В дни теперь уже давние, когда поющая душа Кости Васильева искала отклика у людей, написал он письмо и послал свои стихи Арсению Тарковскому, которого уважал и ценил безмерно. К его удивлению, очень скоро мэтр ответил приглашением к себе в Переделкино. Радости Кости не было уЈму. Он бегал по дому, суетился, волновался, но потом вдруг сник, сел, горестно опустив свои худые руки промеж коленок, и вздохнул: "Я никуда не поеду. Мне нечего надеть". И не поехал. Предстать перед "последним поэтом Серебряного века" в домашнем одеянии Константин не мог, а другой одежды у него просто не было.
Горбушки нет на ужин,
Гроша в кармане нет.
Я никому не нужен,
Я - истинный поэт.
Меня глазами смерь ты,
веселый гробовщик.
В лицо голодной смерти
Я сам смотреть привык.
И похоронили-то поэта в костюме,
незадолго до того подаренном ему другом,
философом В. Н. Тростниковым.
Для Константина Васильева полнота служения
слову предполагала столь же полное
пренебрежение радостями мирскими. А как же иначе?
Не зря наиболее неудачные (весьма редкие) его
стихотворения - на злобу дня, а шедевры - о вечном.
Людей обманывать не стоит,
себя не стоит самого.
А впрочем, ложь не беспокоит
на белом свете никого.
Лишь правда всех опять тревожит,
лишь правда застает врасплох.
И этот лживый мир, быть может,
не столь уж лжив, не столь уж плох.
***
Васильев Константин Владимирович,
родился 10 января 1955 г. в п. Борисоглебский
Ярославской области, в семье служащих. В 1972 году
окончил школу и поступил в Ярославский
государственный пединститут им. К. Д. Ушинского
на биолого-географический факультет, который
окончил в 1977 г. Служил в рядах СА, работал в
сельских школах Костромской и Ярославской
областей, в институте "Мосгипроводхоз"
топографом, в пожарной части п. Борисоглебский.
Холост. Детей не имел. В студенческие годы
занимался в основном "по специальности", т.
е. биологией. Область научных интересов -
орнитология. Является автором ряда научных
работ, напечатанных в сборниках МГУ, Московского
филиала Географического общества, Академии Наук
УССР. Пять орнитологических брошюр вышли в
Ярославле, их тема - изучение и охрана хищных птиц
в период "экологического кризиса". Стихи
писал всегда, отдавать же их в печать начал с 1978 г.
Основные публикации - в сборнике "Молодые
ярославцы", журналах "Сельская молодежь",
"Литературная учеба", "Русь",
провинциальной литературной газете
"Очарованный странник".
В 1990 г. в Верхне-Волжском книжном издательстве
вышла первая книга стихов "На круговом пути
потерь", включившая в себя 49 стихотворений.
Книга "Границы слова" (М., "Время") вышла
1992 г.
Наряду со стихами, в областной печати
опубликован цикл литературных эссе о поэзии М.
Кузмина, М. Волошина, В. Ходасевича, Г. Иванова, о
поэме А. Блока "Двенадцать" и др. Для
дома-музея М. Ю. Лермонтова в Пятигорске написано
исследование о романе "Герой нашего
времени", которое находится в названном музее.
Помимо этого, занимался переводами на русский
[язык] болгарской поэтической классики (Пейо
Яворов, Николай Лилиев, Пенчо Славейков, Стоян
Михайловский, Димчо Дебелянов и др.)" (из
автобиографии).
***
Автобиография писалась Константином Васильевым
в 1993 году. За остававшиеся ему восемь лет жизни
было сделано неимоверно много. Его литературное
наследие включает в себя, кроме изданных книг
(около десяти), несколько тысяч неопубликованных
стихотворений, многочисленные критические
статьи и эссе, рецензии, литературоведческие
работы, дневники.
Умер поэт 17 августа 2001 года; похоронен у себя на
родине, в поселке Борисоглебский Ярославской
области.
Врач, дававший заключение о смерти, обмолвился
ненароком, что в наше время от воспаления легких
не умирают. Тогда подумалось: а ведь это глубоко
символично. Константин Васильев и был человеком
не нашего времени. Может, он уютнее чувствовал бы
себя среди коллег "серебряного века". А
может, его время - впередиЕ
"Вот и все", как начертано на одном из
надгробий одного заброшенного погоста. Да нет, не
все! И на то, чтобы состоялось это "не все",
положена жизнь талантливейшего человека.
Иногда доводится слышать раздраженные реплики:
дескать, когда жил - никому не был нужен, а теперь
кричат, возвеличивают, канонизируют. Что ж, мысль
не свежа, не свежа до пошлости. Я обычно в таких
случаях теряюсь и не нахожу, что ответить. Да и
стоит ли? Ныне, подавляя в себе гнев по отношению
к ворчащим так вот не по делу, невольно опять
вспоминаю Константина. Редчайшим качеством
обладал он - деликатностью. Никто и никогда от
него не слыхивал худого слова о ком-либо, если
дело, конечно, не касалось литературы. Свойство
уникальное, но столь естественное для Васильева,
что он, пожалуй, и не понял бы меня сейчас.
В Борисоглебе не забывают своего Поэта. В
квартире, где он жил и умер, организован и
действует мемориальный музей. Друзья, оставшиеся
друзьями, по-прежнему издают своими силами
тоненькие книжки его стихов, которые быстро
расходятся среди любителей поэзии. Из таких
друзей в первую очередь следует назвать
Владимира Зорина. Спасибо ему.
На первую годовщину смерти Константина в
Борисоглебе собралось невиданное количество
народу. В этом году в день его памяти прошли и
первые Васильевские чтения.
***
Незадолго до своей кончины Константин
озаботился созданием провинциальной
литературной газеты под названием
"Борисоглебские слободы". "Пилотный"
номер был подготовлен, но увидеть его вышедшим в
свет Костя не успел. Друзья продолжили Костино
начинание, выпустив уже три номера
"Борисоглебских слобод". Сейчас собирают
четвертый. И я, когда-то скептически отнесшийся к
этой идее (мол, кому нужна провинциальная газетка
и тоненькие компьютерные книжки), сегодня каюсь и
признаю себя близоруким глупцом. Дело ведь не в
глянце, не в тираже, не в престижности
издательства, а в факте обращения к духовности. А
духовность - это как баня, где все голые и все
равны, где безразлично, кто ты - важный столичный
чиновник или свинопас из колхоза "Путь к
коммунизму".
Кстати, совсем недавно вышла представительная,
прекрасно изданная книга Константина Васильева
"Избранное" (Ярославль: "Нюанс", 2003), но
это - не главное. "Я потрясен!" - приходилось
мне не раз слышать от людей, так же, как некогда я
сам, снисходительно смотревших на
провинциальную жизнь и провинциальную
литературу, которые поначалу открывали книгу
едва ли не из-под палки. "Я потрясен!" - вот
что главное!
***
Рассказывая о Константине Васильеве, нельзя не
упомянуть о трех женщинах, сыгравших в его судьбе
каждая свою - большую и необходимую - роль.
Мать Кости, Ления Ильинична, дай Бог ей здоровья!
Она подарила миру поэта, она страдала вместе с
ним, берегла и спасала.
Болгарская девушка, первая Костина любовь, его
"движитель" в поэзии, по крайней мере в
раннюю пору. "Трагическая любовь - вот что
сделало меня поэтом", - писал Константин в
дневнике. Всю свою жизнь он помнил эту девушку,
посвящал ей стихи. Удалось найти ее, связаться с
ней. Пришло письмо из Болгарии - очень теплое и
трогательное. Она просила не упоминать ее имени.
Не знаю причин, но тем не менее повинуюсь.
И, наконец, - последняя любовь Константина,
художница Галина Поморцева. Познакомился он с
ней за полгода до смерти. Галя стала его
ангелом-хранителем, его душеприказчиком. Похоже,
сам Бог послал ее поэту. Стараниями в первую
очередь Гали Поморцевой был приведен в порядок
васильевский архив, организован музей. Не многие
представляют, каких трудов это стоило.
Конечно, человек талантливый и после смерти
продолжает жить здесь, на земле - в своем
творчестве. Но следует помнить, что эта вторая
жизнь во многом зависит от современников, от тех,
кто рядом. Сколько было в истории литературы
имен, десятилетиями пребывавших в забвении, пока
кто-то не спохватывался: "Да ведь это гений! Как
же проглядели?!" Константину повезло, он имел
настоящих друзей: В. Н. Тростникова, Е. А. Ермолина,
В. А. Ежова, Г. И. Поморцеву, С. А. Щербакова и
других. Они смогли восхититься его талантом и,
что немаловажно, сформулировать свое восхищение.
Что ими двигало и движет? Правда, любовь и
бескорыстие. И если первые два пункта местные
демагоги и скептики (а они есть - да и где их нет!)
могут оспорить, то третий - никак!
Не сбылись, в частности, пророчества этих
демагогов и скептиков, назвавших передачу
литературного наследия поэта из родного
Борисоглеба в областной архив "вторыми
похоронами Константина". Напротив - как видим,
началась та самая вторая его жизнь. И
непостижимым образом крепнет во мне Бог весть
откуда взявшаяся уверенность: все, что осенено
именем Константина Васильева, сложится хорошо.
Уверенность непреложная, как вера в правду.
К. В. ВАСИЛЬЕВ
Стихотворения разных лет*
***
Среди тысячи пожарищ
ты в своей золе пошаришь -
может, что-нибудь найдешь:
фляжку, пряжку, кружку, ложку,
да жены сгоревшей брошку, -
только бровью поведешь.
И пойдешь, слегка сутулясь,
по какой-нибудь из улиц,
сам не зная, по какой,
но очнешься. Есть захочешь,
зарыдаешь, захохочешь
и запросишься домой.
Отравиться? Застрелиться?
Утопиться? Удавиться? -
Боже мой, какая чушь!
Ты надумаешь жениться!
Дым клубится Женщин лица:
"Муж сгорел. Мне нужен муж."
***
Твердый камень в реке Гераклита
под живою водою, на дне.
Все меняется, но не смотри ты -
не к лицу переменчивость мне.
В переменах ищи подтвержденья
неизменности мира сего.
Кто покорно плывет по теченью -
уплывет от себя самого, -
а за жизнью не сможет угнаться,
как вон те надувные матрацы,
что проплыли, легки на подъем.
Ну куда вы торопитесь, братцы!
Кто не хочет на месте остаться -
тот упорно стоит на своем.
***
В Борисоглебе, в сентябре
горит кленовая листва
и догорает на костре
небес холодных синева.
И купола крестами вниз
сияют в зеркале воды.
Но камень - бел, но голубь - сиз,
но к небу тянутся кресты.
И сквозь наплывы тишины
туманным утром, на заре,
иные звуки мне слышны
в Борисоглебе, в сентябре.
***
Я устал? Да ничуть не бывало!
Я усталости знать не могу.
Впрочем, время мое не настало:
Время ждет не героя - слугу.
Наше время - со мною несродно.
Низких истин постыдная тьма
и дышать помешает свободно,
и сведет незаметно с ума.
Но держусь я и выдержу, ибо
так и принято жить на Руси.
Тьма земная! Спасибо, спасибо!
Свет небесный! Спасибо, спаси!
***
Врожденное чувство родимой земли
не может остыть и не может пропасть.
Всегда я узнаю, что травы взошли,
что травы готовы под косами пасть.
И всласть не смогу надышаться земным.
Пусть власть мне покажет родная земля -
пусть в небо уйду и растаю, как дым
осенний взлетает, ложась на поля.
О нет, невозможно смотреть свысока:
да вот оно - поле. И речка, и лес,
Но пусть пробуждают во мне облака
врожденное чувство родимых небес.
***
Так хотелось повеселиться,
на печали закрыть глаза,
Ведь поет за окошком птица,
поднимается в небеса.
И цветут за окошком вишни.
Мой зеленый, мой белый сад,
ты печали мои простишь мне,
я и сам-то себе не рад.
Ночь, и звезды горят над садом,
над цветами - звезда к звезде.
Моя радость, ты где-то рядом,
где-то здесь, но не знаю, где.
И рассвет. Золотые пчелы
золотой собирают мед.
Кто там ходит, такой веселый,
пританцовывает, поет?
***
Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал!
Павел Коган
А мне, наверно, хватит сил
овалу спеть хвалу:
я с детства угол не любил -
ведь я стоял в углу.
В углу стоял я не один -
в углу стояли все,
а на экране наш кретин
сиял во всей красе.
И я стоял в одном углу,
экран сиял в другом
И угловато шел во мглу
прямоугольный дом.
И пятый угол я искал,
чтоб все же выйти в мир -
в котором ждал меня овал
стола и звал на пир!
***
Замедлив шаг, сквозь строй чертополоха
протискиваюсь, хоть не слеп, не глух -
слабее стали зрение и слух,
короче путь от выдоха до вздоха.
Но не могу сказать, что дело плохо:
растет и крепнет мой незримый дух,
и в небесах чертополоший пух -
не то, что прахом ставшая эпоха.
Для жизни ничего важнее нет,
чем строгое сокрытие примет
дыханья, возрастанья и движенья.
И мне милей недвижных горних звезд
земные обреченные растенья,
упорный продолжающие рост.
***
Березы обнажаются; и сосны
зеленые - видны издалека.
И между ними - солнечные блесны,
идущие к земле сквозь облака.
И чувствую: зима еще вплотную
не подошла, она еще в пути
По солнечному двигаюсь пятну я,
чтоб в тень уйти, скорее в тень уйти.
***
Стремительно гаснет закат,
листва осыпается в роще,
и окна в деревне горят
Не знаю, что может быть проще.
Не знаю и знать не хочу,
что день мне готовит грядущий.
Снежинки летят на свечу -
все чаще, все чище, все гуще.
Не знаю, а надо бы знать,
зачем нам такие печали,
зачем промолчали опять,
зачем мы опять промолчали?
***
Когда звезда кошачьим глазом
Сверкнет в разломе облаков,
И станет как-то глубже разом
Среди сиреневых снегов,
Я вспоминаю ненароком
Не мир без края и конца -
Избу, сирень у темных окон,
Себя, мальчишку, у крыльца.
И из крапивы от сарая
Взлетает ветер. Плеск листвы.
А я еще не отделяю
Себя от мира и травы.
И запах вздымленной сирени
Лиловой дыбится волной,
И я дрожу в немом волненье,
Как глубина пред глубиной.
*Из книги "Избранное" (Ярославль, 2003).
Датировка стихотворений - см. указ.
