Бог дал счастье участвовать в праздновании 600-летия Годеновского Креста. Что это было? То, что называется Русское собрание, Русский собор. Помните, в предыдущей заметке «Завет – сделать мир русским» мы с вами оговаривали понятие «русские», «русское». Я писал, что для меня лично «русское» – это качество, это не «что», а «как». А «русскость» – это мировая, вселенская симфония, где «каждое дыхание да славит Господа». Кто не принял, кто не понял, тот, скорее всего, не захотел понять и принять. Теперь же давайте проговорим, что мы понимаем под словами «русский собор» и «русское собрание»? Одно ли мы в этом словосочетании подразумеваем? Опять же, постараюсь пояснее выразить своё мнение, а уж кто примет-поймёт или нет… ну, все здесь люди взрослые, все сами в себе и по себе.
Понятно: «русский собор» – это в данном разборе не многоалтарный храм, не сонм святых и не вселенское архиерейское или епархиальное заседание избранных клириков и мирян. Как и оговариваемое здесь «собрание» – не собрание законов, сочинений или картин. «Русский собор», «Русское собрание» – собирание людей русскостью, единение миссией сделать мир русским, то есть сообразным и симфоничным. Тут тот «собор», что по Хомякову – «единство во множественности»: истинное, неложное соединение, духовное слияние самобытных и самодостаточных личностей в подражание единству Святой Троицы.
А вот как происходит это единение-слияние, если оно происходит? Может быть, оно как-то возможно вне храма, без участия святых и даже без избранных епархиально клириков? Ну, типа, «совместное присутствие группы людей в определённом месте для обсуждения разных тем или решения определённых проблем» (энциклопедия). Опять же, все здесь люди взрослые, за плечами у каждого не одно таковое собрание и не один подобный собор, с конца восьмидесятых всех уже и не припомнишь – и «память», и «союз духовного возрождения», и «национальный собор», и «партия народной свободы»… Тридцать пять лет назад союзы, соборы и партии, декларировавшие самые лучезарные идеи, созывающие самых искренних патриотов и организуемые самыми харизматическими личностями, бурно рождались и тихо умирали, едва у них успевала высохнуть пуповина. Почему? Если верить утверждению, что общество объединяет враг, угроза, агрессия, то почему тогда политико-патриотические построения рассыпались подобно карточным домикам? Ведь по-настоящему было и страшно, и больно, и безумяще горько. Приснопамятные 91-й и 93-й останутся неизгладимыми шрамами на наших судьбах, как и язвины от горячих точек развалившегося СССР, и фантомные боли от массовых самоубийств безработных спецов и офицеров, от алкоголизма и моровой детской наркомании. И нищеты, развращающей, тупящей нацию нищеты. Получается –единит не враг, не день лют, не угрозы и вызовы. Так, прессует временно, очень даже временно.
Тогда, может быть, объединяет страсть? Перманентность революций – как воспалённая, рожистая зависть. Анархия для абсолютного равенства, ведь по-честному – значит, пополам – отнять и поделить. Но из этого же ряда страстных «объединений» и спортивные болельщики и сетевой маркетинг, и нумизматика, и рыбалка…. Нет, для общенародного единства слишком мелко: сколько стадионов не строй, сколько олимпийских медалей не забирай – для народа это всё после работы под пивко. А вот алчность вообще разводит. Так что и страсть не основа для соборности.
«Liberté, Égalité, Fraternité»? Идеи и убеждения коммунизма и антикоммунизма? Теории и практики марксизма-ленинизма, троцкизма и сталинизма, маоизма и маккартизма? Манифесты, декларации, лозунги и заклинания, заклинания вплоть до обсессии в тоталитаризме и репрессиях… Да, именно идеями-убеждениями пытались – и до сих пор пытаются! – собрать и склеить, смесить, ну, хоть какую-то часть общества в единую массу, то есть, сотворить нечто имитирующее «собор» на принципах партийности. Но партии, в национальном оформлении капитализма сменившие интернационально-феодальную сословность, в наступающем пост-капитализме нежизнеспособны. Космополитический либерализм, равно с национал-социализмом, уже полностью отыграны веком прошлым, и планирование меркантильного «евразийства» или суррогатной «русской мечты» – только пародии на те идеи, что некогда игемонили народами, расплатившимися за свои увлечённости неисчислимыми жертвами с пролитием морей крови. Не нам ли писал апостол Павел: «Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (Кор. 1:20). Так что рассудочность для нации тоже не суперклей…
Что осталось? Собирать сообщества харизмой лидера? Конечно можно. И тоже знакомо: дорогие нашему сердцу чарователи народных мыслей – учёные-экономисты, ветераны Афганистана, отставные генералы спецслужб, тассовские загранкоры. Как же, помним-помним, как они то соединяли своих соратников во фронты, то изводили из коалиций, то фотографировались в обнимку на выборных плакатах, то, по результатам изберкомовских подсчётов, обвиняли друг друга в продажности вашингтонскому обкому или ельциновской семье. И где они сейчас? Кто-то всё ещё при администрации, кто-то на заслуженной пенсии, и, как правило, с непременным свечным заводиком. «Не надейтеся на князи, ни на сыны человеческия, в нихже несть спасения» (Пс. 145).
Повторю свою убеждённость: «русский собор» – истинное, неложное соединение, духовное и душевное слияние самобытных и самодостаточных личностей в подражание единству Святой Троицы. Единение даже и физическое, вплоть до общего на всех ритма сердцебиения и дыхания. «Истинное» – в прямо евангельском понимании, где Истина – одно из имён Бога: «Глагола ему Иисус: Аз есмь путь и истина и живот» (Ин. 14:6). «Неложное» же для русского сознания означает искреннее, нелицемерное, верное, правильное, неискаженное. Потому Русский собор, как такое истинное и неложное всенародное соединение вне классовых, партийных, корпоративных мотивов, возможен только религиозно – над-умственно и даже над-чувственно. Ибо по нашему любимому Алексею Степановичу Хомякову: «В вопросах веры нет различия между учёным и невеждой, церковником и мирянином, мужчиной и женщиной, государем и подданным, рабовладельцем и рабом, где, когда это нужно, по усмотрению Божию, отрок получает дар видения, младенцу дается слово премудрости, ересь ученого епископа опровергается безграмотным пастухом, дабы всё было едино в свободном единстве живой веры, которое есть проявление Духа Божия. Таков догмат, лежащий в глубине идеи собора».
Расскажу о своём, о литературном. Некогда в статье «Удержание русскости в России. Задачи современной литературы», я одним из столпов русскости в литературе, шире – в искусстве, назвал лиричность: «писатель и читатель всегда один на один. Сердце к сердцу, душа в душу. А разговор по душам, беседа душ ведётся языком лирики. Лиризм – уникальное свойство русской культуры. Это не сентиментальность германцев, не сплин англичан. Не испанская романтика. Русская лиричность непереводима, она непередаваемо тонка, тиха, она только наше и только для нас. Лиричность выше смысла, выше тона, она – русская душевность».
Писатель, художник, композитор не может называться русским, если ему не дано выписать средствами своего искусства лирической сцены. И, действительно, в русском лиризме нет слащавости сентименталистов и эротизма романтиков, он светоносен и целомудрен – он целительно пронзает, очищающе прожигает высотой мыслей и чистотой чувств, так как имеет религиозную природу. Русский лиризм – частное проявление того молитвенного единения, духовно-душевного, которое мы переживали и переживаем в едином пении Символа веры, общей молитве «Отче наш» и величании «Богородицу и Матерь Света». Он то, что мы испытываем в единовременных метаниях Канона Андрея Критского. Да, русская соборность – прямое, непосредственное, сей-моментное переживание любви к Богу и любви к ближнему. Иногда оно лишь мгновение, иногда довольно длительно. Пожалуй, самый яркий опыт таковой соборности мне был преподан в далёком 1991-м году, когда Великий пост я начинал в Свято-Успенском Псково-Печерском монастыре. В первую неделю поста настоятель архимандрит Павел болел, и первую паремию в Успенском храме (своды и стены Михайловского собора мыли от копоти) проводил старец Иоанн Крестьянкин. Народу собралось столько, что невозможно было креститься, и мы просто сложили руки на груди как перед причастием, дабы «единеми усты и единем сердцем славити и воспевати пречестное и великолепое Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, и ныне и присно и во веки веков. Аминь». Переполненный храм бился общим сердцем. Это и был Русский Собор.
Разве после переживания такого единства кто-то поддастся соблазну соединить массы собиранием в каком-то Доме культуры, сквере или на площади для «обсуждения разных тем или решения определённых проблем»? Сборищем без Литургийной основы? Литургийного ядра. Или у кого-то язык повернётся назвать «русским собором» круглый стол едва терпящих друг друга прожжённых политиков и нарциссов-философов, всезнающих блогеров, жаждущих запоздалой славы буржуинов и отставных силовиков, стол, за которым нет места ни одному архиерею? Смешно. И грустно. И скучно.
Василий Владимирович Дворцов, заместитель председателя Правления – генеральный директор Союза писателей России
