Донбасс стал одной из точек общественного внимания в связи с началом войны семь лет назад. Но для большинства людей в России это значило скорее то, что к стереотипу о «шахтерском крае» прибавился еще и стереотип ополченский, военный. Между тем в этом трудолюбивом урбанизированном крае существовала и существует и культурная, и духовная жизнь. Об этом, а также о смысле этой войны мы поговорили со священником, поэтом и писателем Дмитрием Трибушным (Донецк) и музыкантом Дмитрием Мулыгиным (Тула).
Отец Дмитрий Трибушный – человек в Донецке заметный. Окончил филфак Донецкого университета, написал и издал несколько книг – как поэтических, так и богословской эссеистики. Служит в маленьком храме Рождества Пресвятой Богородицы в центре города, что иной раз едва вмещает желающих, причем не только постоянных прихожан, но и тех, кто специально приходит послушать пламенные проповеди о. Дмитрия, в которых он привлекает в качестве мысленных собеседников то Иосифа Бродского, то Егора Летова.
Один из прихожан храма – российский музыкант Дмитрий Мулыгин, лидер группы «Ворон Кутха», с некоторых пор живущий и работающий в Донецке. Мне показалось любопытным поговорить с ними вместе, обеспечив таким образом объемный взгляд на донецкие культурные реалии – со стороны местного человека и со стороны выходца из большой России.
– Отец Дмитрий, расскажите немного о себе, о своей семье и о том, как вы встали на путь священства.
Дмитрий Трибушный: – Мне очень повезло с отцом, он был для меня первым учителем. С годами я все больше это ценю. Отец сам был простым рабочим на Донецком металлургическом заводе, но на него большое впечатление произвел его отец, мой дед, который был такой природный философ, родом он восходит к запорожским казакам... И как дед говорил отцу, так отец говорил мне с детства о том, что Бог есть. Что Лев Толстой, несмотря на то что в советское время его делали безбожником, был на самом деле верующим человеком. А еще мне говорили, что я украинец, и я рос как осознанный русскоговорящий украинец. Также отец учил меня важным вещам, например, как-то раз я убежал с уроков, и на вопрос «Почему?» ответил – так все же убежали. Отец сказал: «А если все будут прыгать с моста, ты тоже прыгнешь?» То есть он учил меня осознанной свободе. Когда я спросил, почему отец не вступает в партию, он мне ответил, что все это ложь и коммунизм не самый удачный способ познания мира. То есть я рос с опытом некоторого дискомфорта от окружающего. Так или иначе, отец заразил меня мыслью о том, что мир сложнее, чем мы себе представляем. Эта мысль и сделала меня священником. Но до этого я пошел на филфак, хоть я и не филолог по складу, если бы мне хватило решимости, я бы поступал скорее в МГУ на философский.
– Как именно вы пришли в церковь?
Дмитрий Трибушный: – Я долгое время был всеяден в интеллектуальном смысле, Кастанеду читал на уроках. Из всех традиций на белом свете в то время самой нудной, вымершей традицией мне казалась традиция православная. Она меня раздражала. Потом случилось так, что я прочитал жития Сергия Радонежского и вдруг почувствовал, что в этом есть какая-то глубинная правда. Потом мне попалось интервью с архимандритом Зиноном, известным иконописцем, и подумал – ничего себе, не такие уж они туповатые, эти православные. Потом я прочитал знаменитую «Встречу» митрополита Антония Сурожского в журнале «Новый мир», и мне показалось, что это такой Мамардашвили в православном варианте. И как-то меня начало это все задевать. Внутренний этот поиск закончился сначала умственным принятием православия, а затем я немного пожил в Святогорском монастыре, тогда еще не в Лавре, и у меня произошел внутренний перелом. Я принял православие всем своим существом. Я до сих пор вспоминаю этот момент со знаком вопроса, потому что это не был какой-то личный, рациональный, только мой выбор. И это поначалу изменило меня в сторону не лучшую. Я не мог физически читать светскую литературу, меня охватил неофитский задор. Слава Богу, была такая Нина Гринберг, Царствие Небесное, она сама была верующая, узнала ,что я обратился в православие, собрался бросить университет, но она мне промыла мозги. Спросила: «Как ты думаешь, то что ты учишься в университете, это твоя заслуга?» Я подумал и понял, что совершенно не моя. Тогда я пришел к Александру Александровичу Кораблеву (А. А. Кораблев – донецкий литератор и филолог, доктор наук, профессор), сказал, что стал православным, он помолчал и сказал, что удивлен только тому, что так поздно. И спросил : «Вы будете учиться в университете?» Я гордо сказал: «Буду».
Вопрос Дмитрию Мулыгину: – Ты уже какое-то время живешь в Донецке, ходишь в храм, настоятелем которого является отец Дмитрий, но приехал ты сюда уже человеком воцерковленным. На твой взгляд, отличается ли церковная жизнь в Донецке от той, что существует в России?
Дмитрий Мулыгин: – Небольшая разница есть, Символ Веры здесь поют немного не так, но в целом все в одной традиции.
– Отец Дмитрий, в своих проповедях вы то и дело апеллируете то к Иосифу Бродскому, то к Егору Летову, в своих богословских текстах цитируете Пастернака, у вас вообще богатый слой литературных аллюзий. Но вы же наверняка знаете, что многие литераторы не были воцерковленными, а кого-то и добрым христианином нельзя назвать?
Дмитрий Трибушный: – Я думаю, что если человек подлинно глубок, он в любом случае соприкасается с теми реальностями, о которых говорит священник. Поэтому для меня Бродский как поэт очевидно ощущал больше, чем человек... как и Пастернак, и важный для меня Борис Рыжий. И, честно говоря, я не меряю культуру Христом. Обращаясь к этим людям, я не ищу у них того, что ищу у святых отцов. Но обращаясь к ним, я нахожу у них какие-то глубокие точные моменты, вроде соотношения софийного, духовного в человеке и пустотности, которая тоже в человеке есть, что прекрасно проявлено у Бродского. Я думаю, что когда эти люди встретились с Богом, то все встало на свои места, хотя прозрения у них были даже в ту пору, когда они с Ним, бывало, воевали.
Дмитрий Мулыгин: – Даже если эти люди не были православными, они огромное количество людей привели в храм.
Дмитрий Трибушный: – Я спокойно говорю о том, что в храм меня привел Джим Моррисон.
– Как именно?
Дмитрий Трибушный: – Мы когда-то пели на бульваре Пушкина, и на заработанные деньги я купил пластинку The Doors и учебник по философии. Так что я с уважением отношусь даже к тем людям и авторам, которые отрицают существование Бога, как, например, Камю.
– Отец Дмитрий, вы священник, но в то же время и поэт, и писатель. По ощущению людей эти стези выглядят схожими. На самом же деле писатель, скорее, решает свои внутренние творческие задачи, в наше время еще и с использованием каких-то артистических ходов, работающих на публичность, а священник идет к людям и себя раздает, то есть это виды деятельности чуть ли не противоположные. Как вы этот зазор преодолеваете в своей жизни или же не чувствуете его вообще?
Дмитрий Трибушный: – Я думаю, есть разные типы художников. Есть художники, которые себя раздают, как сделал Башлачев, а есть те, кто больше занимается собой. У священников, кстати, точно так же. Так что в этом плане между священником и поэтом разницы нет. Напряжение между поэтом и священником скорее в том, что поэт является участником некой стихийности, а священник находится на грани между космосом и хаосом. И неуспокоенность священника – всегда вызов и риск. Она может выливаться в молитву, а может его хаотизировать и превратить в поэта в чистом виде, и тогда он не сможет оставаться священником.
Дмитрий Мулыгин: – Высшая форма существования языка – это все-таки молитва. Поэт одинок, а молитвы в храме поют, хором. Это уже не я, уже мы. Как фольклорист по образованию я могу еще добавить: в деревнях раньше говорили, что в храме поют, а светские песни – их играют.
– Дима, к тебе вопрос. Ты, с одной стороны, человек приезжий, с другой – хорошо знаешь культурную среду Донецка и Донбасса вообще. Как бы ты охарактеризовал ее состояние до войны и как она изменилась во время?
Дмитрий Мулыгин: – В Донецке есть своя филологическая школа, достаточно самостоятельная. Вообще это мощный город в смысле культуры, в отличие от большинства российских областных центров, где культурная жизнь попросту скучная. Сравнить, например, Донецк с Ростовом-на-Дону – Ростов не дотягивает, при всем уважении. И когда сюда приезжают люди из России, они поначалу ждут пролетариев и попросту офигевают, когда местные начинают им задавать вопросы про Хармса или Бахтина.
Это власть стереотипов, как про мою родную Тулу думают, что у нас там у каждого по шесть автоматов, самовар с пряниками и пушка в огороде закопана. А на Донбассе, соответственно, все сидят в шахте и света белого не видят.
Дмитрий Трибушный: – Нынешняя трагедия донецкой культуры в том, что отсюда мало того что уехали многие люди, которые были для нее важны, но некоторым из них я, например, теперь не смогу подать руки. То, что они говорят о Донбассе, уехав отсюда, фактически благословляет геноцид народа Донбасса. В целом же – хоть у нас здесь и много замечательно пишущих людей, я бы не преувеличивал масштаб нашей культуры. Об этом я в свое время написал текст «Донбасс под преувеличительным стеклом». Потому что в связи с войной на нас начали обращать внимание, и появился комплекс первого парня на деревне. Я прекрасно понимаю, что пишу стихи достаточно скромного уровня. А так – да, иногда приезжают люди и на полном серьезе спрашивают: «А вы читали Камю?» Да, я читал Камю в десятом классе, и что? Бывает и так, что сюда, в Донецк привозят этакие «бусы» – привозят добрые хорошие люди, которые нас любят, но относятся немного как к дикарям. И вот нужно что-то третье – не бусы, но и не комплекс первого парня. Наша сила в трезвости.
А говоря трезво, Донецк никогда не был культурным центром порядка Москвы, Санкт-Петербурга или хоть Тарту. Но и сказать что Донецк – это катакомбы с бандитами, будет неверно. Нам нужно понимать, что мы находимся в некоем большом контексте, и важно прежде всего быть к нему причастными. В том числе и через то, что у нас в самое горячее время войны работала филармония, театры, библиотеки. Люди звонили и спрашивали, как это так? А вот так, мы так живем. Будут летать снаряды, но будут работать библиотеки. Это необходимая часть нашей жизни.
– Отец Дмитрий, вы упомянули в том числе об украинской идентичности вашей семьи. Как это влияет на восприятие вами нынешней ситуации?
Дмитрий Трибушный: – Мне не нравится, когда по телевизору, в том числе на российских каналах, говорят о том, что нет украинского языка, украинской культуры. Это неправда. Я за единую независимую Украину, я не отрекаюсь от своего украинства, хоть мой взгляд на Украину и отличается от того, что сейчас в Киеве – потому что страна не должна держаться на штыках и неуважении к другим народам, будь то русские или евреи. Я считаю также, что Украина не может существовать как противовес России. Но и в России следует принять, что Украина и украинцы существуют. Чтобы совершилось то, чего хотел бы Бог, чтобы мы все друг друга, такие разные, услышали, не надо создавать образ украинца как сельского дурака по определению. Так же как не нужно создавать образ русского как горького пьяницы. Во мне есть и русская кровь, я не собираюсь разделять свою украинскую идентичность и русскую кровь свою, своей русской жены и ребенка...
Я считаю, что путь моего народа – это путь собственной идентичности, которая является частью общей идентичности восточных славян и русской культуры, в единстве с братским русским народом, мы не можем существовать вне его. Если мы будем оскорблять друг друга, мы не остановим братоубийственную войну. Что такое Донбасс? Это русские, украинцы, евреи, греки, татары, которые привыкли здесь жить вместе, уважая друг друга.
– Отец Дмитрий, в вашей книге-эссе есть два места, одно о том, что вера Христа – это вера воинов, другое посвящено сошествию Христа в ад и уничтожению ада... У Захара Прилепина есть книга «Некоторые не попадут в ад», как раз о Донбассе. Мне название этой книги кажется очень точным, поскольку любой нормальный человек, который участвует в этой войне, не может не понимать, что он участвует в очень сложных, тяжелых, иногда кошмарных процессах. Вопрос к вам как к священнику: что может сохранить человека в этом аду гражданской войны, где он вынужден порой совершать ужасные выборы?
Дмитрий Трибушный: – Мне кажется, должна быть вера и осознанное ощущение истории как святыни. Я вчера смотрел старый фильм о Великой Отечественной войне, называется «Пядь земли». И еще раз понял, что люди, которые тогда воевали, – это люди святые. Пехотинец ходит в атаку максимум три раза, затем он отправляется либо в госпиталь, либо на небо. И когда я думаю об этих людях, которые своей кровью заплатили за независимость моего народа – русского, украинского, еврейского, татарского – я священник, это все мои люди... Человек должен понимать, что есть вещи святые и неприкосновенные. Вещи, которые человек не может и не должен отдать – свою историю, культуру, язык, память предков.
Чтобы воин стал воином в высшем смысле слова, он должен понимать, за что он сражается – за эти святыни или его подхватила какая-то волна ненависти, или популистские идеи. Чем больше у него осознанного отношения к происходящему, тем вернее он сохранится как человек. Он должен внутри себя сказать – Господи, я это делаю, потому что. Если у него этого нет, то он закончится как человек, даже если выживет физически.
А война эта, к сожалению, надолго, и я не знаю, что должно произойти, чтобы она закончилась. Люди, которые устроили эту войну, которые разорвали и поссорили свой народ, конечно же, прокляты перед Богом. Как священник я обязан призывать к тому, чтобы все примирились. Но как человек я понимаю, что подлинный контакт возникает только там, где есть сознательное примирение, не формальное. А это значит – я слышу другого человека. А во время войны люди друг друга не слышат. Подлинный воин – тот, кто понимает духовную составляющую происходящего.
– Я в свое время была поражена тем, что многие люди на этой войне, несмотря на ее ужасную природу, по-человечески выросли…
Дмитрий Трибушный: – Есть представление о том, что воин – это террорист какой-то, а это неправда. Вообще, чтобы война закончилась, нам надо избавляться от стереотипов. Учиться друг друга слышать. А услышать – это поначалу хотя бы дать возможность другому говорить. Еще я хотел бы поставить под сомнение вечный принцип «а когда-то было».
Если мы хотим понять Украину, то нужно понять для начала одно – она уже есть. Вот человек живет в Одессе, Харькове, у него есть элемент украинской идентичности, но в принципе он не настроен против России. Но когда он слышит по российскому каналу, что украинцев не существует, то у него появляется обида. Мне кажется, мы должны трезво посмотреть на происходящее, а пока одни украинцы противопоставляют себя России, другие – притягиваются к ней, но диалога нет с обеих сторон.
Фото предоставлено автором
