С кем воюем?

Начавшееся великое противостояние России с Западом должно поспособствовать более адекватной у нас расстановке духовных сил. Отчасти и политических тоже.

Прежде всего, это касается затянувшегося у нас спора красных с белыми. Изначальное и до сих пор не изжитое недоразумение в этом споре состоит в том, кого принимают за красных. Бесспорно красными были те, кто заявляли себя последователями Маркса и под водительством Ленина и Троцкого совершили революцию и устремились в дразнившее их воображение неведомое. Но те, кто сегодня называет себя красными, это по большей части сталинцы, а это уже совсем другой коленкор.

Вопрос этот становится сегодня особенно важным по той причине, что происходящая война, как бы её ни называть, психологически относит нас в окопы Великой Отечественной, и это только естественно. Но время ВОВ – «сталинское» время, вместившее самую грандиозную в истории войну и столь же значимую победу. Но Сталина с его подчинёнными можно назвать красными скорее условно; красное у них – скорее «нашивочное», что-то подобное рыцарской накидке (рыцари на турнирах использовали накидки какого-то условного цвета, чтобы их можно было легко отличить). Все они вышли из горнила революции, но с течением времени радикальным образом преобразились.

О Сталине можно сказать то же, что сказал Пушкин о Наполеоне: «Мятежной вольности наследник и убийца». И у него было своё «18 брюмера», только сильно растянутое во времени.

В молодые годы Сталин таскал в заплечном мешке марксов «Капитал», который, говорят, так и не дочитал. У «зрелого» Сталина появились другие инспираторы: он стал зачитываться произведениями русских классиков (историк Б.С.Илизаров, знакомившийся с его кремлёвской библиотекой, во многих книгах нашёл сталинские маргиналии, свидетельствующие о внимательном чтении) или вот зачастил «в гости» к булгаковскому семейству Турбиных, в мхатовской постановке (по некоторым данным он посмотрел спектакль двенадцать раз). А Турбины были, конечно же, белые и за кремовыми занавесками в их доме, подобные которым плебей Коба раньше мог видеть только с улицы, ещё сохранялись «остатки красоты и крепости» (это я цитирую роман «Белая гвардия», антецессор пьесы).

Философ В.М.Межуев верно, должно быть, указал, что главное у Маркса – пафос движения. Если это так, то знаменитая формула Э.Бернштейна «Движение всё, конечная цель ничто» не противоречит Марксу, но лишь «усиливает» его. Вероятно, для Ленина с Троцким движение (само по себе движение) тоже было основным чувством. А вот у «зрелого» Сталина явилась потребность «зацепиться» за что-то, историей уже апробированное. В этом он нашёл поддержку среди выдвиженцев «от сохи», которые, пройдя через огонь революции, в душе оставались царистами и в Сталине увидели «нового царя»; хотя по-прежнему считались и сами себя считали красными.

В массовом сознании никак не удаётся оторвать Сталина от Ленина; слова Сталина о том, что он всего лишь ученик Ленина и следует ленинским путём, обычно принимались и принимаются за чистую монету. Учеником Ленина он действительно был, но в нужный момент свернул на совсем другую дорогу. Ленин был разрушителем по призванию и стал одним из зачинщиков эпической катастрофы, постигшей великую империю, а Сталин был или, точнее, стал с определённого момента созидателем, возобновителем империи, в основном из бывших в употреблении материалов.

Основным чувством «сталинского» времени (это примерно с середины 30-х) сделалась стабильность. И хотя она соседствовала с ригидностью, с нею вернулось и кое-что ценное из того, что существовало до революции, но после было на время отозвано из жизни: традиции семейной жизни, образы и грёзы классической культуры, которые, как бы их ни интерпретировали идейные «надсмотрщики», находили путь к сердцам «советских людей».

Вернула ли все эти «старости» «времён возвратная река» или своим возвращением они обязаны лично Сталину? Во всяком случае роль Сталина тут была значительной.

Она была значительной и в годы ВОВ, несмотря на допущенные им в начале промахи. Конечно, он оставался кабинетным стратегом, но в современных условиях кабинетные стратеги тоже нужны.

Все деяния Сталина «оттеняются» фантастическими по размаху репрессиями, о которых столько было сказано и столько написано (и ещё будет немало сказано и немало написано). И так как всё происходящее в «его» время фокусируется в его личности, то с репрессиями это происходит тоже. Пора расфокусировать эту проблему: не один Сталин несёт ответственность за все ужасы террора.

Начинать тут придётся издалека: ещё в дореволюционные годы литература декаданса вбросила в сознание своих читателей некие растлевающие яды замедленного действия. Упоение «тёмными зовами», смакование жестокости находим у Леонида Андреева, Фёдора Сологуба и других авторов. И это было не чисто русское явление, но общеевропейское. Один из самых сильных примеров – в романе Томаса Манна «Волшебная гора», а именно в знаменитом споре иезуита Нафты с либералом Сеттембрини. Говорит Нафта: «То, к чему стремится человечество и что добудет себе, это террор». Заметим, что автор не становится ни на чью сторону, а только даёт оппонентам высказаться.

В годы «великой и бескровной», как первоначально назвали у нас революцию, скопившиеся на дне человеческих душ, яды дали о себе знать: жестокость из сферы воображаемого вошла в жизнь. Её первыми носителями стали уголовники, выпущенные из тюрем, быстро опьяневшие от вина и крови, психопаты из жёлтых домов, всякого рода вырожденцы, дышавшие местью и завистью. В значительной мере из таких элементов формировалась ЧК, где они могли зверствовать на «законной» основе. В трогательном единении с «идейными» грамотеями в пенсне, ради «светлого будущего» готовыми пожертвовать в неограниченном количестве «людишками», не имеющими в их глазах никакой цены. «Щёгольство кровожадностью» (Бабель в «Конармии») стало своеобразной модой в лагере красных.

«Революции не делаются в белых перчатках»... Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах?» – спрашивал Бунин в «Окаянных днях». В том же 1919 году С.Л.Франк писал о неизбежности жестокого контреволюционного террора.

И Бунин, и Франк, конечно, имели в виду контрреволюцию белых, но белым ежовые рукавицы оказались «не по руке». Слишком они были в этом отношении «старорежимны», слишком культурны. Должно было пройти время, чтобы дело контрреволюции взяли на себя люди из лагеря красных, которые прошли школу революционного зверства и со своими противниками, как тогда выражались, не «миндальничали» и не «лимонничали».

Примерно такова была горизонтальная, назовём её так, цепь причин и следствий. Но была и вертикальная. Всё на свете соотнесено с чем-то лежащим глубже или выше его самого. Об этом в начале 20-х догадывался Максимилиан Волошин, писавший, что революция – «Божьей ярости сосуд», опрокинутый на Россию за все грехи прежнего строя. Но сама революция – грех неизмеримо более тяжёлый, а значит, можно было ждать, что сосуд будет изливаться и дальше и ярость изливающаяся станет гуще. И гнев Божий обрушится на головы не только большевиков, но и той части народа, что учинила «бессмысленный и беспощадный». Речь идёт, прежде всего, о крестьянстве.

Террор, обрушившийся на крестьянские головы в конце 20-х – начале 30-х годов, был куда масштабнее террора 1937 года, жертвами которого стали в основном «старые большевики», вообще бывшие революционеры и левая интеллигенция. «Плач», охвативший деревню и тогда же прозвучавший в литературе, иногда в высокохудожественной форме («Погорельщина» Н.Клюева, некоторые произведения С.Клычкова и т.д.) не может не вызывать глубокого сочувствия, но нельзя не признать, что в известной мере крестьянство само навлекло на себя те беды, которые ему пришлось претерпеть.

В горизонтальном плане это правящая номенклатура объявила войну крестьянству, потому что оно представляло собой класс мелких собственников, до известной степени независимый от власти. Но священный ветер над головами нашёптывает другое: Божья кара настигла крестьян за то, что, поддавшись революционной пропаганде, они бежали с фронтов Германской войны, которая вот-вот должна была стать для нас победоносной; и ещё за то, что они сотворили с прежними своими господами – помещиками. Конечно, не все крестьяне участвовали в бесчинствах, а лишь бунинская Дурновка, но почти все остальные смотрели на происходящее или равнодушно, или сочувственно.

Судьба дворянской усадьбы лишь в самые последние годы привлекла внимание историков и культурологов. Для тех, кто прикоснулся к этой теме, стало очевидно, что усадьба, сочетавшая элементы городской и сельской жизни, сыграла исключительно важную роль в истории русской культуры. Разумеется, в жизни дворянских усадеб были и тёмные стороны (вспомним хотя бы «Деревню» Пушкина). Но крепостное право, с которым было связано зло, к 1917 году оставалось далеко позади, и редко кто о нём уже помнил. Зато в усадьбах продолжалось творчество культуры – и какой! Высшие достижения русской культуры на 90% связаны с усадьбой. И жить им ещё тысячу лет, три тысячи лет! (Для сравнения: жив, к примеру, Гомер).

А молодое поколение в деревне, почуяв свободу, «собор на гармонь променяло». Но вне отношения к идеальному бытию свобода вырождается в произвол. Что приводит к самым дурным последствиям.

Зачем орёл, могуч и страшен,

Летит меж гор и мимо башен

На пень гнилой? Спроси его.

Эти пушкинские строки, как бы метафору дурной свободы, Сталин в своей библиотеке отчертил двумя красными чертами (об этом пишет тот же Илизаров). Видимо, «намотал на ус».

И всё же: «наш» Бог – это не ветхозаветный «мстительный Адонаи», «топчущий гроздья людские в точиле гнева». Почему допустил Он такое количество убиенных, замученных, претерпевших всяческие унижения, среди которых было множество ни в чём не повинных людей?

И ещё вопрос: как допустил Он такие гонения на Церковь, каких не было, вероятно, со времён языческих цезарей?

Вчитываясь в историю террора, трудно не усмотреть в «мистериальном» его аспекте хватку дьявола, фигуры потусторонней, но для верующих людей вполне реальной. Некоторые христианские писатели, и среди них свт. Иоанн Златоуст, высказывали мнение, что дьявол, рыщущий в «нижнем небе», может иногда выполнять повеления Бога. Скорее всего, так произошло и в данном случае. И, выполняя волю Бога, дьявол, соответственно своей природе, сильно перестарался. Чему весьма способствовала разыгравшаяся в стране свистопляска.

Мученик сталинского режима и великий (в своём роде) мистик Даниил Андреев, рассматривая череп Сталина, пришёл к заключению о его «высокой мистической одарённости» (о чём должна свидетельствовать выпуклая верхняя часть теменной кости). Так это или не так, в любом случае он служил орудием неземных сил, Бога и дьявола вместе, если угодно. И можно придти к выводу, что ответственность за ужасы террора сложным образом распределена как по горизонтали, так и по вертикали. Хотя, конечно, личная ответственность Сталина тоже здесь немалая; и надо полагать, что на Страшном суде «чудесному грузину» придётся не сладко. Некоторые христианские авторы полагают, что Бог может наказывать и тех, кто служил ему орудием.

Я к тому веду, что фигура Сталина – сложная для оценки, что объясняется сложностью (дурной) времени, на которое пришлась его деятельность. Те, кто склонны к однозначным оценкам исторических фигур, в данном случае неизбежно оказываются в затруднении.

Зато куда проще им должно быть с Лениным. Роль этого человека в русской истории сравнима с ролью Мамая, но это такой «вариант» Мамая, который ушёл с Куликова поля победителем. (Эту «честь» разделяет с Лениным Троцкий, но у него немного сегодня наберётся почитателей, тогда как в мавзолей к Ленину по-прежнему выстраиваются длинные очереди). Совместно с Троцким Ленин разрушил – ну, хорошо, довершил разрушение – великой империи, что имело неимоверные последствия для России и для остального мира.

Адекватное отношение к Сталину не может не быть смешанным, а в нынешнюю пору возобновлённой военной грозы естественно опереться на опыт ВОВ; ветер с полей сражений ВОВ дует нашим воинам в спину. К тому же противник ныне во многом схож с тогдашним врагом. А с опытом ВОВ имя Сталина накрепко связано.

Повторю, что мне однажды уже приходилось писать: победой в той войне мы обязаны в первую очередь матерям и бабушкам, выросшим и воспитанным ещё при царях. Но Сталин помог одержать победу – не столько в качестве главнокомандующего войсками (судить об этом должны военные специалисты), сколько в качестве создателя военно-этатистской структуры, показавшей её эффективность в условиях войны, и в этом его заслуга.

Полагаю, что в настоящих условиях культ Сталина, как вождя-победителя в Великой войне, ситуатиано оправдан.

Примером ситуативной оценки исторических деятелей может быть отношение к тому же Наполеону русских поэтов-мыслителей Пушкина и Тютчева. Пока Наполеон был жив, то даже заключённый на о.Св.Елены он оставался для них заклятым врагом, исчадьем ада. Но стоило ему умереть, их отношение к нему резко меняется: теперь эта демоническая фигура вызывает как будто удивление, моментами даже восхищение.

А вот Ленин, на чьей совести остаётся, среди прочего, Брестский мир (позор которого он разделяет с Троцким) или вернее, призрак его сейчас выступает на стороне неприятеля. Пока шла Холодная война, продвижение марксистских идей в западных странах стопорилось, ибо считалось, что они работают на СССР. Но с окончанием её марксизм, «обогащённый» фрейдизмом и некоторыми другими новациями, вновь стал завоёвывать умы, в первую очередь в Соединённых Штатах.

Если бы Маркс мог увидеть тех, кто ныне объявляет себя его последователями – от ужаленных в голову бээлэмовцев (BLM), лидеры которых утверждают, что прочли «Капитал» от корки до корки, до сторонников гендерной теории, которые нашли у Маркса универсальный «дискурс об освобождении», – он, наверное, сильно подивился бы. Но ему пришлось бы признать, что он передал им своё основное чувство – движения, не столько влекомого К чему-то, сколько вызванного желанием уйти От – Начал, Основ, Твёрдых понятий.

Одна из ведущих американских газет писала (в № от 6.11.2017): «Сто лет спустя большевики вернулись», имея в виду, что на сей раз ареной своей вредоносной деятельности они выбрали Соединённые Штаты.

Университетами марксоиды (употреблю это понятие, сравнительно с марксистами более «расплывчатое», хотя марксова эссенция здесь очевидна) стали овладевать ещё до окончания Холодной войны, а затем им стали последовательно уступать средства массовой информации, функционеры демократической партии, государственные учреждения. В самое последнее время перед ними капитулировали вооружённые силы (по крайней мере, в лице высших чинов армии и флота), казалось бы, самая традиционная структура в государстве. Ещё лет тридцать назад в замечательном фильме Р.Земекиса «Форрест Гамп» выведен был этакий «стойкий оловянный солдатик», противостоявший начавшему разлагаться обществу; сегодня такому солдатику трудно было бы устоять перед мутной волной разноликого бесовства, захлестнувшего Америку.

Американцам тоже не хватает ясности, с кем они воюют. Многие из них полагают, что нынешняя Россия – это лишь «продолжение» СССР и развёртывающийся конфликт видят в одном только геополитическом плане. Но растёт число тех, кто опознаёт в нынешней России цивилизационного оппонента. Это главным образом леволиберальные круги, напитавшиеся марксистскими ядами, сближающими их с далёкими российскими предшественниками и на свой лад грезящими о мировой революции. В консервативных кругах у нас есть идейные союзники, но, к сожалению, их немного, у большинства геополитические соображения берут верх.

Понимание того, с кем воюем, должно способствовать пониманию, кто мы сами есть.

И может быть, нынешние наши коммунисты-патриоты, а по большей части даже и православные, – отрекутся, наконец, от Ленина и останутся теми, кем они фактически и являются – учениками «зрелого» Сталина.

Каграманов Юрий Михайлович, культуролог, публицист, член редакционного совета журнала «Новый мир»