. Пахомий Серб, писатель XV века. - Одесса, 1871.
[5] Ключевский В. О. Древнерусские жития святых, как исторический источник. М., 1871 г.
[6] Сергей Наумов: Церковнославянский язык - часть русского национального языка. - http://ruskline.ru/news_rl/2011/06/16/sergej_naumov_cerkovnoslavyanskij_yazyk_chast_russkogo_nacionalnogo_yazyka/
[7] Архангельский А. С. Пахомий Логофет. Русский биографический словарь А. А. Половцова. - СПб., 1896 - 1918.
[8] Прохоров Г.М. Пахомий Серб (Логофет). Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV - XVI в.). Ч. 2: Л-Я / АН СССР. ИРЛИ; Отв. ред. Д. С. Лихачев. - Л.: Наука, 1989.
