История с продолжением
II
Напомню читателю, что наше небольшое расследование посвящено выявлению и посильному объяснению неточностей в известном рассказе маршала Г.К. Жукова о том, как увидела свет Божий знаменитая Директива от 21 июня 1941 года. Директива о приведении войск приграничных округов в боевую готовность, именуемая часто Директивой № 1.
Повторим основные тезисы этого рассказа:
1/. Вечером 21 июня звонок начальнику Генштаба генералу армии Жукову начальника штаба Киевского Особого Военного округа (КОВО) генерал-лейтенанта Пуркаева. 2/. Генерал Пуркаев сообщает генералу Жукову, о немецком перебежчике, сообщившем, немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.
3/. Генерал Жуков немедленно сообщает об этом звонке наркому и Сталину, на что Сталин говорит Жукову: «Приезжайте с наркомом в Кремль».
4/. «…с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль», захватив проект директивы и договорившись «во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность».
5/. В Кремле прибывших встретил один Сталин, потом подошли члены Политбюро. «Проект директивы» Сталин не одобрил, сказав: «надо дать короткую директиву, в которой указать…».
6/. «Не теряя времени, мы с Н.Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома».
7/. Одобренный Сталиным и подписанный наркомом вариант Директивы немедленно отвезен генералом Н.Ф. Ватутин в Генеральный штаб, «чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года».
[В скобках заметим, что текст «короткой» Директивы сочли в округах слишком длинным и расшифровывали от полутора до двух часов, как свидетельствует И.Х. Баграмян].
В предыдущей части нашего расследования был разобран тезис первый о звонке генерала Пуркаева генералу Жукову о перебежчике. Было выяснено, что такого звонка с подобным содержанием быть не могло. Поскольку генерал Пуркаев с вечера 20 июня до утра 22 июня, в связи с передислокацией штаба округа из Киева в Тернополь, пребывал без оперативного отдела своего штаба. И, как минимум, был без связи с частями.
А был ли «мальчик»?
По второму пункту следует выяснить вопрос, а был ли вообще перебежчик, был ли так сказать, «мальчик». Оказывается, «мальчик» были, и говорят не один. Но вот как раз 21 июня таких не наблюдалось. Был, был перебежчик, причем именно в пределах ответственности КОВО, но не 21, а 18 июня, однако не фельдфебель, а солдат. Об этом свидетельствует в своих воспоминаниях генерал армии Иван Иванович Федюнинский.
Герой Халхин-Гола − Герой Советского Союза полковник Федюнинский с апреля и по июль 1941 года возглавлял 15-й стрелкового корпуса в составе КОВО. Штаб корпуса находился в Ковеле – крупном железнодорожном узле на пути от границы в Киев. Войска корпуса располагались в лагерях и в военных городках, в сорока и более километрах от госграницы. По полку от каждой из трех дивизий корпуса были заняты на строительстве укреплений на границе. Артполки находились на полигонах отдельно от своих стрелковых соединений.
Федюнинский вспоминает:
«Вечером 18 июня мне позвонил начальник пограничного отряда.
− Товарищ полковник, – взволнованно доложил он, – только что на нашу сторону перешел немецкий солдат. Он сообщает очень важные данные. Не знаю, можно ли ему верить, но то, что он говорит, очень и очень важно...
– Ждите меня, – ответил я и немедленно выехал к пограничникам.
Пройдя в кабинет начальника отряда, я попросил, чтобы привели немца. Тот вошел и, привычно вытянувшись, застыл у двери.
С минуту, я рассматривал его, первого гитлеровского солдата, которого видел так близко, и с которым мне предстояло разговаривать. Это был молодой, высокий, довольно нескладный парень в кургузом, мышиного цвета мундирчике с тусклыми оловянными пуговицами. На ногах у него тяжелые запыленные сапоги с широкими голенищами. Из-под пилотки выбивался клок светлых волос. Немец смотрел на меня настороженно, выжидающе. Кисти его больших красных рук чуть заметно дрожали. Я разрешил ему сесть. Он опустился на табурет, поставленный посередине комнаты, и снова выжидательно уставился на меня своими бесцветными глазами.
– Спросите его, почему он перешел к нам, – обратился я к переводчику.
Немец ждал этого вопроса и ответил не задумываясь, с готовностью. В пьяном виде он ударил офицера. Ему грозил расстрел. Вот он и решил перебежать границу.
Он всегда сочувствовал русским, а его отец был коммунистам. Это последнее обстоятельство немец особенно подчеркивал.
– Мне будет сохранена жизнь? – спросил он.
– Разумеется. Но почему вы сомневаетесь в этом?
– Скоро начнется война, и немецкая армия будет противником русской.
Фельдфебель повторил мне то, что уже сообщил начальнику погранотряда: в четыре часа утра 22 июня гитлеровские войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германской границы.
– Можете не беспокоиться. Мы не расстреливаем пленных, а тем более добровольно сдавшихся нам, — успокоил я немца.
Сообщение было чрезвычайным, но меня обуревали сомнения.
"Можно ли ему верить?" – думал я так же, как час назад думал начальник погранотряда. Очень уж невероятным казалось сообщение гитлеровского солдата, да и личность его не внушала особого доверия.
А если он говорит правду? Да и какой смысл ему врать, называя точную дату и даже час начала войны? Заметив, что я отнесся к его сообщению с недоверием, немец поднялся и убежденно, с некоторой торжественностью заявил:
– Господин полковник, в пять часов утра двадцать [12] второго июня вы меня можете расстрелять, если окажется, что я обманул вас.
Вернувшись в штаб корпуса, я позвонил командующему 5-й армией генерал-майору танковых войск Михаилу Ивановичу Потапову и сообщил о полученных сведениях.
Генерал-майор танковых войск Потапов Михаил Иванович
– Не нужно верить провокациям! – загудел в трубке спокойный, уверенный басок генерала. − Мало ли что может наболтать немец со страху за свою шкуру.
Верно, все это походило на провокацию, но на душе было неспокойно. Я доложил генералу Потапову, что, по-моему, следует все же предпринять кое-какие меры.
Попросил разрешения по два стрелковых полка 45-й и 62-й дивизий, не занятых на строительстве укреплений, вывести из лагерей в леса поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с полигона. Генерал Потапов ответил сердито:
– Напрасно бьете тревогу.
Обосновывая свою просьбу, я сослался на возможность использовать эти полки для работы в предполье и сократить таким образом сроки окончания строительства оборонительных сооружений.
– Опасаться же, что это может вызвать недовольство немцев, нет оснований, – говорил я. – Войска будут находиться в восьми километрах от границы, в густом лесу.
Командарм, подумав, согласился.
20 июня, возвращаясь из района учений, ко мне заехал командир механизированного корпуса генерал К.К. Рокоссовский. Мы откровенно разговорились. Рокоссовский разделял мои опасения. Его тоже беспокоила сложившаяся обстановка и наша чрезмерная боязнь вызвать провокацию, боязнь, которая шла во вред боевой готовности расположенных у границы войск.
Я предложил генералу остаться ночевать, но он, поблагодарив, отказался:
− В такое время лучше быть ближе к своим частям»[1].
Отметим, что комкору Федюнинскому и его корпусу сообщение перебежчика и разговор с генералом Потаповым пошли на пользу. Не смотря на скепсис командарма Потапова, тот дал разрешение на вывод из лагерей в леса ближе к границе стрелковых полков 45-й и 62-й дивизий, не занятых на строительстве укреплений, и вызвать с полигона артиллерийские полки.
На самом деле, такое разрешение говорит о том, что все же Потапов решил всерьез воспринять сообщение перебежчика. Это пошло на пользу и корпусу Федюнинского и самой 5-й армии.
Но для нас самое главное здесь то, что погранвойска подчинялись не военному ведомству, а НКВД СССР, а значит, полученная важная информация легла на стол наркома Берии, а затем была разослана всем заинтересованным лицам, включая, естественно и Жукова, и Тимошенко. И начальник Генштаба просто обязан был знать о перебежчике еще 18 июня.
Солдат или фельдфебель?
В первом издании «Воспоминаний и размышлений» 1969-70 гг. Жуков писал:
«Сейчас бытуют разные версии по поводу того, знали мы или нет конкретную дату начала и план войны.
Я не могу сказать точно, правдиво ли был информирован И.В. Сталин, действительно ли сообщалось ему о дне начала войны. Важные данные подобного рода, которые И. В. Сталин, быть может, получал лично, он мне не сообщал»[2]. В двухтомнике 1974 года последняя фраза на стр. 257 дополнена словами: «мне и наркому обороны».
Но зато в последующих изданиях, например в двухтомнике 2002 года издательства Олма-Пресс первый абзац приведенной цитаты читается так:
«Сейчас бытуют разные версии по поводу того, знали мы или нет конкретную дату начала и план войны. Генеральному штабу о дне нападения немецких войск стало известно от перебежчика лишь 21 июня, о чем нами тотчас же было доложено И.В. Сталину. Он тут же дал согласие на приведение войск в боевую готовность. Видимо, он и ранее получал такие важные сведения по другим каналам, но как в этих случаях поступал, нам до сих пор неизвестно».
И еще вставлено до слов «Я не могу сказать точно, …» примерно полстраницы на тему, как товарищ Сталин скрывал от Генштаба и наркома поступающую информацию. Все это есть в открытом доступе, можете проверить сами. Видимо к 2002 году маршалу много что припомнилось. Жаль вот, что о перебежчике от 18 июня забыл.
Правда, напомню, что у Жукова в рассказе фигурирует фельдфебель, а у Федюнинского – просто солдат. Для полноты картины следует сказать, что фельдфебель-перебежчик в последние часы перед началом войны также имел место. Вновь обратимся к воспоминаниям Ивана Баграмяна.
«Несколько позже, проанализировав все случившееся в первый день войны, мы смогли в общих чертах представить себе картину событий. В субботний вечер [21 июня] и в ночь на воскресенье [22 июня] всюду отмечалось подозрительное оживление по ту сторону границы. Пограничники и армейская разведка доносили о шуме танковых и тракторных моторов.
А в полночь в полосе 5-й армии, к западу от Владимир-Волынского, границу перешел немецкий фельдфебель. Перебежчик рассказал, что у фашистов все готово к наступлению и начнут они его в 4 часа утра. Начальник погранзаставы доложил по инстанции. Известие было настолько важным, что начальник пограничных войск Украины генерал В.А. Хоменко немедленно сообщил обо всем в Москву своему начальству и в штаб округа».
Но согласитесь, фельдфебель, перебежавший к нам в ноль часов 22 июня, никак не мог стать «первопричиной» Директивы № 1. Так что концы с концами все равно не сходятся.
«Мы с наркомом…»
По сравнению с «неточностями» пунктов один и два в рассказе Жукова, уточнения к пунктам три-семь могут показаться мелочью. Но дело в том, что маршальские: «приезжайте с наркомом» и «мы с наркомом» также не вполне соответствуют реальности. По счастью сохранился такой документ, как «Журнал посещений» или «Журнал регистрации», отмечающий всех, кто побывал на приеме у Сталина в тот или иной день, и который, насколько мне известно, в неточностях изобличен не был. Так вот, за 21 июня 1941 года «Журнал посещений» имеет следующий вид:
21 июня 1941 года
1. т. Молотов 18.27 — 23.00
2. т. Ворошилов 19.05 — 23.00
3. т. Берия 19.05 — 23.00
4. т. Вознесенский 19.05 — 20.15
5. т. Маленков 19.05 — 22.20
6. т. Кузнецов 19.05 — 20.15
7. т. Тимошенко 19.05 — 20.15
8. т. Сафонов 19.05 — 20.15
9. т. Тимошенко 20.50 — 22.20
10. т. Жуков 20.50 — 22.20
11. т. Буденный 20.50 — 22.20
12. т. Мехлис 21.55 — 22.20
13. т. Берия 22.40 — 23.00
Последние вышли 23.00
Таким образом, первым в 18:27 к Сталину заходит В.М. Молотов. В 19:05 в кабинет приглашаются шесть человек: Ворошилов, Берия, Вознесенский, Маленков, нарком Тимошенко (без Жукова) и нарком ВМФ Кузнецов.
В 20:15 кабинет покинули несколько человек, в том числе наркомы Тимошенко и Кузнецов. И только в 20:50 Тимошенко появляется вновь, на сей раз с Жуковым. Но генерала Николая Федоровича Ватутина в этом списке нет. Вместо него в списке присутствует Буденный, позже подходит Л.З. Мехлис, назначенный в этот день начальником ГлавПУРа.
Как следует из записей в «Журнале регистрации», Жуков появляется в кабинете Сталина где-то в середине совещания. И спустя годы это кажется маршалу обидным. Ему, судя по его рассказу, хочется поднять свой рейтинг, и Жуков описывает ситуацию, в которой «мы с наркомом» эксклюзивно беседуем со Сталиным. И только затем в кабинет вождя скромно заходят члены Политбюро.
Так что к области фантазии маршала Жукова относятся и строки: «мы с Н.Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы».
Выводы и поиски ответа
Общим выводом проведенного мини-расследования о соответствии рассказа Г.К. Жукова об обстоятельствах явления на свет Директивы 1, очевидно является следующий:
Не считая самого факта появления исторической Директивы, весь остальной рассказ Жукова является, опять же, мягко говоря, неправдой. И возникает естественный вопрос: чем эта, необъяснимая на первый взгляд, неправда могла быть вызвана, и чем может быть объяснена?
Объяснение, что четверть века спустя после описываемых событий маршала подвела память, - принято быть не может. Такие события врезаются в память навсегда и в деталях. Речь идти может только о сознательном искажении. Об одном из наиболее достоверных вариантов причин этого искажения поговорим ниже.
Но предварительно, стоит подчеркнуть, что это не единственное выявление неправды в воспоминаниях и выступлениях маршала Георгия Жукова. И прежде, чем перейти к поиску ответа на причину «несоответствий» в его рассказе о вечере 21 июня 1941 года, приведем еще одну из таковых, весьма значимую, и вдобавок однозначно подтвержденную таким авторитетным свидетелем, как Главный маршал авиации Голованов. Очевидная причина этой второй неправды может облегчить нам поиск истины и в событиях июня 1941 года. Но сначала нам придется сделать временной скачок из лета в осень 1941 года, в драматические дни обороны Москвы.
.jpg)
