Ровно десять лет назад мне довелось познакомиться с известным русским писателем Владимиром Николаевичем Крупиным. Заочно. А точнее – с его удивительно образной, глубокой и искренней манерой повествования.
Дело было так. Во время экскурсии в Пафнутьевский Боровский монастырь мне, уже и не помню кто, подарил местную газету «Вестник». Просматривая еженедельник, я обратила внимание, прежде всего, на небольшую статью «Язык Церкви» – тема тогда весьма актуальная. Она была написана так лаконично, так просто и доходчиво, что все эти споры, не стихающие, кстати, и до сего времени, сошли бы (уверена!) на «нет», если бы сторонники перевода богослужений на современный язык смогли бы с ней ознакомиться.
Статья потрясла меня настолько, что я (без разрешения автора) с тех пор непременно включала ее во все свои сборники «Православный храм». С единственной целью – чтобы как можно большее количество читателей смогло ознакомиться с мыслями и доводами Крупина в защиту богослужебного языка, не принять которые просто невозможно.
Ну а когда мне посчастливилось лично познакомиться с писателем, я, естественно, сразу же призналась ему в этом моем «прегрешении» и… нашла понимание со стороны Владимира Николаевича. И в какой-то степени обрадовала его – сейчас он готовит книгу своей публицистики, а эта статья, наговоренная им когда-то буквально на ходу, могла бы и не найти в ней своего места.
Порадовали Владимира Николаевича и благодарно-восторженные отзывы моих знакомых о его последней работе – книге «Афон».
* * *
– Владимир Николаевич, совсем недавно вышедшая ваша последняя книга, к большому сожалению, имеет весьма скромный тираж: всего три тысячи экземпляров. Как говорится, капля в море. А посему поделитесь, пожалуйста, хотя бы совсем кратко, своими впечатлениями о Святой горе – сегодняшним духовно-нравственным ориентиром для всего мира. Ведь и мне (увы!), и многим нашим соотечественницам никогда не удастся там побывать…
– Отрадно, что первым вы задали именно этот вопрос. Как ни странно, в последнее время я замечаю возрастание интереса к Афону именно со стороны женщин. Действительно, это единственное место на земле, где женщин нет, но здесь и за них молятся – ибо это место непрестанной вселенской молитвы обо всех нас, заблудших. Свет Афона, его сияние касается всех и каждого.
– Вам довелось побывать там шесть раз…
– Да, но знаете, исчислять пребывание в святом месте количеством – зряшняя затея. Есть такая удивительно точная старинная русская пословица: «Ворона за море летала, но так вороной и осталась». Я и в Святой Земле был десять раз… Но ощущение того, что ты вовсе не приблизился к святости, всякий раз – убийственно верное. В этой связи вспомнились письма Гоголя к Жуковскому, в одном из которых он описывал примерно такие же чувства: «Сижу в Назарете, идет дождь… Как будто сижу на почтовой станции в Туле – ничего не чувствую».
Вернувшись, я поделился этими своими сокрушениями-переживаниями с одним монахом из Троице-Сергиевой лавры: «Ну зачем же я ездил?» И он ответил мне так: «То, что ты ощутил себя более греховным, это как раз и есть действие Святой Земли». Наверное, так оно и есть: ощутить свою греховность вдруг, при соприкосновении со святынями…
– Что особенно запомнилось в последнем паломничестве на Афон?
– В этот раз мы ездили туда с так называемыми «новыми русскими». Вообще-то я не знаю, как точно их назвать, ибо, когда говорят «новые русские», имеют в виду, прежде всего, Чубайса, Немцова, Хакамаду и иже с ними, и эти слова имеют негативный оттенок.
Эти же мои спутники – православные русские бизнесмены Александр Борисович, Димитрий Гаврилович, Николай Николаевич и Валерий Михайлович – произвели на меня отнюдь не негативное впечатление. Искренность их в молитве изумительна, тяга к святыням сердечная, вера – просто детская, то есть самая крепкая.
Под влиянием рассказов об Афоне многих побывавших там они решили преподнести в дар одному из афонских монастырей икону «Всех святых в земле Российской просиявших». По благословению старцев Троице-Сергиевой лавры ее освятили в храме святых новомучеников и исповедников Российских на Бутовском полигоне. Иконописец Елена Соколова изобразила на площади примерно 150 х 90 см 519 узнаваемых (!) святых ликов.
В почетном и молитвенном сопровождении священников – отцов Геннадия, Георгия, Евгения, Петра и Сергия икону привезли в дар Афонской Святой горе. Замечу, что, если раньше было движение с Афона в Россию (оттуда к нам «шли» книги, иконы, сохранившиеся, кстати, в некоторых монастырях и посейчас), то теперь начался отрадный обратный процесс.
Нас благословили передать ее в монастырь Ксилургу (Древоделия), где было первое поселение русских монахов – искусных древоделов: плотников, столяров. Многие иконостасы, царские врата, оклады икон в храмах Святой горы сработаны, несомненно, русскими умельцами. Самое раннее из сохранившихся упоминаний об этой русской обители относится к 1030 году. А ее главная церковь – Успенская – считается (после сноса Десятинной в Киеве) самым древним русским храмом в мире – начало XI века!
Скоро большая дата – тысячелетие пребывания русских монахов на Афоне. Но к этой радости примешивается горечь осознания того (и об этом говорил покойный патриарх Алексий II), что для духовной жизни Афона ориентация только на одну национальность во многом губительна. А ведь русские были насельниками также и многих греческих обителей: преподобного Григория, Кастамонита, Кутлумуша, Филофея, преподобного Ксенофонта, Ксиропотама и других. К сожалению, греческое правительство до сих пор не хочет понять этого очевидного факта. Более того, в 20-х годах прошлого века с Афона в одночасье было вывезено два парохода (!) с русскими монахами по распоряжению именно греческих властей.
После Второй мировой войны там из русских почти никого не осталось, и только благодаря Громыко и Брежневу на Афоне появились первые «пятеро смелых» – и монашеская жизнь снова затеплилась… Но и до сего времени на Афоне нет российских граждан – все монахи обязаны получать греческие паспорта. Молодых же послушников могут даже призвать в греческую армию!
А ведь русское присутствие одухотворяет, спасает Афон – это подтвердит вам каждый афонец.
– Много сегодня монахов в русском Пантелеимоновом монастыре?
– Даже и не знаю… Но знаю абсолютно точно, что увеличение их количества искусственно тормозится. Но, несмотря ни на что, мощь русского присутствия на Афоне ощущается год от года и это не может не радовать! Кстати, до Первой мировой войны здесь служили ежедневно 35 (!) литургий.
Не могу не сказать о поразившем меня факте: даже не зная, мимо какого монастыря ты проплываешь на катере или пароме, стоит показаться Свято-Пантелеимонову, сердце начинает отчего-то биться сильно-сильно, и ты самим нутром чувствуешь, что это НАШ монастырь.
– Владимир Николаевич, расскажите о малоизвестном у нас пока светописанном образе Божией Матери.
– В начале сентября (3-го числа по новому стилю) весь Афон отмечает праздник, посвященный «светом написанной» иконе. В этом названии – история появления этого образа, ведь фото – свет, графия – пишу, то есть фотография в переводе с греческого – светописание. Находится эта фотография-свидетельство слева при входе в Пантелеимонов монастырь, на том самом месте, где в начале ХХ века произошло чудесное событие.
С самых первых дней своего существования русская обитель была известна своим милосердием. Это было ее негласным правилом жизни. И в годы благоденствия, и в трудные времена русские монахи делились последним со всеми приходящими за милостыней. А были среди них люди разные, в том числе могли быть и преступники, и просто лодыри, и уклонисты от службы в армии и тому подобные.
Но вот в конце лета 1903 года оскудение в пищевых запасах дошло до предела. Уже и самим монахам было урезано довольствие. А у ворот обители, у Большой порты, число просящих и ждущих хлеба (укруха по-местному) все прибывало.
Тогда от старцев Протата (местного синода, состоящего из представителей всех двадцати афонских монастырей) пришло увещевательное послание: прекратить обычай раздавания хлеба, ибо «милостыня, даваемая тем, кии не желая труждатися, приимают образ проситалей и на сие посещение токмо надеются, бывает уже не токмо причиною вреда, но и безславит имя самой добродетели, еще же и обитель лишает духовной пользы, понеже совершаема бывает яве и напоказ, чесого не подобает творити мужам духовным, по слову Божию и святым отцам».
Старцы обители в соответствии с предписанием решили в последний раз 21 августа провести раздачу милостыни, «дабы не опечалить ничтоже ведающих сиромахов (нищих)». Это событие запечатлел на фотопленку инок Гавриил. Когда же пленку проявили, на ней проявился… образ Богоматери, в числе прочих смиренно получавшей благословенный укрух.
Много позднее на основании этого свидетельства была написана замечательная икона, находящаяся сегодня в Пантелеимоновом монастыре, и акафист в ее честь.
– А как лично вы пришли к вере?
– Да мне и не надо было «приходить» к ней. Несмотря на мои пионерские, комсомольские и партийные организации, я постоянно жил с ощущением Божественной надмирной силы, которая всегда стоит над нами. Сам удивлялся, когда в армии, в увольнении, меня отчего-то тянуло в храм. Позже, в институте (я учился в областном Педагогическом на Бауманской), частенько с однокурсниками заходили в Елоховский собор, ездили в бывший Загорск… И эта моя тяга в храм всегда радостно поддерживалась мамой.
Мой ларчик открывается просто: мои деды-ямщики по отцовской линии были людьми православными, так же как и их деды-прадеды. Своими нелегкими ямщицкими трудами они нажили по тем временам целое состояние: двухэтажный каменный дом в деревне Кизерь Вятской губернии, в котором жила-поживала огромная семья – десять дочерей и сын, мой отец. За что мой дед, Яков Иванович Крупин, и был раскулачен: большевики быстренько спровадили его в ссылку, в Нарымский край. Так я, копия деда по воспоминаниям односельчан, стал внуком репрессированного.
И другой мой дед по линии мамы из деревни Мелети той же Вятской губернии, лоцман Семен Ефимович Смышляев, не избежал такой же участи. За то, что он отказался выводить плоты из Мелетского затона в великий праздник – Пасху Христову, его арестовали и посадили. Интересно, что плоты, которые повел другой, разметало внезапно налетевшей бурей. Дедушке и это зачли в срок. Говорят, я стал копией и этого деда…
Ну и кроме такого полученного на генном уровне «наследства», вся моя «бессознательная» жизнь прошла перед иконой Спасителя, которая висела у нас в красном углу. Да и сама домашняя атмосфера, меня окружавшая, была высоконравственной, другими словами, совестливой. А ведь совесть – это глас Божий в человеке. И хотя нашу семью все же нельзя было назвать православной в истинном понимании этого слова (не забывайте – на дворе стояли 30-е–40-е годы ХХ века), мы всегда готовились и праздновали Пасху.
– Владимир Николаевич, а вы в будущее смотрите с оптимизмом?
– Мы обязаны смотреть в будущее с оптимизмом! Есть такая шутка: «Пессимист говорит: ”Ну, хуже некуда”, а оптимист отвечает: ”Нет, есть куда”».
– Но ведь конец света неизбежен…
– А как без него? Как без Страшного суда? Никуда мы от него не денемся! Сказано же: «Небо как свиток совьется, и земля загорится…» Но к данному моменту надо подойти с тем, чтобы при этом величайшем катаклизме оказаться у Господа, ибо у Господа смерти нет, и конец света вовсе не означает конца жизни нашей души.
При всей нашей страшной сегодняшней жизни человек не должен отчаиваться, а всегда помнить, что те молитвы, которые он творит за себя, грешного, за близких и родных, за Россию, за мир, сходящий с ума, никогда не пропадут втуне. Поэтому надо жить дальше, работать и молиться, как молится Святой Афон, «ибо никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли – для Господа живем; умираем ли – для Господа умираем: и потому, живем ли или умираем, – всегда Господни» (Рим. 14: 7–8).
* * *
Лучшим завершением этого интервью, на мой взгляд, будет та самая крупинская статья о церковнославянском языке (привожу ее с небольшими сокращениями).
Владимир Крупин. Язык Церкви
Нападки на церковнославянский язык, попытки модернизации богослужения означают одно: сторонников осовременивания языка не устраивает само Православие.
Свергнуть многовековую твердыню Православия никогда и никому не удавалось, но всегда были нападки и всегда именно со стороны считающей себя образованной части общества. Ну не придет в голову бесхитростно верующему человеку мысль о перемене слов в молитве. Он знает, что и до него многие сотни лет произносили точно такие слова молитвы, точно такие были распевы на литургической службе. Почему он должен молиться по-новому, а не так, как преподобные Сергий и Серафим, святители Ермоген и Тихон, блаженные Ксения и Матрона?
Церковный язык – язык богообщения. Посягающий на этот язык рвет наши связи с Богом.
Зададимся вопросом: чего такого непонятного, сложного в церковнославянском? Почему лучше говорить «Вот человек», а не «Се человек»? Почему торжественное «Рече Господь» надо заменить бытовым «Сказал Господь»? Почему и для кого нужно упрощать фразу о соблазнах: «Аще ли рука твоя или нога твоя соблажняет тя, отсецы ю и верзи от себе», превращая ее (фразу) в язык уголовного протокола – «отруби ее и брось от себя»? Чем не понравилось известное место из 18-й главы Евангелия от Матфея: «И аще око твое соблажняет тя, изми е и верзи от себе»? И еще – из того же Евангелия, глава 16-я: «Он же отвещав рече им: вечеру бывшу, глаголете: ведро, чермнует бо ся небо». Что непонятного? Слово «чермнуется»? Вот и случай узнать, что оно означает. Тут же мостик к названию моря – Чермное (не Черное!).
Церковь Христова – не экономика, ее не надо реформировать. И не политика, и не идеология. Христос сегодня – Тот же Самый, что был на Фаворе, являя ученикам Свою Божественную сущность; Тот же, что при Крещении, где Дух «в виде голубине» сходил на Него; Тот же, что на Голгофе и при Вознесении…
Мы молимся Христом данной молитвой «Отче наш…» и теми богодухновенными молитвами, что переданы нам от святых отцов. Им они внушены Божиим откровением. А какие жизненные и молитвенные подвиги свершили те, кто составлял молитвенные правила, последования церковных служб! Что говорить?! И что дерзать, при нашем малодушии и маловерии, что-то добавлять или изменять?!
Довод, что церковнославянский труден для изучения, серьезной критики не выдерживает. Все дело в том (об этом говорилось выше), что церковнославянский язык – это, по сути, не язык, а молитва (выделено мной. – О.Г.). Неслучайно его ценность сравнивается с чудотворной иконой. Язык Божественной литургии становится понятен уже после 20–30 литургий. Много?
Вспомним, как настоятель одного монастыря говорил о недостатках молодого инока: «Ничего, лет за 10–12 он исправится».
Нам некуда спешить – мы живем в вечности. Язык священной молитвы не может изучаться вне молитвы. Изучение церковнославянского языка – это и есть воцерковление. Выступающие против него (языка) или за его осовременивание выступают против воцерковления. Если какое-то выражение не поддается сразу истолкованию, ничего особенного – постепенно оно прояснится. Вспомним опять же, как инок говорит старцу, что не понимает смысла псалмов. «Ничего, читай, бесы понимают и трепещут», – был ответ.
Мы поднимаемся к молитве, а не опускаем ее до своего слабого понимания. Постижение языка молитвы – это наше восхождение по лествице. Никому еще не удавалось одолеть лествицу в два прыжка. Она требует прохождения каждой ступеньки. Есть тайна воцерковления, неподвластная нам. Воцерковление свершается независимо от нас, и не скоро, не быстро – в свои, единственно полезные для нас сроки. Ты читаешь утренние и вечерние правила, стоишь на службе, слушаешь батюшку, обретаешь духовника, посещаешь святые места, читаешь великие книги столпов Православия… Все же не сразу.
И вот ты уже приходишь к тому, что язык Церкви становится тебе не только понятен, а он уже твой, родной, он – в тебе, он – единственный, на котором тебя услышит Господь.
С Владимиром Крупиным беседовала Ольга Глаголева
