Часть 1

Ниже мы публикуем статью историка, публициста, критика Петра Карловича Щебальского (1810 – 1886).

Автор – псковский дворянин, гвардейский боевой офицер, впоследствии занимал ряд значительных официальных должностей, последние 15 лет жизни прослужил в Царстве Польском, в 1883–1886 гг. был редактором единственной русской газеты в Варшаве – «Варшавский Дневник».

Н.С. Лесков в письме к П.К. Щебальскому от 19 апреля 1871 г. писал: «Видел я на столе у К<аткова> Вашу статью о конкордате. Это очень любопытно по тому, что я успел пробежать…».

Публикацию, специально для Русской Народной Линии (по изд.: История русского конкордата. Сношения России с Римом с 1845 по 1850 год, А. Н. Попова. (Журнал Мин. Нар. Просвещения, 1870) // Русский вестник. 1871. №4. С.610–633 (Подпись: П.Щ.)) подготовил профессор А.Д. Каплин.

Постраничные сноски автора помещены в текст в квадратных скобках.

+ + +

ИСТОРИЯ РУССКОГО КОНКОРДАТА

Сношения России с Римом с 1845 по 1850 год, А. Н. Попова.
(Журнал Мин. Нар. Просвещения, 1870).

II.

Таково было настроение умов в Риме, когда император Николай, приехав осенью 1845 года в Палермо, где пользовалась императрица Александра Федоровна, возымел мысль, при помощи личного обяснения с папой, открыть путь к соглашению между обоими правительствами.

Нет сомнения, что такое соглашение было бы делом весьма желательным для обеих сторон. Правительство Русской Империи, где огромное большинство жителей не принадлежит к католической церкви, где, если выключить Царство Польское, на сто православных приходится лишь четыре католика, могло бы, правда, и вовсе не состоять в официальных сношениях с римским первосвященником; но это было бы возможно лишь при условии совершенного невмешательства правительственной власти в дела совести русских католиков, не таково было в отношении к ним положение, принятое нашим правительством с самого того времени, как Западный край был возвращен России; оно считало себя обязанным устроить у себя правильную католическую иерархию; оно приняло на себя попечение о содержании этой иерархии и об устройстве школ для католического духовенства; оно пожелало иметь участие в назначении католических епископов.

Вот почему оно принуждено было войти в сношения с папским престолом, при котором и содержало постоянного дипломатического агента; а раз вступив в такие отношения к главе католического мира, оно никак не могло оставаться равнодушным к тому: хороши ли эти отношения или нет. Разумеется, заявления подобные аллокуции 1842 года не допускались в Россию, также как и брошюры подобные рассказам Макрены Мечиславской; но никто не решится утверждать, чтобы ни одно скорбное слово папы о положении русских католиков и ни одна газета или брошюра клерикального направления, враждебная русскому правительству, не проникли чрез нашу западную границу.

Напротив, враждебные России брошюры, газеты и книги проникали, и даже в довольно значительном числе, и чем таинственнее были пути, коими они достигали к нам, чем безусловнее было безмолвие о них русской печати, тем сильнее действовали они на умы. Бискупы, ксендзы и вообще католическая паства в России очень хорошо знала, что ей сочувствует весь католический мир, что ей сочувствует большая часть европейского общества.

К этому не могло оставаться правительство наше равнодушным; а так как оно не хотело ни вступать в публичные обяснения с порицателями своими, ни дать возможности людям не предубежденным раcсматривать свои действия, то ему не оставалось ничего другого как искать сближения с римскою курией, в надежде дать ей более выгодное понятие о своих намерениях относительно католической церкви в России.

Но представлялась ли какая-нибудь вероятность улучшить отношения, которые установились в последнее время между нашим и римским правительством? Вероятностей было не много, однако они были. Они заключались главным образом в личности самого папы. Григорий XVI, в описываемое время осьмидесятилетний старец, был человек не особенно высокого ума, но с хорошим здравым смыслом, весьма благочестивый, весьма горячий католик, но и достаточно просвещенный человек, чтобы не быть изувером. Благоговение его к величию римского престола было безгранично, но он никогда не воображал себя Григорием VII. Еще в 1799 году он издал книгу под заглавием: Il trionfo della santa sede (Торжество престола и церкви и пр.), в которой высказал свой образ мыслей и оставался верен ему до конца своей жизни.

Некоторые из биографов Григория XVI рассказывают, что сочинение это попало как-то на глаза императору Николаю и дало ему такое высокое мнение о нравственных качествах ее автора что, известясь о кончине Пия VIII, он поручил своему посланнику в Риме употребить всевозможные старання, чтобы доставить папскую тиару столь блогочестивому человеку. С своей стороны и Григорий XVI питал сериозное уважение к особе Русского императора; во всех своих нареканиях на русское правительство он постоянно и с особым ударением отклонял их от особы государя; сделавшись папой он несколько раз обращался лично к нему, посредством собственноручных писем, с своими сетованиями, и хоть последствия не вполне соответствовали его ожиданиям, тем не менее он отказывался считать государя России солидарным с теми, кого разумел врагами церкви и религии.

Такая твердая вера со стороны Григория XVI в особу императора Николая может быть обяснена кажется тем, что он очень сочувствовал правительственным воззрениям Русского государя, его строгому уважению к установленным авторитетам, к власти, к преданию, к порядку. Точно такими же понятиями проникнут был и Григорий. С прискорбием, но и с большою твердостью он принял строгие меры против волнений, обнаружившихся в церковной области при вступлении его на престол, и этим мерам, можно сказать с уверенностью, сочувствовал император Николай, точно так же как с своей стороны и папа, вопреки желанию многих из своих советников, строго порицал образ действий католического духовенства во время польского мятежа 1830 года, а в 1832 году выразил гласно свой образ мыслей в энциклике 15-го августа.

Таким образом, не взирая на натянутость отношений между русским и римским правительством, существовала повидимому возможность личного соглашения между главами этих правительств. Император Николай не хотел допустить и мысли, чтоб его можно было, иначе как по незнанию, считать врогом католичества; он был уверен что и большая часть правительственных лиц в России вовсе не питают враждебных чувств против католической религии. Он полагал, что лишь недоразумения, существующие в Риме относительно его видов и принимаемых им мер, разделяют двух монархов, представителей двух христианских церквей, и лучшим средством, чтоб устранить эти недоразумения, казалось ему личное свидание между ними.

На обратном пути из Палермо, не покидая своего инкогнито, государь мог прожить несколько дней в Риме, с гласною целию «обозреть Вечный город, а между тем и обясниться с главой католического мира. Он открыл свою мысль сопровождавшему его канцлеру, графу Нессельроде, и приехавшему в Палермо русскому посланнику при папском дворе, Бутеневу. В записке представленной по этому поводу, граф Нессельроде сознавал что возстановление дружелюбных сношений с Римом весьма желательно, – конечно, «не жертвуя достоинством своего государства и правами господствующей церкви». Нет сомнения, продолжал канцлер, что настоящим случаем поспешит воспользоваться и римское правительство; папа не преминет повести речь о положении католичества в России и вероятно предъявит жалобы и требования; что же отвечать на них? «Если вы ограничитесь лишь заявленим, что в ваши виды никогда не входило желание разрушать католическую церковь и принудить миллионы ваших подданных переменить веру, но что вы желаете, напротив того, согласиться с римским престолом именно с тою целию, чтобы поднять достоинство священнослужителей и восстановить иерархию католической церкви, то этим будут обозначены пределы вашим великодушным намерениям».

Таково было мнение русского канцлера. Он просил государя «не выходить из области общих выражений» и, если ему будет сообщено какое-либо письменное заявление, то советовал принять оное с объяснением, что заключающиеся в нем жалобы и домогательства будут подвергнуты внимательному рассмотрению.

Из сведений, сообщаемых г. Поповым, мы не видим, в чем состояло мнение Бутенева; можно думать, кажется, что оно сходствовало с мнением канцлера. Впрочем, как только поездка государя в Рим была решена, Бутенев отправился в Рим, чтобы предупредить папу и его правительство о предстоящем посещении. Известие о том произвело величайшее и весьма различное впечатление. Кардинал Ламбрускини, статс-секретарь и влиятельнейший член папского правительства, не ожидая никакого добра от свидания папы с главой схизматиков, желал бы лучше отклонить оное, как могущее только скомпрометтировать папу пред ревностными католиками; напротив того, Григорий XVI возлагал большия надежды на это свидание и очень рад был случаю обясниться с государем, которого, как он полагал, раздражают против католической церкви злонамеренные люди.

Мнение папы, разумеется, превозмогло; когда же Бутенев дал знать, что государь вовсе не желает иметь с папой тайных обяснений, а что, напротив, он охотно объяснится с ним в присутствии самого Ламбрускини, то и этот последний стал смотреть благосклоннее на ожидаемое свидание. Он перестал говорить нашему посланнику о Мечиславской, а папа даже выразил сомнение относительно правдивости ее рассказов и поспешил разрешить в благоприятном для России смысле несколько вопросов, о которых производилась весьма долго тянувшаяся пред тем переписка.

Государь прибыл в Рим, под именем генерала Романова, 13-го декабря 1845 года, и в тот же день посетил папу. Беседа их продолжалась более часа. При этом папа передал государю записку с жалобами и домогательствами, состоявшими из 22 статей. Государь, возвратясь из Ватикана, рассмотрел ее и во время чтения сделал на ней отметки, которые сохранились и ныне приводятся г. Поповым. Это, без сомнения, весьма важные документы и для истории вообще и для биографии государя, но так как и требования папского правительства были впоследствии выражены с еще большею подробностию, и, с другой стороны, наше правительство тоже изложило впоследствии свой образ мыслей в более последовательной форме, чем быстро набросанные заметки государя, то мы лишь слегка воспользуемся здесь и папскою запиской, и замечаниями на нее императора Николая.

Мы воспользуемся ими настолько лишь, насколько они объясняют основные взгляды высоких собеседников о предмете их беседы. «В качестве главы католической церкви, писал Григорий XVI, папа не может считаться чужестранною властью для католиков в какой бы стране земного шара они не обитали. Его духовная власть простирается на них всех; все они его дети; все подчиняются законам церкви». Такова точка отправления римской теократии. «Управление церковью не может, продолжал папа, следовать за различными видоизменениями государственного управления и подчиняться им, потому что оно блюдет устройство церкви, дарованное ей ее божественным Основателем. Государи светские могут отменять или изменять свои законы; но святой престол не может ни изменять начал католической веры, ни произвольно отменять правила церковной дисциплины.... Законы католической церкви восходят ко времени ее основания, к отцам церкви, к соборам. Нельзя молчать когда их нарушают: иначе разрушится весь духовный порядок церкви; поэтому сохранение этих законов составляет для папы долг совести пред Богом, церковью и всем католическим миром».

После этого вступления папа обращался к тем законам Российской Империи и Царства Польского которые, по его убеждению, стесняли католическую церковь и к тем фактам, в которых он видел доказательство таких стеснений.

Император Николай отрицал в своих заметках существование некоторых из этих фактов, давал обяснения касательно некоторых законов и в заключение написал следующие слова: «Его святейшество может быть уверен, что никто на всем пространстве Русской Империи не озабочен более искренно и с убеждением, чтобы поставить римскую церковь в положение достойное и почетное, как тот, кого Провидение поставило во главе Империи. Все, что может быть сделано согласно с желаниями святого отца и что не противно коренным законам Империи, будет сделано. Но есть такие предметы, которые неисполнимы в настоящее время без предварительного объяснения цели, в виду которой многие меры были приняты».

Те же мысли были выражены в составленной нашим канцлером записке, которую государь лично передал папе при прощании с ним, в самый день своего отъезда, 5-го (17) декабря. «В беседе, исполненной взаимной откровенности и искренности», значилось в этой записке, «которую его величество имел со святым отцом, и в совещании с кардиналом Ламбрускини, император поспешил дать объяснения как вообще о всех вопросах, так и о некоторых в особенности, которые должны убедить святой престол в чистоте и законности его расположения и видов в отношении к католической церкви в его государстве. Есть другие вопросы, которые не могут быть разрешены в настоящее время.... Императору необходимо со всею подробностию рассмотреть их по возвращении в Петербург, тщательно собрать все необходимые сведения для того, чтобы взвесить значение требований святого престола и изыскать, в духе благорасположения и приязни, средства к соглашению, по возможности, желаний папского двора со своими обязанностями, как государя, покровителя господствующей церкви в России, и с общим законодательством Империи».

Из этих слов можно заключить, что государь признавал основательность некоторых требований папы и расположен был дать им законное удовлетворение; от его имени заявлялось самым торжественным образом, что «всякое злоупотребление строго преследуется и будет преследоваться в его государстве». Но вместе с тем папский престол предупреждался, что на государе России, как покровителе господствующей там Церкви, лежат обязанности, которые он не может преступить и которые определяют его точку зрения неизменным образом. На это обстоятельство нам необходимо обратить особенное внимание, потому что в последствии, во время открывшихся в 1846 году переговоров, и потом, в самые последние годы, папское правительство утверждало, будто государь дал слово исполнить требования папы, и что слово это нарушено.

Такое заявление сделал даже нынешний первосвященник римский, вопреки смыслу и слову актов, хранящихся в архивах. «Я сказал папе», отметил государь своею рукой против одного места папской записки, «что его желания, насколько это может зависеть от меня, он может считать уже исполненными; но я не могу разрушать установления государства, точно так, как он не может разрушать канонические законы».

Та же самая мысль была повторена и в той записке, которую он передал Григорию XVI при прощанье с ним. По поводу жалоб на запрещение латинским священникам крестить детей, происходящих от смешанных браков, мы читаем в записке 5-го (17-го) декабря следующее: «Не говоря о религиозных сомнениях и убеждениях императора, его величество не считает себя в праве изменить это постановление, потому что этой отменой были бы явно нарушены права и каноны господствующей церкви. Впрочем взгляд святого отца на этот вопрос не отличается от взгляда самого императора. Пусть его святейшество спросит самого себя: не точно ли так же он действовал бы в подобном случае? Согласился ли бы, например, папа обнародовать закон, который дозволял бы священнику греческому или протестантскому крестить в Риме детей, рожденных от брака в котором один из супругов католик?»

Невозможно ответить более победоносным образом на всю совокупность претензій, предъявленных римским престолом! Очевидно папа не допускал ни взаимности, ни равенства относительно прав католицизма. Но в таком случае могло ли быть с ним соглашение на этой почве, соглашение пожертвования достоинством Русского государства и правами господствующей церкви, как писал граф Нессельроде?

Известно, что в 1847 году заключен был между русским и римским правительствами конкордат, но причины недоразумений остались тем не менее в силе, и потому он не только не прекратил, но даже и не уменьшил жалоб одной стороны на другую, и был наконец отменен не далее как по истечении 13 лет.

Тем не менее канцлер, вслед за отъездом государя из Рима, приступил к переговорам, долженствовавшим, как он думал, привести к соглашению, а папа, в аллокуции, произнесенной в начале 1846 года, сказал, что воззрения, выраженные Русским монархом «внушают ему твердые надежды ко благу католической церкви».