Живущие в фельетонную эпоху

75 лет назад, 29 апреля 1942 года, писатель Герман Гессе закончил работу над романом «Игра в бисер». С тех пор прошло три четверти века, а это произведение и ныне перечитывается, на него ссылаются, им обоснуются всевозможные концепции, вплоть до нелепых.

«Поэзия вообще в застое. Причем не только в России, но и в Европе и в Америке. Есть какая-то исчерпанность жанра. И становится она не только интровертной - интеллектуальной. Игрой в бисер по Гессе», - заявил в своем последнем интервью литературный критик Кирилл Ковальджи.

«Собственно, еще у древних греков появилась идея, что земная жизнь - это спектакль, поставленный Богом. А во времена Ренессанса идея мира как двухуровневого театра получила продолжение. Можно вспомнить также хоть народные вертепы, хоть игру в солдатики, хоть "Игру в бисер" Гессе...» (художник Гриша Брускин).

Впечатления русской актрисы Анны Скидановой: «Я сейчас перечитываю ее второй раз. Вернее, переслушиваю в машине. Биография магистра игры в бисер Йозефа Кнехта по сути является стержнем, на который нанизаны точные размышления автора о личном предназначении. Скажу честно, иногда мне бывает тяжело ее слушать, делаю перерывы, а иногда готова слушать по главе в день. Это такое интеллектуальное удовольствие, как и сама игра, о которой упоминается в романе лишь вскользь».

Пианист Виктор Ямпольский: «...словами Германа Гессе, вся нынешняя эпоха - это игра в бисер, игра с понятиями из прошлого. Это игра, но не жизнь».

В начале этого года РИА Новости составило список знаменитых романов, требующих от читателя терпения и выдержки. Естественно, великий роман Гессе попал в список: «Для читателей же эта книга по сей день остается источником сомнений в собственной эрудированности и интеллектуальных способностях. Сложности возникают сразу на нескольких уровнях - языковом и смысловом.

Повествование ведется от лица историка будущего, который составляет жизнеописание главного героя. Отсюда довольно сухой, отстраненный стиль изложения. При этом автор подробнейшим образом воссоздает картину фантастического мира, в котором происходит действие.

Мир этот построен вокруг ордена интеллектуалов, чьим главным достижением является "игра в бисер" - некий синтез музыки и математики. На протяжении всего романа читатель пытается понять принцип игры, но Гессе не дает точного описания правил, а оставленные им "подсказки" требуют таких глубоких познаний в диалектике, философии, математическом анализе и музыковедении, что практически лишают читателя шансов на успех».

Даже известные люди не стесняются признаться, что роман оказался слишком сложен для их понимания: «Книгу "Демиан" Германа Гессе (читал на момент интервью. - А.Т.). Еще читал "Степного волка" этого же автора. А вот его же "Игра в бисер" не пошла у меня. Там предложения на полторы страницы - запятые, обороты какие-то невероятные! Настолько все запутано. Мне подарили эту книгу, но она ждет своего часа, потому что я к ней пока не готов» (хоккеист и библиофил Владимир Ткачев).

В первой главе романа, посвященной истории игры в бисер, Гессе замысловато, но выразительно описал духовный облик своего времени. Этот период он назвал фельетонной эпохой. Нельзя не согласиться с литературоведом Игорем Волгиным, что современный мир есть незаконченная фельетонная эпоха. Это время торжества гламура и СМИ, время, когда творчество вытесняется культурой комментирования. Наши современники не только хорошо знакомы с некоторыми социальными практиками, описанными в этой главе, но и в разной степени погрязли в них. Писатель и переводчик Вячеслав Куприянов прямо заявляет, что в наше время фельетонная эпоха продолжается, она даже усилена.

О роли СМИ: «Признаемся, мы не в состоянии дать однозначное определение изделий, по которым мы называем эту эпоху, то есть "фельетонов". Похоже, что они, как особо любимая часть материалов периодической печати, производились миллионами штук, составляли главную пищу любознательных читателей, сообщали или, вернее, "болтали" о тысячах разных предметов, и похоже, что наиболее умные фельетонисты часто потешались над собственным трудом, во всяком случае, Цигенхальс признается, что ему попадалось множество таких работ, которые он, поскольку иначе они были бы совершенно непонятны, склонен толковать как самовысмеивание их авторов. Вполне возможно, что в этих произведенных промышленным способом статьях таится масса иронии и самоиронии, для понимания которой надо сперва найти ключ. Поставщики  этой чепухи частью принадлежали к редакциям газет, частью были "свободными" литераторами, порой даже слыли писателями-художниками, но очень многие из них принадлежали, кажется, и к ученому сословию, были даже известными преподавателями высшей школы. Излюбленным содержанием таких сочинений были анекдоты из жизни знаменитых мужчин и женщин и их переписка, озаглавлены они бывали, например, "Фридрих  Ницше и дамская мода шестидесятых-семидесятых годов XIX века", или "Любимые блюда композитора Россини", или "Роль болонки в жизни великих куртизанок" и тому подобным образом. Популярны  были также исторические экскурсы на темы, злободневные для разговоров людей состоятельных, например: "Мечта об искусственном золоте в ходе веков" или "Попытки  химико-физического  воздействия на метеорологические условия" и сотни подобных вещей. Читая приводимые Цигенхальсом заголовки такого чтива, мы поражаемся не столько тому, что находились люди, ежедневно его проглатывавшие, сколько тому, что авторы с именем, положением и хорошим образованием помогали "обслуживать" этот  гигантский спрос на ничтожную занимательность, - "обслуживать", пользуясь характерным словцом той поры, обозначавшим, кстати сказать, и тогдашнее отношение человека к машине. Временами особенно популярны бывали опросы известных людей по актуальным проблемам, опросы, которым Цигенхальс посвящает отдельную главу и при которых, например, маститых химиков или виртуозов фортепианной игры заставляли высказываться о политике, любимых актеров, танцовщиков, гимнастов, летчиков или даже  поэтов - о преимуществах и недостатках холостой жизни, о предполагаемых причинах финансовых кризисов и так далее. Важно было только связать известное имя с актуальной в данный миг темой; примеры, порой поразительнейшие...»

Поразительное сходство с нашим временем! А ведь, когда писался роман, еще не существовало телевидения, Гессе не был развращен ток-шоу, которые на днях остроумно высмеял профессор Расторгуев.

О кроссвордах: «Впрочем, к фельетону относились, нам кажется, и кое-какие игры, к которым привлекалась сама читающая публика и благодаря которым ее пресыщенность научной материей активизировалась, об этом говорится в длинном примечании Цигенхальса по поводу удивительной темы "Кроссворд". Тысячи людей, в большинстве своем выполнявших тяжелую работу и живших тяжелой жизнью, склонялись в свободные часы над квадратами и крестами из букв, заполняя пробелы по определенным правилам. Поостережемся видеть только комичную или сумасшедшую сторону этого занятия и воздержимся от насмешек над ним. Те люди с их детскими головоломками и образовательными статьями вовсе не были ни простодушными младенцами, ни легкомысленными феаками, нет, они жили в постоянном страхе среди политических, экономических и моральных волнений и потрясений, вели ужасные войны, в том числе гражданские, и образовательные их игры были не просто бессмысленным ребячеством, а отвечали глубокой потребности закрыть глаза и убежать от нерешенных проблем и страшных предчувствий гибели в как можно более безобидный фиктивный мир. Они терпеливо учились водить автомобиль, играть в трудные карточные игры и мечтательно погружались в решение кроссвордов - ибо были почти беззащитны перед смертью, перед страхом, перед болью, перед голодом, не получая уже ни утешения у церкви, ни наставительной помощи духа. Читая столько статей и слушая столько докладов, они не давали себе ни времени, ни труда закалиться от малодушия и побороть в себе страх смерти, они жили дрожа и не верили в завтрашний день».

Кроссворды сохранились, к ним присоединились многочисленные телепередачи в том же стиле («Поле чудес», «Кто хочет стать миллионером», «Угадай мелодию» и прочий псевдоинтеллектуальный бред). В этот ряд можно включить чтиво, вроде бесчисленных книг Донцовой и ей подобных бумагомарателей. Ситуация вроде бы безрадостная, однако писатель Владимир Крупин, комментируя нашумевшее заявление Владимира Путина о легком чтиве, высказался обнадеживающе: «То, что их чтиво читают миллионы людей, чем эти "писательницы" хвастают, - это не аргумент в пользу серьезности их чтива, а повод для серьезного беспокойства за то, что они воспитали и наплодили себе подобных. Так же говорят телевизионщики, когда в ответ на то, что они показывают мерзость и пошлость, они отвечают: ну нас же смотрят миллионы! Все эти передачки и книжицы - как дешевые проститутки, которых быстро разбирают на вокзалах. Русские люди эту мерзость не читают - это удел толпы, черни, падкой на всякую пошлятину и примитивщину».

Гессе обращает внимание на еще одну особенность фельетонной эпохи, которая, кстати, свойственна нашему православно-патриотическому сообществу: «В ходу были и доклады, и об этой чуть более благородной разновидности фельетона мы тоже должны вкратце сказать. Помимо статей, и специалисты, и бандиты духовного поприща предлагали обывателям того времени, еще очень цеплявшимся за лишенное своего прежнего смысла понятие "образование", также множество докладов, причем не просто в виде торжественных речей, по особым поводам, а в порядке бешеной конкуренции и в неимоверном количестве. Житель города средних размеров или его жена могли приблизительно раз в неделю, а в больших городах можно было чуть ли не каждый вечер слушать доклады, теоретически освещавшие какую-нибудь тему - о произведениях искусства, писателях, ученых, исследователях, путешествиях по свету, - доклады, во время которых  слушатель играл чисто пассивную роль и которые предполагали какое-то  отношение слушателя к их содержанию, какую-то подготовку, какие-то элементарные знания, какую-то восприимчивость, хотя в большинстве случаев их не было и  в помине.  Читались  занимательные, темпераментные  и  остроумные доклады,  например о  Гете, где он выходил в синем фраке из почтовых карет и соблазнял страсбургских  или  вецларских девушек, или доклады об арабской культуре, в которых какое-то количество  модных интеллектуальных словечек перетряхивалось, как  игральные кости в стакане, и  каждый радовался, если одно из них с грехом пополам узнавал. Люди слушали доклады о писателях, чьих произведений они никогда не читали и не собирались  читать, смотрели картинки, попутно показываемые с помощью проекционного фонаря, и так же, как при чтении газетного фельетона, пробирались через море отдельных  сведений, лишенных смысла в своей отрывочности и разрозненности. Короче говоря, уже приближалась ужасная девальвация слова, которая сперва только тайно и в самых узких кругах вызывала то героически-аскетическое противодействие, что вскоре сделалось мощным и явным и стало началом новой самодисциплины и достоинства духа».

О том, что эпоха выступлений с докладами на публичных мероприятиях закончилась, замечательно высказался игумен Кирилл (Сахаров): «доклады - для публикации в прессе, а на выступлениях должна быть живая речь». К сожалению, эта здравая мысль не получила развития. И до сих пор патриоты мучают друг друга длиннющими докладами. Мне нередко приходилось принимать участие в многочасовых конференциях, на которых читался один доклад за другим. Слушатели утомлялись, в зале поднимался гомон, люди погружались в свои гаджеты и прочее. Неудивительно, что многие из них и не помнили, что говорилось на конференции. В эпоху интернета эта практика потеряла всякий смысл. Зачем слушать многостраничный доклад, который нередко читается невнятно, вопреки совету героя «Горя от ума» (Читай не так, как пономарь;/А с чувством, с толком, с расстановкой), если его можно прочесть в интернете в удобное время и в подходящей обстановке?

Неприязненно относился Гессе и к философии истории, то, что в русской традиции называется историософией: «Вторая причина нашего страха перед мировой историей состоит в унаследованном нами и большей частью, думаю, справедливом недоверии к определенному способу смотреть на историю и писать историю, очень популярному в эпоху упадка перед основанием нашего Ордена, способу, к которому у нас заранее нет никакого доверия, - к так называемой философии истории, талантливейший расцвет и одновременно опаснейший результат которой мы находим у Гегеля, но которая в последовавшее за ним столетие привела к мерзейшей фальсификации истории и деморализации чувства истины. Пристрастие к так называемой философии истории принадлежит для нас к главным признакам той эпохи духовного упадка и достигшей широчайшего размаха политической борьбы за власть, которую мы иногда называем "военным веком", но чаще "фельетонной эпохой"».

Думается, отождествлять философию истории с фальсификацией и игнорированием исторической правды, как это делает Гессе, неправильно. Подлинная философия истории все-таки должна быть направлена на осмысление исторического процесса. Хотя, разумеется, время от времени появляются псевдофилософские конструкции, призванные извратить историю. На этом поприще среди либералов особо преуспела Юлия Латынина.

Социальные практики, описанные Гессе, сохраняются и укореняются; и этот факт не может не тревожить. Душевредные или, по меньшей мере, бесполезные обыкновения инерционны, поэтому на их искоренение уходят десятилетия.

Главной темой романа Гессе, естественно, является игра в бисер. Сам писатель весьма скромно оценивает свой вклад в исследование этой игры: «Пусть не ждут, стало быть, от нас исчерпывающей истории и теории игры в бисер; даже более достойные и искусные, чем мы, авторы сделать это сегодня не в состоянии. Эта задача остается за более поздними временами, если источники  и духовные предпосылки для ее решения не исчезнут дотоле. И уж подавно не будет это наше сочинение учебником игры в бисер, такого учебника никогда не напишут. Правила этой игры игр нельзя выучить иначе, чем обычным, предписанным путем, на который уходят годы, да ведь никто из посвященных и не заинтересован в том, чтобы правила эти можно было выучить с большей легкостью».

Суть этой игры можно выразить одним русским словом - всесмешение, обесценивающее вошедшие в него элементы: «Игра в бисер - это, таким образом, игра со всем содержанием и всеми ценностями нашей культуры, она играет ими примерно так, как во времена расцвета искусств живописец играл красками своей палитры. Всем опытом, всеми высокими мыслями и произведениями искусства, рожденными человечеством в его творческие эпохи, всем, что последующие периоды ученого созерцания свели к понятиям и сделали интеллектуальным достоянием, всей этой огромной массой духовных ценностей умелец Игры играет как органист на органе, и совершенство этого органа трудно себе представить - его клавиши и педали охватывают весь духовный космос, его регистры почти бесчисленны, теоретически  игрой на этом инструменте можно воспроизвести все духовное содержание мира».

Писатель Евгений Попов прав: игра в бисер - это постмодернистская игра.

Сущность постмодернизма лапидарно выразил профессор Казин: «Гениальное описание постмодернистской свободы дал Герман Гессе в романе "Игра в бисер" (1943). Традиции классики, отвергаемые авангардом, парадоксально восстанавливаются в постмодернизме, но уже в качестве особой игры смыслами, «игры стеклянных бус». Постмодернизм смеется там, где модернизм 6ыл серьезен: идеями - даже нигилистическими - можно жить, тогда как умерщвленными смыслами («означающими») можно только играть. Мышление постмодерниста включает в себя любую норму - от классицистской до абсурдистской, но только в плане снижающего ее отношения к другим культурным (религиозным, мировоззренческим, социальным) канонам. Постмодернистская культура представляет собой как бы безкачественную ровную смысловую плоскость (экран интернета), где вещи и слова не имеют своего духовного места, а лишь отражаются друг в друге, благодаря чему трагедия приравнивается к комедии, страх - к смеху, красота - к уродству, реальность - ко сну».

Особый интерес в романе представляет богословский спор Йозефа Кнехта и католического клирика отца Иакова. Дискуссия содержательнейшая, что неудивительно, учитывая солидное религиозное образование, полученное Гессе. Парадоксально, но именно религиозный аспект произведения привлек внимание советского читателя. По словам писателя Константина Ковалева-Случевского, созданная воображением Гессе Касталия была попыткой спасти культуру от фельетонной эпохи, некой заменой религии. Но это большая тема, требующая отдельного рассмотрения.

Александр Тимофеев, заместитель главного редактора «Русской народной линии»