В этом году доктор юридических наук, известный византолог А.М. Величко порадовал читателей «Русской Народной Линии» целой серией своих очерков —
Исихазм как политическое явление. Часть 1
Война и мир в духовной жизни человека. О нашей «свободе». Часть 2
Молитва в жизни современного человека. Часть 3
Человеческие скорби и Божественное утешение. Часть 4
Свобода Церкви и в Церкви. Часть 5
Они вошли в новую книгу Алексея Михайловича «Исихазм в праве и политике», которая в издательстве «Вече» увидит свет в середине нынешнего Октября[i]. В преддверии выхода книги публикуем шестой очерк — «Наказание в каноническом праве». В связи с выходом новой книги А.М.Величко «Русская Народная Линия» планирует 1 Ноября провести круглый стол, посвященный церковно-государственным отношениям.
«Право не существует само для себя, его сутью, напротив, является жизнь самих людей»
Фридрих Карл фон Савиньи[ii]
«Всюду, где право впервые выступает в истории, всюду является оно в связи с религией. Повеления права выдаются за повеление божества — либо только некоторые, особенной нравственной важности и веса, либо же все. Не то, чтобы здесь действовали намерение, расчет, благочестивый обман — нет, сознание нравственной природы права, будучи субъективно воспринимаемо религиозно настроенной натурой как голос божества, объективно выражает свои внушения и воззрения как божественные откровения».
Рудольф фон Иеринг[iii]
«Я смотрю на церковные наказания как на один из тех институтов церковного права, которые не могут замкнуться в неподвижные формы, при рассмотрении которых возникает неизбежный вопрос о границах между Церковью и государственной жизнью, между положением человека в Церкви, как ее члена, и между положением человека в государстве, как его гражданина. Отсюда неоспоримое и неизбежное сближение начал церковного права с воззрениями времени, со светским правосостоянием и, следовательно, с наукой права в обширном смысле».
Николай Семенович Суворов[iv]
-I-
Сегодня нередко (и весьма тенденциозно) утверждают, будто Церковь и государство вследствие антагонизма их природ обречены жить в параллельных мирах. Но, очевидно, в таком случае нам должна открыться неуклонная и многовековая тенденция их самоизоляции друг от друга. Или хотя бы стремление Церкви освободиться от навязчивой опеки со стороны политической власти, что должно было бы выразиться, ко всему прочему, в ее независимом от государства альтернативном правотворчестве.
История, однако, демонстрирует нам диаметрально противоположные картины. В течение многих веков ни одно из христианских обществ (не важно, говорим мы о католических, протестантских или православных) не знало жесткого разграничения между правом государственным, созданном политической властью для регулирования церковной жизни, и правом церковным, преследующем ту же цель, творцом которого выступало священноначалие (епископат) и Соборы.
В те времена никому и в голову не могло прийти утверждение, что это — два качественно разных вида права. И «современный» подход, отличающий одно от другого по тому, кто является их законодателем, а также по предмету их регулирования («государственное законодательство относится прежде всего к области внешнего церковного права»)[v], не выдерживает никакой критики. Факты свидетельствуют, что они становятся двумя различными видами права лишь в эпохи гонимой Церкви, когда та сознательно выведена из гражданского общества, не признается политической властью и считается нелегитимной религиозной организацией.
Тогда Церковь в своей внутренней деятельности руководствуется созданными непосредственно ею правилами, которых не коснулась рука богоборческой или индифферентной ей власти. Зато в условиях «симфонии» властей право государственное, касающееся вопросов жизнедеятельности Церкви, и церковное практически отождествляются. А потому каноническое право, свод непреложных правил для всей Вселенской Церкви, ее «якорь спасения», представляет собой проникнутую единым духом, хотя и пеструю совокупность соборных актов, мнений духоносных лиц и актов императорской власти.
Множество церковных правил обязано своим происхождением именно государственной власти: новеллы Византийских Императоров, законы Императоров Западной Римской Империи и Священной Римской империи германской нации, указы Русских Царей, акты Святейшего Синода Русской Православной Церкви до 1917 года и тому подобные. Это безусловный и неоспоримый исторический факт. И вопрос, от чьего лица издавать канон — Императора, Собора или патриаршего Синода зачастую решался по принципу целесообразности и традиции.
В центре образа — Святой Благоверный Император Маркиан Флавий Восточно-Римский и его супруга Святая Благоверная Царица Пульхерия. Современная греческая икона
Например, Византийский Император Святой Маркиан (450–457), рассмотрев различные обращения граждан на свое имя и подготовив на них юридические ответы, решил, что правильнее оформить их актами Вселенского Собора, который в это время как раз проходил в Халкидоне (451). В свою очередь Отцы Собора утвердили акты в том виде, в каком их подготовил Царь, даже не вдаваясь в существо ответов и полностью доверяя его суждениям[vi].
Вместе с тем не без оснований полагают, что составителем многих новелл Императора Святого Юстиниана Великого (527–565) являлся Константинопольский патриарх Святитель Мина (536–552). Однако он искренне считал, что эти правила, изданные от имени императорской власти, будут иметь больший авторитет, чем если бы их издал патриарх или столичный синод. Аналогичное утверждают и относительно многих новелл Императора Льва VI Мудрого (886–912)[vii].
Любые правовые сборники тех далеких веков изобилуют новеллами Императоров по самым важным вопросам церковного быта. «Кодекс Феодосия» (V в.), «Кодекс Юстиниана» (VI в.), «Эклога» (VIII в.), «Прохирон», «Василики», «Эпанагога» (IX в.), не говоря уже о сотнях и сотнях императорских эдиктов разных времен, уделяли немалое место вопросам церковной дисциплины и благочестия. И если в настоящее время ссылки на них исчезли, то не потому, что взамен императорских актов появились правила органов Церкви, а потому, что, как и многие другие древние каноны, эти нормы уже утратили свое практическое значение и отошли в область «мертвого права».
Кодекс Императора Феодосия I — Codex Theodosianus — первое официальное собрание законов Римской Империи. Издание 1736 года
Вместе с тем мы знаем массу «настоящих» канонов, напрямую регулирующих вопросы гражданско-правовых, семейных и публичных отношений, что, вообще-то, всегда считалось прерогативой государственной власти. Например, Синод при Константинопольском патриархе Афанасии (1289–1293; 1304–1310) принял правило, определявшее порядок вступления в наследство для бездетных овдовевших мужчин и женщин. Треть наследуемого имущества надлежало передать в казну правительству, треть — на поминовение усопшего, а оставшаяся часть сохранялась за вдовцом (вдовой).
При патриархе Константине IV Хлиарине (1154–1156) Константинопольский Синод установил, что лицо, имевшее возможность избежать нападения разбойника, но само напавшее на него и убившее, надлежит привлекать к ответственности как умышленного убийцу и подвергать наказанию гораздо большему, чем предусмотрено 55-м правилом Святителя Василия Великого[viii].
А в 1166 году при патриархе Луке Хрисоверге (1156–1169) было издано соборное определение, согласно которому брак между лицами в 7-й степени родства не допускался и подлежал расторжению, если был заключен втайне или с умолчанием данного обстоятельства — «дабы не размножались дети, достойные презрения, и не увеличивалось число сынов, чуждых божественных законов»[ix].
Более того, нельзя не заметить, что императорских актов, регулирующих самые разные вопросы церковного быта и дисциплины, несопоставимо больше, чем синодальных актов, вторгающихся в сферу гражданского или публичного права. Их привычное соотношение между собой и степень участия Византийских Царей в каноническом законотворчестве прекрасно иллюстрирует тот факт, что указанное выше синодальное постановление о 7-й степени родства было введено в действие Императором Мануилом I Комнином (1143–1180) в том же 1166 году Царским законом. Василевс постановил, что данное синодальное постановление должно неукоснительно исполняться всеми и оставаться неизменным в будущем.
Прижизненное изображение Святого Императора Юстиниана Великого в окружении свиты. Храм Святого Мученика Виталия Медиоланского в Равенне. Мозаика VI столетия
Впрочем, иного и быть не могло, поскольку на протяжении многих веков именно Император являлся единственным законодателем в Римском государстве. Цари придавали отдельным и разрозненным церковным правилам, принятым в разное время различными Соборами, значение общеобязательных и общецерковных канонов, имеющих силу государственных законов[x]. Первый опыт на этот счет был осуществлен Императором Святым Юстинианом Великим в 131-й новелле, которой он предписал считать канонами правила первых четырех Вселенских Соборов[xi].
Следует попутно отметить, что, делегируя священноначалию часть своих законотворческих полномочий, Императоры тем самым резко возвеличивали авторитет епископата в глазах и обывателей, и государственного аппарата. Нельзя не сказать также, что именно Императорская власть сыграла решающую роль в части формирования полномочий органов Церкви. Конечно, церковная дисциплина существует вне зависимости от признания Церкви государством. Однако юрисдикция ее органов возникает все же только с момента признания ее политической властью. На фоне этих исторических фактов все разговоры о якобы имевших место притеснениях Церкви со стороны царской власти и необходимости в той связи дистанцироваться от государства утрачивают какой-либо смысл[xii].
Как следствие, единственным критерием, по которому право государственное по вопросам Церкви может отождествляться с правом каноническим, как и противопоставляться ему, является степень воцерковленности самого общества и его желание (или нежелание) жить по Евангелию. Неслучайно, гораздо позднее, но в полном соответствии с древними традициями, в канонических актах Русской Православной Церкви имперского периода прямо указывалось, что надзор за точным исполнением церковных наказаний лежит не только на духовной власти, но и на светском начальстве. А лица, выявившие непокорство церковной епитимии, предаются гражданскому суду[xiii].
Вместе с тем именно в каноническом праве, как совместном «симфоническом» творении императорской власти и священноначалия, мы обнаруживаем явные признаки того, что Церковь не может быть отнесена к числу «общественных» организаций. И, конечно же, не отождествима полностью и во всем с государством. Убеждаемся, что перед нами — область сакральная, область Духа, преображающего человека из «ветхого» состояния в состояние обо́жения. В чем, собственно говоря, и заключается основная задача Церкви, сотворенной Христом.
Эта «халкидонская» особенность канонов, нераздельное и неслиянное соединение в них норм государственного и сугубо церковного права, не характерная более ни для какой иной отрасли правоведения, и вызывает неослабевающий интерес к нему со стороны множества исследователей.
-II-
Начнем с общей для церковного и государственного права истории. Изучение канонического права позволяет без труда убедиться в том, что оно появилось и возрастало на стволе римского права и, образно выражаясь, в известной степени являлось его «церковным факультетом». Все, в буквальном смысле слова все основополагающие принципы и традиции римского права были воспроизведены в каноническом праве: структура нормы, сроки и порядок введения ее в действие, территория применения, принцип соотношения закона и правового обычая, юридическая техника и тому подобное. Да иного и быть не могло, поскольку все члены Церкви в Римской империи являлись одновременно ее гражданами, жили по римскому праву, альтернативы которому не было, и сама эвентуальная замена ему показалась бы современникам дикой выдумкой.
В римском праве нормы издавна делились на: 1) уполномочивающие; 2) диспозитивные; 3) принудительные[xiv]. Эту же классификацию обнаруживают и нормы канонического права вне зависимости от того, регулируют они гражданско-правовые отношения, вопросы церковной дисциплины, компетенцию органов церковного управления или иерархию священноначалия. И канонист, иеромонах Матфей Властарь в XIV веке согласно повторяет: «Благодеяние закона — в том, что он повелевает, запрещает, дозволяет и наказывает»[xv].
123-я новелла Императора Святого Юстиниана Великого, одна из основополагающих для церковной дисциплины, прямо копирует структуру обычной нормы права («гипотеза–диспозиция–санкция»). В ней указывается, что архиереям единственно приличны посты, молитвы, ночные бдения и размышления о Христе. Лица, замеченные в играх, посещениях развлекательных мероприятий и иных непристойных мест, подлежат запрету служения сроком на 3 года с высылкой в монастырь на покаяние, хотя сана не лишаются.
Среди прочих в каноническом праве присутствует множество уполномочивающих норм, касающихся компетенции тех или иных лиц или органов церковной власти. Согласно законам Святого Юстиниана Великого епископы наблюдали за отправлением правосудия местными городскими начальниками и соразмерностью преступлению назначенных наказаний (134-я новелла). А 116‑я и 128‑я новеллы предписывают архипастырям участвовать в выборах и назначениях городских чиновников, внося ходатайства об увольнении нерадивых лиц.
Более того, целые отрасли канонического права представляют собой плагиат римского закона, его прямое и непосредственное использование. Например, исключительно римским правом было урегулировано правовое положение объектов церковной собственности и священных мест. Лишь после этого Церковь, как легитимный субъект гражданско-правовых отношений, получила право приобретать имущество по сделкам с третьими лицами и по завещанию[xvi].
Другой пример не менее ярок. По древней римской традиции собственниками храмов в римском праве признавались боги. Развивая эту идею, Император Святой Юстиниан Великий распространил правовой институт res sacrae на все христианские храмы. Как следствие, единственным субъектом имущественных прав Церкви стал законодательно признаваться Иисус Христос. Это, конечно, имело далекие последствия в части обеспечения неприкосновенности церковной собственности.
Копия церемониального блюда-миссория 388 года с портретом Святого Благоверного Императора Феодосия I Великого — последнего Государя единой Римской Империи, в окружении соправителей — сыновей Цезарей Аркадия и Гонория и брата жены — Императора Рима Валентиниана II
Знакомый нам на протяжении многих столетий институт самостоятельного имущественного положения приходов также обязан своему появлению римскому праву. Дело заключается в том, что изначально Церковь вообще не знала понятия «приход», единственной привычной «малой» административной единицей считалась епископия. Но уже при Императоре Святом Феодосии I Великом (379–395) наметилась тенденция имущественного обособления мелких церковных общин. Поскольку имущественная зависимость приходской церкви от правящего архиерея мало сообразовалась с принципами римского права, при Императоре Зеноне (474–491, кроме периода 475–476 годов) за приходами признали права юридического лица, хотя и производного от епископской власти. Эта практика окончательно закрепилась в законодательстве Императора Святого Юстиниана Великого[xvii].
Римское право оказало решающее влияние и на процессуальные институты, в первую очередь положенные в основу деятельности Вселенских и иных Соборов. Этот процесс был тем более закономерен, что никакой альтернативы ему не существовало. Еврейское право, которым иногда пользовались судьи Церкви в первые века ее существования, не знало четкой и законченной судебной процедуры. И лишь одно римское право с глубочайшей проработкой его институтов могло удовлетворить возникшую потребность в необходимых процессуальных формах. «Признавая, что гражданское судопроизводство удовлетворяет принципам истины и дает ручательство в объективности, церковное законодательство не нашло надобности предписывать для своих судов какой-либо особенный порядок судопроизводства, отличный от существующего в государственных судах»[xviii].
Коснемся вкратце и других примеров. Во многих случаях каноническое право использовало римский аналог для того, чтобы создать собственную норму. Так, римское право не позволяло обвинителю отказываться от возведенного им на подсудимого обвинения, за исключением строго определенных законом случаев. И если обвинитель все же уклонялся от своих обязанностей, то подвергался за это серьезному денежному наказанию. Напротив, подсудимый освобождался от всяких обвинений, и даже само его имя вычеркивалось из судебного протокола. Данная норма была воспроизведена в 19-м (28-м) правиле Карфагенского Собора[xix].
Если обвинитель возбуждал против кого-либо ложное обвинение, то римское право рассматривало его как клеветника (calumniator) и карало его теми же наказаниями, которые были предусмотрены по обвинению, которое он сам предъявлял подсудимому. И это правило (poena talionis) также воспроизведено в 6-м каноне II Вселенского Собора. Известный канонист небезосновательно отмечал, что здесь налицо прямое тождество требований церковных и римских законов[xx].
Как известно, в целом ряде случаев каноническое право предусматривает разные виды наказаний для клириков и мирян за совершение одних и тех же правонарушений. Однако это обстоятельство не должно нас удивлять. В данном случае Церковь также руководствовалась древним принципом римского права, согласно которому нельзя наказывать правонарушителя за одно и то же преступление дважды. И если клирик лишился своего сана, то, как следствие, другое наказание (отлучение от причастия, к примеру) к нему уже неприменимо.
Так, согласно 25-му Апостольскому правилу епископ, пресвитер или диакон, уличенные в клятвопреступлении, подлежат извержению из священного сана, хотя и не отлучаются от церковного общения. 7-е правило III Вселенского Собора повелевает анафематствовать мирян, излагающих иной Символ Веры, чем тот, который утвердила Церковь. Однако епископы и пресвитеры подлежат извержению из сана без последующей анафемы.
Миряне, похищающие чужих жен для супружества, предаются анафеме. А клирики в этом случае подлежат извержению (27-е правило IV Вселенского Собора). Согласно 80-му канону Трулльского Собора клирики, пребывающие в чужом городе и не посещавшие в течение 3 недель храм в воскресенье, подлежит извержению, а миряне — отлучению. Впрочем, встречаются и некоторые исключения из этой практики. Например, согласно 86-му канону Трулльского собора клирики, содержащие притон с блудницами, подлежат извержению из сана и отлучению, а мирянин — просто отлучению.
Святитель Григорий Нисский. Мозаика XI столетия в Киевском Софийском соборе
Влияние римского права на церковное законотворчество чувствуется буквально во всем, даже в стиле изложения материала. Так, рассуждая о блуде и прелюбодеянии, Святитель Григорий Нисский (память 10 января) в своем 4-м правиле пишет: «Все незаконное в любом случае противозаконное, и тот, кто владеет не своим, очевидно, владеет чужим. Если же кто-то обратится не к своему, то непременно возьмет чужое, а чужое для каждого — все, что не свое, даже если владелец этого неизвестен». Чем не рассуждения профессионального юриста?!
Еще более характерны его понятия об умышленном и неумышленном убийстве, которые он излагает в своем 5-м правиле. «Вольное убийство есть то, — писал Святитель, — на которое с намерением дерзнул решившийся на сие самое злодеяние, да совершит оное. Во-вторых, и то полагается между вольными убийствами, когда кто в сопротивоборстве бия и будучи бием, наносит удар рукою в некое опасное место. Невольные же убийства имеют известные признаки, когда кто, имея в намерении нечто другое, случайно учинит тяжкое зло».
Это был далеко не единственный прецедент проявления римского правосознания в каноническом праве. В 8-м правиле св. Василия Великого (память 14 января) также содержится описание признаков умышленного и неумышленного убийства. Этот же святитель определил в 43-м правиле, что «нанесший ближнему смертный удар есть убийца, он ли первый нанес удар или отмщал». А 2-е и 33-е правила Святителя Василия Великого конкретизируют, при каких обстоятельствах можно считать умышленным убийцей мать, бросившую рожденный ею плод в дороге.
Веками Рим исповедовал принцип: «Право не может существовать без правоведов, совершенствующих его». И римская юридическая литература действительно оставила после себя множество жанров: ответы на вопросы (responsa), письма (epistulae), мнения (opioniones), толкования к эдиктам (ad edictum), разговоры (disputationes), вопросы (quaestiones), определения (regulae sive definitiones). В них выдающиеся юристы (Африкан, Цельс, Яволен, Лабеон, Нераций, Помпоний, Покул, Ульпиан и другие) давали свои письменные заключения по конкретным правовым вопросам. Они не только разъясняли смысл той или иной правовой нормы, но и зачастую заново интерпретировали ее, приспосабливая под конкретные жизненные условия[xxi].
Неудивительно поэтому, что и в церковном праве мы видим прямой аналог «праву юристов» — Правила Святых Отцов. В частности, в сборниках правил присутствуют следующие виды их канонического творчества: послания (Дионисия, архиепископа Александрийского, Святителей Афанасия Великого, Василия Великого, Григория Нисского, Григория Богослова, Амфилохия Иконийского, Геннадия Константинопольского, Кирилла Александрийского, Тарасия Константинопольского); правила (Святителей Петра Александрийского, Григория Неокесарийского, Феофила Александрийского, Кирилла Александрийского); канонические ответы (Святителя Тимофея Александрийского); наставления (Святителя Феофила Александрийского).
Замечательно, насколько критерии, по которым Церковь принимала на себя обязанность прислушиваться к голосу тех или иных духоносных лиц, сходны с теми, которые обычно римляне предъявляли к кандидатам на должность юрисконсультов, разъяснявших право. Первоначально, когда закон находился в руках понтификов, юрист должен был принадлежать к жреческому сословию. Позднее, когда право секуляризовалось, юрист должен был занимать видное общественное положение, иметь хороший послужной список о прохождении ряда обязательных магистратур, отличаться высоким гражданским мужеством, нравственными качествами и неподкупностью. Разумеется, не говоря уже о профессиональных качествах правоведа[xxii].
В целом близость в те времена государственного и церковного (канонического) права была столь велика, что один выдающийся правовед прямо констатировал: «Многие фрагменты римского права включены в каноническое право дословно»[xxiii].
Дополнив, скажем, что в ту эпоху вообще было трудно отделить церковные вопросы от государственных, а политическую власть от власти священноначалия. Все пребывало в органическом единстве. Например, в Византии одно время бытовала практика замены уголовного наказания церковным публичным покаянием. За короткие сроки она приняла столь широкие черты, что Император Святой Феодосий Великий в 392 году даже был вынужден запретить судьям удовлетворять ходатайства епископов на сей счет. А на Западе любое уголовное преступление судилось и церковным судом, и императорским. Причем за церковным судом признавалось большее значение. Если преступник не желал добровольно исполнять решение церковного суда о покаянии, его к этому принуждали светские чиновники. Кроме того, епископам вменялось в обязанности при ревизии дел в своих епархиях предавать церковному суду отцеубийц, клятвопреступников, насильников, кровосмесителей[xxiv].
-III-
Родство (а иногда и тождество) норм римского и канонического права в полной мере проявляется также в понимании целей и установлении видов наказаний. Хотя вместе с тем именно в этой части уже начинает проявляться то существенное отличие церковного правила от римского государственного аналога, которое напрямую вытекает из природы Церкви и стоящих перед ней задач. Этого вопроса мы сейчас предметно коснемся.
По римскому праву наказание человека преследует троякую цель: предупреждение в будущем с его стороны преступлений; отмщение виновному и удовлетворение общества, которое не может равнодушно относиться к безнаказанности преступления; наконец, третья — воздействие на волю виновного в надежде его исправления. Очевидно, однако, что государство обычно в большей степени интересуют первые две цели наказания. Восстанавливая нарушенный преступником правопорядок, политическая власть преследует в первую очередь интересы всего общества в целом. А интересы индивидуального лица легко приносятся в жертву общему благу.
Разумеется, Римское государство также было заинтересовано в исправлении преступника, но эта цель никак не могла конкурировать с карательной целью наказания. Не только отмщение преступнику, но и профилактика преступления на будущее основывались на страхе перед возможным наказанием. Поэтому, к слову, оно и имело обычно устрашающие черты.
Напротив, в Церкви никакое лицо не теряет своей цены, любой человек дорог Богу, и Христос желает спасения всем и каждому. Это и составляет специфику церковного права, основанного на христианских нравственных началах. Специфику, которую не смог воспроизвести ни до него, ни позднее ни один законодатель в мире[xxv].
Путевождь и Пророк Моисей со свитком Ветхозаветного Закона. Русская северная икона XVII столетия
Даже Ветхозаветный закон Израиля, предтеча христианского закона и непосредственное творение Бога, стал своего рода пленником уголовно-правовых традиций древней эпохи, хотя являлся ярким исключением из общих правил. Так, хотя и в нем смертная казнь встречалась еще часто, но она применялась за преступления против веры, то есть непосредственно против Бога, и тяжкие проступки против личности. В других случаях наказания носили более мягкие черты.
Замечательно, что именно Ветхий Завет впервые акцентировал внимание на ценности человеческой жизни, вследствие чего преступник в глазах евреев не переставал оставаться их братом. Закон ввел наказание публичное, конкретное и за определенный проступок, имеющее целью не искалечение человека, а защиту его достоинства и предусматривающее исключительно пропорциональный понесенному потерпевшим ущерб. Телесных наказаний практически не существовало, и единственным из них являлось бичевание, причем в весьма щадящих формах. Кроме того, Закон Моисея установил равенство всех евреев перед ним и не предусматривал никаких форм тюремного заключения.
На фоне восточных деспотий, где повсеместно развивалась практика увечья преступников, устрашения и смертной казни как универсального наказания, Израиль выглядел гуманитарным оазисом. Достаточно сказать, что принцип талиона («око за око, зуб за зуб»), то есть тождественности тяжести наказания вреду, причиненному преступлением, ставший одним из основополагающих для еврейского права, выглядел новаторским по сравнению с практиками других государств. Ведь там превалировал принцип нанесения большего вреда преступнику, чем он причинил сам потерпевшему[xxvi].
Но церковное право пошло еще дальше: каноническое наказание поставило на первое место благодетельное воздействие на душу преступника. «Не человек для Церкви, а Церковь для человека» — вот его основополагающая идея[xxvii]. Сама сущность церковного наказания заключается в том, что преступник церковных канонов лишается всех или некоторых прав и благ, находящихся в распоряжении Церкви, на время исключается из нее, перестает быть ее членом, не допускается к Таинствам[xxviii].
(Продолжение следует)
[i] Величко А.М. Исихазм в праве и политике. М.: Вече, 2019. 254 с.
[ii] Савиньи Фридрих Карл фон. Система современного римского права: В 6 т. Т. 1. М., 2011. С. 142.
[iii] Иеринг Рудольф фон. Дух римского права // Иеринг Рудольф фон. Избранные труды: В 2 т. Т. 2. СПб., 2006. С. 238.
[iv] Суворов Н.С. О церковных наказаниях. Опыт исследования по церковному праву. СПб., 1876. С. II.
[v] Цыпин Владислав, протоиерей. Курс церковного права. Клин, 2002. С. 500, 501.
[vi] Деяния Вселенских Соборов: В 4 т. Т. 3. СПб., 1996. С. 68, 69.
[vii] Суворов Н.С. О церковных наказаниях. С. 55.
[viii] Матфей Властарь, иеромонах. Алфавитная синтагма. М., 2006. С. 254, 277.
[ix] Номоканон Константинопольского патриарха Фотия с толкованиями Вальсамона: В 2 ч. Ч. 2. Казань, 1899. Титул XIII, глава 2. С. 468, 469.
[x] Пухта Георг Фридрих. История римского права. М., 1864. С. 486, 487.
[xi] Суворов Н.С. Курс церковного права: В 2 т. Т. 1. Ярославль, 1889. С. 225.
[xii] Суворов Н.С. Объем дисциплинарного суда и юрисдикции Церкви в период Вселенских соборов. Ярославль, 1884. С. 4, 5, 85, 86.
[xiii] Макарий (Булгаков), митрополит Московский и Коломенский. Собрание материалов для науки канонического права Русской Православной Церкви, изложенное в систематическом порядке. Белгород; Москва; Сольба, 2012. С. 365.
[xiv] Хвостов В.М. Система римского права. М., 1996. С. 24, 33, 39.
[xv] Матфей Властарь, иеромонах. Алфавитная синтагма. С. 317.
[xvi] Соколов П. Церковно-имущественное право в Греко-Римской Империи. Опыт историко-юридического исследования. Новгород, 1896. С. 125, 137.
[xvii] Михаил (Семенов), иеромонах. Законодательство Римо-Византийских Императоров о внешних правах и преимуществах Церкви (от 313 до 565 года). Казань, 1901. С. 35–37, 40–42.
[xviii] Никодим (Милаш), епископ Далматинско-Истрийский. Православное церковное право. СПб., 1897. С. 479.
[xix] Прокошев П. Церковное судопроизводство в период Вселенских Соборов (accusatio) и влияние на него римо-византийского процессуального права. Казань, 1900. С. 52–56, 59, 61, 63, 93, 94.
[xx] Никодим (Милаш), епископ Далматинско-Истрийский. Правила Православной Церкви: В 2 т. Т. 1. М., 2001. С. 268.
[xxi] Морев М.П. Римское право. М., 2017. С. 42, 43, 45.
[xxii] Боголепов Н.П. Значение общенародного гражданского права (jus gentium) в римской классической юриспруденции. М., 1876. С. 195, 196.
[xxiii] Савиньи Фридрих Карл фон. Система современного римского права. Т. 1. С. 359.
[xxiv] Бердников И.С. Краткий курс церковного права Православной Церкви: В 2 т. Т. 2. Казань, 1913. С. 451, 454.
[xxv] Суворов Н.С. О церковных наказаниях. С. 35, 36.
[xxvi] Райт Кристофер. Око за око. Этика Ветхого Завета. Черкассы, 2011. С. 323, 324.
[xxvii] Заозерский Н.А. Церковный суд в первые века христианства. Кострома, 1878. С. 49, 50.
[xxviii] Павлов А.С. Курс церковного права. СПб., 2002. С. 296.