Часть 1

Часть 2

Часть 3

Ниже мы публикуем статью историка, публициста, критика Петра Карловича Щебальского (1810 – 1886).

Автор – псковский дворянин, гвардейский боевой офицер, впоследствии занимал ряд значительных официальных должностей, последние 15 лет жизни прослужил в Царстве Польском, в 1883–1886 гг. был редактором единственной русской газеты в Варшаве – «Варшавский Дневник».

Н.С. Лесков в письме к П.К. Щебальскому от 19 апреля 1871 г. писал: «Видел я на столе у К<аткова> Вашу статью о конкордате. Это очень любопытно по тому, что я успел пробежать…».

Публикацию, специально для Русской Народной Линии (по изд.: История русского конкордата. Сношения России с Римом с 1845 по 1850 год, А. Н. Попова. (Журнал Мин. Нар. Просвещения, 1870) // Русский вестник. 1871. №4. С.610–633 (Подпись: П.Щ.)) подготовил профессор А.Д. Каплин.

Постраничные сноски автора помещены в текст в квадратных скобках.

+ + +

ИСТОРИЯ РУССКОГО КОНКОРДАТА

Сношения России с Римом с 1845 по 1850 год, А. Н. Попова.
(Журнал Мин. Нар. Просвещения, 1870).

IV.

По возвращении в Петербург, канцлер представил государю вместе с запиской, составленной монсиньйором Корболи и собственное о ней мнение. Не касаясь тех вопросов, которые еще в Риме он признавал неразрешимыми, граф Нессельроде разделил требования римского двора на шесть следующих рубрик: 1) об увеличении епископской власти; 2) об учреждении нескольких учебных заведений для католического духовенства; 3) о построении католических церквей; 4) о возобновлении нескольких монастырей; 5) об увеличении содержания духовенству, и 6) о смягчении законов за переход православных в католичество.

Рассмотрев представленные ему документы, государь признал из числа помянутых шести рубрик, заслуживающими внимания и подлежащими дальнейшему рассмотрению, лишь первую и шестую. Но, допуская возможность удовлетворения папского двора лишь по такой незначительной части римской программы, можно ли было надеяться достигнуть сериозного улучшения отношений наших с Римом?...

Как бы то ни было, но установление основных начал для переговоров в этом смысле с папским престолом было возложено на особый комитет. Он должен был рассмотреть требования римского правительства в связи с существующим законодательством и интересами России. Членами этого комитета назначены были канцлер, министры внутренних дел граф Перовский и народного просвещения граф Уваров, графы Орлов и Блудов и статс-секретарь по делам Царства Польского Туркул.

Издатель материалов, которыми мы руководствуемся, не приводит тех прений, которые вероятно происходили в среде этого комитета, но сообщает извлечения из письменных заявленных в них мнений: может быть, впрочем, что словесные объяснения между членами этого комитета не играли значительной роли и заменялись записками, составленными в их канцеляриях.

Прежде всего рассмотрен был вопрос об усилении епископской власти; в этом отношении требования папского престола не встретили сериозных возражений; граф Перовский полагал даже, что, опираясь на власть епископов, можно с большим успехом противодействовать домогательствам Рима. Поэтому решено было предоставить епископам решительный перевес над консисториями, усилить их влияние на семинарии и предоставить, с некоторыми ограничениями, право назначать священников.

Но не легко было при этом расширении епископской власти, согласовать ее с существованием римско-католической коллегии, которой государь не соглашался уничтожить, но которую папский престол не хотел признавать в ее настоящем виде, хоть и молчал о ней в продолжении почти пятидесяти лет. С целию развязать эту дилемму, граф Нессельроде указал на существующие в Пруссии просинодальные суды, которые решают в последней степени дела брачные и вопросы о церковной дисциплине и члены коих получают утверждение и особые полномочия от папы.

Граф Блудов, хорошо знакомый с каноническим правом католической церкви и ее историей в России, подтверждал, что, действительно, атрибуты русской католической коллегии нарушают каноны, и что в видах соглашения воли государя с требованиями римского двора желательно было бы учреждение в Петербурге просинодального суда, но при римско-католической коллегии; суд, подобный просинодальному, а равно и учреждение, ведающее собственно административные дела католической церкви, замечал граф Блудов, существуют, хотя и отдельно друг от друга, в Варшаве, а потому он полагал, что папа не станет возражать против устройства и в Петербурге подобных учреждений, которые были бы соединены между собою лишь формальным, внешним образом.

Это мнение было принято комитетом вопреки графу Перовскому, который отстаивал неприкосновенность коллегии, освященной и давностию и тем, что ее устав рассматривался в свое время коммиссией, в которой были членами несколько католиков.

При этом постановлено было непременно учредить в Петербурге общий просинодальный суд как для Империи, так и для Царства Польского; в таком учреждении комитет видел звено, долженствующее связать означенные части Русского государства.

После этого комитет перешел к рассмотрению законов о совращениях и отступничестве. Эта любопытная глава нашего законодательства была рассмотрена графом Уваровым в историческом и юридическом отношении.

В древнем законодательстве нашем, писал он, предусматривался, лишь один случай, – а именно: насильством или обманом совершенное совращение русского и православного человека «к бусурманской вере»; за это назначалось строгое наказание совратителю, а совращенный предавался духовному суду. Лишь в последствии, именно после Петра Великого, стали выходить разнообразные и строгие постановления по этому предмету. «Переход из одного исповедания в другое, замечал граф Уваров, есть дело совести каждого, и может подлежать лишь ведомству духовному.... Если перемена исповедания частным лицом не возбуждает омут в семейной и общественной жизни, не вызывает вражды и жалоб обращаемых к самому правительству, то без сомнения она не может быть и не бывает предметом кары закона. Но может ли правительство, признающее начало терпимости всех исповеданий, в виду постоянных смут, волнений и жалоб на обман и насилие, не оградить спокойствие и мир, при их (исповеданий) совместном существовании», особенно, когда совращения производятся массами?

Министр просвещения приводил ряд фактов, доказывающих, что в продолжение XVIII века католическое духовенство и дворянство производили совращения именно такого рода и, что эти-то совращения вынудили правительство к строгим мерам. Не желание властвовать над совестью людей, но обязанность оградить начало веротерпимости и обещанное людям всех исповеданий право на свободу веровать и молиться, как они хотят, заставляет, замечал граф Уваров, и ныне принимать строгие меры против католичества. Что касается до господствующей церкви, то он полагал, что она имеет право на исключительное положение во всех странах, где закон признает существование господствующей церкви, а тем паче в России. По его мне нию, «общность религии у нас служит основанием для общности гражданской. Выйти из этой общности в собственном смысле значит перестать быть Русским....»

Таким энергическим заявлением сочувствия охранительным мерам в пользу православия граф Уваров заградил своим сочленам по комитету возможность дальнейшого рассмотрения законов о совращениях, хотя государь готов был допустить некоторые в них изменения. Но, усматривая из его собственной записки, что он считает не подлежащими вмешательству государственной власти частные случаи перехода из православия, и находя, что жалобы папского престола относятся главным образом именно к частным же случаям, комитет постановил допускать по отношению к ним снисходительность, не касаясь впрочем начал существующого законодательства.

Зато комитет принял к рассмотрению вопрос о подчинении католических монастырей провинциалам, то-есть выборным начальникам монастырей из числа монахов своего ордена, оставляя однако за епископами право визитации, и вовсе обходя вопрос о генералах, то есть главных начальниках орденов, проживающих, как уже было замечено, за границей, преимущественно в Риме; комитет согласился также допустить некоторое усиление окладов католическим священникам, вопреки мнению государя, и признал полезным учредить новую, седьмую епископскую кафедру, собственно для немецких колонистов Новороссийского края и Приволжья, вопреки мнению графа Перовского, полагавшего уменьшить число этих кафедр до четырех.

Предположения комитета были рассмотрены и утверждены государем и послужили основанием инструкции, данной лицу, уполномоченному для дальнейших переговоров с папским правительством. Этим лицом был граф Блудов. Управление в продолжение многих лет департаментом иноверных исповеданий, а потом и министерством, в котором этот департамент состоял, доставили ему случай коротко познакомиться с вопросами, которые предполагалось разрешить в Риме. С этой точки зрения едва ли было возможно сделать более удачный выбор. Но именно в его управление министерством внутренних дел и при его личном сочувствии совершилось воссоединение унитов, – дело так глубоко огорчившее палу и бывшее главною причиной натянутости между его правительством и нашим.

Это обстоятельство, конечно, могло повлиять неблагоприятным образом на самый ход переговоров, порученных графу Блудову, но приятные качества его ума и вообще личные его достоинства подавали надежду, что он восторжествует над существующими против него предубеждениями, особенно при помощи приданного ему в сотрудники Бутенева, знакомого, как следовало ожидать, с персоналом и закулисными тайнами римского двора.

Между тем Григорий XVI скончался, и на папский престол возведен был кардинал Мастаи-Феррари, под именем Пия IX. Новый папа считался представителем той части католического духовенства, которая старалась примирить требования современности с началами христианства, а потому лучшая часть католического духовенства радостно приветствовала его назначение. Как от государя, от него тоже ожидали больших перемен в либеральном духе. И точно, принятие им скипетра было ознаменовано широкою амнистией, которая вызвала изступленную радость в народонаселении Церковной области и привлекла к нему сердца римлян.

Зато прелаты старого закала нахмурились; кардинал Ламбрускини отказался от должности статс-секретаря. Это поставило в затруднение нового папу, занимавшего пред тем епископскую кафедру вдали от Рима и вовсе незнакомого с личным составом кардиналов. Он медлил несколько времени назначением преемника кардиналу Ламбрускини, но зато сделанный им выбор заслужил одобрение либеральной части католического мира. Новый статс-секретарь, кардинал Гицци, подавал надежду, что он будет истинным помощником Пию IX как в деле ожидаемых внутренних преобразований, так и в деле примирения церковных постановлений с духом времени.

Вероятно по причине перемен, происшедших в Риме, отъезд графа Блудова был замедлен. Он прибыл в Рим лишь в половине октября 1846 года. Свидание как с новым папой, так и с его статс-секретарем произвело на нашего посла приятное впечатление. Желая вероятно произвести такое же впечатление и на тех, с которыми ему предстояло иметь дело, он тогда же сообщил им, как доказательство блогосклонного расположения русского государя к католичеству, что в России предполагается учредить новую епископскую кафедру. Опытные дипломаты едва ли не признают такое заявление ошибкой со стороны нашего посла, ибо, заявив с первого шага, что он уполномочен делать уступки, он может быть тем самым возбудил в представителях римского двора надежду на другие, еще более важные. Возбуждение таких надежд было тем опаснее, что графу Блудову пришлось вести переговоры не с кардиналом Гицци, – так как новый статс-секретарь сам не признавал себя достаточно знакомым с подробностями положения католической церкви в России,– а с монсиньйорами Ламбрускини и Корболи, и что в товарище своем Бутеневе он, по собственным словам последнего, не нашел серьезной поддержки.

Назначение лиц, известных своим ультрамонтанством, было довольно неприятно графу Блудову. Правда, мысль о назначении Ламбрускини, писал он канцлеру, «весьма естественно могла прийти папе, на основании, как он мне и сказал, предшествовавшей деятельности кардинала, который по многим вопросам, подлежащим нашим переговорам, имел уже совещания как с вашим сиятельством, так и с самим императором. Но, возможно и то, что его назначение есть следствие, и некоторым образом возмездие за мое назначение, которое очевидно желают сделать подозрительным в глазах святого престола». Как бы то ни было, но для отстранения Ламбрускини не было никакого благовидного предлога, и граф Блудов начал с ним переговоры.

Они открылись 7-го ноября и пошли весьма туго с самого начала. Кардинал возбудил совершенно неожиданно вопрос о неподсудности духовенства светским судам,– о чем не упоминалось в объяснениях с графом Нессельроде. Наши уполномоченные дали по этому поводу несколько объяснений и заметили, что многие даже католические державы не допускают у себя таких изъятий в пользу духовенства. «Это правда, но во всяком случае это нарушает католическия правила», отвечал Ламбрускини, и просил, чтобы граф Блудов принял его заявление ad referendum, что было однако решительно отклонено.

Затем прения обратились на вопрос о смешанных браках, который тоже не входил в инструкцию графа Блудова. Вообще, доносил он, заметно, что папские уполномоченные желают прежде всего подвергнуть рассмотрению все жалобы, которые имеются против русского правительства,– вероятно с тем, чтобы дать почувствовать ничтожность, в сравнении с ними, тех уступок, которые им будут предложены.

Действительно, девять заседаний прошло в разговорах о предметах, касающихся главным образом принципов и начал, то есть таких предметов, которые еще граф Нессельроде признавал неразрешимыми.

Не ранее конца декабря заговорили о разграничении епархий и о предположении учредить новую епископскую кафедру. Разумеется, на этой почве не могло последовать каких-либо столкновений, но и соглашение последовало вовсе не так скоро, как ожидали наши уполномоченные. Кардиналы связали с этим вопросом два другие. Они сказали, что по каноническим правилам святой престол приступает к новому разграничению епархий не иначе как по представлению самих епископов, или же передает это дело апостольскому легату. Наши уполномоченные заметили что сам св. престол несколько лет тому назад ходатайствовал о новом разграничении епархий в России и что, если он теперь затрудняется неимением точных статистических данных, то можно возложить на архиепископа могилевского приобретение их.

Папские уполномоченные согласились, что замечание это не лишено основания, но не преминули заявить, что принимая предложение русского двора, они делают ему уступку. Далее, они спросили: как же оставаться без пастырей тем, хотя бы и не многим унитам, которые не согласились принять православие? Вопрос этот, заметили кардиналы, имеет «величайшую важность в глазах его святейшества и тревожит его совесть». Мы можем согласиться с этим; но как ни велико значение этого вопроса с точки зрения принципа, на практике он не представлял ни малейщей возможности к удовлетворительному разрешению. В равных местностях России, как и во всех прочих странах мира, живут одинокие протестанты, католики и другие иноверцы, не имея священников своего исповедания; в таком точно положении находились и малочисленные наши униты (кроме Царства Польского).

– Где нет приходов, там не может быть и священников, заметил кардиналам граф Блудов.

– По правилам римской церкви, отвечал Ламбрускини, священники могут быть и без приходов.

Очевидно, выставляя вопрос об унитах и ходатайствуя об особых для них церквах и священниках, папские уполномоченные хотели найти предлог для возобновления в пределах Империи унитской иерархии, в надежде разрушить дело, совершенное в 1839 году.

К унитскому вопросу папские уполномоченные возвращались и в последствии, подходя к нему с разных сторон. Но домогательства их, после жарких прений и споров, постоянно были отклоняемы.

Зато по вопросу о власти епископов наши уполномоченные сделали важные уступки. Граф Блудов признал, что «епископ есть единственный судья и правитель своей епархии и начальник консистории». Согласно такому принципу, папские уполномоченные потребовали, чтобы все члены консистории определялись и назначались епископом и были увольняемы им. Они соглашались впрочем, чтобы назначение членов происходило с одобрения правительства, но настаивали и настояли, чтоб увольнение производилось одною епископскою властию. Точно так же они хотели подчинить безусловно епископу и секретаря консистории, который назначался до того времени светскою властию и часто из мирян.

Наши уполномоченные выразили готовность согласиться на это, но предложили учредить должность прокуроров при консисториях, совершенно независимую от духовной иерархии и облеченную правом veto. Такое предложение папские уполномоченные поспешили устранить и согласились допустить в секретари мирян, но по назначению епископа, с правительственного утверждения.

К довольно серьезным прениям подал повод вопрос об устройстве семинарий. Наши уполномоченные допускали, что они должны быть подчинены епископу, которому соглашались предоставить право назначать ректора и профессоров, руководить дисциплиной заведения и преподаванием, составлять в нем учебные программы и т. п.,– но все это не иначе как с утверждения правительства и под его наблюдением. Папские уполномоченные долго отклоняли это наблюдение, и хотя вообще подчинились ему, но отклонили предварительное представление правительству учебных программ.

Они были сговорчивее в вопросе о назначении священников. Согласно предложению наших уполномоченных, они допустили, чтобы такие назначения делались епископами, но с согласия правительства. Впрочем, они и при этом случае обнаружили придирчивость и остались верны обычаю своего двора жаловаться и прикидываться угнетенными. Они возстали было против уничтожения права патронатства, то есть права приходского дворянства избирать священников, которое было отнято в западных губерниях по весьма понятным политическим соображениям. Отвечать на такую претензию было тем легче, что сам римский двор протестовал против права патроната в других странах, и вопрос о патронате был отклонен.

Перейдя затем к вопросу о порядке подчинения монастырей, наши уполномоченные сделали, согласно мнению петербургского комитета, предложение о выборных провинциалах, с подчинением их епископу. Кардиналы не преминули заметить, что такое предположение не соответствует каноническим постановлениям, подчиняющим монастыри каждого ордена вместе с их провинциалами, генералам, непосредственно зависящим от папы; но они и не отвергли безусловно русского предложения; они настаивали только, чтобы выбор провинциала производился под председательством епископа, с правом кассировать недостойное избрание.

С другой стороны, по русским инструкциям число провинциалов должно было соответствовать числу епархий, а папские уполномоченные решительно не соглашались на это и высказали твердое намерение удержать над ними власть заграничных генералов. Не желая доводить дело до разрыва переговоров, наши уполномоченные приняли сделанное их предложение ad referendum.

Что касается до кардиналов, то они были вслед за тем неожиданно обрадованы известием, что в последнее время построено в России до тридцати новых католических церквей и что для их поддержания ассигнован капитал, простирающийся до 6.000.000 франков. Сообщенными им сведениями о содержании католического духовенства и об имуществе церквей и монастырей они тоже остались довольны.

Затем переговоры обратились к вопросу об устройстве в России церковного суда. С римской стороны было заявлено, что Тридентским собором назначено епископам производить суд в первой степени, архиепископам во второй, а с аппелляциями на решения архиепископов указано обращаться, к самому папе, или же к особо уполномоченному им для того лицу. С своей стороны граф Блудов, указав на неудобство для русских аппеллировать к такой отдаленной инстанции, предложил учреждение просинодального суда, с тем чтоб он находился в Петербурге и был общим для Империи и Царства Польского.

Последнее обстоятельство, как мы видели, было признано петербургским комитетом за очень важное с политической точки зрения, и, судя по донесениям наших уполномоченных, предложение о том было принято кардиналами весьма блогосклонно; они даже приступили к обсуждению некоторых подробностей общего для всей России католического суда, из чего естественно граф Блудов и Бутенев выводили весьма утешительные заключения.

Но ожидания их не оправдались. В следующем заседании кардиналы представили сильные возражения не против принципа просинодального суда, но против единства суда для Империи и Царства, чего именно и желали наши уполномоченные. Империя Российская и Царство Польское, говорили кардиналы, составляют две отдельные архиепископии, а потому и невозможен общий для них суд; после долгих прений, они заявили, что и святой отец на соединение их под одною юрисдикцией не соглашается.

Таким образам, вопрос об учреждении в Империи суда высшей степени был вовсе оставлен, хотя обе стороны оглашались, что в нем настоит большая надобность; сами кардиналы признавали, что суды первых двух степеней весьма неудовлетворительны и что они, особенно по делам бракоразводным, допускают большие злоупотребления. Разумеется, отказ папских уполномоченных был мотивирован ссылками на Тридентский собор, но этими ссылками они слишком очевидно старались прикрыть соображения политического свойства и опасение оскорбить стремления поляков к отдельному от России существованию.

Между тем произошел перерыв в ходе переговоров; кардинал Ламбрускини должен был отлучиться из Рима,– обстоятельство, которое не могло не удивить наших уполномоченных, ибо не было слышно, ни о каком вопиющем событии в его сабинской епархии, безусловно требовавшей его присутствия. Около того же времени, и когда граф Блудов сильно тяготился своим невольным бездействием в Риме, Бутенев получил очень резкую ноту от кардинала Гицци, что в Аккермане какой-то католический священник был будто бы русскими властями расстрелян. По словам депеши, приговор над этим священником был совершен без соблюдения нужных формальностей, без сообщения о нем духовному суду, без следствия, даже без всякого повода к обвинению, ибо, писал кардинал Гицци, «он никогда не вмешивался в дела правительственные и еще менее в дела революционные».

Бутенев отвечал, что он ничего не знает ни о чем подобном; но этим не окончилась так внезапно начавшаяся переписка. В ответе Бутеневу, кардинал Гицци касался многих предметов щекотливого свойства; он возвращался к истории о высылке из Грузии католических монахов и жаловался, что католическое духовенство принуждают в России принимать непременно русское подданство, хотя закон о том существовал со времен Екатерины Великой; он утверждал также, что в новом издании Свода Законов (1845), вопреки всем представлениям папского двора и обещаниям русского, наказания за совращения нисколько не смягчены, что не совсем справедливо.

Содержание этой депеши, так неожиданно вторгшейся в сферу производившихся переговоров и подписанной человеком, искренно расположенным, казалось, к примирительному образу действия, в высшей степени изумило наших уполномоченных. Бутенев имел личное объяснение с Гицци и вынес из него то, между прочим, убеждение что кардинал статс-секретарь был вынужден против собственной воли к такому резкому образу действия, что партия, во главе которой находился Ламбрускини, взяла верх в Риме, и что сам папа отдался ей в руки...

Такая важная перемена совершилась, повидимому, сюрпризом для нашего посланника в Риме!.. Граф Блудов, извещая канцлера о неожиданном перерыве переговоров, выражал сомнения, чтоб они могли придти к желаемой цели. «Я не могу себе ожидать полного успеха, писал он; напротив того, я не могу надеяться даже на какой-нибудь окончательный результат сколько-нибудь удовлетворительный, особенно, когда вспомню об исполненной пререканий переписке Бутенева с папским статс-секретарем»; «а если, продолжал он, мы не придем к заключению сколько-нибудь удовлетворительному, если мое присутствие в Риме будет не только безполезно, но даже несколько, как говорят англичане, неловко, awkward, то я должен буду просить ваше сиятельство приискать достаточную причину, или, говоря русским канцелярским слогом, благовидный предлог, чтобы вызвать меня отсюда».

С своей стороны, получив доклад канцлера о последних сношениях наших уполномоченных с папским двором, государь написал на этом докладе: «Поручите нашим уполномоченным объявить, что, истощив, к моему большому сожалению, все способы соглашения, и усматривая, что за наши добрые расположения мы снова поставлены в такое положение, что сделались предметом не только непонятных подозрений, но и безчестных обвинений, почерпнутых из самых низких источников, я считаю несогласным с моим достоинством продолжать далее переговоры. Поэтому я уполномочиваю прервать их и объявить, что ответственность за это и за все последствия будет тяготеть на одном папском правительстве. Прибавьте только: если после этого объявления будут стараться вновь завести переговоры, то наши уполномоченные должны только слушать, с первого же раза объявив, что всякое разсуждение будет безполезно, если папское правительство не согласится сейчас же на все, на что соглашалось до разсуждений о просинодальнем суде, ибо этот отказ от своего мнения я считаю оскорблением, которого потерпеть не могу».

Воля государя была передана канцлером нашим уполномоченным. Он вместе с тем сообщал Бутеневу и о расстрелянном будто бы без всякого иcследования католическом священнике. В действительности этот священник не был расстрелян и находился под следствием. Под следствием же он находился как участник в волнениях, бывших в Галиции и как предполагаемый агент тамошних революционеров, намеревавшихся произвести вооруженное вторжение в Россию: таким образом, не оправдывалась и та часть заявления кардинала Гицци, в которой утверждалось, что священник, арестованный близ Измаила, «никогда не вмешивался в дела правительственные, и еще менее в дела революционные»....

Граф Нессельроде имел, следовательно, полное право сказать по этому поводу в депеше на имя Бутенева: «Каким образом правительство столь степенное и осмотрительное, как правительство святого престола, могло, поверив нескольким газетным статьям и неопределенным доносам, необдуманно решиться обвинять нас, не сообразив порядочно дела!...» Он мог бы прибавить: «какого важного средства возвысить свое нравственное значение лишается с своей стороны русское правительство, уклоняясь от обнародования, подобно другим правительствам, своей дипломатической переписки!» На Россию можно было клеветать как на мертвого.

Отсутствие кардинала Ламбрускини, прервавшее переговоры, все еще продолжалось; они не возобновлялись и по возвращении этого сановника. Наши уполномоченные недоумевали. Они не имели еще известий о том, как взглянут в Петербурге на настоящее положение дел и, повидимому, не имели точных сведений о настроении, преобладавшем в Ватикане. Поэтому положение их было очень затруднительно.

Более шести месяцев уже граф Блудов находился в Риме и слишком два месяца он был подвергнут непроизвольному бездействию. Узнав о возвращении Ламбрускини в Рим, он, опасаясь чтобы на него не пала ответственность в перерыве переговоров, предложил возобновить их; но Ламбрускини отвечал, что на днях опять должен уехать в свою епархию недели на две, предоставляя впрочем русским дипломатам продолжать сношения с монсиньйором Корболи.

Наши уполномоченные обрадовались и этому; но Корболи, на единственном заседании, в котором участвовал без своего товарища, тщательно уклонялся от всяких прений, а тем более решений; поэтому граф Блудов и Бутенев решились, хотя и с сожалением, ждать возвращения старшего папского уполномоченного. Чтобы не терять времени совершенно понапрасну и, так сказать, чтоб оправдать свое пребывание в Риме, граф Блудов сделал представление папскому двору о назначении нескольких новых епископов. Два из них были немедленно утверждены; утверждение же прочих остановилось за справками о их личных качествах.

Между тем наступил май месяц; почти три месяца прошло со времени последнего заседания в полном составе уполномоченных. Ламбрускини давно уже был в Риме, а о возобновлении заседаний еще не было речи. Не ранее как в конце мая наши уполномоченные получили извещение, что переговоры «скоро возобновятся». Но в ноте, которою это возвещалось, явно господствовал неприязненный тон, хотя она была написана в приличных выражениях. В ней с особым ударением перечислялись предметы, по которым не состоялось соглашения, и затем кардинал Гицци писал: «Все вышеизложенное приводит к тому заключению что, несмотря за искреннее желание его святейшества по возможности удовлетворить желанию императора, он поставлен в такое положение, что не может сделать этого, не изменив требованиям совести. Тем не менее его святейшество желает отклонить этот вывод: он объясняет себе наставления, данные русским правительством своим уполномоченным и ответы, которые они до сего времени сообщали на вопросы, составлявшие предмет совещаний, недостаточным знакомством с теми причинами, на которых основаны требования святого престола....»

Итак, по словам кардинала Гицци, выходило что папа нисколько не нуждался в настоящих переговорах, что он согласился на них лишь из желания сделать удовольствие лично Русскому императору, и что впрочем виды русского правительства нелепы и основаны за совершенном незнакомстве с делом, за которое оно взялось. Подобных мыслей невозможно выразить яснее на дипломатическом языке, где приличие форм обязательно....

Между тем, не взирая за вышеприведенные слова государя, доказывающие его неудовольствие против римского двора, нашим уполномоченным было разрешено сделать уступки по некоторым из предметов, принятых ad referendum; исключение составлял лишь вопрос о провинциалах. «Если …, не последует уступки со стороны папских уполномоченных, писал граф Нессельроде, лучше вовсе устранить его и не вводить в акт, который вы подпишете с кардиналами».

Снабженные такими инструкциями, ваши уполномоченные явились на первое после перерыва заседание, бывшее 3-го июля. Им пришлось прослушать те же рекриминации, которые были выражены в последней ноте кардинала Гицци и еще раз вести прения о предметах, подвергавшихся обсуждению в первых заседаниях. Почему они допустили это – не совсем понятно: вышеприведенные собственные слова государя положительно разрешали им не вступать в прения по предметам уже разрешенным и даже прервать переговоры.

Они были впрочем вынуждены напомнить кардиналам об этой стороне своих инструкций в заседании 3-го июля, которое сам миролюбивый граф Блудов назвал в своем донесении бурным. «У нас, писал он канцлеру, было до сих пор только одно заседание и то весьма бурное, но и оно ни к чему не привело, и я боюсь, не обещает ли оно чего дурного. Мои опасения, о которых я уже сообщал и прежде, вполне оправдались. Замечательно и прискорбно! В настоящее время возбуждают настоятельно такие вопросы, которые не были даже указаны в потребованных нами дополнительных инструкциях, и тем менее в той, которую я получил, оставляя Петербург,– вопросы, которые насильственно и неизбежно увлекают нас на жгучую почву религиозных догматов,– на почву, на которой мы можем лишь спорить. А вследствие этого мы снова прослывем то явными, то скрытными врагами католицизма, и с этою именно целию во всем, что мы ни делаем или хотим сделать, отыскивают и желают находить дурные намерения и затаенные мысли, страхи и опасности для совести. Может быть ищут только случая, предлога к разрыву. Таким образом, этот перелом, вызвать который я могу по вашему мнению, без опасения, совершится вероятно и без особого вызова с нашей стороны, и я полагаю даже, что это произойдет очень скоро».

«Сетования графа Блудова дышат искренностью, но вместе с тем и обнаруживают чрезмерную мягкость духа. Я желал бы еще более решительной речи со стороны моих уполномоченных, – отметил государь на донесении о заседании 3-го июля, – они вновь вступают в разсуждения, тогда как я этого не хотел, потому что они высказали уже все и должны были слушать со стороны римского двора только да или нет?»