Все то, что премьер сказал на ежегодном общем собрании Российской Академии наук, представляется не просто важным, но и остроактуальным, поскольку шанс России «оседлать» новый технологический уклад и сохранить свою государственность непосредственно зависит от системной модернизации, а ее успех - от положения науки в российском обществе. Без качественного перелома в сфере научного развития страны всем нам придется забыть навсегда не только о модернизации, но даже о догоняющих стратегиях. Если поразмыслить над докладом премьера, то бросается в глаза, что в его речи доминировали спокойные и даже умиротворенные, ироничные нотки: ни пафоса, ни особой обеспокоенности, хотя в объективности ему отказать нельзя. Доклад - добротный и хороший. Хороший повод задуматься. Поэтому важно не только то, что было произнесено, но и то, что осталось в тени.
Что же сказал Владимир Путин? Он еще раз продемонстрировал свою компетентность: зафиксировал неудовлетворительное состояние финансирования российской науки и выделил ряд острых проблем ее становления, а точнее выживания в новых условиях с поправкой на системный кризис. Путин совершенно правильно оценил запущенность на этом фронте. Но сам факт, что за короткий срок произошел достаточно большой рост инвестиций в науку (по его словам, десятикратный скачек) в наиболее перспективные, как считает премьер, направлениях - биотехнологии, ядерной энергетике, аэрокосмические исследования, свидетельствует о явно позитивной динамике, но с одной поправкой. Все эти суммы, а именно - 60 млрд. в 2010 году, для России действительно очень существенны, но они, во-первых, не покрывают даже в малой степени спектр наук и направлений, а во-вторых, не сопоставимы с затратами за науку, которые делаются в странах-конкурентах. Поэтому, конструктивные тенденции надо всячески поддерживать, но при этом отдавать себе отчет в том, что отставание не сокращается, а постоянно увеличивается до критической черты. От паллиативных решений общий фон сам по себе кардинально измениться не может.
Если говорить о докладе с точки зрения его информационной насыщенности, то премьер говорил по преимуществу о проблемах в академическом секторе науки, хотя научная инфраструктура России была построена на «триаде» секторов. Соответственно, эффективность академической науки непосредственно зависела от уровня конкурентоспособности университетской, вузовской науки, о которой премьер только упомянул, и от науки отраслевой. В этой последней области положение действительно бедственное уже по той причине, что этот сектор, являющийся наиболее важным для внедрения достижений фундаментальной и в первую очередь академической науки, был основательно демонтирован. Разумеется, названная проблема требует не беглого упоминания, а обстоятельного обсуждения, не постановочного доклада, а дискуссии на площадке РАН, т.к. речь идет о научной политике государства и выборе стратегии на основе альтернативного планирования.
О чем премьер не сказал, и о чем хотелось бы услышать именно от премьера. Первое и главное: сама наша политика должна быть наукоемкой. Сегодня следует говорить не о политике вообще, а о политиках, то есть не о людях, которые занимаются политикой, а об отраслях политики - энергетической, экономической, экологической, социальной, национальной, культурной, оборонной и прочих, которые требуют привлечения высоких профессионалов. Дело в том, что цена ошибочных решений возрастает тысячекратно по сравнению с прошлыми стадиями развития. Поэтому правомерен вопрос - а кто определяет направленность, цели и задачи этих наукоемких сфер политики, кто наполняет их серьезным научным содержанием, так, чтобы эти стратегии были связаны между собой и, что не менее важно, с общей долгосрочной стратегией развития России? Если с этой точки зрения посмотреть на российскую политику, то степень ее наукоемкости, а, следовательно, и зрелости в некоторых особо важных отраслях приближается к нулю. И причина не только и не столько в слабости научно-аналитического обеспечения, а в том, что его не к чему прикладывать...
В нашей стране некоторые фундаментальные отрасли политики демонтированы на институциональном уровне, то есть разрушены их базовые структуры. Поэтому и наука бессильна. Например, в России фактически не осталось камня на камне от экологической политики. У нас нет ни одной государственной структуры, которая бы занималась собственно экологической политикой. Даже в Общественной палате в этом году прикрыли комиссию по экологии - последний бастион... Экологическая политика начинается там, где экологическая экспертиза не переподчинена природопользователю, поскольку она должна быть независима по определению. У нас вся система отношений перевернута с ног на голову. Такой «голове» наука противопоказана, и ни о каком научном обеспечении политики, сколько-нибудь серьезном, говорить нельзя. Это же относится и к национальной политике. Я уже не раз говорил на «Русской народной линии» о том, что в стране нет уже даже тех скромных институтов, которые были в недалеком прошлом, - ни соответствующей палаты в парламенте, ни министерства национальностей. А сами национальности между тем остались, и проблемы межнациональных отношений множатся. На днях Президент еще раз говорил о взрывоопасной ситуации на Кавказе. Угрозы есть, политики нет, если не считать антитеррористическую деятельность. В результате наука вроде бы существует сама по себе (такой науке действительно многого и не надо, с точки зрения политиков, занятых «делом»), а большая политика сама по себе. Иногда власть и наука встречаются, чтобы обменяться мнениями...
Вернемся в этой связи к статусу академической науки, о котором говорил и Путин в Российской Академии наук. Следует помнить, что в России вся наука построена по особой модели, которой нет ни в одной стране мира. Наша академическая наука до сих пор имеет особые источники финансирования, стоит как бы над другими секторами науки. В свое время в этом была своя логика, потому что такая концентрация научных кадров и иерархия внутри науки позволяли осуществлять научное обеспечение грандиозных общенациональных проектов. Та модернизация, которая называется сталинской, начиналась не в кабинетах чиновников, и та победа, которая ковалась перед войной и в течение войны, рождалась, прежде всего, в стенах Академии. Самые важные теоретические разработки, научные идеи и достижения были не только востребованы, но и молниеносно находили форму реализации, то есть они были напрямую связаны с политикой. Руководители государства видели в Академии наук мобилизационный штаб страны.
Если говорить о нынешней ситуации, то ничего пока не предвещает превращения Академии в мобилизационный штаб. Кроме того, не вполне ясно, о какой модернизации идет речь? Будет ли это модернизация, которую в научно подкованном народе называют «догонялово»? Например, можно модернизировать телегу, поставив рессоры, можно и даже нужно модернизировать авиапарк четвертого поколения, обновив аэронавигацию, купленную за рубежом. Можно делать и другие вещи по логике «догоняющей» модернизации - ввинтить повсеместно новые энергосберегающие лампочки, создав, разумеется, перед этим инфраструктуру по их утилизации, потому что они экологически опасны. Полезно компьютеризировать все страну и сделать правительство «электронным», т.е. немного открытым для избирателя. Все это необходимая, но догоняющая модернизация, которая снимает сливки с того научного прогресса, который идет за пределами нашей страны. В таком случае большая, фундаментальная наука в принципе, наверное, и не нужна, а если и нужна, то в умеренных дозах, в соответствии с распределением функций на мировом рынке труда: сильным странам - большая наука и большая политика, слабым - малая... Действительно, небогатым дешевле купить уже готовые к использованию продукты научных исследований. Но если под модернизацией понимать системный рывок, попытку оседлать новый технологический уклад, то центр перемещается из кабинетов олигархов и кремлевских кабинетов именно в Академию Наук. Разумеется, если это будет происходить, то такое движение будет заметно. Пока, судя по всему, Академии Наук такая роль не отводится.
Конечно, очень важно было бы услышать от премьера, какая же тогда роль отводится Академии наук. Если наша государственная научная политика заключается в нивелировке отечественной научной инфраструктуры, которая должна быть подогнана под западные модели, если речь идет об унификации, то статус Академии Наук будет неуклонно снижаться, одновременно будет повышаться статус университетских фундаментальных центров. По некоторым наблюдениям вторая стратегия если не доминирует, то присутствует. В этом случае она была артикулирована, названа, сформулирована. В любой стратегии есть свои плюсы и минусы, свои стратегические риски. Их надо считать и с ними надо считаться. Кто же должен принимать столь ответственные решения? Наверно, это должны быть совместные, отработанные позиции научного сообщества и правительства. Но условием минимизации рисков, повторюсь, должна быть высоконаукоемкая научная политика самого государства. Судя по документам (например, по текущим решениям министерства образования и науки), такой совместной долгосрочной стратегии пока нет.
Научная инфраструктура, которую мы в течение последних лет мы теряли и демонтировали, напрямую связана с эффективностью инвестиций в наукоемкие области, в том числе и экономику. К примеру, еще вчера тот или иной проект, условно говоря, стоил несколько тысяч рублей, потому что интеллектуальная рента принадлежала самому государству, поскольку в России функционировали великие научные школы, которые сегодня либо уже исчезли, либо «дышат на ладан» (о чем говорил премьер). Теперь для того, чтобы получить тот же самый результат, потребуется потратить уже миллионы долларов (идеи, в том числе и наших ученых, превращены в патенты, а патенты давно куплены и перекуплены). А если мы потянем еще какое-то время, то и за миллиарды уже ничего не приобретем. Кстати Дмитрий Медведев во время недавнего обсуждения стратегии модернизации в МГУ говорил о том, что наиболее важные наукоемкие технологии нам никто продавать не собирается, несмотря на его личные просьбы и обращения к главам других государств. Этот барьер преодолеть трудно, а иногда и невозможно. Поэтому Россия должна иметь свою науку по всему вектору стратегических направлений, которая полностью будет обеспечивать научные приоритеты, потому что в противном случае нас просто задушат на конкурентном поле, более того, нас даже за потенциальных конкурентов никто считать не будет ближайшее время.
В заключение должен признать, что премьер смотрится вполне достойно среди академиков. Все, что он говорит - взвешенно и разумно, подтверждено необходимыми цифрами, за каждым его словом стоит трезвое понимание ситуации. Но стратегического запала, перспективы явно не хватает. Нет полета, нет даже разгона для того, чтобы взлететь. У меня двойственное отношение к происходящему в нашей науке и политике. Здесь важно понять, не прошли ли мы уже «точку невозврата»? Хотелось бы, чтобы не только политики были достойны своей миссии, но и сама политика российская была умной, как не раз говорилось в последний год с высоких трибун.
Валерий Расторгуев, политолог, доктор философских наук, профессор МГУ, специально для «Русской народной линии»
Что же сказал Владимир Путин? Он еще раз продемонстрировал свою компетентность: зафиксировал неудовлетворительное состояние финансирования российской науки и выделил ряд острых проблем ее становления, а точнее выживания в новых условиях с поправкой на системный кризис. Путин совершенно правильно оценил запущенность на этом фронте. Но сам факт, что за короткий срок произошел достаточно большой рост инвестиций в науку (по его словам, десятикратный скачек) в наиболее перспективные, как считает премьер, направлениях - биотехнологии, ядерной энергетике, аэрокосмические исследования, свидетельствует о явно позитивной динамике, но с одной поправкой. Все эти суммы, а именно - 60 млрд. в 2010 году, для России действительно очень существенны, но они, во-первых, не покрывают даже в малой степени спектр наук и направлений, а во-вторых, не сопоставимы с затратами за науку, которые делаются в странах-конкурентах. Поэтому, конструктивные тенденции надо всячески поддерживать, но при этом отдавать себе отчет в том, что отставание не сокращается, а постоянно увеличивается до критической черты. От паллиативных решений общий фон сам по себе кардинально измениться не может.
Если говорить о докладе с точки зрения его информационной насыщенности, то премьер говорил по преимуществу о проблемах в академическом секторе науки, хотя научная инфраструктура России была построена на «триаде» секторов. Соответственно, эффективность академической науки непосредственно зависела от уровня конкурентоспособности университетской, вузовской науки, о которой премьер только упомянул, и от науки отраслевой. В этой последней области положение действительно бедственное уже по той причине, что этот сектор, являющийся наиболее важным для внедрения достижений фундаментальной и в первую очередь академической науки, был основательно демонтирован. Разумеется, названная проблема требует не беглого упоминания, а обстоятельного обсуждения, не постановочного доклада, а дискуссии на площадке РАН, т.к. речь идет о научной политике государства и выборе стратегии на основе альтернативного планирования.
О чем премьер не сказал, и о чем хотелось бы услышать именно от премьера. Первое и главное: сама наша политика должна быть наукоемкой. Сегодня следует говорить не о политике вообще, а о политиках, то есть не о людях, которые занимаются политикой, а об отраслях политики - энергетической, экономической, экологической, социальной, национальной, культурной, оборонной и прочих, которые требуют привлечения высоких профессионалов. Дело в том, что цена ошибочных решений возрастает тысячекратно по сравнению с прошлыми стадиями развития. Поэтому правомерен вопрос - а кто определяет направленность, цели и задачи этих наукоемких сфер политики, кто наполняет их серьезным научным содержанием, так, чтобы эти стратегии были связаны между собой и, что не менее важно, с общей долгосрочной стратегией развития России? Если с этой точки зрения посмотреть на российскую политику, то степень ее наукоемкости, а, следовательно, и зрелости в некоторых особо важных отраслях приближается к нулю. И причина не только и не столько в слабости научно-аналитического обеспечения, а в том, что его не к чему прикладывать...
В нашей стране некоторые фундаментальные отрасли политики демонтированы на институциональном уровне, то есть разрушены их базовые структуры. Поэтому и наука бессильна. Например, в России фактически не осталось камня на камне от экологической политики. У нас нет ни одной государственной структуры, которая бы занималась собственно экологической политикой. Даже в Общественной палате в этом году прикрыли комиссию по экологии - последний бастион... Экологическая политика начинается там, где экологическая экспертиза не переподчинена природопользователю, поскольку она должна быть независима по определению. У нас вся система отношений перевернута с ног на голову. Такой «голове» наука противопоказана, и ни о каком научном обеспечении политики, сколько-нибудь серьезном, говорить нельзя. Это же относится и к национальной политике. Я уже не раз говорил на «Русской народной линии» о том, что в стране нет уже даже тех скромных институтов, которые были в недалеком прошлом, - ни соответствующей палаты в парламенте, ни министерства национальностей. А сами национальности между тем остались, и проблемы межнациональных отношений множатся. На днях Президент еще раз говорил о взрывоопасной ситуации на Кавказе. Угрозы есть, политики нет, если не считать антитеррористическую деятельность. В результате наука вроде бы существует сама по себе (такой науке действительно многого и не надо, с точки зрения политиков, занятых «делом»), а большая политика сама по себе. Иногда власть и наука встречаются, чтобы обменяться мнениями...
Вернемся в этой связи к статусу академической науки, о котором говорил и Путин в Российской Академии наук. Следует помнить, что в России вся наука построена по особой модели, которой нет ни в одной стране мира. Наша академическая наука до сих пор имеет особые источники финансирования, стоит как бы над другими секторами науки. В свое время в этом была своя логика, потому что такая концентрация научных кадров и иерархия внутри науки позволяли осуществлять научное обеспечение грандиозных общенациональных проектов. Та модернизация, которая называется сталинской, начиналась не в кабинетах чиновников, и та победа, которая ковалась перед войной и в течение войны, рождалась, прежде всего, в стенах Академии. Самые важные теоретические разработки, научные идеи и достижения были не только востребованы, но и молниеносно находили форму реализации, то есть они были напрямую связаны с политикой. Руководители государства видели в Академии наук мобилизационный штаб страны.
Если говорить о нынешней ситуации, то ничего пока не предвещает превращения Академии в мобилизационный штаб. Кроме того, не вполне ясно, о какой модернизации идет речь? Будет ли это модернизация, которую в научно подкованном народе называют «догонялово»? Например, можно модернизировать телегу, поставив рессоры, можно и даже нужно модернизировать авиапарк четвертого поколения, обновив аэронавигацию, купленную за рубежом. Можно делать и другие вещи по логике «догоняющей» модернизации - ввинтить повсеместно новые энергосберегающие лампочки, создав, разумеется, перед этим инфраструктуру по их утилизации, потому что они экологически опасны. Полезно компьютеризировать все страну и сделать правительство «электронным», т.е. немного открытым для избирателя. Все это необходимая, но догоняющая модернизация, которая снимает сливки с того научного прогресса, который идет за пределами нашей страны. В таком случае большая, фундаментальная наука в принципе, наверное, и не нужна, а если и нужна, то в умеренных дозах, в соответствии с распределением функций на мировом рынке труда: сильным странам - большая наука и большая политика, слабым - малая... Действительно, небогатым дешевле купить уже готовые к использованию продукты научных исследований. Но если под модернизацией понимать системный рывок, попытку оседлать новый технологический уклад, то центр перемещается из кабинетов олигархов и кремлевских кабинетов именно в Академию Наук. Разумеется, если это будет происходить, то такое движение будет заметно. Пока, судя по всему, Академии Наук такая роль не отводится.
Конечно, очень важно было бы услышать от премьера, какая же тогда роль отводится Академии наук. Если наша государственная научная политика заключается в нивелировке отечественной научной инфраструктуры, которая должна быть подогнана под западные модели, если речь идет об унификации, то статус Академии Наук будет неуклонно снижаться, одновременно будет повышаться статус университетских фундаментальных центров. По некоторым наблюдениям вторая стратегия если не доминирует, то присутствует. В этом случае она была артикулирована, названа, сформулирована. В любой стратегии есть свои плюсы и минусы, свои стратегические риски. Их надо считать и с ними надо считаться. Кто же должен принимать столь ответственные решения? Наверно, это должны быть совместные, отработанные позиции научного сообщества и правительства. Но условием минимизации рисков, повторюсь, должна быть высоконаукоемкая научная политика самого государства. Судя по документам (например, по текущим решениям министерства образования и науки), такой совместной долгосрочной стратегии пока нет.
Научная инфраструктура, которую мы в течение последних лет мы теряли и демонтировали, напрямую связана с эффективностью инвестиций в наукоемкие области, в том числе и экономику. К примеру, еще вчера тот или иной проект, условно говоря, стоил несколько тысяч рублей, потому что интеллектуальная рента принадлежала самому государству, поскольку в России функционировали великие научные школы, которые сегодня либо уже исчезли, либо «дышат на ладан» (о чем говорил премьер). Теперь для того, чтобы получить тот же самый результат, потребуется потратить уже миллионы долларов (идеи, в том числе и наших ученых, превращены в патенты, а патенты давно куплены и перекуплены). А если мы потянем еще какое-то время, то и за миллиарды уже ничего не приобретем. Кстати Дмитрий Медведев во время недавнего обсуждения стратегии модернизации в МГУ говорил о том, что наиболее важные наукоемкие технологии нам никто продавать не собирается, несмотря на его личные просьбы и обращения к главам других государств. Этот барьер преодолеть трудно, а иногда и невозможно. Поэтому Россия должна иметь свою науку по всему вектору стратегических направлений, которая полностью будет обеспечивать научные приоритеты, потому что в противном случае нас просто задушат на конкурентном поле, более того, нас даже за потенциальных конкурентов никто считать не будет ближайшее время.
В заключение должен признать, что премьер смотрится вполне достойно среди академиков. Все, что он говорит - взвешенно и разумно, подтверждено необходимыми цифрами, за каждым его словом стоит трезвое понимание ситуации. Но стратегического запала, перспективы явно не хватает. Нет полета, нет даже разгона для того, чтобы взлететь. У меня двойственное отношение к происходящему в нашей науке и политике. Здесь важно понять, не прошли ли мы уже «точку невозврата»? Хотелось бы, чтобы не только политики были достойны своей миссии, но и сама политика российская была умной, как не раз говорилось в последний год с высоких трибун.
Валерий Расторгуев, политолог, доктор философских наук, профессор МГУ, специально для «Русской народной линии»
