Официальная формулировка общественной критики «Тангейзера» в трактовке Т.Кулябина - «оскорбление чувств верующих». В переводе с юридического этот эвфемизм означает кощунство, или богохульство. «Чувства верующих» для светского права категория более реальная, чем Тот, к Кому эти чувства направлены, то есть Господь Иисус Христос. Говорить об оскорблении режиссером Христа-Бога юридически нельзя, потому что Он не является субъектом светского права. Для верующих же все наоборот: для них Христос - реальность высшей интенсивности, поэтому и оскорбленным они ощущают не свои чувства ко Христу, но Его Самого. Богохульство сибирского «Тангейзера» заключается в помещении Богочеловека в эротический контекст (отговорка, что это вымысел персонажа Тангейзера, не работает, потому что сам он с этой придумкой есть вымысел режиссера). В свою очередь это можно расценивать как эвфемизм нецензурной лексики в отношении субъекта, в такой «контекст» помещенного. Матерная брань в отношении Божественного Лица, Пресвятой Богородицы или Церкви - это отличительная черта сатанизма. Поэтому за «оскорблением чувств верующих» всегда стоит поругание святыни, которая в свою очередь обнажает скрытое от мира первичное богоборчество падших духов. Спрашивается, как такое становится возможным на материале «классического произведения искусства»?
Прежде всего, надо сказать о том, что сама опера Вагнера является «новым прочтением» средневекового эпоса. «...в конце XIII века появилась прекрасная народная песнь, в которой действующими лицами оказались кающийся грешник-миннезингер и папа Урбан, суровый представитель христианского аскетизма и доминиканской нетерпимости. Рыцарь Тангейзер, говорится в песне, захотел узнать наслаждения любви и ушел в гору Венеры, где в продолжение года делил с богиней любовь. Но под конец пресыщение, угрызение совести, страх погубить свою душу овладели им, он прощается с Венерой, отрекается от своей проклятой любви и, призывая на помощь чистую деву Марию, покидает гору с сердцем, полным скорби и раскаяния. «Я хочу идти во святой город Рим и раскрыть свою душу пред папой. Радостно иду я вперед - Бог да хранит меня - к папе, которому имя Урбан; дай Бог, чтобы он великодушно даровал мне спасение. <...> Целый год я пробыл у прекрасной дамы Венеры; теперь я хочу исповедать свой грех и принести покаяние, чтобы я мог снова видеть лицо Божие»«.[3] Так вот, существенная разница народной песни и либретто Вагнера - это отсутствие в последнем такой искренней тоски по целомудрию и благочестию (пусть и в узнаваемой католической традиции духовного самообольщения: «хочу принести покаяние, чтобы я мог снова видеть лицо Божие», - это, по сути, перевертыш 50-о псалма: «не отверже мене от лица Твоего», то есть Ты не отвращай от меня Своего лица, которого я не достоин видеть и в своем покаянии). Тогда как «Тангейзер» Вагнера - это уже откровенно языческое по своему духу сочинение, порождение атеистического сознания (вернее - «интуиции»), поэтому здесь уже невозможны христианские категории вообще и раскаяние, в частности.
Главный герой вагнеровского «Тангейзера» - это миннезингер-новатор, бард, работающий во фривольном для своего времени жанре, воспевающий чувственную любовь в пику общепринятой рыцарской (платонической) лирике. За этот авангард его полюбила Елизавета, дочь местного аристократа, набожная, но, кажется, уже вольнодумно настроенная, тайно сочувствующая «свободе творчества» и «поиску новых форм». То ли в награду, то ли в наказание за эту революцию в искусстве Тангейзер оказывается в сказочном гроте богини Венеры, то ли входе в преисподнюю (с точки зрения суеверных католиков), то ли, наоборот, в земном раю (с точки зрения их прогрессивных оппонентов), где несколько лет делит ложе с самой богиней (или демоном) любви. Пресытившись, он начинает то ли раскаивается в своем блуде, то ли тосковать об идеалах, и даже взывает к Приснодеве Марии - и чары Венеры рассеиваются вместе с ней самой. Однако великий грешник оказывается вовсе не на исповеди, но на международном конкурсе авторов-исполнителей в поместье графа. Рыцари, как водится, поют Прекрасную Даму, а Тангейзер - которому раскаяние уже наскучило - старые хиты, плюс новые про свою последнюю пассию Венеру. Оскорбленные в чувствах миннезингеры консервативного направления собираются побить камнями взятого во фривольности коллегу, но за него вступается преданная поклонница, влюбленная в бунтаря Елизавета. Тангейзер, чтобы утешиться в том, что не взял гран-при (как трансвестит на «Евровидении»), совершает паломничество в Ватикан, чтобы сам папа Римский отпустил ему его выдающиеся прегрешения. Папа же отчего-то заупрямился и грехов Тангейзеру отпускать не захотел. Тогда его гений окончательно не выдерживает такого несовершенства миропорядка, несправедливости и непонимания на земле и на небе и, видя, что нет, ну, реально нету иного выхода, в качества протеста, решает вернуться к оскорбительному для его идеалов сожительству с Венерой. Бедная же Лиза срочно умирает, чтобы лично молить Приснодеву за грешную душу Тангейзера. И, судя по знаку свыше, вымаливает своего избранника, благородная душа которого отлетает в объятия святой Елизаветы, то есть одесную Самого Бога на посрамление папе-фарисею и рыцарям-графоманам.
В этом кратком изложении, конечно, несколько утрирован фарсовый характер вагнеровского произведения, однако, думается, не искажена его сущность. В средневековой песни «тенденция столь трогательного в своей наивной простоте рассказа ясна. Старинный поэт - убежденный, ревностный христианин; он до глубины души питает отвращение к греху сладострастия, в который впал Тангейзер...» Тогда как оперный Тангейзер питает к плотским наслаждениям, как говорится, «сложные и противоречивые» чувства: согласно вагнеровскому сенсуализму, они являются частью естества, то есть обожествляемой в язычестве природы вообще и человеческой природы - особенно. Поэтому тут возникает характерная своего рода диалектика: единство противоположностей греха и добродетели путем перегонки христианских категорий в языческие. «Тангейзер» народного эпоса - это вариация на тему «возращения блудного сына» (хотя, повторим, и в рыцарской поэзии уже хватало языческого романтизма). «Тангейзер» Вагнера - это вариация на тему «Одиссеи» и «Прикованного Прометея». Оперный Тангейзер - это, разумеется, никакой не кающийся грешник, но героический полубог на пути к полному обожествлению. Особенно наглядно это в романсе Гейне, который Вагнер воспроизведет в первой сцене свой оперы: «О моя прекрасная повелительница Венера, тонкие вина и нежные поцелуи пресытили мое сердце; я жажду страданий. Мы слишком много шутили и смеялись вместе; теперь я завидую слезам, и не розами, а шипами я хотел бы, чтобы голова моя была увенчана».[4] Мы видим здесь человека, ищущего не покаяния, но венцов, сами страдания расценивающего как титан, то есть к вящей своей славе. Есть, дескать, у меня венец из роз (слава плейбоя); есть (или будет в будущем - у более благодарных потомков) лавровый венок (слава поэта); не хватает лишь для полной коллекции тернового венца заслуженного мученика-искупителя. Карикатурность этого «эстетического христианства» очевидна. Поэтому у Тангейзера и в любовницах сама Венера, и каяться ему нужно непременно самому папе Римскому, потому что не такой это человек, чтобы исповедоваться первому встречному патеру. Поэтому и виноватыми в его грехах у Вагнера оказываются все вокруг, кроме самого Тангейзер, то есть потому, что сами грехи здесь - это атрибуты сверхчеловеческого героизма. Аналогичная история и с Елизаветой: это такая типичная католическая осознавшая себя «святость»: «О Пресвятая Дева, услышь мою мольбу, возьми меня с этой земли...<...> дай мне, рабе твоей чистой приблизиться к тебе, чтобы умолить твое бесконечное милосердие за грех того, кого я любила!» - Это все та же романтическая карикатура на христианство, те же самые, что и у главного героя, греховные страсти (гордость и тщеславие), сублимированные в метафизические нравственные «максимы». Поэтому суть во всем этом уже скорее опереточная, или мыльно-оперная: «Он падает ниц пред гробом и умирает возле невинной жертвы, восклицая: «Святая Елизавета, молись за меня!»« Она же с верхнего яруса амфитеатр ему отвечает прекрасным сопрано: «Великий Тангейзер, греши за меня!» (уже заскучала в Царствие Небесном, как тот в гроте).
«Тангейзер прощен! Такая развязка, вполне ясная и удовлетворяющая, если рассматривать ее только с поэтической точки зрения, становится особенно туманной, если попробовать объяснить ее философски. Сам Вагнер дал два сильно различающихся друг от друга толкования своему произведению. В 1851 году в «Сообщении моим друзьям» он говорит, что было бы ошибочно в «Тангейзере» видеть пьесу специфически христианскую, пессимистическую. Он не хотел осуждать вообще земную жизнь, любовь, страсть, но - только жизнь современную, такую любовь, которая является возможной при нашей испорченной цивилизации. Поэтому «Тангейзер» был бы, в сущности, драмой революционной, протестом против существующего общества. В том свете, где мы живем, удовлетворение этого весьма законного желания наслаждения и любви, заложенного в сердце каждого человеческого существа, может быть куплено только ценою непоправимого падения. Человек, который стремится к достойной его любви, должен поэтому необходимо видеть в объекте этой любви идеал девственной чистоты, которого невозможно получить в этой земной жизни, и с которым можно соединиться только в смерти. А таким образом он логично придет к желанию смерти вовсе не потому, чтобы жизнь была дурна сама в себе или чтобы человек мог достигнуть истинного счастья только за гробом, но потому что современная жизнь сделала невозможной истинную любовь. Так Вагнер истолковывает свою драму в годы, непосредственно следующие за революцией 1848 года, когда сам он является революционером, оптимистом и видит в философии Фейербаха наилучшее рациональное объяснение вселенной. Несколько лет спустя его точка зрения совершенно меняется. С этих пор в доктрине Шопенгауэра узнает он философское объяснение, больше всего соответствующее его интуитивному мировоззрению. И вот под влиянием этих новых идей он дает своей драме совершенно другое объяснение, чем в 1851 году. По его мнению, <...> он самопроизвольно, благодаря художественному инстинкту, создавал пессимистические драмы, которые потом не совсем успешно пытался истолковывать с помощью формул и понятий оптимистической философии. Таким образом, толкования Вагнера оставляют нас в недоумении относительно истинного смысла драмы «Тангейзер»«. [5]
Однако это недоумение легко разрешимо и емко укладывается в выведенную другим романтиком формулу: «Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой» («в содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей»; «иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским»; «с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит...»). То же самое «два в одном» и у Вагнера: идеал святой Елизаветы и идеал блудницы Венеры в сердце Тангейзера. Чтобы разрешить эту коллизию так, чтобы и волки были сыт, и овцы целы, нужно либо ввести венерическое в христианское («христианизировать» его, как содомию на современном Западе), либо свести их к какому-то среднему. Вагнер, как романтический утопизм вообще, решал эту дилемму первым, «религиозным», способом, или путем идеализации и сакрализации самого греховного, в отличие от буржуазно-либеральных («мещанских») как менее пафосных и более приземленных форм этой же самой «культурной революции».[6] Схожим образом видит проблематику оперы и режиссер Кулябин: «Как правило, классическое прочтение оперы заключается в том, что герой познает две сущности любви. Встретив страстную, плотскую любовь Венеры, он убегает от нее и приходит к возвышенной, одухотворенной любви Елизаветы (по сюжету она девственница и становится святой). Однако герой не находит полноты счастья ни здесь, ни там. Это конфликт невозможности выбора. Когда я говорю, что убил в «Тангейзере» любовный треугольник, я имею в виду, что <...> сегодня в нашей жизни нет таких категорий, как святая или греховная любовь».[7] Между тем, такое состояние культуры, где снята оппозиция святого и греховного, где естественны «священники» андрогины, это и есть то счастливое будущее эмансипированного человечества (то есть освобожденного от власти христианства, как такового), за которое боролся революционер Вагнер, хотя он и не мог еще выразить эти чаяния прямо, но бормотал что-то невнятное («таинственное») и двусмысленное («интуитивное», «фантастическое»). Но, скажем еще раз, идеализм и альтруизм Вагнера принципиально (или с церковной точки зрения) не отличается от материализма и прозаизма капиталистического сознания, столь им презираемого за пошлый эгоизм: те хотели и капитал нажить, и душу спасти, а этот - прямо из грота Венеры (или из своего беспредельного тщеславия художника-демиурга) перебраться в христианский эмпирей.
«Он не хотел осуждать вообще земную жизнь, любовь, страсть, но - только жизнь современную, такую любовь, которая является возможной при нашей испорченной цивилизации. Поэтому «Тангейзер» был бы, в сущности, драмой революционной, протестом против существующего общества».[8] Если философия Вагнера - это откровенное возрождение язычества (антропотеизм фейербаховского или шопенгауэровского извода), то протестом она может быть только против своего принципиального антагониста, то есть христианства. Так это и обстоит на практике: «испорченная цивилизация» - это именно церковью испорченное общество, мешающее человеческому «счастью» - счастью грешить и при этом чувствовать себя высшим существом. «Меня, - пишет он в мемуарах, - в пользу Фейербаха настроили главным образом следующие его выводы <...> лучшая философия - это не иметь никакой философии [потому что. - А.Б.] действительно лишь то, что дано в ощущениях».[9] Венера - в частности, с оперой на десерт. Поэтому вагнеровский Тангейзер и уходит в пещеру, чтобы там, как отшельник культа «данного в ощущениях», спасаться от мира христиан, подвизаться на поприще «непосредственного».
Антихристианство Вагнера причудливо сочетается с антисемитизмом, потому что в этой системе саморазвивающейся Природы, дух христианства породила арийская раса, а исторически его испортила - нация «козлов отпущения». «Семитский дух глубоко и прочно изменил характер древних цивилизаций, - эллинской и римской; с точки зрения религий, - католическая церковь есть произведение латинской расы, в которой еврейский дух глубоко проник в истинную религию Христа». Тогда как «истинная религия Христа» - это сам романтизм, когда «два идеала в одном сердце», синтез аполлонического (венерического), как оно есть, и христианского (святого). «Красота спасет мир». Красота искусства - в первую очередь. Потому что «христианская религия не могла сохранить своей первоначальной чистоты: с одной стороны, вера в догму занимает место религиозной веры, а с другой стороны, церковь, испорченная страшной инфильтрацией еврейского духа, мало-помалу делается орудием власти, силой, соперничающей с государством». Поэтому революционность Вагнера направлена и на государство и на церковь: и то и другое необходимо «преодолеть», первое - политическим «действием», второе - искупительной и воскрешающей силой искусства. Если папа Римский как олицетворение христианского аскетизма и догматического ригоризма не разрешает грешить, если церковь доктринально не оправдывает само право человека на эту «радость», то это сделает «Христос» романтизма. «...в течении лета и осени 1848 г. [Вагнер] набросал новые драмы <...> «Иисус из Назарета», самое любопытное произведение той эпохи, <...> содержит в себе самое интересное и самое полное изложение Вагнером революционного credo. <...> Вагнер хотел показать нам в Иисусе Христе вдохновенного пророка будущего общества, представителя идеального человечества, чистого от всякой грязи и от всякого греха <...> Я освобождаю вас от греха и возвещаю вам вечный закон духа; этот закон - любовь: если вы будете поступать по любви, вы никогда не согрешите»«. Это и делал Тангейзер все время: и когда любил Елизавету, и когда любил Венеру, и когда пел похабно (но ведь от души же). Он «много возлюбил», он всегда следовал зову своему сердце, и значит... не согрешил. Это ли не освобождение! «Вагнер допускает, что Бог и человек вначале составляли одно, что первые люди поэтому жили бессознательно невинными по божественному закону, или, что то же самое, по закону природы». Значит, нужно лишь следовать во всем своей природе - и снова составишь с Богом в одно целое. Так, «блудный сын» Тангейзер и Сын Божий Иисус Христос соединяются в одного романтического «блудного Сына Божия», приходящего и «спасающего» человека от порабощающей и умерщвляющей его церковной догматики и аскетики.
Поэтому уже у следующего поколения религиозных философ (декадентов), наследников романтизма по первой линии, эта культурно-революционная доктрина «преображения человечества с помощью нового искусства»[10] выльется в то, что назовут «одухотворением плоти» и что будет уже реально воплощаться в поруганиях святого. Поэтому здесь есть все основания говорить о непрерывности процесса, о преемственности, о «развитии» одного антихристианского проекта: от «классиков» романтизма - к модернистам декаданса, а от них - к нынешним кощунствам постмодернизма, либо - напрямую, как в случае Кулябина, минуя опосредование «фаллического христианства» В.Розанова, Н.Бердяева и др.[11] Полагать же, что романтизм вообще и немецкий, в частности, был еще христианским по духу, а декадентские и постструктуралистские интерпретаторы, дешевого эпатажа ради, над ним «поглумились» своим «прочтением», осквернили своим прикосновением «святыню» классического искусства, - это значит либо иметь поверхностные представления о предмете, либо иметь заниженный «внутренний ценз» в отношении религиозного вольнодумства. Например, аналогичной издержкой романтизма в «русской классике» является стихотворение А.С.Пушкина «Ты Богоматерь, нет сомненья...», обращенное к одной из дам его сердца.
Но вернемся к «Тангейзеру». Как уже было отмечено, критики постановки не устают повторять свой аргумент: «Некоторые хотят в пику традиционным консервативным ценностям отстаивать свободу ради свободы. Мне кажется, иногда именно ради этого создаются такие заведомо скандальные театральные постановки <...> скандальные интерпретации классики <...> Ведь те, кто знаком с творчеством Вагнера, понимают, что к нему это не имеет отношения».[12] Но в том-то и дело, что ровно наоборот: те, кто действительно знаком с философской подоплекой творчества романтиков, понимают, что все перечисленное - неотъемлемые атрибуты этой «классики»: и волюнтаристический императив человеческой свободы, и контра в отношении «консервативных ценностей» (сиречь христианских), и «скандальные интерпретации» этих ценностей. Просто в условиях даже рудиментарного пуританства XIX в. богоборчеством еще могли счесть фривольность «эстетики» Тангейзера-миннезингера, не менее эпатажной для своего времени, чем «эстетика» Элвиса Пресли - для своего. Короче говоря, «ломать каноны» нужно постепенно, нельзя сразу перевернуть систему ценностей с ног на голову и объявить непотребство невинностью, а безобразие красотой. «Сама сущность искусства состоит в отрицании навязанных извне стандартов, а разрушение норм - прямая миссия художника. Вот эти две темы [«вагнеровского Тангейзера»] для меня, пожалуй, наиболее важны» (Т.Кулябин).[13] Поэтому, будучи «перенесенным в сегодняшней день», «скандал, случившийся на состязании певцов» как «композиционный центр оперы» Вагнера, как «ситуация, способная вызвать бурю негодования», «смоделирована» режиссером уже в виде откроенного кощунства как «эквивалента этому противоречию в современной жизни», то есть в условиях «развитого» растления и отступничества. Но сущность кулябинского и вагнеровского революционного искусства - одна и та же. В этом плане искажение постановщиком сюжета оперы так же раскрывает его истинный смысл, как это сделал Ницше своим «прочтением» Вагнера в целом. «Вагнер и Бетховен - это богохульство <...> В более тесной сфере так называемых моральных ценностей нельзя найти большего контраста, нежели мораль господ [в антропотеическом смысле «сверхчеловеков». - А.Б.] и мораль христианских понятий о ценностях: последняя выросла на гнилой насквозь почве <...> мораль господ (римская, языческая, классическая, ренессанс), наоборот, является языком восходящей жизни, воли к власти как принципа жизни. <...> «Мир» - христианское бранное слово. <...> Не отвергнешь христианства - не опровергнешь болезни глаз. <...> Если Вагнер был христианином, ну, тогда Лист, быть может, был отцом церкви! <...> Знатный римлянин смотрел на христианство как на foeda superstillio (мерзкое суеверие); напомню о том, как относился к кресту последний немец с аристократическим вкусом, Гете. Тщетно искать более драгоценных, более необходимых контрастов...»[14]
И, действительно, как может слыть христианским деятель культуры, стабильно употребляющий в мемуарах эпитет «демоническое» по отношению к своему творчеству, перемежающий периоды атеизма и вотанизма (от Вотана, этого Прометея германо-скандинавской мифологии), к тому же гностически, оккультно-мистически окрашенного? «...для либретто к «Тангейзеру» и для всех моих следующих замыслов я раз навсегда отказался от сюжетов из области истории и перешел к сюжетам из области саги. <...> Характерная сцена, а также сказочный тон мгновенно погружают нас в мечтательное состояние, близкое к прозорливости, и нам открывается новая связь явлений вселенной, скрытая от наших глаз, когда мы пребываем в обычном бодрствующем состоянии, оттого-то мы и спрашиваем вечно: почему? А также и оттого, что хотим побороть свой страх перед непостижимостью вселенной, которая тут становится такой ясной и понятной. Теперь вы легко поймете, что в конце концов музыка должна неизбежно произвести такое очарование, дающее прозорливость».[15] И каковы же результаты этого прозрения Художника-демиурга и жреца в сущность бытия? - «Христианство оправдывает бесчестное, бесполезное и жалкое существование человека на земле чудодейственной любовью бога, который вовсе не создал человека - как это ошибочно полагали греки - для радостной, все более осознающей себя жизни и деятельности на земле; нет, он запер его здесь в отвратительную тюрьму, чтобы приготовить ему после смерти, в награду за то, что он преисполнился здесь, на земле, полнейшего к себе презрения, самую покойную вечность и самое блестящее безделье. Человек мог и даже должен был оставаться в самом низком нечеловеческом состоянии, он не должен был проявлять никакой жизненной активности <...> Историк не знает в точности, таковы ли в действительности были воззрения того несчастного сына галилейского плотника... <...> Свободный грек, который считал себя высшим творением природы, мог в состоянии радостного упоения бытием создать искусство. Христианин же, одинаково отрицавший и природу и самого себя, мог приносить жертвы своему богу только на алтаре отречения, но не мог приносить ему в дар плоды своих трудов; наоборот, он думал быть ему угодным, отказываясь от всяческого личного, смелого творчества. Искусство - это Высшее проявление гармоничной, в полном соответствии с природой развивающейся, чувственно прекрасной личности. Только испытывая высшую радость перед реально ощутимым физическим миром, человек может использовать его в качестве материала для искусства; только благодаря физическому миру, раскрывающему - себя органам чувств человека, у него может возникнуть воля к созданию художественных произведений. <...> Исторические события с ясной непреложностью указывают на результаты двух противоположных течений. В то время как греки для своего просвещения собирались в амфитеатре, где испытывали часами длившиеся глубочайшие наслаждения, христиане на всю жизнь запирались в монастырь; там судило народное собрание, здесь же творила суд инквизиция; там развитие государства вело к подлинной демократии, здесь же - к лицемерному абсолютизму. Лицемерие является, вообще говоря, самой выдающейся отличительной чертой всех веков христианства вплоть до наших дней, и этот порок стал ощущаться все резче и наглее по мере того, как человечество, вопреки христианству, черпало из своего внутреннего неиссякаемого источника новую свежую влагу и созревало для разрешения своей насущной задачи».[16] Будучи Художником, Тангейзер (или сам Вагнер) - «это Высшее проявление гармоничной, в полном соответствии с природой развивающейся, чувственно прекрасной личности», в отношении которого церковный христианин - это существо с более низкой ступени развития. «...в статье «Революция» «Volksblatter» от 8 апреля 1849г. [Вагнер] наивно раскрывает тайну своего романтического и ультраидеалистического отношения к революции: «Я хочу до основания уничтожить строй вещей, порожденных грехом.» «Я - революция, я - вечно созидающая жизнь, я - единственный Бог, которого признает все существующее и который объемлет, оживляет и осчастливливает все сущее!»«[17]
И вот теперь это «всеобъемлющее счастье» наступило, второе пришествие сверхчеловека свершилось. В очередное подтверждение этому режиссер Т.Кулябин и ввел своего преодолевшего церковный «абсолютизм» «блудного сына божия» в число действующих лиц оперы Вагнера, передав ему часть реплик и действий «высшей личности» Тангейзера, потому что такая «христология» там изначально присутствует, пусть и не конкретно в либретто этой оперы, но зато в мире Рихтера Вагнера вообще, что гораздо существенней, в контексте его собственного перманентного богоборчества. Если утверждается, что Христос - это «сын плотника» и «один из самых высоких инициаторов человечества за все времена»,[18] то отсюда следует и Его нахождение в одном ряду с другими «инициаторами» (Тангейзером, в частности, тоже пострадавшего от фарисейства ради выхода человечества на «новый уровень»), и Его подверженность укорным страстям, простительным в великом человеке маленьким слабостям, нисколько не умаляющим его природного божества. «Если верить Шопенгауэру, то может случиться, что животная порода, под угрозой предстоящего разрушения, в борьбе с уничтожением удивительным усилием порождает не только высших индивидуумов, но и новую породу. Подобным же образом, по Вагнеру, нужно представлять себе происхождение Христа: все человечество, когда ему грозило вырождение даже в самой славной расе, в белой расе, отчаянным усилием породило единое и новое существо, божественное резюме всей человеческой породы».[19]
Поэтому, на наш взгляд, в оценке этой скандальной постановки неправильно противопоставлять эти два «художества» (вагнеровскую оперу и ее новосибирскую постановку), потому что здесь одно прямо следует из другого.
[1] «Это произвело на меня гнетущее впечатление, - ответил Андрей Сергеевич. - Вагнер - это классика, опера сделана на мифе про любовь смертного к Венере. <...> нужно бережно относится к источнику» (Андрей Кончаловский о скандале с оперой «Тангейзер»: «Зачем заниматься эксгумацией и эпатировать за счет великих авторов? Напишите свою музыку!». Комсомольская правда. http://www.kp.ru/daily/26360/3242365/).
[2] «В истории с "Тангейзером" я вижу неуважение не только к чувствам верующих, но и к классическим произведениям искусства. Классический репертуар в современном театре искажают часто. Режиссер исказил образ Христа, но, кроме того, он исказил и содержание оперы. Полагаю, постановка могла оскорбить и многих поклонников Вагнера» (Современное богоборчество еще более агрессивное, чем богоборчество начала XX века. Известные пастыри об итогах конфликта вокруг кощунственной постановки «Тангейзера». Портал «Русская Народная линия»).
[3] Анри Лиштанберже. Рихард Вагнер как поэт и мыслитель. СПб., 1904.
[4] Там же.
[5] Там же.
[6] Ср.: «...новое человечество, по мнению Вагнера, должно быть наделено "социальным разумом", овладевшим природой и ее плодами для всеобщего блага. Вагнер мечтает о "будущих великих социальных революциях", путь к которым указывает преобразующая роль искусства. Он уповает на человеческую природу, из глубин которой в необъятные просторы «чистой человечности» вырастает новое художественное сознание. Он возлагает надежды на силу «божественного человеческого разума» и вместе с тем на веру в Христа, пострадавшего за людей, и Аполлона, давшего им радость» (Лосев А.Ф. Исторический смысл эстетического мировоззрения Рихарда Вагнера / Вагнер Р. Избранные работы. М.: Искусство, 1978).
[7] «Тангейзер»: перезагрузка. Портал «Континент Сибирь Online». http://www.ksonline.ru/stats/-/id/3678/
[8] Анри Лиштанберже. Рихард Вагнер как поэт и мыслитель.
[9] Лосев А.Ф. Философский комментарий к драмам Рихарда Вагнера. Ст.I (Предрассудки о творчестве Вагнера. Философские влияния на композитора). Вопросы эстетики. Вып. 8. М.,1968.
[10] Лосев А.Ф. Исторический смысл эстетического мировоззрения Рихарда Вагнера.
[11] «Вагнер - второй, после Бетховена, зачинатель нового дионисийского творчества, и первый предтеча вселенского мифотворчества. <...> Теоретик-Вагнер уже прозревал дионисийскую стихию возрождающейся Трагедии, уже называл Дионисово имя. <...> Над темным океаном Симфонии Вагнер-чародей разослал сквозное златотканое марево аполлинийского сна - Мифа. Но он видел бога [Диониса] еще в пылающей купине и не мог осознаться ясно на распутьях [дионисийского] богодейства и богоборства. <...> Он уже созывал на праздник и тайнодествие. Но это были еще только праздничные священные зрелища, - еще не мистический хоровод. <...> Как и в древности <...> толпа должна плясать и петь, ритмически двигаться и славить бога [Диониса] словом. Она будет отныне бороться за свое человеческое обличье и самоутверждение в хоровом действе. <...> Из мусикийской оргии должны возникнуть просветы человеческого сознания и соборного слова <...> Чрез святилища Греции ведет путь к той Мистерии, которая стекшиеся на зрелище толпы претворит в истинных причастников Действа, в живое Дионисово тело» (Иванов Вяч. По звездам. СПб, «Оры», 1909. С.65-67).
[12] Современное богоборчество еще более агрессивное, чем богоборчество начала XX века.
[13] «Тангейзер»: перезагрузка.
[14] Ницше Ф. Казус Вагнер / Фридрих Ницше. Сочинения в 2-х томах. М., «Мысль», 1996. Т.2. С.525-556.
[15] Вагнер Р. Музыка будущего / Вагнер Р. Избранные работы. М.: Искусство, 1978.
[16] Вагнер Р. Искусство и революция / Там же.
[17] Лосев А.Ф. Философский комментарий к драмам Рихарда Вагнера. Ст.I (Предрассудки о творчестве Вагнера. Философские влияния на композитора).
[18] «Ни в какой момент жизни своей он не переставал чувствовать к Иисусу самое набожное благоговение; мы видим, что в самом разгаре оптимистического и революционного периода он набрасывает план "Иисуса из Назарета" и называет "Иисуса, пострадавшего за человечество" одним из самых высоких инициаторов за все времена» (Анри Лиштанберже. Рихард Вагнер как поэт и мыслитель).
[19] Там же.
1. Re: Второе пришествие сверхчеловека